Текст книги "Шестое чувство"

Наталья Корнилова
Шестое чувство

Пролог с окнами

Вечерние сумерки царапали оконное стекло, словно сам склонявшийся к ночному покою вечер просился на ночлег в большую, со старомодными тяжелыми шторами комнату. Сидящий за столом человек вздрогнул и поднял голову. Нет, это во дворе падали листья, ветер закручивал их в осеннюю карусель и швырял в московские окна.

«О-он мне дорог с ранних лет, и его яснее нет… м-масковских ока-а-ан негасимый свет!..» – неимоверно фальшиво вдруг пропел человек, сидящий за столом. – Нервы разгулялись что-то, н-да… – Он был почтенных лет, и потому эта манера говорить с самим собой вслух, кажется, вошла у него в привычку. – Непонятно мне… непонятно.

И он снова углубился в работу.

Минуты шли, слагаясь в часы. Человек склонялся над бумагами, лежащими у него на столе, кряхтя и бормоча, и в пространство комнаты один за другим выцеживались слова: «соматический», «вирулентность», что-то про «каскадный метод» и даже – «эйдетическая психооснова». Тем временем пробило два часа ночи. Кукушка из настенных часов прокуковала, сложила крылышки и, обидевшись на непонятные слова, которые носились в воздухе комнаты, камнем провалилась на место. Человек за столом сидел не разгибаясь еще пятнадцать минут, потом стал протирать очки и наконец удосужился взглянуть на циферблат, за которым притаилась обиженная механическая кукушка.

– Уф-ф… – выдохнул он, округлив щеки. – Пора баиньки…

Старый человек встал из-за стола, разминая затекшую спину и шею. Ему неожиданно показалось, что в комнате сквозняк. Он прекрасно сознавал, что сквозняк в его тщательно закупоренной квартире – это не меньшая редкость, чем, скажем, привидение. Призрак покойной жены, например. Или старого друга, генерала Поземова, жившего тут по соседству. Поземов… «Поземов. Тоже человек был… большой человек», – подумал старик и тут же поймал себя на ощущении, что снова говорит вслух.

– Безобразие, Владлен Моисеевич! – громко выговорил он. – Тут вам не там. Перестаньте болтать и немедленно ступайте спать! А то с этим ненормированным рабочим днем вполне можно и… И так здоровье ни к черту!

Он в последний раз мельком проглядел листы, веером раскиданные по столу, озабоченно выдохнул: «Экая жалость… как раз сейчас, когда самая важная стадия… черт бы его!..» – и стал складывать их в толстую старую папку с плохо гнущимися, словно одеревенелыми, завязками. В углу комнаты, как ненужная мебель, стояли комплектующие компьютера, но Владлен Моисеевич пользовался им только в исключительных случаях. Он по старинке не доверял электронике и самые важные свои документы хранил на бумаге, в папке, в сейфе, стоявшем за одной из портьер. А на компьютере он практически не работал, больше играл. Причем в одну и тут же игру – «Championship Manager-2001/02». Старик был большим любителем футбола и играл за «Манчестер Юнайтед». Виртуально, конечно. Приходившие к нему визитеры, застав его со счастливым лицом, могли не сомневаться, что он радуется только по одной причине: купил в свою виртуальную команду очередного звездного игрока. Ничто другое не вызывало на сухом, носатом, с дряблыми старческими веками лице Владлена Моисеевича Горового эмоций. Больше этой, настоящей, жизни его радовала виртуальная возня с футболистами.

Он вообще всю жизнь работал с людьми так, словно они были не живыми, одушевленными персонами, а вот этим – слабым их подобием в виртуальности. Такая работа. Владлен Моисеевич никогда не распространялся о своей работе, о содержании тех бумаг, которые он положил в сейф. Даже его коллеги порой натыкались на стену недоверия, хотя все то, что старик, упрямствуя, не хотел, как говорится, «светить», было прекрасно им известно.

Владлен Моисеевич спал в своем кабинете. У него были и спальня, и гостиная, принадлежавшая ему квартира, которую он занимал один, вообще была огромна, но старик любил спать на узкой кушетке в кабинете. Хотя в спальне стояла внушительная двуспальная кровать.

