Текст книги "Шестое чувство"

Глава 4

Крупная собака, ньюфаундленд, яро копалась в куче пожухлых осенних листьев. Листья деревьев нехотя совершали свой прощальный полет с раскидистых ветвей, приземляясь на продрогшую от первых заморозков землю. То и дело пара-тройка листочков падали на спину, голову и даже на черный нос огромной собаки.

Кодовый замок щелкнул, тяжелая металлическая дверь, присвистнув, распахнулась, и, будто бы выплюнутый чернеющим зевом подъезда, на крыльце очутился человек. Он выкрикивал скрипящим голосом ругательства, одновременно пытаясь пригладить на голове растрепавшиеся светлые жиденькие волосы и вытащить из заднего кармана брюк пачку сигарет. Последнее, впрочем, удалось субъекту быстрее, так как вихры на его голове, напоминающей по форме помятый чугунок, снова и снова лохматил и ставил дыбом поднявшийся ветер. Неловкими, жадными движениями субъект извлек из сигаретной пачки, как оказалось, последнюю сигарету и поспешно прикурил. Остервенело сминая освободившейся рукой опустевшую пачку, он сделал затяжку, а затем, не глядя, выкинул картонный комок прямо перед собой в палисадник, при этом гордо выставив перед собой одну ногу. Вряд ли, совершая этот опрометчивый жест, стоящий на крыльце подъезда человек мог догадываться о том, что в глубине упомянутого палисадника находилась собака.

Ньюфаундленд прервал свои безобидные забавы с листьями в тот самый момент, когда щелкнул замок на двери подъезда, и теперь внимательным, умным взглядом оценивал представшую перед ним на расстоянии нескольких метров фигуру человека. Собаки этой породы очень умны, чутки, деликатны и отлично поддаются дрессировке. Такую собаку полноправно можно считать другом человека, она понимает абсолютно все, о чем говорят люди, и охотно сама вступила бы иной раз в разговор, но… стесняется. Привольный жест человека на крыльце ньюфаундленд расценил вполне объективно, как учил его хозяин, – «апорт», и, медленно перебирая большими лапами, направился к картонному комку, который еще пару минут назад был пачкой от сигарет.

Субъект с выдвинутой ножкой выкурил половину сигареты, как вдруг его взгляд наткнулся на огромную черную собаку, показавшуюся из кустов палисадника. Хитро прищуренные и без того узкие глаза человека недобро блеснули. Он судорожно перехватил сигарету в другую руку, на которой недоставало двух пальцев, отчего она весьма смахивала на клешню. При ближайшем рассмотрении легко можно было понять, что это врожденное уродство. Ньюфаундленд степенно приближался к картонному комку, то и дело вскидывая большие грустные глаза на человека, как вдруг остановился, навострив уши, потому что в следующую секунду парень заорал как оглашенный:

– А ну, пошел отсюда, черный ублюдок! Куда прешь, тупая тварь?

Молниеносно парень с перекошенным в злобной ухмылке лицом присел на корточки и поднял что-то с асфальта у крыльца, после чего быстро вернулся в исходную позицию. Собака некоторое время еще постояла на месте, не отводя глаз от человека, и, убедившись, что тот перестал орать, пошла дальше к скомканной пачке.

Парень снова усмехнулся и, докурив сигарету, бросил «бычок» прямо перед собой, как несколько минут назад поступил с пачкой.

– Ты че, не поняла, псина вонючая? – гнусно улыбаясь, произнес он, причем выяснилось, что у него не хватает двух зубов. – Совсем тупая, что ли, сука?

Собака поняла, что к ней обращаются, и обращаются явно невежливо, но особых причин для агрессии у нее пока не было, поэтому, приблизившись еще на полметра, она ловко закусила большими белыми клыками смятую сигаретную пачку и уверенно двинулась возвращать потерю незнакомцу.

Лицо парня расплылось в еще более гнусной улыбке, он осторожно повернулся вполоборота к двери подъезда, нажал нужные кнопки, сработал код, и дверь приоткрылась.

– Ах, какая умная собачка, принесла мне пачку! – Он довольно захохотал, восхищаясь, видимо, собственным талантом стихосложения.

