Текст книги "О чём речь? Маленькие реальные истории. Сборник новелл"

Светлана Савилова

Гражданин страх

Гражданином в пальто цвета черной ваксы шёл по улице Страх. Заглядывал в окна к жителям, спрятавшимся за трехслойными стеклопакетами. Смотрел на них, изучал.

И стал задувать свечи мечтаний и надежд. Вот девочка хочет стать актрисой, играть в «Чайке» на сцене Большого. Зашел Страх погостить к ней. Испугалась девочка: не получится поступить у неё в училище – много же таких, как она. Так с испугом живет.

Ушёл страх довольным. Путешествие можно продолжать. А вот и молодые супруги – заглянет и к ним на огонёк. Скромная квартирка, диван и тумба с телевизором. Мечтают о ребенке. Давно. Незваный гость и тут решил след в мыслях оставить: как им вырастить дитё, молодые же ещё. И не поместится кроватка даже в комнатушке. Оставят мечту до следующего года. Потом до трёхкомнатной квартиры. А потом уже и не надо будет.

Иногда Страх брал в попутчики Уныние. Когда нет сил сопротивляться испугу, тогда оно подселялось к людям. Как у той женщины, что побоялась уйти от мужа-деспота: не нужна она никому, никто не будет кормить её ребенка. Или как к девушке, что побоялась пойти наперекор матери-тирану: не получится сбежать из этого пристанционного городка, до конца жизни останется она здесь, среди проезжающих в другую жизнь поездов.

Долго бродил Страх. Но в одну ночь столкнулся с мальчиком на улице. И хотел уже и к нему поселиться. Как посмотрел паренёк в глаза Страху и сказал: а почему ты один на улице, темно же. Увидел мальчик, что Страх не так уж и огромен. Просто ему одному тяжело и скучно. И подумал мальчик: и зачем мне с ним идти?! Как только подумал, так тут же встала за его плечами Уверенность. Да такая, что Страх подступить к нему уже не смог. Ушёл в черном пальто другой дорогой.

Стол

«Что, довые*…сь», – словами портового грузчика разговаривала она с собой. Прокуренный, с хрипотцой, голос продолжал: «Сиди, реви, как с…, теперь. Собирай одна этот грёбаный стол».

Вспомнила прошлые выходные, совместный поход в мебельный. Принцесса, сотканная из шелковых ленточек, прошептала ванильно-карамельным голосом: «Милый, какой столик. Представь, как мы будем пить чай за ним и смотреть фильмы Марвел. Ты же их так любишь».

На столик уговорила быстро. А потом. Вот захотелось ей поставить чудо интерьерного рынка прямо в эту пятницу. Ни днем раньше, ни днем позже. Да, она слушала, как он говорил про заказ, таможню и налоговую. И как ему хотелось наорать на все официальные службы.

Принцессе бы продолжить лить медовым нектаром ему сладостные речи. Но тут повелительное наклонение вступило в бой. Торопилась со своим столиком. Ну подождала бы день. Он молча сжал руки. В кулаки. Выдохнул. Лег на кровать. Даже не развернулся к ней.

А с утра – тишина. Ушел рано, не слышно, она даже не проснулась.

Соберёт, конечно, соберёт она этот конструктор дизайнеров. Куда только тут прикручивать ножки? И где инструкция по сборке?

Звонок телефона, его мелодия. Вытирает слезы, берет трубку: «Милая. Нам забыли положить инструкцию. Через часок буду. Ненормальная ты моя».

Грузчик ушёл собирать якоря в порту. Принцесса из шелковых ленточек поднялась на борт.

Евгения Колесник

Про людей

– Я – процесс! – сказал бомж Стася бомжу Васе и аккуратно выложил просроченные пачки с сосисками из мусорного бака. Рядом стопочкой сложил пустые коробки и прочее несъедобное – перфекционист.

– Ты, Стася, ловелас. Пожиратель, так сказать, сердец и покоритель женщин из «Пятёрочки». Кормитель мой, – прохрипел Вася. Он был безгранично рад большому сердцу Тамарочки из магазина, которая манерно выкидывала просроченные продукты в мусорный бак. То ли от любви, то от жалости. А может, она вообще ни о чём не думала. Просто выкидывала и все.

– Приказали долго жить, – приговаривала она, и чей-то ужин из сосисок летел вниз, – и эти не заставили себя ждать, – хлоп-хлоп синими тенями и длинными накладными ресницами. Некоторые женщины от рождения красятся безумно и носят тапочки на шерстяные носки.