Сопя, он улегся на кушетку, поджимая под себя сухие белые ноги. Из головы не шло имя, с которым были связаны все сегодняшние проработки, аналитические пробы и… многое другое. Владлен Моисеевич был настолько скрытен, что кое-что скрывал даже от самого себя.

Как же такое могло произойти? Ведь контроль был отлажен по лучшим стандартам КГБ. И тем не менее… тем не менее. Нужно было вести барражирование… да, на случай непредвиденных обстоятельств.

Старик закряхтел и перевернулся на другой бок. Сон не шел. Он словно находился неподалеку, на расстоянии протянутой руки… у окна, завернувшись в темную, чуть колышущуюся портьеру. Но упорно не желал снизойти к Владлену Моисеевичу, чтобы старый человек – один в огромной квартире – заснул.

Портьеры!..

Только сейчас Владлен Моисеевич понял, что портьеры ну никак не могут колыхаться в этой комнате с наглухо закрытыми окнами. Старик застонал и вскочил с кушетки, но тут его словно схватили за горло… Он закашлялся, вцепившись пальцами в собственную шею. Ему показалось, что его кто-то душит. Но нет… нет. Просто в легкие Владлена Моисеевича Горового попал свежий ночной воздух, которого отродясь не было в его кабинете даже в теплые летние ночи, не говоря уж о теперешних, сентябрьских.

Старик шагнул к окну, портьера шевельнулась и словно бы устремилась ему навстречу. Владлен Моисеевич поджал губы и сухо выговорил:

– Это безобразие! Что вы себе позволяете? Ночью!..

– Совершенно верно, Владлен Моисеевич, – ответили ему почти шепотом. – Это совершенное безобразие с моей стороны, как вы любили говорить.

– Я и сейчас так говорю, – возразил старик. – Это вы приоткрыли окно?

– Мне показалось, что в вашем кабинете несколько спертый воздух.

– Почему вы…

– Одну минуту, Владлен Моисеевич. Сегодня теплая ночь. Нет-нет, не включайте света. Станьте к окну. Правда, сегодня ночью тепло?

– Дурацкие выходки! Между прочим, я был уверен, что вы не будете дурить. Я вас ожидал.

– Ожидали! Так как там насчет бумаг, Владлен Моисеевич?

Старик поднял седые кустистые брови:

– Как, вы… из этих?

– Вот именно, Владлен Моисеевич. Так что насчет документов на куплю-продажу?

– Я и не думал, что ты на такое способен. Ладно. Насчет бумаг: я уже сказал, что это бесполезно! А вот теперь насчет тебя. Это нехорошо, что ты…

– Это очень плохо, драгоценный мой Владлен Моисеевич, – перебили его. – Речь не обо мне, речь о вас. И я говорю: очень плохо.

Старик хотел что-то ответить, но тут он вдруг почувствовал, что в его ушах поднимается высокий звенящий звук. Так у него бывало при вспышках раздражения, при повышении давления… Владлен Моисеевич кашлянул, подавшись вперед, и тут же складки портьер скользнули к его ногам, и старик понял, что на его щиколотках сжимается кольцо чужих пальцев. Владлен Моисеевич хотел сказать, что не нужно таких фокусов, что у него к ночи распухают суставы и что это возрастное, до известной степени нажитое сидячим образом жизни… Но тут он устремился вверх с силой, которую не могли сообщить ему его слабые, отечные в щиколотках ноги. Он перевалился через подоконник со слабым щенячьим стоном и увидел, что в десяти или более метрах под ним ходит волнами черная земля.

Владлен Моисеевич понял, что его просто-напросто выкидывают из окна и нельзя этому никак помешать.

Старик закрыл глаза, попытался уцепиться немеющими пальцами за подоконник, но тут его рванули так, что Горовой вывалился из окна.

Вспороли воздух, принимая тело и снова разгибаясь, ветви деревьев. А еще ниже старика ждали металлические прутья ограды… В московском дворе опять стояла тишина. Но вот возник глухой и тоскливый звук, льющийся волнами, один наплыв за другим.