После произнесенной фразы парень, хромая на одну ногу, начал робко спускаться с крылечка и, остановившись на нижней ступеньке, снова выкрикнул:

– Ну что, скотина тупорылая, не поняла меня, значит? Я тебе что сказал, тварь? У-би-рай-ся-а! А ты что сделала, сука? Не уб-ра-ла-а-а-сь! – нараспев гнусавил парень, переступая при этом с искалеченной ноги на здоровую и корча страшные гримасы.

После этой гневной тирады недоделанное существо трусливо попятилось к приоткрытой двери подъезда, так как обруганный ни за что ни про что ньюфаундленд был уже в метре от него. В следующий момент он быстро достал что-то серое из-за спины, кинул в собаку, затем, хохоча, ворвался в подъезд, с грохотом захлопнув за собой железную дверь.

Пес не знал, в чем он провинился и за что ему это сделали. Он некоторое время еще стоял на ногах, потом как-то обмяк всем телом, попытался залаять, но вместо этого жалобно заскулил от боли.

Хромоногого урода, доблестно швырявшегося камнями в собак, звали Евгением Наседкиным. Но все его соседи, которые, разумеется, прекрасно знали, что Евгений – это сокращенно Женя, тем не менее, словно сговорившись, звали его словом из четырех букв на «ж», и вовсе не «Женя». Впрочем, нельзя сказать, что он того не заслуживал. Во-первых, это был враль, каких свет не видывал. Например, он утверждал, что пальцы потерял на войне, там же от ранения у него появилась хромота.

Никто рассказам о ранениях особо не верил, но и опровергнуть не могли, поскольку единственный человек, который знал, что Наседкин уродом родился, жил не в Москве вовсе, а в селе Новые Бурасы, что в Саратовской области.

Во-вторых, люди с физическими недостатками даже в наше жестокое время обычно вызывают сочувствие. Но только не бравый Наседкин. Он вызывал такую устойчивую неприязнь своим хамством, что каждый почитал бы своим долгом пнуть наглеца хорошенько, если бы… Одним словом, трогать его не рисковали, потому что при малейшей царапине на своей лоснящейся физиономии Наседкин бежал в суд и подавал иск о причинении ему тяжких увечий, от которых он стал инвалидом. Знакомства у него где надо, судя по всему, имелись, потому с ним предпочитали не связываться: себе дороже.

В-третьих, будучи сам от горшка два вершка – как говорят в таких случаях, метр с кепкой на коньках, – этот индивидуум жил с женщиной на двадцать лет его старше и примерно на десять сантиметров выше. Нет, она не была его мамой. Его-то мама жила в упомянутых Новых Бурасах, хотя сам он утверждал, что она переехала на ПМЖ в Токио, потому что имеет глубокие корни среди местного самурайства. Говоря эту чушь, он щурил и без того узкие глазки, чтобы, верно, хоть как-то смахивать на продукт Страны восходящего солнца. Лучше всего тему о токийской матери Наседкина формулировал могучий дворник Журов, который при этом сморкался на свою метлу со словами «япона мать, едри ее в кимоно!».

Женщина же, с которой он жил, была его гражданской женой. Она была озлоблена на весь мир и не общалась даже с родной сестрой, которая жила в доме напротив. Ольга Алексеевна – так звали эту даму – черпала энергию в злобе и ненависти ко всему, что движется. Говорили, что в свое время она разводила на балконе кроликов только для того, чтобы потом их собственноручно зарезать и скормить своему хромоногому приживалу. В последнем она души не чаяла: все-таки молод, знатен (это к вопросу о самурайских корнях) и хорошо зарабатывает (Наседкин работал где-то в милиции внештатником, проще говоря, осведомителем, кроме того, два раза в неделю подрабатывал охранником в каком-то новоиспеченном супермаркете, а на досуге пилил и строгал мебель – уже готовую). Ольга Алексеевна только с ним находила общий язык во всех вопросах: так, она полагала, что с ее умом и широкими взглядами на жизнь нельзя жить в двухкомнатной квартире, в то время как ее сестра живет в четырехкомнатной, оставшейся от отца. Она злобствовала по поводу того, что сестра не работает, но живет в достатке, в то время как она, Ольга Поземова, вынуждена зарабатывать на хлеб. Проще говоря, почтенная Ольга Алексеевна считала, что всему миру нужно подпилить ножки только потому, что так делает ее хромоногий любезный, портящий мебель.

