Текст книги "Суровые будни войны"

Победные майские дни сорок пятого

 
В кабине фронтовой стучит редуктор —
Еще немного и конец войне.
Девчонка молодая – санинструктор —
Проехала с черемухой в руке.
Вдруг улыбнулась из кабины просто —
Не то пехоте, а не то весне.
Был месяц май и всюду блики солнца
Играли в теплой дождевой воде!
Играл цветами шаловливый ветер,
Безостановочно колонна наша шла —
Шли танки ветру вешнему навстречу,
Сады цвели, но шла еще война!
Еще стреляли снайперы из окон,
И впереди ждал всех последний бой,
Но шла весна, сверкая в груде стекол,
И небосвод был ярко-голубой!
Вот в этом ярком, солнечном просторе
Вдруг прогремел весенний первый гром —
Как жизни зов, перечеркнувший горе,
Хотя война таилась за углом!
Еще погибнут многие в Берлине,
И у Рейхстага скольких встретит смерть,
Но той девчонке в боевой машине
Не суждено там будет умереть!
 

 
Вот он – Берлин – и бой последний!
Здесь нет окопов, блиндажей —
Здесь каждый дом стрелял соседний
Из окон всех и этажей!
Шли армии в аду кромешном,
Бои вели – за каждый дом!
Здесь кровь в ручье смешалась с вешним,
Таким простым земным дождем!
Здесь плавились и сталь, и камень,
Земля горела – дым в глаза!
А в окнах бушевало пламя
И ничего понять нельзя!
Здесь вой безудержный орудий,
Здесь грохот танков, взрыв гранат —
Кто был в Берлине – не забудет
Последний бой и смерть солдат!
Тот не забудет стен Рейхстага,
Метро, залитое водой,
Воронки возле Зоосада
И на ступенях страшный бой,
Товарищей своих убитых
За полминуты до конца….
На мостовых, от пуль разбитых,
Остались русские сердца!
 

 
Вот только что закончилась стрельба,
Стоят еще разрушенные зданья,
А говорят, что кончилась война —
И что весна в просторах Мирозданья!
Но как поверить, стоя с автоматом —
Когда по переулкам, у домов,
Убитые советские солдаты
Лежат повсюду в городе врагов!
Когда еще душа воспринимает
Огонь и грохот – вечный звук войны!
Она еще не ведает, не знает —
Не понимает страшной тишины!
И на нее волна такая давит,
Что не вздохнуть и слова не сказать,
А голову все мысль одна буравит —
«А кто вернет мой дом, отца и мать?!
А за детей убитых кто ответит?!
За города, сгоревшие дотла?!»
А над Рейхстагом дождь и майский ветер,
И миллионное гремит «УРА!».
 

 
Еще в руках горячий автомат
И гимнастерка вся в поту и в соли,
Еще тела убитые лежат
На мостовых берлинских в лужах крови!
Еще дымятся стены всех домов —
Гарь выедает и глаза, и горло,
Еще горит, как печка, чей-то кров,
И пламя пожирает все упорно!
В ушах звенит все громче тишина
И голос в рупор, словно голос Свыше:
Что кончилась ужасная война,
А вот когда – никто еще не слышит.
Осмыслить и понять еще нет сил!
Все охватить сознанье не способно
Что он – солдат войны дошел, дожил,
Что победил врага в борьбе упорной.
И он стоит, сжимая автомат,
Рука не замечает жара стали —
Кругом одни развалины лежат:
«Мы – победили! И Берлин мы взяли!»
 

 
В Берлине кончилась война
Капитуляцией и сдачей!
В тот день Советская страна,
Смеясь, не сдерживала плача!
Родными были все вокруг!
И слышалось повсюду:
– Братцы!
– Привет, земляк!
– Победа, друг!
Пора обратно возвращаться!
– Давай закурим, старшина!
– Браток, мы выжили с тобою!
– Помянем тех, кого война взяла,
Кто пал, не выйдя с боя!
– Они отдали жизнь свою,
Чтоб мы с тобой в живых остались,
– Навечно все они в строю!
И мы навечно побратались!
– Браток – весна! Сирень цветет!
И жизнь – бескрайняя такая!
– Меня невеста дома ждет
И мать-старушка дорогая!
– Но что ж на сердце тяжело?
И уши тишина сдавила?
– Победа, друг мой, нелегко,
Но в нашем сердце все, что было!
В Берлин пришла в тот день весна —
Раскатом грома, буйством цвета!
Но всем казалось, что война
Еще ждала, таилась где-то!
 

 
В бою последнем – страшном и кровавом,
С таким напором мчались мы вперед,
Что рушились под яростным ударом
Дома на улицах в тот сорок пятый год!
Презрев огонь, опасности не зная,
Мы ждать Победу больше не могли
Неслись вперед, без устали стреляя,
Врага сметая на своем пути!
Мы имена свои писали кровью —
На мостовых Берлина, на домах,
Прощаясь с жизнью, со своей любовью —
Мы падали с улыбкой на губах.
Мы жизнями Историю писали,
Мир возвращая после стольких лет —
Мы, погибая, кровью расписались
Везде, где можно, свой оставив след!
Нет в этом городе нигде такого места,
Где не прошел с боями наш солдат!
Их ждали жены, матери, невесты,
Но сколько не вернулось их назад!
 