Это выла собака.

…А в кабинете Горового человек сжал пальцами виски, скорчился, как от страшной боли, и стал раскачиваться взад-вперед… Нижняя губа безвольно отвисла, и с нее, как ниточка слюны, тянулась цепочка, казалось бы, бессмысленных слов:

– Человек… невидимка… справка… де-ге-не-рат.

Безграмотный пролог

Наверна это потому, што, я такой глупый. Я помню кагда еще в школе я рисавал салдатеков в пропеси а учитиль сказал што я придурак потомушто нужно не рисавать а писать буквы. Ты еще сказал мне што с тех пор я непоумнел и что я никогда неперестану ходить на могилу катенка которово ты случайно убил насосом для сваей машины. Ты еще гаварил, што, я как последняя баба плакал и просил палажить ему мертваму катенку, который, штобы у него была рыба и малако. Ведь людям пакойникам кладут на магилы жолтыи и синии яйцы и цветы а одна, карова, жевала. Значыт это можно есть.

Ты сказал мне папа, што, ты мне гаварил я постоянно в детсве сгонял с падаконика чилавека нивидимку. Я его боялся плакал и говорил, што, кагда я адин и начинаю хатеть спать он подходит комне и кладет халодные пальцы, на мою, наголову и приговаривает: не спи замерзнешь тупой дурачок. А нидавна я увидел иво на падаконике и толкгнул. Все ночь выли пад акном и по асвальту были крававые пятны.

Он тоже гаварил, што, я длинное слово ты гаварил низапомню. Дигинират.

Глава 1

– Дети – цветы жизни, – глубокомысленно изрек Родион Потапович, вычеркивая из бюджета нашего многострадального детективного бюро «Частный сыск» очередную сумму на подарок своему сыну Потапу, которого я в последнее время иначе чем Потоп не именовала. Причем всякий раз приставляла к этому сомнительному наименованию пышный эпитет «всемирный».

А что? Если учесть, сколько денег тратил мой босс на нужды своего обожаемого чада, то последствия этого для бюджета нашей фирмы, отнюдь не резинового, были вполне сравнимы с упомянутой библейской катастрофой.

– Босс, я думаю, что мягкая игрушка «Говорящий пингвин с органайзером и редупликатором яичной кладки» размером метр на два метра вашему отпрыску в ближайшие восемьдесят лет не понадобится, – на одном дыхании выговорила я, подумав, что зря я это сказала: ведь возьмет Родион Потапыч да и пойдет искать этого самого «пингвина». – Вот когда ваш сын вырастет, состарится, впадет в маразм и будет ходить под себя с тем же ошеломляющим успехом, как он это делает сейчас, вот тогда, быть может, все то, что вы ему сейчас покупаете, будет кстати.

– Что? – тут же поднял голову босс. – Опять злопыхаешь, Мария?

– Злопыхаю? – возмутилась я. – Злопыхаю не я, а тот чудовищный электронный паровоз, который вы купили вашему Потопу! Вот тот не только злопыхает, а и катается по всей конторе, выезжая из самых неожиданных углов… У него там, видите ли, мини-компьютер!

– Паровоз?

– Мальчишке только чуть больше года, а вы купили ему того чудовищного слона с крутящимся хоботом! В прошлый раз, когда вы его пробно включали, он перевернул миску этого отвратительного пса Счастливчика и навертел на хобот новую занавеску, которую Валентина, кстати, только повесила!

– Н-да? – мутно процедил босс, очевидно, плохо слыша, о чем, собственно, я говорю. Потом почесал в вихрастом затылке и повторно изрек сакраментальное:

– Дети – цветы жизни, моя дорогая Машенька.

– Почему-то все произносят только первую часть этой фразы, начисто забывая о второй, – ядовито сказала я. – Так что вы, Родион Потапыч, не особо усердствуйте.

Мой дражайший босс, г-н Шульгин, поднял голову и недоуменно посмотрел на меня поверх очков:

– Какая еще вторая часть фразы?

– Полностью эта фраза, – медленно проговорила я, – звучит следующим образом: «Дети – цветы жизни на могилах своих родителей».

– М-м-м… да?