…Швырнув камнем в собаку, хромоногий осведомитель притаился за дверью, прикидывая, стоит ли ему выглянуть или же этого делать не стоит из опасений попортить последнюю пригодную к эксплуатации ногу. Впрочем, выходить ему все равно нужно, потому что он собирался в свою ментовку с очередной жалобой – проще говоря, стучать.

Наседкин выполз из подъезда и боязливо огляделся. Собака сидела и лизала ушибленное место. «Самурай» подбоченился и, подобрав с земли палку для самообороны, приставными шагами поспешил мимо собаки. Впрочем, тут ему пришло в голову, что у него с собой газовый пистолет, так что бояться ему совершенно нечего. Он швырнул палкой в собаку и вынул пистолет. Теперь ему хотелось, чтобы собака напала на него: он уже предвкушал, как будет рассказывать своим ментам бредни о том, как на него напали три громадных пса, верно, натасканных ЦРУ специально на него.

Впрочем, как раз в этот момент из подъезда вышла крупная женщина с сумкой, в которой бултыхался зонтик. Это была председательша жилкооператива, которая и являлась хозяйкой черного ньюфаундленда. Увидев ее, Наседкин гаркнул:

– Чего собака без поводка и намордника, мать твою? Тут дети играют!

Ни одного ребенка в данный момент во дворе не находилось, да это Наседкина и не заботило. Было бы что сказать.

– Он у меня никого не тронет, он же ласковый, – хмуро ответила председательша. – А вот ты еще раз собаку тронешь, я тебе…

– Что ты мне? Что – ты – мне? – выставив вперед ногу, словно штатив фотоаппарата, с готовностью наскочил на нее Наседкин. – «Ласковая»! В душегубку таких ласковых надо! Она у тебя бешеная… язык набок!

– На себя бы посмотрел… – пробурчала председательша, спускаясь по ступенькам.

Хромоногому «японцу» нужен был только повод. Он пошел на председательшу, раздувая ноздри:

– Да знаю я, какие вы все тут! Что ты там на меня?.. Че глазки пучишь, дура? «Ласковая»! Да эта ласковая пол-Горового, когда он из окошка ебнулся, чуть не сожрала недавно, хорошо еще, что твой придурочный муж вовремя пришел!

И он захохотал.

Терпение председательши лопнуло. Она наскочила на «самурая» своей массивной грудью и рявкнула:

– А ты бы молчал, чмо! Два года за квартиру не плочено, а он тут выступает, как на митинге! Если завтра не заплатишь, то отключим!..

– Что ты мне отключишь? – пробормотал Наседкин, пятясь и белея от злобы. – Ты мне что… ты мне тут, значит… не…

– Знаешь что!.. – закричала предводительница жилищного братства. – А ну пшел вон отсюда и не маячь! Смеется еще!.. Да тебе плакать надо, гнида!

– Ты у меня еще попляшешь! – кричал Наседкин, убегая. – Да ты еще… да я в вашем гадюшнике жить!..

– Фас!! – крикнула почтенная дама, аж приседая от усердия и отчаянно колыхая всеми своими подбородками. – Чарли, куси это колченогое чмо! Куси, а то мне Ирина Константиновна жаловалась, что этот Жопа учил ее внучку арифметике и бедную девочку оставили на второй год!

– Сука! – огрызнулся Наседкин, стремительно выбегая из арки и запрыгивая на подножку уходящего троллейбуса. Тут он налетел на какую-то старушку, которая мирно стояла у окна, и рявкнул на нее: – Ну что на меня уставилась? Встала на полсалона! Что? Проезд? Какой проезд, не видишь, я ветеран!..

Троллейбус унес брызжущего злобой колченогого уродца до следующей остановки, где Наседкин и был высажен за отсутствием проездных документов и денег. А черный ньюфаундленд Чарли, который и не думал бежать за «японцем», неспешно потрусил к хозяйке.