 
Есть ли мера радости? Мера тишине?
После бесконечных лет – страшных на войне?
После стольких горестных ленинградских дней —
Холода жестокого, множества смертей!
После мук от голода, детских горьких слез,
Что сушил безжалостно яростный мороз!
Сколько дней без отдыха и ночей без сна —
Город стойко вынес все, как пришла война!
Сколько бомб, что сыпались с неба, точно град,
Да смертей бесчисленных принял Ленинград!
День, как объявили всем о конце войны —
Был, как шквал на голову, и средь тишины
Левитан по радио город поздравлял —
Более торжественно сводок не читал!
Есть ли мера радости после всех побед?
Ничего подобного – не было и нет!
Всем казалось, радости в мире нет сильней —
После стольких горестных ленинградских дней!
 

Воробьевой Александре Александровне, моей бабушке – майору медицинской службы, посвящается

 
Моя бабуля встретила Победу
В Берлине, у Рейхстага в майский день.
Во вторник, понедельник или среду —
Там все цвело, везде была сирень!
И ароматы эти говорили —
О мире, что внезапно наступил…
А с крыш еще мальчишки-немцы били
И дождь по-майски с неба тоже лил.
И этот дождь, и майский гром весенний —
Пленяли сердце, сглаживая боль.
Еще таились средь развалин тени,
Еще вели солдаты наши бой,
Еще стреляли наши автоматы,
Разрывы раздавались от гранат,
А в небесах им вторили раскаты —
Дождь заглушал шаги наших ребят.
И несмотря на страшные потери,
На столько павших в тот последний бой —
К Рейхстагу рвались все, в Победу верив,
Готовые пожертвовать собой!
«Победа!» – сразу всюду раздавалось,
«Победа!» – отозвался в небе гром!
Победа в этот миг дарила радость —
Дарила мир, доставшийся с трудом!
 

 
И в конце дороги, у Рейхстага
На ступенях, под сплошным огнем —
В бой последний – мужество, отвага
Рядом шли весенним майским днем!
Жизнь и смерть шагали тоже рядом,
Мир, войну уничтожая, шел.
Все еще гремела канонада,
Рвался в бой бесстрашный Комсомол!
Чтобы взвилось знамя над Рейхстагом,
Каждый метр был кровью обагрен!
Этот день был озарен отвагой —
Мужеством был нашим озарен!
 

 
Чувство необыкновенное —
Тишина после войны.
Помнят бывшие военные
И не любят тишины.
Словно бы оглох внезапно,
Словно в омут с головой —
В голове грохочут залпы
И звучит протяжный вой.
Продолжение кошмара:
Свист осколков, лязг брони,
Бесконечные удары —
В голове идут бои!
Тишина взрывала нервы,
Рвала души у солдат!
Гул от лета в сорок первом
Возвращался, как раскат!
У Рейхстага в сорок пятом,
Как закончили войну —
Все стреляли вверх солдаты,
Нарушая тишину!
 

 
Стоит березка в поле чистом —
Одна, куда ни кинешь взгляд,
Умыта солнышком лучистым,
Стоит десятки лет подряд.
Она свидетель тех боев,
Что в сорок первом проходили,
А сколько ей последних слов
Перед атакой говорили!
Она огнем обожжена
И ствол осколки ободрали —
Стоит, как памятник, она
Тем, кто под ней здесь погибали!
Вновь расцветает по весне
И, набирая силы в мае,
Всплакнет березка в тишине,
Как мать, убитых вспоминая.
 

 
Километры земли пропахали —
Сквозь дожди и туман,
Сквозь жару и мороз.
Скольких мы на войне потеряли?
Сколько на сердце ран?
Сколько пролито слез?
Инвалидами сколько осталось?
Сколько вдов и сирот?
Безымянных могил?
Матерям сколько нашим досталось?
Сколько было забот?
И растраченных сил?
Пол-Европы пешком прошагали —
Под свинцовым дождем,
В бесконечном бою…
Как мы ждали Победу, как звали!
Всех помянем потом —
Землю спасших свою!
 

Особая память поколений

 
Сердце бьется под рукой,
Плотно губы сжаты,
Орден Славы боевой
На груди солдата!
«Сколько было им тогда?» —
Землю взгляд буравит —
«В ней остались навсегда
Витька, Сашка, Павел!»
Меркнет от волненья свет —
«Наша дружба свята!
Неужели двадцать лет
Было вам, ребята?»
Плакал ветеран седой,
Мял свою фуражку —
«Под фанерною звездой —
Павел, Витька, Сашка».
С той поры прошли года —
Снова эта дата,
Не вернутся никогда
Павшие ребята!
Он стоит, склонив к земле
Голову седую,
Вспомнив бой свой на войне —
В пору молодую.
 

 
Каска нашего солдата —
В ней отверстие от пули,
Помню я, что мы, ребята,
Гладили, песчинки дули.
Не совсем все представляя,
Понимали, здесь погиб он —
Наш солдат, душа простая,
В том далеком сорок первом.
Мы вокруг в окопе рыли,
Что-то все в песке искали…
Мы ведь школьниками были —
Лет семи-восьми едва ли.
И опасности не зная,
Что смертельный здесь запас,
Мы в окопе все искали —
Добрый Бог сберег всех нас.
 

 
Спасибо вам, седые ветераны!
Спасибо, что вы живы, что вы есть!
Пусть старость обострила ваши раны —
Но старости былого не стереть!
Вы все смогли – познали все условья,
Но Родине отдали все сполна!
Когда в окопах мерзли Подмосковья,
Когда безжалостно вас жгла война!
Когда вы умирали в Ленинграде
От голода, от холода в домах —
Вы верили, конец придет блокаде
И эта вера вас крепила в снах!
До самых стен Берлина, до Рейхстага
Прошли нелегким доблестным путем —
Вы все достойны Славы и награды!
Таким, как вы – все беды нипочем!
 

(из довоенного фильма «Сказки Венского леса»)

 
Гармошка играет средь бывших бойцов,
А сердце щемит и тоскует —
Что значит гармошка для наших отцов —
То плачет она, то ликует!
Знакомый до боли тот вальс из кино —
Любимый, лихой и бесценный!
Все было недавно и все так давно,
В той молодости довоенной.
Война оборвала кино и любовь —
Она сразу все зачеркнула,
Но боже мой, как же им хочется вновь,
Чтоб к ним та весна заглянула!
Лишь только поставит пластинку рука —
И сразу вернется былое —
А слез не сдержать, все бегут по щекам
О тех, кто не вышел из боя!
 

 
Вот опять День Победы —
В нежной дымке весны!
Нам его наши Деды
В вечный Дар принесли.
Дар Великий вручили,
Чтобы мы берегли!
Пуще жизни хранили
Славу нашей земли!
Чтобы Подвиг ценили,
Через годы несли,
Честь чтоб не уронили
И границы Страны!
Чаще чтоб поминали,
Огневые года,
Чтобы не забывали —
Никогда-никогда!
 

 
Я преклоняюсь и снимаю шляпу,
Увидев ветеранов-стариков!
Средь них есть пережившие гестапо,
Есть те, кто брали Киев, брали Псков!
Шагают сыновья полков и дочки
И те, кто грудью встал за Сталинград!
Кто под Москвой огнем поставил точку,
Не спасовав, не отступив назад!
Шагают пережившие блокаду
И те, кто ДОТы с Перешейка снял —
На их груди огнем горят награды,
А каждый орден – это пьедестал!
Шагают те, кто выжил в пекле брестском,
И те, кто под Берлином наступал!
Кто защищал израненое детство,
Кто над Рейхстагом знамя водружал!
Кто партизанил средь лесов бескрайних,
Бесстрашно бил врага, уничтожал,
Мосты взрывал на подступах тех дальних
И от врагов Страну освобождал!
Дай Бог вам жить еще как можно дольше,
Чтобы еще Победы дни встречать,
Чтоб радовал вас теплый майский дождик,
Чтоб вы могли еще нам рассказать —
О братстве фронтовом, о тех погибших,
Что в разных странах до сих пор лежат,
О письмах, что читались в миг затишья,
И о геройских подвигах солдат!
 

 
Они – совсем другое поколенье!
Да и осталось мало их в живых.
В них было больше выдержки, терпенья,
А силы было в каждом на троих!
Они не сомневались, если надо,
И не метались с трусостью в душе!
Они не ждали званий и награды,
Оставив жизнь на смертном рубеже!
Они остановили танки!
Немецких танков – была тьма!
От взрывов рушились землянки,
Горели небо и земля!
Горело все: металл и камень —
Все то, что не должно гореть!
Но прорывались через пламя,
Отвагой попирая смерть!
Они вставали из окопов
В последний рукопашный бой!
Они прорвали цепи ДОТов
В тот страшный год сороковой!
Они – другие, чем-то лучше,
Сильней, уверенней внутри!
Мы – дети тех людей и внучки,
Задумайтесь, так бы смогли?
 

 
Каждый день, каждый час, каждый месяц
Умирают солдаты войны.
Тихо так и почти незаметно —
Их редеют, редеют ряды.
Остальные стоят, не смыкаясь,
Сохраняя военный свой строй.
Я сегодня живу, опасаясь,
Что уйдут они, взяв все с собой —
Все, что было в военные годы,
Как им все удалось пережить,
Сколько стоил глоток той Свободы,
Чем они заплатили за жизнь?
Как сегодня живут, во что верят?
Знаю точно, что тверды в одном —
Защищали не зря в сорок первом
Свою Родину, свой Отчий дом!
 

 
Война нас так не беспокоит —
Нас не было на той войне.
А ветеран глаза закроет —
И вновь война, и все в огне.
Опять трассирующие пули
Огнем пронзают ночи тьму —
Тот бой видения вернули,
Вернули всех друзей ему.
И он, конечно, спать не может —
Один и тот же сон опять:
В окопе он, боль рану гложет
И даже сил нет, чтоб стонать.
Все воедино вмиг слилось —
И лица павших, и живые,
Как ему выжить удалось,
Как самолеты в небе выли.
Воспоминанье спать мешает
И бой часов, что за стеной.
Он об одном сейчас мечтает,
Чтоб сон пришел к нему земной.
Вновь беспокоит его рана —
Осколок где-то там шалит,
Спать не давая ветерану,
И он опять всю ночь не спит.
Вот вновь далекие орудья
Бьют по врагу в который раз —
Как он все это вдруг забудет?
Как он забудет тот приказ?
Вновь память сердце бередит,
Накатывая, как волна —
Он с прошлым ночью говорит,
Вновь оживает в нем война.
 

 
Грозовое – военное время!
Не прошедшим войны – не понять!
Отдаю дань священной той теме —
Тому времени, чтоб передать
Эстафету другим поколеньям,
Ничего чтобы не растерять —
Не прервав, не нарушив все звенья,
Чтоб смогли они так же отдать
Тем другим, народившимся после —
Через сто, через тысячу лет,
Чтобы знали про майские звезды
И про цену всех наших побед!
Чтоб война не смогла повториться
Никогда на родимой земле —
Сохраним же живые их лица
В вечной памяти о той войне!
 

 
Блокадники средь нас сегодня
Выходят на майский Парад.
Им трудно ответить спокойно,
Без слез, вспомнив тот Ленинград.
Они, улыбаясь сквозь слезы,
Частичку сердец отдают!
Про хлеб говорят, про морозы,
Цветы к Пискаревке несут.
«Мы живы остались, чтоб помнить
О павших в блокаду, скорбеть,
Цветы возлагать к их могилам,
На старые фото смотреть!
И в сердце своем сохраняя
Далекие лица родных,
Живем мы сегодня и знаем —
Нас не было б в жизни без них!»
 

 
Я многих их знала – героев войны,
Со мной проживали когда-то они.
Тогда каждый школьник их знал имена —
О них говорила с экрана страна!
Родным всем моим довелось воевать,
Поэтому я не могла все не знать.
Знакома со многими с детства была —
От них обо всем узнавала тогда.
Теперь, когда многих нет больше в живых,
Обязана я рассказать все за них!
Во времени, чтоб не прошли имена,
Чтоб юные знали, что значит война!
Чтоб фраза, что нынче звучит так избито —
«Никто не забыт и ничто не забыто»,
Действительно встала бы на пьедестал,
Чтоб каждый погибший спокойно лежал!
 

 
С темой этой я связана —
Темой этой живу —
Всем я в жизни обязана,
Кто погиб в ту войну.
Знаю, что в пояс нужно
Поклониться всем им!
Всем, кто умер от стужи —
Павшим всем и живым!
Под огнем кто не струсил,
Зная, что жизнь одна!
Память Вечная людям —
Всем, прогнавшим врага!
 

Часть II
Рассказы

1. Привет с фронта

Семен Перель

В Великую Отечественную войну все письма с фронта начинались с такого привета. Так начинались письма и героев нашего рассказа – Тамары Жуковской и Семена Переля. Этот правдивый рассказ о двух молодых людях, волею судьбы так и не встретивших друг друга, но сила их чувств была такова, что один, оставшись без другого, не составил себе счастья. Начавшаяся переписка их продлилась почти три года – с 1941 по 1944 год. Они знакомы были лишь по письмам и фотографиям. Так ни разу не встретившись, они полюбили друг друга очень серьезно. О такой любви мечтают все, но получают лишь единицы. Тамара осталась верна Семену на всю жизнь и берегла, перечитывая, каждое его письмо, пронумеровав их все до одного.

В первый день войны, 22 июня 1941 года в Ленинграде не в полный мере осознавали весь трагизм и ужас произошедшего, думали, что война быстро кончится. Встретили свои Белые ночи выпускники старших классов, полные счастья и юношеской радости от своего будущего, и лишь под утро они разошлись по домам. До часу дня в городе повсюду кипела обычная воскресная жизнь. С утра на вокзалах у поездов было много провожающих – уезжали детские сады на загородные дачи, пионеры к морю, взрослые в отпуск. По всему городу работали рупоры громкоговорителей, передавая марши и радостную музыку, спешили веселой гурьбой школьники в кружки Дворца пионеров, ехали за город в автобусах, в трамваях, метро – поближе к воде, к лесу. Очень был жаркий и солнечный день – ничто не говорило о начале войны, и вдруг – сразу по всему городу замер, словно споткнулся звук радио. Люди стали останавливаться и оборачиваться на рупоры, висящие на центральных зданиях. Один такой рупор висел на углу Садовой и Невского проспекта и под ним, запрокинув головы, стала собираться толпа людей в ожидании правительственных сообщений. Она росла по мере того, как затягивалась пауза тишины, – все понимали, что-то важное должны объявить. И вот оно, важное – чеканный голос, совсем другой, не такой, как у диктора, а очень жесткий, величественный и четкий – произносящий раздельно каждое слово: «Сегодня ранним утром, без объявления войны, вооруженные силы Германии, нарушив Пакт о ненападении, вторглись на территорию нашей страны. А это – ВОЙНА!» Война пришла в Советский Союз без объявления каких-либо претензий и требований – вернее, обрушилась бешеным жестоким шквалом 189 армий Гитлера. И тут только по радио ленинградцы узнали, что война идет уже несколько часов, что горят города и поля, села и деревни, что уже тысячи смертей по всем территориям, куда ступил враг, начиная от наших границ на юге и на западе, что сотни поездов разбито авиацией врага, что наша армия ведет ожесточенные бои с врагом, пытаясь сдержать его натиск. После объявления кто-то вскрикнул, кто-то тихо заплакал, но не расходились люди, словно окаменев. Да и как не онеметь от такого сообщения – трагедия общая, трагедия всей страны, что же будет?! Но потом, немного придя в себя, отбросив сомнения и в полной уверенности, что наша армия разобьет фашистов, многие разошлись. Некоторые, которые лишь утром отправили своих родных на поездах, стояли в оцепенении. Другие переживали за близких, проживающих на занятых и разбитых врагом территориях Украины, Белорусии, Крыма, о детях, уехавших на каникулы на Черное море к бабушкам и дедушкам, в пионерские лагеря. Многие ленинградцы с начала июня уехали в отпуск, в здравницы и пансионаты – что с ними?! Связи с этими районами уже не было никакой. Вот это сразило душу каждого, кто стоял у репродуктора. Все еще будет потом: блокада, голод, холод и бомбежки, сотни тысяч убитых и умерших, в том числе и детей… А пока они все еще живы. Одни поспешили домой, другие на вокзалы и военкоматы, а третьи на телеграф и почту – что-то узнать о близких. Бросились мужчины и выпускники в военкоматы, и почти все эти призывники первого месяца погибли. Но были и предприимчивые люди – они бросились в скупки, сберкассы, магазины – бросились сметать с полок то, что могло пригодиться. Вот так началась война для Ленинграда, вот такими были первые ее часы. Правда, дух патриотизма горел в душе у большинства, и пока еще не сгорели Бадаевские склады – 8 сентября, расположенные сразу за кладбищем Воскресенского Новодевичьего монастыря, в Ленинграде все еще не верили, что враг уже у стен города и что он в этот момент сильней. А продуктовые склады, хранящие неприкосновенный запас продуктов на случай войны, после налета фашистов вечером около 19:00, когда были сброшены 420 зажигательных бомб и одна фугасная на складские территории, на которых от зажигалок создалась температура 1400 градусов, горели несколько дней (с 8 по п сентября) Все, кто видели это – не забудут никогда! Огонь виден был с Невского проспекта, а дым, застлавший все небо, казался нескончаемым – он поднимался в небо гигантским столбом. Горели все запасы продовольствия и феерические фонтаны от сгорающего масла, вздымаясь с треском к небу, фонтанами рассыпались на несколько метров. Разноцветным огнем переливался горящий сахар. Отдел Внутренних дел при проверке обнаружил ряд доказательств диверсии. В Ленинграде работали немецкие диверсионные группы, хорошо обученные, знающие русский язык. Очевидцы говорили, что сразу же после того, как пожар был потушен и страшное тление прекратилось, через несколько дней после бомбежки, жители блокадного города начали приходить сюда и собирать землю. Они несли ее домой в ведрах, мешках и даже наволочках, потом варили, процеживали и пили на вид мутную, но на вкус очень сладкую воду – это многим давало существенную прибавку к питанию и спасло от голода. Ленинградцы, постепенно принимая все тяготы войны, становились только сильней и крепче духом – они верили в свою армию, в свой народ! И они выстояли вопреки всему! Тамара Жуковская, 18-летняя девушка, закончившая первый курс Педагогического института им. Герцена, как и все девушки ее возраста, хотела всей душой на передовую, хотела бить врага. Но вместо фронта их отправили рыть окопы и строить заградительные укрепления вокруг Ленинграда. Они очень уставали, но работали не останавливаясь, понимая, зачем все это. В сутки на этих окопах работало пол-миллиона человек: и ночью, и днем. В конце дня все тело ломило с непривычки, а на ладонях от лопаты были рваные кровавые мозоли. Папа ее работал врачом в больнице и почти не приходил домой, потому что везли первых раненых, а мама встала с ней рядом на этом трудовом фронте. Дома радио не выключалось – это был приказ для всех. Сейчас не было ничего важней новостей с фронта. И вдруг Тамара услышала знакомые имя и фамилию: Николай Гордуновский – ее однокурсник. Он воевал на Ленинградском фронте и дал свой адрес на радио, чтобы Тамара ему прислала письмо. Она смутилась, услышав свою фамилию по радио. Вспомнила, как Коля пытался за ней ухаживать и даже пригласил ее танцевать на студенческом новогоднем вечере. Потом он провожал ее домой и все. Больше они никуда и никогда не ходили. И только в институте, при встрече, он краснел и робко произносил: «Здравствуй, Тома». Вспомнив все это, Тамара написала ему, понимая, как им трудно там, на фронте – мальчишкам, ее ровесникам. Ответ пришел быстро. Коля писал, как воюет, о своих друзьях, и упомянул имя Семена, сказав, что это очень умный и серьезный человек и что он хочет ей писать. Спрашивал ее разрешения. «С какой это стати?» – подумала Тамара, но тут же сама себя отругала. Каково им там? Может, вот сейчас кто-то из них погибнет? И она разрешила писать Семену. Странно, но почему-то она ждала этого ответного письма. Фронтовой треугольничек, который после войны будет ею пронумерован под № 1, лежал в почтовом ящике. Она прочла и удивилась – письмо было в стихах от начала до конца. Семен оказался очень начитанным, грамотным человеком. Он излагал свои мысли ясно, четко и искренне. Она задумалась, как ответить, в стихах, как он, или в прозе? И решила, чтобы не повторяться – ответит ему в прозе. Она решила обратиться к нему на «вы», как и он к ней. Тамара рассказала ему, чем она занимается, что осенью собирается продолжить учебу, – так началась их переписка длиной в три года, а по сути – всю жизнь. Ее ответ очень обрадовал Семена, обрадовал своей особенностью, искренностью, индивидуальностью – не слепым подражанием и не глупостью, как другие. Семен, как будущий филолог, остро реагировал на безграмотность в письме, а у Тамары не было ни одной ошибки и слог красивый – ощущалась ее эрудиция. Он понял, что изо всех писем, приходящих от девушек из разных мест это письмо самое дорогое, и предложил переписываться, предварительно спросив Николая, не будет ли он возражать. На фронте, в моменты затишья, все читали свои письма вслух – так было принято. Высказывали друг другу мнение, советовались по-хорошему – без злобы и без пошлости. В письмах часто возникали споры, но добрые – ради истины, и они всегда приходили к общим выводам, совпали их интересы и взгляды. Семена в части ребята звали Сюня – он родился и вырос в Одессе и там его так называли все. Они прислушивались к его слову, которое оставалось решающим в любом споре. И всякий раз, когда приходило письмо от Тамары, Семену было приятно, что ребята ему по-доброму завидуют, что письма Тамары всем нравятся, что они отмечают ее серьезный характер, честность и внимательность. Однажды его друг сказал ему: «Тебе, Сюня, можно сказать, повезло по-настоящему!» А Гордуновский Коля, который учился с Тамарой, пошутил как-то: «Ну что, невесту мою отбил? Ай-яй-яй, как не стыдно». Конечно, она не была его невестой и адрес ее Семену он дал сам, по доброй воле. Из воспоминаний о гражданской жизни в Одессе Семен писал Тамаре, что в 11-летнем возрасте стал сбегать с уроков и связался со шпаной. Помог ему тогда его друг-одноклассник, который нашел слова, как взрослый, и отбил его из воровской среды. Еще писал, что отец его умер перед самой войной и в Одессе остались мама, бабушка и младший брат – 14 лет, за которых он очень боится, потому что немцы евреев расстреливают. Что ничего не знает об отце с самого начала войны и что ходят слухи, что Одесса под немцами. (У Семена погибнут все и братишка, которого одна соседка спрятала, а другая выдала немцам и мальчика расстреляли здесь же, во дворе. А Семен, не зная ничего, отметил в своей записной книжке: сегодня моему братику 15 лет – с днем рождения! После войны надеру тебе уши!) Страшно, что и могил не осталось. Тамаре в своих письмах он писал обо всем, особенно делал Семен акцент, что должен рассказывать о себе не только хорошее, но и плохое, чтобы она сама решила, какой он, и сделала вывод. Он ей рассказывал о делах на фронте, как на его глазах погиб рядовой 18 лет в новогоднюю ночь 1943 года: «Побежал к ребятам в соседний окоп – тут бомбежка. С разбега прыгнул на самое дно окопа. Осколки летят вместе со снегом. Со мной рядом пацан из соседней роты сидит, зажавшись в окоп – только что говорил со мной. Я поворачиваюсь после налета, а у него у виска синяя струйка крови стекает – вот такой Новый год, Тамара». Писал он ей и о проблеме девушек и женщин в войну, рассказывал, что в некоторых деревнях, где стоят немцы, наши девушки с ними встречаются. «Смотрю в прицел на немецкие позиции и вижу, идет фриц на пост, а его провожает наша девчонка, довела, отряхнула снег с его плеча, приподнялась на цыпочки и поцеловала. Я хотел ее пристрелить тут же, да раскрывать себя нельзя. Едва сдержался». В одном письме, когда он попросил разрешения говорить ей «ты», он описал, как ходил в разведку на ночь. Он писал: «Представляешь, до сих пор я не знаю, смелый я или трус? В смысле бесстрашия? Сижу в засаде на дереве, привязал себя, чтобы не свалиться, и присыпал себя снегом – дышу осторожно, чтобы пара от дыхания не было видно. Наши за полтора километра. Ночь звездная. Мороз – сильный такой, что и тулуп не спасает. Смотрю в оптический прицел и вижу фриц, тоже в засаде и смотрит в мою сторону со своей позиции в прицел. Я замер и не дышу, а он на всякий случай выстрелил, а может, пар заметил. Ногу обожгло ниже колена – попал, гад! А я все-таки не выдаю своего места, хоть и боль, но не шевелюсь. Фриц посидел еще немного и ушел. Тогда я перевязал сам себя прямо поверх ватных штанов и продолжаю наблюдение. Через некоторое время кое-как спустился с дерева и ползком, а где и перебежкой, добрался до наших. Передал сведения и тогда только отправился в медсанбат. Вот, теперь лежу и пишу тебе письмо». Это не хвастовство, не бравада – это попытка испытать себя в трудной ситуации, чтобы понять, какой на самом деле, и об этом поделиться со своей девушкой. Он, посылая ей свою фотокарточку, написал: «Раз уж ты хочешь, я пошлю. Но имей в виду, что я не очень красив – шрам от осколка на носу – на самой переносице». На самом деле Семен действительно оказался человеком редкой смелости и выносливости. Об этом Тамаре рассказал потом его друг, который заехал к ней в госпиталь, когда возвращался из Москвы из командировки. Что Семен ранен уже дважды и что последнее ранение в ногу очень серьезное – пуля разрывная, и значит, входное отверстие нормальное, а выход все ткани рвет до размера раза в три больше входного. Семену дважды ломали заново ногу и ставили заново гипс. Причем он попросил, чтобы без анастезии, которая была в войну на вес золото, чтобы давали тем ребятам, кому важнее, чем ему. А при сильнейшей боли отворачивался и лишь морщился. Эти эксперименты с ногой дадут сильное заражение с высокой температурой и Семена, залечив окончательно, отправят в Кисловодск – к тому времени уже освобожденный, для дальнейшего лечения. Там и произойдет то трагическое, что перечеркнет все будущее Семена и Тамары тоже. Но это уже 1944 год и до него еще далеко – целых два года. Тамара в первую зиму блокады так оголодала, что у нее была третья степень дистрофии. Папа с мамой эвакуировались в октябре сорок первого в Кинешму. А вернее, эвакуировали папу с госпиталем, вместе с семьей. Он вместе с мамой долго уговаривал дочь, но Тамара ни за что не хотела уезжать из Ленинграда и бросать институт. Как ее не уговаривали родители, она все равно осталась. Никто тогда не знал, что придется пережить ленинградцам за эту первую зиму с 41-го на 42-й год. Тамара истощалась постепенно. Занятия в институте к зиме прекратились. Она, как и многие студенты, устроилась в ПВО, где получала рабочую карточку. Всем за ночное дежурство выдавали дополнительный паек в виде соевого молока или каши. Правда, иногда, вернувшись с ночного дежурства, валилась с ног и не могла себя заставить сбегать за водой или за хлебом, поэтому ходила через день. Старалась держаться и держалась, пока могла. Она еще ходила тушить на крышу зажигалки, пока поднимались ноги, а один раз чуть не упала с крыши, потеряв сознание. Ребята успели ее подхватить и отвезли в больницу, где ее подкармливали капельницей и очень жидким супом. Когда заполняли карточку, женщина врач спросила, кем ей приходится доктор Жуковский, и узнав, что это Тамарин папа, она, ничего не сказав, выхлопотала бумагу на право эвакуации ее к родным в Кинешму. Благодаря этому Тамара попала в списки эвакуированных на Большую землю. Для эвакуации крытых машин не хватало и люди согласны были ехать в чем угодно. По Ладоге их везли в открытой машине, прикрытых брезентом. Мороз был такой сильный, что ничего не спасало, да еще холодный сквозной ветер на всем пути. Но даже это не самое страшное – бомбежка, вот что действительно было страшно! Ледяному полю, которое сливалось с кромкой земли ночью, казалось не будет конца. Машины ехали переполненные людьми, которые молча жались друг к другу. Впереди снаряд угодил в центр колонны. В небо сразу же взлетел фонтан воды со льдом и множество кусков от грузовика, и это все ушло в полынью. Погибли все, кто ехал в этой машине. Колонну не остановили, но машины и сами мгновенно дали по тормозам, хотя приказ был не останавливаться при бомбежке. К ним навстречу уже бежала регулировщица в тулупе и ушанке, размахивая фонарем и красным флажком. Словно выхваченная из темноты, она жестом разворачивала колонну на другую наезженную колею. Движение быстро восстановили, а немецкие самолеты все гудели и сбрасывали свой смертоносный груз. Наши зенитные расчеты били по ним и с самой Ладоги, и с земли. Били яростно, направленно и сбитые вражеские бомбардировщики один за одним летели вниз, со страшным воем у земли, переходящим в самый высокий режущий уши фальцет. Кажется, что земля содрогалась еще долго от взрыва. Тамара, которая благополучно доехала, все видела как в забытьи. Время от времени она то открывала глаза, то теряла сознание от слабости, поэтому страха не испытывала в момент бомбардировки. Может, это ее и спасло – полусознательное состояние? На берегу, где в эвакопункте сортировали всех эвакуированных, ее погрузили в другую машину – фургон, да еще с буржуйкой и трубой на крыше. В таких утепленных санитарных фургонах перевозили тяжело раненых. С ней рядом, на носилках лежали еще несколько дистрофичных и раненых. Так вот ее благополучно доставили в Кинешму, где в госпитале работал главврачом ее папа. Когда она уже вставала и начала ходить, ей передали несколько писем с передовой – это были письма Семена под Ленинградом. Он писал в стихах, как они бьют врага и какую радость он испытывает от каждого убитого фрица. А в одном письме он писал, что ранен и лежит в госпитале с температурой и от нечего делать читает прошлые письма. «Послал несколько писем подряд, что там с тобой случилось? Как ты там, в Ленинграде?» и дальше он написал, как показалось Тамаре, странные вещи, но после войны она поняла их смысл. Вместе с Семеном в палате госпиталя лежали еще десять раненых, и одному из них ампутировали ногу. Пока он узнал, после операции, пока пережил шок, ребята ему все помогали пережить это. Придя в себя, он постепенно решил подготовить свою молодую жену и написал ей. Письмо, которое пришло от жены, потрясло весь госпиталь. Она ему написала, что слишком молодая, чтобы губить свою жизнь рядом с инвалидом, и добавила, что наша страна тебе поможет, а она с ним разведется. Семен писал Тамаре, что тот парень ночью чуть из окна не выбросился с горя и отчаяния, но все ходячие его остановили. И дальше Семен продолжил, что если с ним произойдет что-либо подобное, чтобы она его не ждала, потому что он не вернется, чтобы не губить ее молодость. На такое высказывание она долго думала, что ответить, и написала все как обычно, даже не рассказывая о том, как чуть не умерла от дистрофии, и в конце письма написала: «Плохого же ты мнения обо мне, Семен! Значит, и меня бы ты покинул, если бы я так же, как тот солдат, была ранена?» Такой ответ его «отрезвил» и он, извиняясь, больше не поднимал эту тему, восхитившись необычным сильным характером. Шло время. Семен воевал, Тамара работала в госпитале, и они продолжали писать друг другу все более и более длинные письма. Чувства их крепли с каждым письмом, и они строили планы. Делились в письмах обо всем, высказывали мнения, спрашивали совета друг у друга, скучали и не могли дождаться конца войны. Семен посылал Тамаре деньги, которые получал, т. к. ему они были ни к чему и ей он хотел помочь как своей невесте. Все, что он получал – 18 рублей ежемесячно, он старательно переправлял. Но весной сорок четвертого года письма задержались. Потом пришли сразу четыре письма. Семен писал, что его ранение в ногу оставляет желать лучшего и его отправляют санитарным поездом через Москву в Кисловодск для окончательного решения в сопровождении санитара из-за тяжелого состояния Семена. И что в Москве на вокзале они могут увидеться. (Но письма задержались на две недели – так что на тот момент, когда Семен ждал на вокзале в Москве с костылями под мышкой, с температурой – у него начиналась гангрена, до Кинешмы они еще не дошли и Тамара ничего не знала) А когда она получила и прочла, то не знала, что ей делать. Сердце ее очень страдало, разрываясь от предчувствия, что с Семеном беда. Ехать было бесполезно. Без специальных документов в тот 1944 год проехать было нельзя никуда. Она написала в Кисловодск, и оттуда пришло еще несколько писем, в которых чувствовалась грусть и тоска, хотя он не показывал виду и ни о чем плохом не писал, стараясь бравировать, но Тамара понимала уже все. Она писала, что ждет не дождется, что очень хочет скорей увидеться, что любит и вместе им ничего не будет страшно. Что ее папа обязательно ему поможет. Через отца она хлопотала о переводе Семена к ним в госпиталь. Много добрых, искренних и ласковых слов она ему писала, что готова ко всему и чтобы он ей верил. Что для нее никого в этом мире сейчас не существует, кроме него – неважно, в каком он состоянии в госпитале. Она старалась приободрить его, но вскоре письма перестали приходить. Поехать, пока не кончилась война, было нельзя. Ее отец через свой госпиталь сделал запрос в Кисловодск и просил перевести Семена в Кинешму, что он главврач и хирург. Письма в тот год долго ходили – почта работала с перерывами. Ему ответили, что в госпитале действительно находился на излечении гвардии сержант Перель Семен и что после ампутации ноги выше колена и лечения он отправлен в тыл к его тете в Горький, т. к. при запросе в Одессу пришел ответ, что все родные Семена были расстреляны. От такого известия Тамара пришла в ужас. Ей хотелось быть рядом во чтобы то ни стало. Сколько написала Тамара писем в разные инстанции, пока добилась разрешения ехать в город Горький к Семену. Еще раньше, в одном из писем, он ей говорил, что в Горьком у него живет тетя и после войны она его приглашает пожить к себе, и он тогда дал Тамаре ее адрес. Тете он написал, что Тамара его невеста и он хотел бы их скорее познакомить. Поездка в Горький уже в конце сорок пятого года ничего не дала. Тетя утверждала, что Семен к ней не приезжал и что она о нем ничего не знает и очень волнуется. Что из Одессы пришло письмо от их старых соседей, что все родные Семена, среди которых была ее мать и сестра с племянником, погибли – были расстреляны в 41-м году. Тамара ездила потом в Одессу и разыскивала хотя бы какой-то след любимого человека, но никто ничего не знал о Семене. Она не нашла и на кладбище его могилы. Прошли годы, но поиски ничего не дали.