– Да.

Родион Потапович, в очередной раз неприятно удивленный моей осведомленностью в сфере словесности, снял очки, протер их, потом положил на стол и, подслеповато щурясь на меня, произнес:

– По-моему, Мария, тебе нужно отдохнуть.

– Сказал босс, подписывая приказ об увольнении, – прокомментировала я.

– Нет. Просто последний раз, мне кажется, ты имела полноценный отдых… гм…

– Да, давненько это было… – вывела я из затруднения Родиона Потапыча.

– Тем более, – сказал босс. – Так что, я думаю, тебе будет нелишним немного развеяться.

– Да, босс, вы же собирались сходить в загс и подать заявление о переименовании отпрыска? Вы еще признали, что погорячились, когда назвали сына в честь вашего батюшки.

Родион Потапович неопределенно пожал худыми плечами и вынул из стола тисненую флягу со своим излюбленным коньяком. Это означало лишь одно: не мешай, и без тебя проблем полно. Например, где купить такие памперсы, которые не требуют… так сказать…

Я шумно вздохнула и вышла из кабинета босса.

* * *

Все мне изрядно надоело, и, так как работы пока что не предвиделось, да и не было особой необходимости в ее наличии, благо денег на счетах было прилично, я решила уехать из родной столицы туда, где, как говорится в бессмертной комедии, «оскорбленному есть чувству уголок».

Карету мне, карету!

Карета не карета, а вот элегантная машина цвета «мокрый асфальт» подъехала к дверям нашего офиса в тот момент, когда я уже собиралась покинуть его. Из машины некоторое время никто не выходил, словно владелец иномарки, скрывающий свой лик за тонированными стеклами, тщательно оглядывался по сторонам, прежде чем выйти: а куда это, собственно, он попал?

Я шла мимо автомобиля, когда наконец его владелец подал признаки жизни и высунул из окна большую голову с неаккуратно торчащими седеющими волосами:

– Девушка!

Возглас определенно был обращен ко мне. Мужчина повторно окликнул меня, а потом и вышел из машины. Он неловко взмахнул руками, попав носком ботинка в выбоину в асфальте, при этом его широкое лицо с большими, в неуклюжей оправе, очками, за стеклами которых поблескивали подслеповатые небольшие глаза, забавно перекосилось. Глаза и неуклюжая оправа, а также мешковатого покроя брюки и мятый пиджак не соответствовали элегантности той машины, которую мужчина припарковал у нашего офиса.

Кого-то он мне напоминает? Я даже остановилась, чтобы припомнить, кого именно.

– Девушка, – в третий раз обратился ко мне мужчина и продолжил: – Я ищу… мне сказали, это где-то здесь.

Объяснение было исчерпывающим.

– Вам, наверно, к парикмахеру? – весело предположила я, рассматривая его прическу. Мужчина покачал головой. Кого?.. Кого напоминает? Уж не коварного ли фээсбэшника Кирилла Петровича Куприна, который едва не списал на моего босса взрыв подмосковной птицефабрики, после чего перья летали по всей округе, как тополиный пух? Да нет…

– Я ищу детективное агентство «Частный сыск», – неожиданно четко сказал он. – Мне рекомендовали. Где-то тут…

– Значит, вам не к парикмахеру, – выдохнула я, внезапно вспомнив, кого он напоминает мне. Лохматого полусумасшедшего профессора из какого-то американского фильма. В таких же очках и передвигающегося такими же порывистыми скачками, как мустанг со спутанными ногами. Правда, ученые не ездят на таких машинах. По крайней мере, в нашей стране.

– Вы подскажете?..

– Конечно, – ответила я. – Я сама работаю в этом детективном агентстве.

* * *

Посетитель опустился на диван и стал крутить головой по сторонам. Лобастая кудрявая голова босса покачивалась над коротенькой линией узких плеч, и рассеянный взгляд скользил по полускрытому очками лицу нашего несколько странного гостя. Наконец Родион Потапович заговорил:

– Я детектив Родион Шульгин. Слушаю вас.

Посетитель кашлянул и выпалил:

– Я к вам по не совсем обычному делу. Я, можно сказать… так что вы не удивляйтесь.