* * *

Не знаю почему, но безобразная сцена с участием хромого парня и черной собаки, которая завыла от ушиба камнем, привлекла мое внимание. А еще меня заинтересовали выражение лица и взгляд Нины Алексеевны, с которыми она наблюдала за происходящим. Когда же парень, отчаянно хромая, бросился бежать в арку, выкрикивая на ходу грязные ругательства, разносящиеся на весь двор, она сжала побелевшие губы и выговорила:

– Вот уж отродье. Хорошие люди умирают, а эта скотина жив-здоров и другим еще жизнь отравляет.

– А кто это? – спросила я.

– Это… не стоит о нем говорить. Просто урод.

– Это я заметила даже отсюда.

– Сожитель моей младшей сестры, – после паузы сказала Нина Алексеевна, – Ольги. Ольга – несчастный человек. Детей у нее не было, муж ушел лет десять назад… второй. Ольга, конечно, тяжелый человек, по правде говоря – невыносимый, но все-таки такого отребья она не заслуживает. Откуда он взялся, я не знаю. Но только такой наглости я не видела ни у кого. Гнусь невероятная.

– Нина, не надо, не надо, – остановил ее Сергей Георгиевич.

– А что – не надо? – встрепенулась Нина Алексеевна. – Может, именно этот завистливый ублюдок причастен к исчезновению Романа! Может… Ведь помнишь, Сергей, он пришел к нам с наглой рожей, вломился в квартиру, воспользовался, что я была одна. Что он тут нес, боже мой! По его мнению, мы занимаем большую квартиру и что мы вообще зажрались. Дескать, пора нас раскулачить. Он даже на меня с кулаками едва не полез… Да ведь и полез бы, если бы не пришел Роман и не вышвырнул его из квартиры. Прямо вниз по лестнице спустил. Это чмо кричало, скатываясь по ступенькам: «Ты не жилец!» Это он Роману. Рома, конечно, только посмеялся, сказал, что еще раз он попадется на глаза – пусть прощается со второй ногой! – Нина Алексеевна подняла на меня взгляд и добавила: – А потом Рому выгнали из университета и забрали в армию. Вы знаете, Мария, есть такие люди… такие люди страшные, которых я боюсь. Сначала они страха вроде и не внушают, только омерзение одно, как будто ползает под ногами отвратительная слизь, и грех ее бояться или ненавидеть. А потом начинаешь понимать, что стоило бояться, – стоило. Да только поздно уже.

– Что вы имеете в виду, Нина Алексеевна?

Она вздохнула, провела узкой, белой, в кольцах рукой по волосам и выговорила:

– Это сложно объяснить. Вы, верно, уже поняли, что я суеверна?

– Ну, в какой-то мере.

– Так вот… есть такое поверье про дурной глаз. Дескать, зыркнет недобро, и все – пропал человек. Вот у этого урода, у этого… вот у него такой глаз. Ведь я даже боюсь говорить, но… но совпадает. Наобещал он тогда Роману всяких разных гадостей, и Рому забрали в армию. Увидела я его во дворе как-то раз, прохромал мимо и каркнул мне вслед, что у меня неправильная походка и ее нужно немножко подправить. Я тогда смеялась и сказала, что не ему бы говорить о корректировке! И что же вы думаете? На следующий день я поскользнулась и сломала ногу.

– Да. Зимой это было, – тревожно сказал Сергей Георгиевич, прислушивающийся к каждому слову супруги.

– А покойный Владлен Моисеевич Горовой был другом моего папы. Для него Ольга – дочь друга. Он как-то недавно зашел к ней, хромого дома не было, и стал говорить ей, что пора бы одуматься, что негоже позориться, живя с отребьем безродным, моськой подзаборной. А моська тут как тут – прихромала и давай тявкать: тебе, мол, старый хрен, подыхать давно пора, а ты тут людей учишь. И выгнал его, Владлена Моисеевича. А Владлен Моисеевич… он…

– Вывалился из окна, – договорила я. – Н-да… нехорошая история.

