Текст книги "Другой Париж: изнанка города"

Между тем сотрудники учреждения торопили на выход.

– Быстрей, быстрей! У вас есть тридцать минут!

Я встал босиком на холодный пол и вышел в коридор, пытаясь сориентироваться, что делать дальше. Ко мне подошла усталая сотрудница заведения и печально посмотрела на мои ноги.

– Вы не можете идти так на улицу. Вы же замерзнете! Где ваша обувь?

– Понятия не имею. Наверно, стырили ночью соседи.

– Идите за мной! – Женщина покачала головой и быстро пошла по мрачноватому коридору и привела меня в не большую комнатенку, в которой тоже остро пахло дезинфекцией. – Вот. Подберите себе что-нибудь. Какой у вас размер?

Я склонился над наваленной в кучу обувью, вытащил из нее пару весьма сносных тяжелых ботинок армейского типа, на толстой подошве. В Москве в таких ходит особо продвинутая молодежь.

– Носки еще шерстяные возьмите! – строгим голосом сказала мне служащая. – И теплую куртку. Сегодня ночью похолодало. Можете выпить чаю на выходе.

Я зашнуровал ботинки, накинул выданную мне толстовку, на прощание поблагодарил строгую даму и вышел в коридор. Всего за ночь я весь пропах тяжелым кислоаммиачным запахом бездомности. Плюс мой новый наряд остро бил в нос запахом недавней дезинфекции. Мне кажется, смердить бомжом от меня должно было вперед на километр!

У туалета на этаже толпился пестрый сброд. В нескольких гражданах по стеклянному взгляду, устремленному в пространство, я заподозрил наркоманов.

На выходе мое внимание привлекли несколько более-менее вменяемых и относительно неплохо одетых ребят моего возраста. Один парень из этой компании, правда, выглядел странновато: его лицо утыкано кольцами и штангами для пирсинга, а глаза подведены растекшейся черной тушью. Кроме того, он был одет более чем причудливо: высокие сапоги, странного вида зеленые замшевые штаны и широкая, расшитая цветами хламида, поверх которой накинуто видавшее виды драповое пальто. Причесочка тоже будь здоров: разноцветные, топорщащиеся во все стороны перья. В общем, мутант с какой-то неизвестной науке планеты. Остальные выглядели скромненько, но весьма пристойно. Когда они вышли на порог ночлежки, к ним бросилась веснушчатая девушка лет двадцати семи, в короткой клетчатой юбочке и с двумя задорными хвостами.

– Здоро во! – обняла она пирсингованного мутанта. – Поль! Я так и подумала, что тебя опять привезли сюда. Мне позвонил Жан. Я сразу примчалась.

Заинтересованный, я подошел к милующейся парочке:

– Привет! Какими судьбами тут?

– Привет! – весело откликнулась веснушчатая девушка. – Да вот, не повезло сегодня: ночью с помойки моего парня увезли. Его друг сбежал, а Поль, Жак и Шарль не успели. Вот, пришла их поддержать.

– Да, хреновая выдалась ночка! – брезгливо отряхиваясь, хмыкнул парень. – Теперь опять, поди, лечись от какой-нибудь заразы после этой ночлежки.

– Ничего, отмоем тебя и отстираем! – отозвалась девчонка. – Это все социальные несовершенства. Они не имеют права забирать людей с улиц против их воли! Напишем жалобу в мэрию.

– А ты что, разве бомж, что тебя с помойки подобрали? – посмотрел я с подозрением на парня. – Не похож! И прикид у тебя классный!

– Нет, Поль и другие ребята тут за убеждения страдают! – расхохоталась девчонка. – Ошибочка вышла. Никакие мы не бомжи, мы – фриганы.

– В смысле, фрики? – попытался я оперативно сообразить, с кем имею дело, и внимательно поглядел на пирсингованного юношу.

– Нет, фрик среди нас один – это мой парень, Поль. Он к нам прошлой осенью прибился и ходит теперь с нами. Остальные – убежденные фриганы со стажем.

Я решил проявить свой полный кретинизм. За все время работы в журналистике никогда не сталкивался с фриганами!

– А кто такие фриганы? И чем они от фриков отличаются? Кроме одежды и пирсинга?