– У меня был один знакомый дантист, – сказал Родион невозмутимо, – так вот, ему постоянно попадались пациенты, которые усаживались в стоматологическое кресло и начинали уговаривать моего знакомого не ужасаться тому, что он увидит у них во рту. Как он ни уверял их, что это его профессия и он на своем веку повидал всякое, пациенты упорствовали и извинялись, дескать, им очень стыдно – нельзя так запускать зубы.

Босс многозначительно умолк. Посетитель, кажется, не очень понимал, что хотел сказать ему Родион.

– Я не очень… – начал было он, но сам же оборвал себя, потому что Родион смотрел на него с откровенным лукавством. Что не мешало ему через секунду принять непроницаемо серьезный, невозмутимый вид, с каковым он, бывало, отчитывал пса Счастливчика за съеденную губную помаду. Помада принадлежала, разумеется, не Родиону, а либо мне, либо жене босса, моей старой подруге Валентине, но это обстоятельство не мешало моему начальнику говорить псу «моя помада».

– Простите, что я перебил вас, – серьезно выговорил Родион Потапович. – Просто вы сказали: «не совсем обычное дело». Уверяю вас, что последний раз по обычному делу сюда приходил банкир Гурвич, который просил найти вставную челюсть его супруги, стоимостью пятнадцать тысяч баксов. Я отказал. Ну ладно, что-то я все на стоматологическую тему. Слушаю вас. Представьтесь, прошу вас.

– Меня зовут Сергей Георгиевич. Белосельцев. Но я не по поводу челюсти, нет. (Я едва сдержала ироническую усмешку.) У меня пропал сын. Его зовут Роман. Он… знаете, он служил в армии. Все так странно…

Сказав это, он надолго замолчал. Я сочла возможным заговорить:

– Ну что же, служба в армии – это вовсе не так уж странно.

– Он у меня… такой, – произнес Сергей Георгиевич. – Просто… мне тяжело говорить. Они на одно лицо, и потому… когда Димы не стало, Роман воспринимался как-то особенно болезненно.

По его лицу пробежала судорога. Было видно, что слова даются ему с большим трудом. Родион Потапович с выражением легкого сожаления на лице подпер щеку ладонью и терпеливо смотрел на Белосельцева, который ерзал на диване, словно снедаемый постоянной болью. Я сказала мягко (сколько раз уж приходилось уговаривать клиентов успокоиться, порой обращаясь с ними так бережно, словно это малые дети):

– Сергей Георгиевич, я понимаю, что вам тяжело говорить, но тем не менее постарайтесь сосредоточиться, взять себя в руки. Если хотите, курите, вот пепельница. Выпейте воды. Покрепче не предлагаю, вы же за рулем.

– Да, конечно, – выговорил он, принимая от меня стакан с водой, и его зубы звякнули по стеклу раз и другой, когда он тремя крупными судорожными глотками проглотил все содержимое стакана. После этого Сергей Георгиевич несколько успокоился. Пригладил руками всклокоченные волосы. Начал быстро, словно опасаясь, что его перебьют:

– Мне рекомендовали вас как одних из лучших частных детективов в Москве… а может, и самых лучших. Конечно, это дорого, я знаю, вы немало просите, но у меня теперь есть деньги, научился зарабатывать… будь они прокляты. – Он втянул воздух носом, наверно, восстанавливая дыхание, и мне почему-то подумалось, что у нашего посетителя медицинское образование.

Как оказалось чуть позже, моя догадка подтвердилась.

– Разговор не о деньгах, – спокойно сказал Родион Потапович, комкая в пальцах какую-то бумажку. – Это определим позже, когда выясним, сможем ли мы взяться за ваше дело. Впрочем, мы редко кому отказываем, очень редко… Но готов заверить вас, Сергей Георгиевич, что мы профессионалы и что все, что сказано вами в этом кабинете, дальше нас с Марией не пойдет.

Белосельцев перевел на меня взгляд, полувопросительно-полуутвердительно пробормотал: «Мария?..» – и я машинально кивнула в ответ. Сергей Георгиевич покачал перед собой сцепленными в замок пальцами обеих рук и, наконец-то решившись, заговорил.