Нина Алексеевна как-то странно взглянула на меня и вдруг, наклонившись к самому моему уху, сказала:

– А еще, говорят, незадолго до смерти моих папы и мамы этот урод к ним приходил. Учил жизни…

– Нина! – воскликнул Сергей Георгиевич. – Не говори глупостей! Все это просто совпадения. Этот твой Наседкин – жалкое, завистливое ничтожество, а ты из него демона зла какого-то сделала. Слишком уж ты его возвеличила, много чести.

– Совпадения… – пробормотала Нина Алексеевна. – Только что-то слишком много этих совпадений. Такая тварь… он на все способен. Совпадения… ну, наверно…

– Из всех этих совпадений, однако, можно сделать обобщения, – сказала я. – Нина Алексеевна, напомните, пожалуйста, как зовут вашу сестру и этого… ее сожителя.

– Ольга Алексеевна Поземова она… Это наша девичья фамилия, папина. А он – Наседкин. Евгений, что ли.

– Запомнила, – сказала я. – А теперь давайте досмотрим фотоальбом. Я еще не видела Романа. Желательно – современное фото. Какой он сейчас.

– Есть такое, – глухо произнесла Нина Алексеевна. – Вот, посмотрите.

Я взглянула и увидела на фото настоящего красавца. А я не люблю мужчин такого типа. Они кажутся мне слащавыми. К тому же мне не везло с такими в жизни. Последний красавчик, с которым я имела несчастье познакомиться, оказался полным болваном, картежником и наркоманом.

Но вряд ли такое можно было сказать о человеке, чья фотография была у меня в руке.

У Романа Белосельцева в двадцать четыре года было красивое загорелое лицо с тонкими, уже вполне определившимися чертами. Оно выражало спокойствие и предельную сосредоточенность. Казалось, что он о чем-то напряженно и неотрывно размышляет и не может позволить себе расслабиться и вести себя так же свободно, раскованно и чуть нагловато, как делают это люди его возраста и особенно его внешности. У Романа были чуть раскосые темные глаза (как у матери), четко очерченный рот – все это очень гармонировало с высоким лбом и немного вьющимися волосами.

Редко встречаются такие выразительные лица. И поэтому особенно был заметен контраст с анемичностью лица его брата Димы. Правда, на фото Дима был моложе, чем Роман вот тут. Лет на десять примерно помоложе, но все равно – разительный контраст, если вспомнить, что они близнецы.

– Красивый, – выговорила я. – У вас есть он на видео? Мне кажется, что у него очень богатая мимика. Нина Алексеевна, у вас…

– Нет, видео у меня, к сожалению, нет, – тотчас отозвалась она. – Я давно предлагала Сергею купить видеокамеру. Но он так этого и не сделал. Мария, вы останетесь у нас ночевать, не так ли? – вдруг спросила она в упор.

– Я должна посоветоваться с шефом, – ответила я и добавила: – Родионом Потаповичем, он очень компетентный человек. Он и решит, как мне поступить.

– Телефон там.

– У меня свой, – сказала я, вынимая из сумочки сотовый, – я всегда звоню только со своей трубки, так положено.

– Наверно, вам удобнее говорить без лишних ушей? Мы с Ниной можем выйти, – произнес Сергей Георгиевич.

– И совершенно необязательно, – возразила я. – Я не сотрудник резидентуры, что вы, в самом деле. Я прекрасно поговорю с Родионом Потаповичем и в вашем присутствии.

И я решительно набрала номер.

Глава 5
За неделю до…

Утро было грустным и серым.

Плечи конвульсивно дрогнули в недоуменном пожатии, а может быть, просто было холодно стоять на улице в одной легкой куртке, прислонившись спиной к стене. Он посмотрел прямо перед собой, где в дымке нарождавшегося утра светилась неоновая вывеска: «БАРокко». А на самом деле – просто дрянной полуподвальный кабачок. Уже около пяти утра, а из бара вовсю слышны вопли и музыка. Роман не знал, зачем он торчит напротив этого бара. Он знал, что ему не следует находиться в людных местах, но тем не менее никак не мог оторвать захолодевшую спину от стены дома.

Роман наблюдал, как медленно выползал из бара какой-то толстенный урод в модном пиджаке и спортивных штанах. Роман смотрел на него и чувствовал, что усталость и раздражение овладевают им. Все-таки как омерзительна человеческая глупость, когда она приобретает агрессивные или нарочито показательные формы, подумал он.