– А ты, Вася, результаааат, – Стася достал консервированную рыбу и подумал, что это к празднику. – Тебе, Вася, надо учиться наслаждаться жизнью. А то будешь как эти все… на драндулетах. Бабки, бабки, бабки, бабки… Вот я нашел рваный свитер – хорошо. И от поиска, и от свитера. Все мне в кайф, Василий!

Стася – доктор кафедры философской антропологии. В прошлом. Что-то он там однажды прочитал и после этого домой не вернулся. Что прочитал – не сказал никому, но бомжи из окрестностей его сразу приняли и любили с ним раздавить чекушку. После чекушки Стася добрел и делал своими разговорами всем хорошо, ставил цели, и жизнь обретала смысл.

– Вот ты, Вася, когда ботинки приобретешь теплые? Скоро зима, холодно. В чем будешь жить? – Стася крутил в руках резиновые сланцы и думал, хранить их или здесь оставить. Решил, что не нужны они ему сейчас – нечего гардероб раздувать, и аккуратно положил на крышку закрытого соседнего бака. Рядом с баками хотел припарковаться Федор Тимофеевич, вернувшийся с работы. Посмотрел на баки на колесиках, на бомжей, оценил силу ветра. Почесал висок и умчал на соседнюю улицу.

– Вот выкинут – и приобрету, – ответил Вася, вдохнул через рот и выдохнул через нос. Что означало недоброе. Еще пару раз выдохнет – и чекушку к ночи не жди.

– Не по смарту, дружище! – глумился Стася, на что был послан в барбершоп. Бомжи бомжами, а культуру не пропьешь и на улице не проспишь. Никакой нецензурщины, особенно при дамах.

Тамара в это время курила тонкую сигарету и хлопала длинными ресницами. Она смотрела на бомжей, на мимо проезжающие машины и думала о том, как устроен этот мир. Дома её ждал муж и сын Петька, которому тоже нужны зимние ботинки. «Фирмовые», потому что дети в школе любят хвастаться.

– Черт с тобой, куплю я тебе твои… Тимберленды, или как там это убожество называется, – сказала Тамара, разглядывая звезды в луже под ногами. Затушила бычок о стену магазина и пошла сдавать кассу.

Про малину

– Я читаю твои мысли, – сказала Рыжая и запила из бокала. Глаза зеленые, не ведьма.

– Тогда тебе должно быть страшно. Я же думаю там всякое… про твое платье-и-запястья-и-щиколотки, – сказал Сильный и налил себе чая с чабрецом.

– Даже читать не надо, и так все расскажешь…

Рыжая всегда любила сильных, и чтобы агрессия была. Здоровая, мужская, чтобы «Я первый» и никак иначе. А она такая маленькая, острые коленки и пальчики аристократа. Просто рядом, и ничего не страшно. Даже мысли читать.

– Вы сегодня пили, – сказала она официанту. Тот смутился, глаза большие, брови вверх.

– Ну да, я тут в четыре часа дня был на курсах. Я вот хожу на курсы сомелье, и мне это так нравится. И вот я туда хожу и…

– Губы у вас синие, знаете?

– Ах, да. Шесть сортов сегодня пробовали и …знаете, как будет вкуснее это есть?

Официант взял бутылку у панорамного окна, за которым развернулась типичная набережная типичного Питера. Панорамы Питера почти мейнстрим, почти «лифтолук» в инстаграмме какой-нибудь современной девчонки. Но все равно невероятно медитативно.

– Мы все так это едим, – в бутылке пошевелились усы креветки. Рыжая удивилась, когда поняла, что это оливковое масло с перчиком. – Пара капель остренького и вот этого вот, – бальзамический уксус появился на плоской белой тарелке. Вместе с маслом все растеклось как кофейная гуща. Или дорогая картина.

– Макайте туда, так интереснее, – официант явно испытал подъем и симпатию. Рыжая тоже осталась довольна.

Сильный наблюдал за ее косточками на руках. У женщин такие изящные кисти, особенно он любил маникюр с красными оттенками. Пальчик, пальчик, и такая манящая малина на каждом пальчике сверху. Он испытывал желание укусить каждый пальчик, как настоящий охотник за ягодами. И греть эти графичные очертания, даже если им не холодно. Просто потому что может.

Рыжая сокровенного прочесть не могла, хотя ей бы понравилось.

В воздухе почти физически ощутимо застыло желание и взаимность.

Про любовь

– Жутко громко и запредельно близко.

– Это как? – спросила девушка на ломаном русском.

– Это так, – ответил парень в адиках, – ощущай.