Глава 2

– Я бывший преподаватель медицинского института. Собственно говоря, я давно уже там не работаю, лет восемь… Мне удалось наладить свое дело… У меня есть коммерческая жилка, хотя по мне, верно, этого не скажешь. Но это не суть важно.

Так вот, до поры до времени моя жизнь складывалась удачно: я начал зарабатывать деньги, я наконец-то сумел сделать в доме ремонт. Перестали приходить соседи снизу с воплями, что у меня опять прорвало трубу и что я их заливаю. Но у бедного доцента мединститута – одни проблемы, а у не очень бедного совладельца мебельного салона – совсем другие. Это мне пришлось уяснить.

Расскажу немного о себе. Это важно. Я женат. Моя жена, Нина Алексеевна, домохозяйка. Она вышла на пенсию в сорок пять лет, она у меня тоже врач по образованию, но – рентгенолог. Вредность, сами понимаете… да у нее изначально здоровье было не очень крепкое. И сердце, и нервы, а в последнее время она вообще не спит… и есть, есть тому причины! (Гость провел рукой по всклокоченным волосам, но пауза против ожидания оказалась совсем короткой. Кроме того, у нас есть сын… то есть… – Он вонзил в меня какой-то дикий взгляд, словно перепугавшись, что он не то сказал, а я превратно его истолкую: – …у нас сыновья. Были… поскольку Дима умер, а Рома… он в армии был, а потом… (Судорожный вдох.)

Я спокоен, спокоен. Так вот… у нас были сыновья-близнецы: Роман и Дмитрий. Внешне были похожи как две капли воды, а вот в умственном развитии… Дело в том, что… у Димы была задержка в умственном развитии. Родовая травма, он родился первым. Он проходил периодическое лечение в клинике соответствующего профиля. А Рома… Рома родился… нормальным. Моя жена говорит теперь, что весь ум нашей семьи достался именно ему, Роману. Наверно, он перекачал весь наличный ум, как вампир – кровь, и мы все разом поглупели: я, Нина, – Сергей Георгиевич мучительно закашлялся, приложив к губам платок, – ну, и Дима – с самого начала.

В детстве было практически незаметно, что Дима в чем-то уступает Роме. Быть может, только более угрюм, застенчив… ну, и – периодические приступы неконтролируемой агрессии. Как говорится, сын сапожника – без сапог, так вот и у двух медиков ребенок с осложнениями…

– Продолжайте, мы внимательно вас слушаем, – выговорил Родион Потапович, когда Белосельцев снова закашлялся, словно поперхнувшись словом «осложнения». – Вы ведь сами врач, знаете, что перед врачом не стесняются. Только врач лечит телесные заболевания, а мы – социальные.

Сергей Георгиевич кивнул, что он, дескать, все слышал и что он продолжает нелегкий свой рассказ:

– Одним словом, в пять лет два моих сына стали резко расходиться в развитии: Рома пошел вверх, набирая знания и развиваясь очень быстро, а Дима так и остался на уровне первых букв алфавита и с умением считать до пяти. Когда они пошли в школу, мы отдали их в разные классы. Даже в разные школы! Роман уже читал сочинения Жюля Верна, он вообще очень любил приключения и фантастику, а Дима продолжал рисовать в тетрадях солдатиков. Он три раза оставался на второй год в первом классе, а писать с грехом пополам научился только к одиннадцати годам. Да и как писать – кривыми печатными буквами! И самое страшное, что при этом Рома и Дима были похожи как две капли воды! Нет, конечно, мы с женой различали их, а посторонние могли различить их, только пообщавшись с ними. Мы жили тогда в Воронеже и в Москву переехали несколько лет назад, со смертью моей тещи и моего тестя. В освободившуюся квартиру.

Родион чуть наклонился вперед. В его глазах мерцали сухие искорки зарождающегося интереса.

– А они действительно были похожи как две капли воды, – продолжал Сергей Георгиевич, – и часто из-за этого страдали. К примеру, когда Рому принимали за Диму… ему кричали: «Эй, дурачок! Ты, дегенерат!» (Щеки Белосельцева дрябло подпрыгнули, он снял очки и стал протирать их платочком, потом криво нахлобучил на нос.) А Рома был очень вспыльчив по натуре, к тому же он занимался карате и вообще был сильным, и потому однажды отправил в больницу двоих вот таких крикунов. И мне пришлось приложить много усилий, чтобы Роман не пострадал. А то его могли отправить в колонию. И отправили бы… но… но…

– Что – «но»? – еще больше наклонился вперед Родион.

– Вы не скажете никому?..

– Мы профессионалы, уважаемый Сергей Георгиевич, – выговорила я. – Вы можете быть совершенно уверены. Из этого кабинета ни одна тайна еще не уходила.

– Хорошо. Я вам верю. Я предъявил в милицию документы Димы. Как будто это он… как будто это его рук дело – те двое… вот так.

– И что было дальше?

– Диму отправили в стационар на обследование и лечение, – тихо ответил Сергей Георгиевич. – Ну что ж… он не раз там бывал: он проходил периодическое стационарное лечение. Целый комплекс заболеваний, осложненных… да нет, спровоцированных родовой травмой. И самое страшное, что Дима вел себя как совершенно нормальный человек. Да, он слабоумный. Да, он писал слово «корова» с тремя ошибками. Но он все понимает. Понимает и – страдает. Точнее – страдал…

– Вы говорили, что он умер. И как же?.. – спросил Родион. – Когда?

– В тот самый год, когда я отправил Рому в Москву к бабушке и дедушке, родителям моей жены, – ответил Белосельцев. – Он прыгнул с третьего этажа. Нет, тогда он выжил. Но дело в том, что он повторил свою попытку. Это было ровно две недели назад. Травмы, не совместимые с жизнью. Конец.

– Это было в период неконтролируемого состояния Дмитрия, или вы думаете, что это был сознательный суицид?

– Второе… Но это – мое личное мнение. Сейчас уже нельзя, да и не нужно устанавливать истину. Дима мертв, он похоронен в Воронеже, так хотела Нина, моя жена, и не надо больше говорить о нем, о Диме. Речь пойдет о Романе.

Я говорил, что отправил его к бабушке и дедушке. Потом их не стало, в одну неделю буквально не стало… Они жили душа в душу и не представляли себя друг без друга. После их смерти мы с женой тотчас же переехали в Москву. Мой покойный тесть был военным, и у него были хорошие связи в столице, так что мне удалось удачно устроиться на работу, а потом и открыть свое дело, которое пошло в гору. Роман же поступил в университет. Он не хотел заниматься медициной, как ему советовали. Он пошел на математический. Это было шесть лет назад. Проучился семестр. И вот тут начались странности.

– Что за странности?

– Дело в том, что у Романа блестящие математические способности. Он еще в детстве умел перемножать в уме приличные такие, знаете ли, числа.

– Ну что ж, это не такая уж и редкость.

– Согласен с вами. Но тут другое. Дело в том, что его взяли на факультет без экзаменов, он был победителем всероссийской математической олимпиады. А таких, вы знаете, берут без экзаменов.

– Да, это мне известно.

– Первый семестр Роман закончил блестяще. А потом его вдруг отчислили. Понимаете? Ни с того ни с сего. Я пытался с ним крупно говорить, даже повышал на него голос, что я себе позволяю очень редко, но он замкнулся в себе и молчал. Я пошел разбираться в деканат его факультета. Там мне тоже ничего вразумительного не сказали: дескать, отчислили по дисциплинарному несоответствию. Что уж он там такого натворил, я не стал узнавать, потому что…

– А вот это зря, – перебил его Шульгин.

– Что – зря? – после паузы выговорил посетитель.

– Зря не узнали, что он натворил. Теперь-то уж за давностью и не раскопают. Но это я так, соображения вслух. Извините, что перебил. Продолжайте, Сергей Георгиевич.