Роман покачал головой и медленно направился к углу дома – там была закусочная. Зверски хотелось есть. Роман съел гамбургер на оставшиеся деньги и, обнаружив в кармане зияющую пустоту, улыбнулся так счастливо, что какая-то свирепого вида тетка, совершающая утренний моцион с питбулем на поводке, отшатнулась от него и, сдавленно пробормотав что-то о проклятых грабителях, опрометью помчалась во тьму близлежащей арки.

Впрочем, улыбка была только на лице Романа, а на душе было очень тяжело.

Он в очередной раз пересек пустынную улицу и побрел, не разбирая дороги. Все подсказывало, что следовало бы вернуться домой, но Роман, стоило ему подумать о возвращении, тут же ощущал легкое покалывание вдоль позвоночника – словно иглы вонзали туда ему.

Желудок снова сдавило тисками голодных спазмов. Роман передернул плечами и решительно направился к супермаркету. Он знает, как это делается. Ничего страшного, не обеднеют. Пока поймут, он уже будет далеко.

У входа в супермаркет он едва не столкнулся с миловидной девушкой с желтой товарной тележкой и молодым бородатым парнем. Под бородой на цепочке мотался мобильный. Увидев Романа, он смерил его взглядом с ног до головы и почему-то расплылся в широкой улыбке, а девушка мило стрельнула глазками, при этом чуть расставив руки в разные стороны, словно хотела обнять Романа. Только сейчас Роман углядел, что на груди девушки, выпукло очерченной под обтягивающей кофточкой, висит фирменный бэйдж магазина с надписью «Ирина, продавец-консультант». У ее спутника на джемпере тоже болтался бэйдж.

Роман сделал еще несколько шагов, по мере которых улыбка молодого человека становилась все шире, а молодая женщина толкнула желтую тележку и, белозубо сияя, заговорила:

– Доброе утро. Я хотела бы поздравить вас с тем, что вы стали десятитысячным посетителем нашего супермаркета (название Роман выпустил из виду). Если вы сочтете возможным, то вам предлагается великолепный шанс получить массу необходимых вам продуктов совершенно бесплатно и в самые короткие сроки.

– Куда уж короче, – как эстафету, подхватил замысловатую речь продавца-консультанта Ирины ее спутник, и в его речи Роман уловил нотки иронии. – Дело в том, что десятитысячному покупателю предлагается, воспользовавшись вот этой тележкой, прокатиться по рядам нашего супермаркета и набрать в тележку все, что ему заблагорассудится. Все, что он соберет, достанется ему совершенно бесплатно, но только то, что он успеет взять в течение минуты.

Роман остановился и, присвистнув, слабо улыбнулся. Что ж, все это очень кстати! Если, конечно…

– Правда, что ли? – спросил он. – Если это рекламная акция, то почему в такую рань? Или у вас за углом телевидение?

– В принципе, нет, – отозвалась девушка. – Но если вы не хотите, то можете отказаться.

Роман хотел ответить, но в животе словно кто-то заколотил массивным кулаком: даже не смей отказаться! Роман склонил голову к плечу, не замечая, что девушка смотрит на него чуть расширившимися глазами, а потом кивнул:

– Нет, конечно, я согласен. Минута?

– Ну да! Это же так просто. Ну что?

Роман застенчиво отвернулся и, глядя исподлобья, кивнул.

– Ну и отлично! – плутовато поглядывая на него, проговорила Ирина. – Вот вам тележка. Если вам что-то будут наши кричать, не слушайте. Это они вас отвлекают, чтобы вы не набрали слишком много. Им же тоже надо как-то развлекаться. Пожалуйста. Открывайте дверь, у нас секундомер, сейчас нажму – прошу!