– Ну, ты даешь, совсем не продвинутый! – пробасил один из парней, Шарль. – Фриганы – это прогрессивная новая тема. Мы – санитары города. Конечно, без издержек ни одно благородное дело не обходится. Вот и мучаемся.

– Пойдем отсюда! Тут даже снаружи плохо пахнет. Чертова дезинфекция! В провинции такие дома гораздо симпатичнее.

– Согласна! Я тоже однажды случайно попала в одну женскую ночлежку в Шамбери, нормально ночь провела, даже выспалась, не то что тут! – весело сказала девчонка. – Меня зовут Мишель. Если хочешь, пошли с нами, по пути расскажем тебе про фриганов.

– С радостью!

Мы вышли из двора заведения и побрели по улице. Я даже не представлял, в каком районе Парижа мы находимся. Но явно – далеко от центра. По пути основная масса ребят от нас откололась, попрощавшись, и двинулась в сторону метро, а я остался наедине с Мишель и странным пирсингованным субъектом. Прохожие иногда оглядывались на нашу странную компанию и посмеивались.

Дойдя до небольшого парка, мы присели на лавочку. Картинка была почти идиллическая. После вчерашнего дождя едва начинавшая золотиться листва блестела на солнце. На клумбах перед нами цвели розы. На соседней скамеечке мирно сидел пожилой бомж. Он как раз собрался позавтракать: культурненько разложил на газетке какие-то припасы и налил себе вина в пластиковый стаканчик.

– Откуда ты приехал? – спросила меня Мишель.

– Из России.

– Ясно, – обреченно махнул рукой парень в странном одеянии и закурил. – Там у вас еще полное отсутствие свободы личности и возможностей самовыражения. Фриков-то в России мало, а фриганов и вовсе нет. Люди у вас зажатые, закомплексованные…

– Фрики, – подхватила Мишель, – это как Поль: они внутренне свободны и неподвластны моде и разным общественным влияниям. Они могут себе позволить выглядеть, как хотят. Искать себя, создавать любые образы.

Я снова посмотрел на Поля: да, этот парень действительно в поиске. А поиск, похоже, грозит надолго затянуться.

– А пирсинг зачем? Например, на губах? Или на языке? Неудобно же…

– Для того чтобы внимание привлекать! – сообщил мне Поль. – Надо показывать людям альтернативу их привычному образу жизни, способу мышления. Иногда используются преувеличения: так доходчивее. Пирсинг – знак того, что я свободен! У меня еще вся спина в татуировках. Хочешь, покажу?

– Нет, нет, не стоит… – уклонился я от такой чести на всякий случай.

– Просто фрики – это смелые и отвязные люди, бешеные, немного сумасшедшие, – продолжил Поль. – Даже западная культура, которая считается свободной, не всегда готова к восприятию людей такими, какие мы есть. Я не боюсь быть толстым, лохматым, красить глаза и ногти. Это все – выражение моей свободы. Меня вот выгнали с работы, когда я однажды пришел в офис в пижаме.

«Хорошо, хоть в дурдом не упекли!» – подумал я про себя и ехидно хмыкнул.

– Первый фрик, наша родоначальница и гордость – это Жорж Санд! – огорошил меня между тем Поль. – Она тоже свободно самовыражалась, одевалась, как хотела, спала, с кем считала нужным, вела себя независимо и этим шокировала высшее общество Парижа.

– То есть у фриков главное – свобода и в одежде и поведении? – уточнил я.

– В принципе да. Но из-за этого нас, честно говоря, часто путают с трансвеститами, что обидно. Но мы – не такие… Хотя и за свободу секса тоже выступаем. Просто мы можем позволить себе одеваться в секонд-хендах, на блошиных рынках, а не в бутиках на Елисейских Полях, быть оригинальными, непредсказуемыми, классно выглядеть! Никакие Готье и прочие жертвы моды от кутюр с фриками рядом не стояли. Тут пришьешь, там подрежешь – вот и новый кутюрный наряд готов! Просто отпад! Смотрят на нас люди – и настроение у них поднимается.

– Короче, – весело подытожила Мишель, болтая в воздухе ногами, – про фриков ты все уже понял. Посмотри на Поля, он – классный фрик! Только другие обычно веселые, перфомансы устраивают везде, а наш – особенный, задумчивый.

– Философ я просто, философ! – меланхолично отозвался Поль.

– Теперь про фриганов. Вот что ты, Тимоти, думаешь про западное общество потребления?

Такой серьезный вопрос, прозвучавший из уст этого симпатичного создания, поставил меня в абсолютный тупик. Я промычал нечто абсолютно невнятное.

– Вот и доказательство твоей низкой социальной сознательности и активности! – торжествующе сообщила Мишель, подняв вверх указательный палец. – Ты даже не думаешь о том, как, что и зачем ты потребляешь. И так же поступают еще сотни, тысячи, миллионы людей во всем мире. Просто бредут, как стадо баранов, в указанном им направлении. А между тем, ты знаешь, сколько производимого продовольствия оказывается потом на свалках?

– Понятия не имею, – честно признался я.

– Ага! Так знай: миллионы тонн в год! Из которых, как минимум, одна пятая часть продуктов остается съедобной и пропадает! Ради этого уничтожаются леса, загрязняются реки и воздух, тысячи рабочих днем и ночью работают на заводах и фабриках. Где-то в Африке голодают дети…

– И что из этого следует?

– То, что за продуктами совсем необязательно ходить в магазин! – подмигнув, сообщила Мишель. – Достаточно заглянуть на ближайшую свалку.

– Что мы регулярно и делаем! – подал голос Поль. – Это у нас такой ритуал.

– В России я много встречал людей, которые едят и одеваются на помойках, – сказал я. – И большинство из них делают это вовсе не от хорошей жизни. Так поступают те, кто в жизни все потерял… Короче, бомжи.

– В нашем сообществе все по-другому, – сообщила Мишель. – Конечно, они тоже часто от нужды на помойках питаются, ничего плохого в этом нет. Но мы это делаем по другим соображениям, не от того, что не можем пойти в супермаркет.

– А почему же тогда?

– Фриганы – это идеология. Мы нормальные современные люди, работаем, получаем от жизни удовольствие.

Вообще, чтоб ты знал, фриган – это аббревиатура от двух английских слов: веганы – вегетарианцы и фри – свободный. Я сейчас учусь в университете, готовлюсь защищать работу как раз по этой теме.

– Здорово! – восхитился я. – И что, ни разу не травилась? Продукты-то могут быть опасными для жизни.

– Надо быть внимательным и смотреть на срок годности. Просроченные продукты мы не берем. Там и нормальных хватает.

– Кстати, что-то я проголодался! – сообщил Поль, поглядывая на аппетитно хрустящих свежими багетами людей, проходящих мимо. – Приближается ланч. Может, и мы перекусим? Завтрак как-то не задался сегодня. Не люблю ночлежки!

– С удовольствием! – отозвалась Мишель. – Ну что, Тимоти, ты с нами?

– В смысле, вместе идем за едой на помойку? – на всякий случай уточнил я.

– Точно!

– Ладно! – Я ощутил в желудке слабое брожение. И хотя плохо представлял себе грядущий помоечный ланч по-парижски, все же пошел с Мишель и Полем. Цветущая, жизнерадостная парижанка внушала некоторый оптимизм. Возможно, все будет не так страшно.

* * *

По пути на «обед» Мишель продолжала рассказ об идеологии фриганов.

– В западной культуре существует вечная гонка за чем-нибудь: модой, новыми шмотками, квартирами, бытовой техникой. Люди становятся заложниками информационного и потребительского процесса. Они не успевают нормально проживать свою жизнь: только приобрели новый DVD-плеер или фотоаппарат, а он уже устарел. Или сосед купил себе новую модель и хвастается ею. У человека появляются комплексы, что он одет не в одежду из последней дизайнерской коллекции, что он гладит себе рубашку не тем утюгом, который рекламируют по телевизору, что его компьютер катастрофически устарел… И так – каждый день. В результате этой бесконечной гонки за вещами в помойке ежедневно оказывается масса всего полезного и функционального: начиная от еды и заканчивая бытовой техникой. Впрочем, сейчас ты сам все увидишь.

– Вот зеленые мусорные баки, – сообщил Поль, показывая на здоровые контейнеры на колесах возле одного из домов, – в них выбрасывают бытовые отходы.

– Но мы тут еду добывать не будем, – рассмеялась Мишель и подмигнула мне. – Есть места и получше. Вообще-то, сейчас не лучшее время для фриганов, но голодными не останемся! Обещаю.

– А какое время – лучшее? – поинтересовался я.

– Мусоровозы выезжают ночью, ближе к утру. По всему Парижу опустошаются баки, спать невозможно! Надо успевать до них. Много всего полезного сваливается парижанами на помойку по вечерам. Особенно рядом с супермаркетами и рынками, если говорить о еде. А если покопаться в мусорках других магазинов, можно тоже отыскать много интересного и полезного! Например, у нас есть знакомый меломан Рони, он все свои диски собрал исключительно на помойках музыкальных магазинов. Оттуда же у него MP3-плеер.

– Поль, а в ночлежке-то вы с друзьями как оказались? – спросил я.

– Лоханулись немного. Не успели быстро сориентироваться и убежать, вот нас и отловили социальные службы. Мы как раз ужинали неподалеку от одной помойки, выпили немного. Документов и денег обычно при себе не носим. Иногда нападают арабы, они агрессивные, все отбирают. Вообще, в разных частях города конкуренция существует. Раньше быть фриганом было безопаснее…

– А одежда твоя… – я немного помялся, – она тоже добывается на свалках?

– Бывает и такое, – довольно кивнул Поль. – Я этим горжусь! Какая разница – бродить по помойкам или бутикам в поисках редких винтажных вещей? Вот эти чудесные зеленые штаны я нашел в баке около театра на бульварах. Прекрасный наряд, правда? Несколько раз мне вообще офигительно везло. Я подбирал редкие дизайнерские вещи – от Диора, Армани, того же Готье. У меня большая коллекция неожиданных находок из помоек – сумки, ремни, перчатки, носки, галстуки. Когда-нибудь я мечтал бы сделать фэшн-выставку «Одежда из мусорного бака».

– Некоторые наши друзья специально ездят на загородные свалки, там выбор больше, – сказала Мишель. – Но у меня нет времени. Я «работаю» только в Париже.

– Иногда даже начинающие модельеры к нам, фрикам, приходят. Смотрят, как мы одеваемся. Используют элементы нашего стиля, в том числе и моего «помоечного», в своих кол лекциях!

Тем временем мы подошли к крупному офисному центру.

– Действуем быстро! – сообщила Мишель. – Тут может быть что-то интересное и вкусное. Тут сотрудники кушают отменно.

Из маленькой сумочки через плечо она извлекла длинные перчатки. Но нас поджидала неудача: все мусорные баки, стоящие рядом с бизнес-центром, оказались под замком.

– Все, проехали! – разочарованно вздохнула Мишель. – Что за мода такая пошла – помойки запирать? Какой эгоизм – ни себе, ни людям!

Мы двинулись дальше. На нашем пути возник довольно крупный продуктовый магазин.

– Попробуем здесь? – переглянулись Поль и Мишель.

Поль быстро распахнул мусорный бак, который, на наше счастье, оказался незапертым, и фриганы профессионально закопошились в нем. Я стоял немного поодаль, наблюдая за происходящим. Спешащие мимо люди оглядывались на нас, но никто не останавливался и не выражал удивления. Несколько молодых людей прошло мимо, жизнерадостно насвистывая.

Через несколько минут улица огласилась торжествующим криком Мишель:

– Есть!

– У меня тоже! – откликнулся Поль, оторвавшись от соседнего бака.

Мои знакомые отвалили от помойки с довольно богатой добычей: пакетик картошки, морковь, помятые помидоры, луковица, яблоки, пара слегка увядших груш с коричневыми боками.

– Теперь надо еще хлеба достать! – авторитетно сказала Мишель. – На другой стороне улицы есть бистро. Я – туда. Скоро буду!

Через пять минут она вернулась с несколькими кусками белого хлеба, сладостями в сломанной пластиковой коробке и измятым пакетом виноградного сока.

– Можем обедать! Сегодня, к сожалению, без трюфелей и авокадо, но вполне сносно.

Сбросив куртки, мы расположились на травке в глубине одного из двориков, подальше от шумной улицы. Поль извлек из своего рюкзачка складной нож и бутылку с водой. Мишель помыла овощи и фрукты, порезала их на мелкие кусочки, разложила на бумаге.

– Картошку заберу с собой! Вечером сварю себе суп, по ужинаю! – сообщила она.

Мы весьма неплохо перекусили. На удивление, овощи оказались на самом деле свежими. А что до их помятых боков – так такое и в холодильнике случается. Не смертельно.

Я поблагодарил своих новых знакомых за обед.

– Отныне я знаю, как не умереть с голоду в Париже!

– Замечательно! – отозвалась Мишель. – Теперь ты тоже вступишь в наши ряды санитаров города и социума и перестанешь быть жертвой общества потребления!

Мы обнялись и распрощались.

– Где мы находимся? – напоследок поинтересовался я.

– Неподалеку от Площади Республики, – сообщила мне Мишель. – У тебя деньги на метро есть?

– Нет.

– Тогда нормально, не спеша, доберешься пешком до центра. С метро лучше не экспериментируй. Даже если через турникеты на входе перепрыгнешь, на выходе могут ждать контролеры. Потом от них не отвертишься, а то еще и в полицию заберут. Своим ходом надежнее. Да и погода располагает!

Выразив признательность Мишель и Полю за радость общения, я двинулся дальше, навстречу новым приключениям и знакомствам.

* * *

Через несколько часов я снова оказался на набережной Сены. Там, пытаясь свести знакомство с кем-нибудь из клошаров, я случайно встретил Горана, выходца из Больяничи, небольшого городишки на границе с Боснией. Он сидел на парапете, обмотанный лохматым клетчатым шарфом, и читал книгу Мережковского на русском, прилежно шевеля губами. Это меня заинтриговало – я подошел.

Оказалось, уже три года Горан скитался по Парижу в надежде попасть в Иностранный легион. Пока тщетно. Как выяснилось, он еще посменно подрабатывал мастером в авторемонтной мастерской на окраине Парижа, жил там же, неподалеку, вместе с десятком других соотечественников.

В «прошлой жизни» Горан мечтал закончить университет и стать писателем. Его любимыми местами в Париже стали книжные развалы на берегу Сены и маленькие букинистические магазинчики. Изредка от туристов и продавцов ему бесплатно перепадали книжки и журналы. А иногда и подворовывать приходилось, что делать – жажда чтения.

Горан оказался на редкость общительным парнем, к тому же очень интересным. Мы разговорились. Он неплохо понимал по-русски.

– Интересуешься Мережковским? – спросил я, кивнув на обложку книги.

– Да, очень даже! – обрадовался Горан. – Они с женой, Зинаидой Гиппиус, довольно долго в Париже жили, работали. В 16-м округе, на улице Колонель-Бонне. Было такое литературное общество «Зеленая лампа», где собирались русские писатели. Я даже знаком с несколькими эмигрантами, которые интересуются русской литературой, они мне много об этом рассказывали…

– Здорово! А скажи, Горан, общался ли ты за время жизни в Париже с настоящими клошарами?

– Ты имеешь в виду SDF или еще кого-то? – удивленно переспросил Горан.

– SDF? – удивился я. – Что это?

– Это бомж по-французски.

– А разве бомж и клошар – это не одно и то же?

– Вовсе нет! – уверенно сказал Горан. – SDF – это просто лицо без определенного места жительства, а таких тут полно.

– А как отличить бомжа от клошара, если все так серьезно? Я тут накануне общался с несколькими, они себя сами клошарами называют, а на поверку – обычные бомжи.

– Бомжи и есть бомжи. Их обычно регистрируют власти Парижа и других городов. Бегают за ними со всякими анкетами и бумажками. Бродяги получают пособия, еду, палатки, одежду. Неплохо в целом живут. Например, тут, на набережных.

– А кто в Париже обычно становится бомжом?

– Чаще всего люди, которые не нашли места в обществе или потеряли жизненные ориентиры. В общем, оказались за бортом. Знаешь, разные причины бывают. Брошенные жены, спившиеся мужья, потерявшие работу, не сумевшие выплатить кредиты за квартиру в один прекрасный день скатываются на дно общества.

– У нас говорят: от тюрьмы да от сумы не зарекайся.

– Это правда! Я запомню, хорошо сказано! – снова обрадовался Горан. – В Париже очень легко оказаться на улице, чуть ли не треть нормального населения живет в долг! Нелегальных иммигрантов полно к тому же. А вот настоящий парижский клошар – это немного другое. Их почти не осталось, я читал об этом. Это больше философская категория. Им не нужны пособия и бесплатные обеды, им нужна свобода. Такие, наверно, в прошлом веке жили. А есть еще в Париже просто скитальцы по жизни. Хрен его знает, кто они, вроде и не клошары, не бомжи – тем более. Трудно определить.

– Например? – спросил я.

– Знаешь Пьера Ришара? Знаменитый актер. Я его большой поклонник. Когда брожу тут по набережной, часто его вспоминаю. Он мне чем-то близок. Такой же странник, как я.

– Пьер Ришар? – присвистнул я. – Знаю, конечно! В России его все знают. Видел многие его фильмы, очень люблю «Игрушку»…

– Этот фильм почти биографический. Я читал, что Ришара еще до его рождения бросил отец, мот и гуляка, который все свое состояние профукал. Вообще-то, Ришар всегда хотел играть серьезные драматические роли, но вот режиссеры видели в нем только рассеянного интеллигента-недотепу, комического, растрепанного и немного печального. А сейчас смотри внимательно! – Горан принял важную позу и указал рукой в сторону Сены. – Вон там находится Национальная ассамблея, а там – Нотр-Дам, слева – Эйфелева башня. Здесь начинаются Елисейские Поля. Ту дальнюю баржу видишь?

Я пригляделся. Среди нескольких барж одна выделялась гирляндами разноцветных флажков.

– Вижу!

– Она-то и принадлежит знаменитому Пьеру Ришару. Настоящий бродяга, даром что по происхождению арис тократ, из известного рода! Вообще место тут непростое. Еще когда-то там, неподалеку, жил другой знаменитый актер, Жан Марэ. И у Жерара Депардье тоже своя баржа есть. А еще тут легенды просто ходят про Дункана Маклауда…

– Кого? – удивился я.

– Ну, «горца». Не знаешь разве?

– Ты, наверно, актера Эдриана Пола имеешь в виду, – рассмеялся я. – Дункан Маклауд – имя его героя!

– Ну, да, наверно, а мы тут привыкли: Маклауд да Маклауд, – растерялся немного мой собеседник. – Так вот, у него не баржа, а просто антикварный магазин! Такие слухи про нее ходят…

– А почему все эти люди однажды уходили из города на Сену? – спросил я. – У всех, о ком ты рассказал, ведь были возможности жить в любом районе Парижа, в любой квартире или доме, более того – в любой стране мира! Возможно, это каприз? Я слышал, среди парижского бомонда считается престижным – жить на баржах. Там даже элитные бордели есть. Тот же Ришар не на палубе под тентом спит! Корабль – как квартира, на нем есть все условия для жизни, автономные системы электро– и водоснабжения… Ты сам только что про Пола рассказывал! Я знаю, что в Голландии в XIX веке списанные корабли и баржи отдавали под ночлежки для бездомных, спустя сто лет они превратились в престижные кварталы на воде, где живут богачи, элита. Взять, например, Ибург неподалеку от Амстердама: там стоимость квадратного метра просто зашкаливает! От этого – один шаг до «Корабля свободы», баржи для миллионеров. Дань моде, разве не так?

– Не знаю, – пожал плечами Горан, – мне кажется, баржи в Париже – это часть местной романтики, как палаццо в Венеции. Наверно, и бордели на баржах тоже есть, не был – не знаю. Но есть и места, где летом привечают бездомных: кормят, поят. А Ришаром я просто восхищаюсь. Для меня такая жизнь – это поступок. Возможно, селясь на воде, известные люди просто искали одиночества… Или еще чего-то. Говорят, актер всегда любил жить на воде. Значит, у него есть свое мнение и видение, ему наплевать на то, что другие о нем думают. Он периодически живет на этой барже уже с середины восьмидесятых. Еще в молодости поговаривал, что если бы не стал актером, то стал бы бродягой. В итоге реализовалось и то, и другое. Просто в разное время. Кстати, играть в кино он стал довольно поздно – ему уже за тридцать было. А какой фильм он снял о Че Геваре! Вот уж где бунт и бродяжничество души!

Мы присели на бетонный парапет, Горан угостил меня сигаретами.

– Ты вживую Ришара видел когда-нибудь?

– Да, доводилось! – улыбнулся Горан. – Он бродит по Парижу, как все нормальные люди, простые смертные. Ты знаешь, он терпеть не может нормальную одежду, ходит в свитерах и старых ботинках, в жизни кажется еще более рассеянным, чем в кино. Раньше видели, как он по набережной бегал по утрам. Временами ловил рыбу с соседями по баржам. Говорят, у него четвертая жена такая красавица, а первая была балериной из Гранд-Опера. Я его встречал несколько раз в районе Елисейских Полей. Седой, бородатый, расслабленный. Никаких понтов! Как будто медитирует, когда идет куда глаза глядят. Ни дать ни взять, форменный бродяга. Как мы с тобой… Его узнают, но обычно не беспокоят. Редко, когда автограф попросят. Знают, что он не слишком жалует свою популярность, даже стесняется ее. Но в Париже он настоящий свой парень.

Такой хиппи по жизни. Я мечтаю написать о нем книгу однажды. Ришар – настоящий герой нашего времени. Его жизнь – тихий интеллигентский бунт, незаметный, но очень глубокий.

– Но у него ведь, кроме баржи, есть и нормальное жилье?

– Еще как есть! – кивнул Горан. – Парижская квартира, прекрасное поместье на юге Франции, рядом с Нарбонной. С замечательными виноградниками и собственным винодельческим шато. Живи – не хочу. Но я уверен, душой Ришар все равно предпочитает Париж и баржу. Хотя и поместье с виноградниками – это тоже бегство от города, славы, суеты.

– А как ты считаешь, его можно считать клошаром? Ну, в некотором смысле, конечно?

– Ришара – клошаром? – Горан задумался. – И да и нет. Все-таки он, скорее, странник по жизни, необыкновенная творческая личность. И фильмы снимает, и пластинки выпускает, и по миру путешествует. Все-таки клошар – это человек, у которого вообще ничего нет, кроме него самого. Ну, может, еще собаки… А Ришар, как ни крути, еще и активно действует, живет.

– А ты сам себя кем считаешь? Может, ты и есть парижский клошар?

– Я – нет, – энергично замотал головой Горан. – Я банальный нелегал. Сюда многие наши перебрались после войны. Вот и я тут оказался. Может, удастся все-таки в легион попасть. А если нет, то надо на родину возвращаться. Хотя что я там буду делать – ума не приложу. Тут хоть подзаработать можно… И вдохновение опять же. Вот, хожу по набережной, читаю, думаю. Каждый день – столько впечатлений! Париж меня вдохновляет.

– Горан, а где тут можно вечером поесть? – спросил я. – Наверно, есть какие-то столовки бесплатные. Я тут был в одной на Риволи…

– Есть, конечно! Сейчас я тебе все расскажу. Там, за площадью Согласия, повернешь направо и увидишь в глубине улицы большую палатку. Там тебя накормят горячим ужином. Не ресторан, конечно, но вполне сносно. А сам я отправлюсь домой. Завтра моя смена – вставать рано…

* * *

Я пересек площадь Согласия, невольно любуясь ее вели колепным архитектурным ансамблем, остановился около подсвеченного снизу египетского обелиска, который острым карандашом нацелился в темнеющее парижское небо.

– Обратите внимание! – услышал я за спиной визгливый экзальтированный голос, характерный для многих профессиональных экскурсоводов. – Этот замечательный памятник древ ности датирован XIII веком до нашей эры. Его высота – 23 мет ра. Он был подарен вице-королем Египта и привезен в Париж из Луксора. По его сторонам были построены фонтаны, напоми нающие своим расположением площадь Святого Петра в Риме…

Я посмотрел на группу российских лоботрясов, рассеянно стоящих перед памятником с фотоаппаратами и вполуха слушающих гида. Со всех сторон, откуда ни возьмись, к ним начали стекаться торговцы сувенирами, открытками, книгами. Заприметил я и нескольких нищих разных национальностей, которые с картонками, закатывая к небу глаза, подходили к туристам. Те шарахались, но смотрели на них с любопытством, фотографировали. Нищие в свою очередь тянули к туристам руки, активно и профессионально требуя милостыню.

Приглядевшись, я приметил, что у «нищих» был свой разводящий: бритый арабский паренек, стоящий неподалеку. Он внимательно наблюдал за процессом колючими, цепкими глазами.

– А сейчас перед вами настоящие парижские нищие, знаменитые клошары… – раздался голос экскурсовода.

Я не стал дослушивать и пошел дальше, в глубину улиц, в сторону разбитой прямо на тротуаре палатки с едой для бездомных. На палатке красовались крупная надпись «Рестораны сердца» и забавная эмблемка: сердце с ножом и вилкой по краям.

Издалека я заметил несколько десятков бомжей. Усевшись прямо на асфальт, они неторопливо ужинали, держа на коленях пластиковые тарелки. Я подошел к нескольким парням явно марокканского происхождения в надежде выяснить что-то про «Рестораны сердца».

– Салют, ребята!

– Салют! – хмуро отозвались они.

– Я в Париже недавно. Тут что, всех кормят?

– Нет. Только тех, кому больше есть негде! – отозвался один из парней.

– Бесплатно? – поинтересовался я.

– Еще бы они деньги брали за эту бурду! – рассердился другой. – Каждый месяц суп становится все жиже, порции все меньше… Государство совсем зажралось!

– А таких «Ресторанов сердца» в Париже много? – не унимался я.

– Да полно! И таких, и других. Жрать-то где-то надо. Тут, в палатке, удобно потому, что в центре. А есть еще реальные рестораны, они подальше.

– И давно они в Париже возникли?

– Слушай, парень, а тебе-то какое дело? Ты сюда есть пришел или как? – накинулись на меня марокканцы.

Я предпочел поблагодарить их за радость общения и отправился в сторону раздачи. Отстоял небольшую очередь, в результате чего мне налили весьма приличную тарелку супа, дали гарнир и какие-то котлеты, горячий чай.

Я сел рядом с остальными бомжами и прислушался к их дискуссиям.

– Черт возьми! – сказал один из старых, особенно разухабистых бездомных, к тому же находящийся в изрядном подпитии. – Где золотые годы социальной помощи? Совсем уже политики охренели.

– Это ты о супе? – хмуро переспросил его спутник.

– Ну да, естественно! Это же невозможно есть! Вода, а не суп!

– Да вроде ничего, бульончик, овощи! – встрял я в их разговор, помешивая ложкой в тарелке.

Бомжи накинулись на меня, как вороны, размахивая руками, в запале отставив на тротуар стаканчики с чаем.

– Говоришь – ничего? Ты там хоть какое-то мясо почувствовал?

– Нет, просто овощной бульон, очень даже вкусный…

– Сколько ты в Париже? – хмуро спросил меня один из собеседников, седой и усталый от жизни.

– Несколько дней.

– Вот и молчи. Ты еще местной жизни не нюхал, не понимаешь ни хрена. У нас тяжелые условия, мы на улице живем, скитаемся где попало. Нас государство должно хорошо кормить, чтобы у нас сил на такую тяжелую жизнь хватало. А оно халтурит, экономит на нас. Курица или индюшка и то не каждый день бывают! А свинины вообще нет! Может, вообще одними яйцами с рисом и овощами питаться скоро будем?

– Да в чем же оно экономит? Порции вроде ничего, приличные, еда горячая…

– Нет, вы поглядите на него! – начал кипятиться старик. – Может, тебе этот овощной бульон еще больше нравится, чем жирный свиной, с кружочками?

До меня стало что-то доходить. Я сконцентрировался.

– Ты хочешь сказать, что теперь суп варят не на свином бульоне, как раньше?