Посетитель беззвучно пошевелил губами, словно репетируя то, что следует говорить дальше, и вымолвил:

– Романа отчислили, а вскоре его забрали в армию. Конечно, я противился этому. Только что закончилась первая чеченская, а моего сына – в армию. Понимаете? Конечно, мы с женой были резко против, я хотел воспользоваться старыми связями моего тестя, чтобы, как говорит молодежь, отмазать сына от забривания под ружье.

– Удалось?

Сергей Георгиевич снова пошевелил толстыми губами и уронил короткое:

– Нет.

* * *

– Нет, – повторил Сергей Георгиевич, – его забрали в армию. У жены случился инфаркт, и она слегла в больницу – все это после того, как Рома сообщил нам, что ему велено явиться на сборный пункт, с которого их отправляют по местам службы. Он сказал это нарочито спокойно, но я видел, что его немного трясло. Он честно нам сказал: служба его не пугает, а если так получилось, то надо идти. Конечно, два года на ветер, сказал Роман, но какую-то пользу это все равно принесет. «И в любом случае, – добавил он, – лучше, как я: выгнали, прислали повестку – и в армию, чем как этот». – Он называл Диму не по имени, не «брат», а – «этот». И Роман сказал, что уж лучше в армию, чем, как Дима, – призыву не подлежит, раз в год куковать в стационаре на очередном курсе лечения и работать уборщиком в детском саду. Это Дима так устроился на работу, за гроши, конечно, но он даже гордился, что сумел устроиться на работу самостоятельно. Он вообще любил детей. Он сам как большой ребенок, только не такой, как остальные. И начисто лишенный детской жестокости. А вы, разумеется, знаете, что нет более жестоких существ, чем дети.

Родион кивнул, всем своим видом показывая, что он ждет продолжения рассказа, в котором по существу пока что ничего сказано не было. В том смысле, что ни я, ни босс еще не ухватили, с какого боку потребовалась этому странному экс-врачу, а ныне бизнесмену, наша помощь.

– Вы ведь знаете, сколько служат в армии?

– Конечно. Кто год, кто два.

– Правильно. А вот Рома служил и не год, и не два. Он служил пять лет.

И Сергей Георгиевич, скорбно склонив голову набок, воззрился на меня, а потом скосил глаза на Родиона Потаповича.

– Пять лет? – наконец спокойно переспросила я. – А вы все это время были в курсе того, где он находится? Он вам писал?

– Ну да, конечно. Писал, – после паузы выговорил Белосельцев, кривя рот. – Писал. Все пять лет. Такие странные…

– Что?

– Я хотел сказать, странные объяснения он приводил в письмах, почему отсутствует пять лет, – произнес Белосельцев, но я подумала, что с его губ готовы вот-вот сорваться совсем другие слова, но нет – сдержался.

– Пять лет можно отсутствовать, к примеру, служа в армии на контрактной основе, – подал голос Родион.

– Вот то же самое он и твердил. Дескать, он служил в контрактной армии. Что он воевал и получил за это неплохие деньги. Хотя везде говорят, что в нашей армии даже контрактник не может заработать хороших денег, – осторожно проговорил Белосельцев.

– Ну почему же? Всякое бывает… – отозвался Родион Потапович. – И когда он вернулся из армии?

– Недавно. Около двух месяцев назад. Спокойный. Равнодушный даже. Кто после армии, после «горячих точек», тот совсем по-другому себя ведет, когда демобилизуется. Обычно пьют по месяцу, чтобы войти в гражданскую жизнь. А Роман не так поступил. Он сразу же восстановился в университете, на заочное отделение, устроился на работу, аккуратно стал отдавать какую-то часть заработанных денег нам с матерью…

– По-моему, надо беспокоиться тогда, когда сын поступает как раз наоборот.

– Нет, к поведению его не придерешься. Другое дело, что он стал совершенно непробиваем эмоционально. Даже когда сообщили о смерти Димы, который жил в Воронеже…

– Один? – резко спросил Родион.

Сергей Георгиевич отвел глаза и тихо произнес:

– Да. Он говорил, что хочет остаться, что в Москве он умрет. И мы его оставили в Воронеже. Тем более что он мог себя полностью обслужить, а припадки неконтролируемой агрессии у него прекратились. К тому же за ним присматривали мои хорошие знакомые…