Роман рывком распахнул дверь и, как вихрь, ворвался в супермаркет. Охранник со смутно знакомой рожей вскинул на него глаза и чуть посторонился, и Роман, слыша за спиной насмешливые крики, как комета понесся между рядами длинных полок, сметая в них все подряд: «Сникерсы», памперсы, йогурты, пельмени, колбасы, вина, шоколадные наборы и минеральные воды, грозные средства по борьбе с кариесом, перхотью и прочими критическими днями… Желтая призовая тележка быстро наполнилась с горкой, а финальным аккордом стала трехлитровая бутылка водки. Белосельцев-младший вскинул глаза на открывшую рот кассиршу и стремглав пронесся мимо нее, не слыша ее предостерегающих восклицаний и проигнорировав попытку щуплого охранника преградить ему дорогу. Роман подбежал к двери, рывком распахнул ее и щедро хватанул грудью свежий утренний воздух.

Однако ни Ирины, ни ее бородатого спутника с мобильником на цепи не было. Роман посмотрел по сторонам. Результат оказался тот же: продавец-консультант и ее спутник с широкой дружеской улыбкой куда-то исчезли.

В этот момент распахнулась дверь супермаркета и на улицу вывалился отчаянно прихрамывающий охранник, а за ним – жестикулирующая продавщица.

– Ты че, козел? – завопил охранник. – А ну иди сюда! – И он ударил оторопевшего Романа ногой так, что тот выпустил рукоятку тележки, и та, скатившись со ступенек, с грохотом перевернулась. Охранник, который не только хромал и пинался, но и обладал вздорным и свирепым нравом, выкрутил Роману руку и почти волоком «заправил» его в дверь супермаркета.

– Да вы не поняли… разве не… – начал было Белосельцев, но следующий удар, направленный ему в переносицу, разбил нос и бровь, а в голове вспыхнула боль. Роман едва удержался на ногах, попятившись к турникету, и, подняв глаза, словно сквозь туман увидел подкатившуюся к нему на коротких ногах низенькую толстую женщину. Она поджала губы и кивнула колченогому охраннику:

– Вызови-ка милицию.

– Но… как же так… – ошеломленно скосив глаза на бэйдж, покоившийся на монументальной груди женщины, едва выговорил Роман, но его перебил охранник, недостаток роста и хромоту, по всей видимости, искупавший повышенной свирепостью:

– Чего с ним рассусоливать? Мне на прошлой неделе вот из-за такого васька, сучары… мне из зарплаты штуку вычли, бля!

И колченогий задвинул «десятитысячному посетителю» в челюсть свой сухой, но литой и костистый кулак. Роман, остекленело смотревший в сторону, не ожидал этого и потому, не удержав равновесия, упал прямо на стеллаж, заставленный пухлыми разноцветными гигиеническими пакетами и памперсами. Из рассеченной от удара о металлический край брови хлынула кровь, заливая лицо. Толстуха охнула и всплеснула руками, а хромой охранник подскочил к упавшему Роману и два раза пнул его ногой, да так, что того снова с силой приложило к уже упомянутому стеллажу. Опять посыпались памперсы.

– Чмо! Дурилка картонная! Вонючка, бляха-муха!.. – восклицал при каждом ударе колченогий.

От ударов в глазах Романа вспыхнуло яркое пламя, а затем вдруг враз потемнело. Потом вспыхнуло так, как будто под черепом разорвалась динамитная шашка. Это охранник-уродец, войдя в раж, снова приложил Белосельцева ногой.

Наконец все затихло. Роман медленно поднимался, потом рывком установил свое отяжелевшее и словно ставшее чужим тело на одно колено, приоткрыл глаза и выплюнул на пол кровь. Роман глянул на стоявших вокруг него людей и вдруг тихо засмеялся, отчего в левой скуле и в переносице отдалось тупой болью. Все происходящее было гротескно, как будто снова повторилось то, еще из юности… Нет, об этом лучше не вспоминать. А сейчас – сейчас, кажется, его обдурили, обдурили со вкусом и от души. Роман вспомнил улыбку бородатого, лукавые глаза Ирины, и почему-то всплыла перед глазами заставка русской народной телепередачи «Городок». Может, новый телепроект с розыгрышами? Глупость. Достаточно взглянуть вот на этого колченогого охранничка, чтобы понять, что никаким розыгрышем тут и не пахнет, а пахнет мордобоем и заведением уголовного дела. Да… и шампунем пахнет. Кажется, когда его приложили головой об эти полки, что-то разлилось.

…Впрочем, никогда не поздно отсюда уйти, подумал он. Никогда не поздно. Он это знает.