Парень смотрел кино Вырыпаева. И видел обложку книжки Фоера. От таких культурных посылов парень был потрясен как белые хлопья в снежном шаре.

Слоган: «Скоро в каждом офисе страны».

Близился Новый год.

– Я совсем не понимать, – девушка почувствовала снежинку на реснице, но не волновалась. Только еще шире открывала глаза, пытаясь понять чужой язык. Снежинка растаяла, и белое оставило черный след. «Как странно», – подумал парень и стал пританцовывать танец замерзшего человека.

Парня звали Валя. Он с детства не любил свое имя, потому что дразнили и нужно было давать сдачи. Как-то раз он смотрел передачу, что-то вроде «Вокруг света». Мужик из телевизора сказал:

– В этих племенах до сих пор считают, что имя обладает силой. И если враг знает твое имя – он может забрать твою силу. Поэтому местные аборигены придумывают себе имена, а данное при рождении скрывают.

Мужик еще много чего рассказывал, но Вале было до лампочки. Он думал, что охренеть как много людей знают его имя, ввиду чего и сила растрачена. Поэтому надо вести себя, как крутой, иначе пацаны догадаются и тогда адьёсы-папиросы. На самом деле имя сделало его сильным, обрекая на необходимость самообороны. Валя это поймет, но много позже.

– Пуля, – сказал парень, – меня зовут Пуля.

– Пачему Пуля? – спросила девушка. – Пуля – это стрелять, ты стрелять?

– Ага, сижки, – поржал он в ответ.

Девушка подумала, что мужчины в этой местности волнительно странные. Гротескно смеются и страстно бьют друг другу морды, так страстно могут только великолепные любовники, не видевшие друг друга много лет. Был еще какой-то стереотип про ушанки и медведей, но это совсем скучно по сравнению с местной дискотекой. Сначала была воробьиная дискотека, с семи до десяти вечера.

– Варабьинная, – отуманенная какой-то настойкой из бутылки без этикетки, повторяла она в гугл-переводчик.

– Смотри, как подругу штырит, – говорили все, кто видел ее.

– Штырьит, – говорила подруга переводчику, хотела стать своей.

Потом начиналась дискотека для взрослых. Хотя большой разницы между девушками с воробьиной дискотеки и другими взрослыми не было. Иностранка как-то читала статью про зависимость длины юбки женщины от экономического состояния страны.

«Какая дивная у них экономика», – думала она, разглядывая мини, – «какой у них волшебный президент!»

– Ну что, ощущаешь? – спросил ее Пуля снова, – ощущаешь, как я к тебе запредельно близко?

Он по-птичьи кивал головой на каждом произнесенном слоге.

– Вы наверно очень любить свою страну и свой президент, – сказала девушка четко, на лад Маяковского.

– Любить, еще как любить, и не только свою страну между прочим, – хохотал Пуля. – Жутко громко здесь, родная! Пойдем, я покажу тебе весь мир!

– Правда вьесь?

– Ну может что-то мы и не увидим, но свой мотоцикл тебе точно покажу!

Алина Литуева

Книжная жизнь

Она открывает балконную дверь, и я теряю дар речи. То, о чем я читала в книгах и видела в инстаграмах. Замираю на пороге и не решаюсь войти.

Сара наблюдает за моей реакцией снисходительно и в то же время понимающе. У них с Андреа не было бы этой квартиры, если бы у её тетки были дети.

– Что еще нужно?

– Как в кино. Так вот откуда ты шлешь мне эти бездонные закаты!

– И рассветы тоже. Мы любим завтракать на балконе.

Дом, расположенный на первой линии туристического городка, позволяет видеть горизонт. Ничто не разделяет тебя с морской бесконечностью.

Я хочу здесь жить.

– А кем работала твоя тетка?

– Няней в детском саду.

– Всю жизнь? Вот так ходила на работу в детский сад каждый день?

– Да, сорок лет подряд.

Сорок лет в детском саду. Да нет же! Сорок лет у моря. У самых его стоп.

– И зимой? – задаю откровенно глупый вопрос.

– Конечно. Она здесь родилась, выросла и умерла.

Это получается, что тетка Сары не приезжала вахтой разливать cappuccio, выдавать ключи с номерками, протирать шезлонги. Просто родилась и умерла в окружении гигантских фикусов и рододендронов.

– А зимой здесь погодка не очень. Ветрено, влажно…

Сара принялась рассказывать о недостатках местного климата, но я уже ничего не слышала. Я представляла ее тётку, собирающуюся на работу свежим декабрьским утром. Я хотела проникнуть в её рутинную вдали от пляжных забав жизнь.

Нет, ну если бы я была этой тёткой, я бы точно не работала няней! Здесь же надо быть художником. Непременно! Нужно просыпаться каждое утро и тратить il tempo prezioso на что-то великое – рисовать ветреный и влажный лигурийский рассвет.

В голове не укладывалось, что можно быть не выдающимся человеком и жить недосягаемой, почти книжной жизнью у моря.

Палатка

Я не спала всю ночь. Эта палатка была тесной для нас двоих, а с ребенком – вообще не развернуться. Замученная бессонницей и болью в мышцах, я мысленно разглядывала звезды через тканевый потолок нашего «дома на природе», как, наконец, услышала первые шевеления снаружи.

Слава богу, значит уже пять – йоги просыпаются на медитацию. Делать нечего, сон мне сегодня не светит, я тихо приготовила набор для душа и побрела.

«Ах вот когда нужно просыпаться, чтобы не стоять в очереди в душевую кабину», – подумала я. Никого не было. Спустя минут двадцать подошли две индианки. Я похвалила себя за то, что встала раньше них. Обычно индийцы более дисциплинированы в том, что касается утреннего подъема.

– Do you have some toothpaste?

– Sure. Take it.11
  – У вас есть зубная паста? – Конечно, берите.


[Закрыть]

Ага, вы еще и пасту забыли. 2:0.

Я привела себя в порядок, набрала в бутылку немного воды и пошла в ангар.

Лагерь еще не проснулся. Так что я заняла место недалеко от портрета Гуру.

Утренняя медитация совсем другая. Более ясная и глубокая. Кажется, что не ты в неё входишь, а она в тебя. Обволакивает и растворяет. Я смотрю на бинди Шри Матаджи, стараясь удержать внимание.

Прохладная тишина продолжает входить в мое тело, и я больше не чувствую неудобство сидения по-турецки. Позу лотоса я так и не освоила.

Медитируют йоги бесшумно: сидят неподвижно, ладони открыты, ум чист.

Индийцы, китайцы, лица европейской наружности. Белокурый папа с двумя такими же альбиносами-детьми. Ого, даже не орут. Сколько они уже здесь сидят? Кто пришел самым первым? У кого действительно получается медитировать? И все ли проснулись по собственному желанию или есть кто-то, как я, от безысходности?

Чувствую себя самозванкой. Если б палатка была побольше, меня бы только к завтраку обнаружили. И то, к его окончанию. Не зря муж называет меня sfaticata – дословно «лентяйка», но я предпочитаю переводить как «человек, который не любит расходовать энергию напрасно».

Я позволяю всем этим мыслям жужжать в сознании назойливой мухой, но не делаю из нее слона, ведь я пришла за тишиной.

Тишину описывать трудно, тем более, когда она случается с тобой нечасто. В целом это похоже на то, будто из головы вынули центнер шуршащего пластика. Прояснилось. И вот тебе уже все равно, успеешь ли взять порцию тушёной картошки или придёшь к шапочному разбору риса басмати.

В общей сложности я с удовольствием пробыла в компании махайогов около часа. Дома я, конечно, столько не медитирую. Десять минут – рекорд новоиспеченной, не очень организованной мамаши.

Раз уж я проснулась так рано, надо воспользоваться случаем. Мои все равно еще спят. Я пошла к реке.

На удивление вода не была ледяной. По обе стороны речушки уже сидело несколько йогов, опустив стопы в воду и не громко распевая мантры.

Петь мантры по утрам – не мое. Я хочу слышать голос тишины, ведь у нее за день будет возможность меня наслушаться.

И вот я, напоенная безмолвием и умиротворением, всматриваюсь в игру облаков, меняющих силуэт, и радуюсь, что мы сюда приехали. Благодарю Бога, что за пару часов до поезда нам удалось прекратить ненужные пререкания, взять в руки себя, ребёнка и тесную палатку, которая сегодня подарила мне редкий опыт погружения, от которого в суете повседневности я давно отвыкла.

Космическая дыра

Пока я вглядывалась в её крохотное совершенное тельце, муж принес свидетельство о рождении.

– Tieni. I suoi documenti.

«Значит, она настоящая», – пронеслось в голове. Документы имеют силу ставить твои ноги на землю, а тебя на ноги.

Новорожденных впервые в жизни я увидела в Италии, незадолго до появления Лалиты. Здесь не боятся выходить с младенцами на улицу, с улыбкой принимают комплименты, не сплевывая их через плечо.

– Che bella bimba!

– Grazie.

– Bimba o bimbo?

– È una bambina.

– Bellissima!

Трудно писать о чувствах к ребёнку. Их не вывернуть наизнанку, не вывести в слова. Про них не споёшь серенаду с пафосом нежного романтика – смотрите, как утонченно я умею чувствовать. Слишком интимно.

О детях лучше по-шукшински: прямо и искренне. И чтобы было чуть громче молчания. Иначе слова непременно тебя победят: уменьшат переживания, вызовут недоверие.

Как объяснить, что произошло после её рождения? Пожалуй, самое точное – дочь залатала мне космическую дыру в животе.

Я и сама не знаю, как это понять. Материнские чувства я испытываю не сердцем, а животом.

С появлением Лали ноющая пустота на уровне пупка подутихла, я словно сбросила шкуру, а вместе с ней шершавое волнение, робость, неуверенность и много другого старья. Какая божественная свежесть!

Теперь я стою на своем месте большой осязаемой глыбой с едва заметной улыбкой – моя негромкая радость.

Фокусник

Она – тот самый фокусник – вынимает из моего рта звуки, как платки из шляпы. Много-много разноцветных платков: соль, ми, до, ре…

– Бери дыхание ртом: кому нужно слушать твои сопли.

«Когда Брахма делает вдох – рождаются мириады вселенных, на выдохе все они разрушаются». Закон времени. Никаких соплей.

Музыка и молчание сходятся в горизонте познания. Произнеси. Неси, неси… Терпким эхом, густым послевкусием рожденное откровение ощущается в сердце. И очищает.

Пение выводит тебя из себя ограниченного в многослойное нечто. Портал в бесконечность.

Забираюсь по лестнице звуков вверх. Еще немного, и вот я уже звеню напряженным куполом, упираясь сахасрарой в самое небо.

Дозвонилась. Есть ли в нем для меня опора? Оперение. Небо дарит мне крылья, и теперь я, сверкающая молниями обжигающих смыслов, лечу вдоль облаков человеческих чувств и попадаю в безмолвный океан реальности.

Не перекрикивай эту белоснежную тишину.

Пальто

На кассе никого не было. Я приготовилась оплатить покупки, как вдруг почувствовала тележку, подталкивающую меня в бок.

«Женщина», – хотела обратиться я, но промолчала. Вид этой особы объяснил происходящее, и начинать диалог было уже бессмысленно.

Пальто цвета russian red в сочетании с короткой стрижкой не первой свежести и бровями-ниточками сразу приобрело вульгарный вид. И в данном случае образ – отнюдь не художественный выбор. Это мировоззрение.

Быстро забираю пакеты, поскольку брови уже метнулись на мое место и ждут, когда кассир начнет пропикивать наживу.

Пишу мужу: «Чтоб я сдохла сюда вернуться».

– Замерзла? Ну ты нашла время приехать в Сибирь в октябре.

– Дело не в октябре. В укладке.

– Причем здесь укладка?

– С укладкой себя придется нести, а не бронировать бровями место под нещедрым сибирским солнцем.

– На почту сходила, что ли?

И ведь дело не в деньгах. Я понимаю бедность – как выбор или судьбу. Уважаю богатство – от ума или по наследству. Но мещанство! Когда ты пытаешься казаться тем, чем не являешься, ты всегда безобразен. Попытки выбиться в люди, обойдя другого скудным знанием этикета – как-то не по-господски. Зато гонится за этикетками. Дурновкусие. Дурноманерие. Дурномыслие.

Выбор

Сейчас она откроет крышку и будет гладить мне пальцы. Наши души соприкоснутся.

Для пианистки кисти её рук коротковаты, но я люблю их за нежность и страсть. Я её верный услужливый принц, и наша любовь – навеки.

Что за какофония? Надо подтянуть струны или она колотит по клавишам неприлично сильно? Фортепиано – ударный инструмент, но, эй, нельзя ли поделикатнее? Вот в Индии перед тем, как начать игру на инструменте, ему кланяются. Эта же… Никакого воспитания.

Да что с ней сегодня? Обида? Гнев? Разочарование? В который раз пытаюсь разобраться в ее чувствах, будто бы я психолог. Ну же, детка, что случилось?

– Не хочу с тобой разговаривать!

С грохотом захлопывает крышку и сотрясает всего меня всхлипами.

– Это все ты! Это ты виноват!

Бедняжка. Как надрывается. В чем я виноват? Открывает крышку и шепчет мне в щель между клавиш:

«Он попросил меня сделать выбор: или он, или ты. И знаешь, что? Я выбрала тебя».