– Дело в том, что… – начал он, медленно вставая на ноги и проводя ладонью по одежде, – что у дверей вашего магазина меня остановили двое…

По мере того как он рассказывал, лица сотрудников супермаркета вытягивались. Потом толстая продавщица заколыхалась – верно, ее пробрал смех. Пользуясь этим, Роман быстро добавил:

– Я же, честное слово, не знал. Я сюда шел, чтобы нормально… а тут – вот так.

– Ладно, – сказала толстая. – Будем считать, что ты дешево отделался. Правда, попало тебе, но сам виноват, не надо верить всяким… В общем, так: ты сейчас заплатишь за то, что попортил, и свободен. Считай, что дешево отделался, и впредь будь умнее. Дима!

Роман вздрогнул всем телом.

– Дима, – продолжала толстая продавщица, глядя через плечо Романа, – ты затащил тележку со всем, что этот парень уволок?

– Да, Катерин Пална. – Второй охранник супермаркета (хромоногий же стоял у стены и рассматривал разбитые в кровь суставы правой руки) вкатил в магазин злополучную тележку, которую те двое всучили Роману. – Вот. Там водка разбилась и пачка пельменей разорвалась, и они на мостовую высыпались, их собаки уже доедают.

– Понятно, – сказала Екатерина Павловна. – В общем, так: ты заплатишь за водку, за пельмени и за шампунь. Считай, что удачно выпил, покушал и помылся. Все! Да, кстати, Дима (Белосельцев опять вздрогнул), тележка-то вроде наша? Из комплекта нашего магазина?

– Ну да, – недоуменно сказал второй охранник, Дима. – Значит, ее сперли прямо у нас под носом.

И все глянули на хромоногого охранника, который продолжал разглядывать свою расквашенную о переносицу Романа Белосельцева руку.

– Евгений! – сурово сказала толстая. – И как ты это объяснишь? У тебя под носом сперли инвентарь, а ты что? У тебя на прошлой неделе вычли за раззявство, ничто не помешает вычесть и на этой!

Тот подпрыгнул на ущербной нижней конечности и начал с места в карьер, агрессивно, как будто это не он опростоволосился, а, напротив, провинились перед ним:

– Да вы что же, думаете, я просто так?.. Это же… как же… Наверно, ее вовсе и не в мое дежурство выкатили! К тому же с больной ноги на здоровую…

– Головы, – насмешливо поправил кто-то.

– Вот-вот! – почему-то обрадовался тот. – И я точно так же говорю! Эй, ты! – повернулся он к Роману. – Как выглядели те уроды?

– Да они и не уроды вовсе, – ответил Роман, не отводя взгляда от постоянно пританцовывающей коротенькой ноги свирепого охранника. – Бородатый с мобильником на цепочке и девчонка с ним.

– Бородатый, значит, – с видом следователя Генпрокуратуры выговорил охранник. – Это очень важная приме…та. – Свекольный румянец вдруг сошел с его круглого лица разъевшейся деревенской крысы, и он, запинаясь, произнес: – Бородатый? С мобильником? И девчонка с ним? Такая… да? – Он попытался жестикулировать, жест, характеризующий девушку, вышел откровенно неприличным, и охранник трусливо умолк. Зато оживилась толстая Екатерина Павловна:

– Что… что ты хотел сказать, Евгений? Ты… ну конечно… как же я сразу не догадалась, ты хотел сказать, что это были твои приятели Коля и Ира, не так ли? Ты же расхваливал их и говорил, что они очень крутые, а у Коли знакомые чуть ли не в аппарате президента? Ну, раз они такие крутые, то пусть они и возместят ущерб.

– Но как же… – пробормотал охранник.

– А вот так! Если у них такое чувство юмора, то сам с ними и разберешься. А то приспичило им шутить! Ты уж, Женя, сам возьми с них пятьсот семьдесят рублей, которые сейчас тебе придется заплатить.

– Это за что же? – пролепетал тот, идя красными пятнами.

– За водку, за шампунь и за пельмени! И за доблесть, проявленную во время обороны магазина, – после некоторой паузы добавила она, и Роман, не удержавшись, сказал ей: