Текст книги "Внук котриарха"

Великая и ужасная

В Египетском зале продолжался шабаш. Панегирики в честь подвигов Мут-Сохмет провозгласили уже почти все записавшиеся у писаря. Сохмет благосклонно внимала словесному елею, одобрительно кивая каждому выступившему, строго наблюдая за тем, чтобы ни один из присутствующих не отвлекался, внимая и запоминая. Кобра на голове Сохмет тоже благосклонно пощелкивала длинным раздвоенным языком.

– Довольно, – машет рукой Сохмет. – Достаточно. Писарь, ты все успел записать? Хотя – зачем писать? Вся моя жизнь, все мои подвиги давным-давно вписаны в скрижали истории, и каждый ознакомившийся с ними не может не признать, что я, Мут-Сохмет, истинная богиня, великая и ужасная, что именно мне повинуются ветры и огонь, стрелы и снаряды, болезни и здравие. От меня зависит, какая будет погода и будет ли она вообще! – Сохмет зычно засмеялась своей крайне удачной шутке, и все в зале затряслось, запрыгало, затренькало, зазвенело.

– Есть ли ко мне вопросы? – вопросила Мут-Сохмет. – Может быть, кто-то хочет узнать что-либо из первых уст? Не стесняйтесь, сегодня такой день – все можно!

– О, великая богиня, – склонился в низком поклоне карлик со стелы, – мир полнится легендами о тебе, но мало кто знает, как из наших благословенных песков ты оказалась здесь, на Севере, что тебя привело сюда и почему ты до сих пор здесь?

– Сразу три вопроса, – расплылась Сохмет. – И все такие важные. Неужели вы не знаете на них ответа?

– Знаем, повелительница огня, но – из третьих рук, а хотелось бы знать истину. Кто кроме тебя способен ее поведать?

– Ты прав, – согласилась Мут-Сохмет. – Столько вранья, столько мути, иногда я сама путаюсь, обо мне ли тот или иной апокриф. Знаете ли вы, что, когда меня провожали из Египта, был всенародный траур? О, нет, его никто не объявлял, это было единое веление скорбящих душ. Об этом не говорят, чтобы не бередить до сих не прошедшую печаль египтян. Конечно, я могла остаться на родине, и никто против моей воли не посмел бы и шевельнуть пальцем, но эта дикая варварская страна, эти хляби и туманы, этот не признанный богами уголок мира, он звал меня, он нуждался в моей силе и мощи. Я должна была покорить эту землю еретиков и утвердить тут свой порядок.

В тот траурный день, когда я позволила переместить себя с храмовой площадки на нильскую дагабию, на берегу собрались толпы. Женщины рыдали, дети кричали, мужчины рвали на себе волосы от горя, старики молились о моем скорейшем возвращении. Каждый стремился коснуться меня рукой или хотя бы поцеловать пылинку, спорхнувшую с моего плеча. Одна благородная арабская дама попросила у моих сопровождающих разрешения подойти ко мне поближе. Я понимала, чего она хочет, и позволила ей это сделать. Ее свита все это время оставалась на берегу, ожидая. Она любовалась мною около часа, потом молилась коленопреклоненной, а напоследок поцеловала мою ногу. Она просила меня о прекращении неплодия. Могла ли я ей отказать? Так ли ужасна и зла Мут-Сохмет, как об этом рассказывают? Нет! Я – богиня справедливости и мирового порядка. И именно поэтому мне приходиться зачастую действовать огнем и мечом. Но эта дама, она была так трогательна в своем горе… Я понимала, она – одна из последних египтянок, которых я вижу на своей родине перед грандиозным путешествием, и я дала ей то, что она просила! Как давала многократно многим страждущим. Теперь я немного передохну, а вы можете обсудить эту замечательную историю. – И Сохмет, откинувшись на трон, прикрыла глаза.

Что самое удивительное – рассказ Сохмет был истинной правдой: именно так передавал свои впечатления Авраам Сергеевич Норов, ученый, путешественник, поэт, друг Пушкина и Гоголя, отыскавший единственную уцелевшую гранитную статую Мут-Сохмет среди развалин Карнакского озерного храма. Знал бы он, герой войны 1812 года, семнадцатилетним юношей потерявший в сражении ногу, что натворил, выкупив львиноголовую богиню! Предвидел бы, какие беды войдут в город вместе с Мут-Сохмет… Точно бы утопил гранитное чудище еще во время транспортировки морем до Одессы. Или закопал бы навечно в вековых сугробах, когда на санях ее волокли в Петербург.

Не ведали. Ни Норов, ни кто другой.

Поначалу Мут-Сохмет ощущала себя очень плохо: вместо ожидаемого ею почета и восхищения она оказалась под лестницей в Академии художеств, в пыли и забвении. Разве что какой любопытный студент взгляд кинет, да вот еще как-то Пушкин заглянул незадолго до дуэли – Норов о гранитной скульптуре рассказал. Постоял рядом, помолчал, видимо, впечатлился, даже мысль появилась поэму написать. Не успел.

Единственные, кто скрашивал позорное заточение Сохмет, – Сфинксы. Эти жили в России уже пять лет, рядом – дорогу перейти, конечно, освоились уже совершенно. Они Мут-Сохмет обрадовались – землячка! Днем богиня и Сфинксы смирно исполняли роль памятников, а ночью забавлялись, как могли! Морочили прохожих, дурили им головы галлюцинациями, отдавали всякие безумные приказы. Именно тогда по Петербургу прокатилась волна самоубийств, причем никто не видел, где именно утопленники сигали в воду, но находили их всех неподалеку от Сфинксов без всяких признаков насилия, с одинаковым выражением ужаса на лицах.

Когда прохожих поблизости не было, Сохмет и Сфинксы беседовали о Египте, вспоминали, спорили, сплетничали о личной жизни фараонов, будучи совершенно единодушными в том, что если б не их жадность и распутство, стоять бы ТОМУ Египту, ИХ Египту, неколебимым в веках. Абсолютно сходились они и в цели своего пребывания в Петербурге.

Незаметно и хитро Мут-Сохмет совершенно подчинила себе Сфинксов, сама ежедневно высасывая силы и энергию у сотен людей, наливалась силой, обретала растраченную мощь. Она, «владычица пределов мест», именно это высечено на ее гранитном престоле, грезила о соответствующем себе положении в глазах и умах петербуржцев. Нет, вовсе не рядом со Сфинксами! Ее вотчина по праву – самый центр города, главная площадь, то самое место, где стоит императорский Зимний дворец. Для воцарения там всего-то и надо его спалить.

И 17 декабря 1837 года Зимний запылал!

Ни с того ни с сего вспыхнул огонь в самом центре – Фельдмаршальском зале и пошел по дворцу, пожирая стены, перекрытия, мебель, императорскую утварь. Не помогло ни личное присутствие Николая Первого, примчавшегося из театра, ни самоотверженная работа сотен пожарных. После тридцати часов непобедимой огненной пляски от дворца остались одни головешки, на черной земле вокруг Александровской колонны среди обугленных обломков дворцового имущества недвижно лежали тринадцать погибших тушильщиков …

Пока дворец пылал, как огромный жертвенный костер, Мут-Сохмет уговаривала Сфинксов переместиться на площадь вместе с ней, став ее вечной охраной. Сфинксы, много лучше Сохмет изучившие русский характер и нравы, осторожничали. И не напрасно. Оказалось, что остальные здания на площади не пострадали: незадолго до пожара переход из дворца в Малый Эрмитаж был разобран, а окна заложены. Коллекции остались нетронутыми. Более того, в самом начале пожара из Военной галереи успели вынести портреты героев 1812 года и «Святого Георгия» Рафаэля.

Следствие кэльфов по делу о пожаре долгое время буксовало. Король фей Оберон, к которому они обратились за помощью, откликнулся немедленно: «Ищите большую черную кошку». Перебрав всех известных на тот момент особей, подходящих под описание, методом проб и ошибок кэльфы вышли, наконец, на Мут-Сохмет, как на единственную вдохновительницу, виновницу и исполнительницу трагедии. День обнародования заключения следственной бригады стал днем начала открытого противостояния кэльфов и Мут-Сохмет.

К чести Сохмет сказать, она гораздо быстрее поняла, с кем имеет дело, оценила кэльфийские минусы и плюсы, силу и слабости. Кэльфы же, которым никогда раньше не приходилось сталкиваться с такой необузданной внезапной и коварной мощью, принялись за изучение первоисточников, положив себе главной задачей не столько войну с Сохмет, сколько усиление охраны вверенных им эрмитажных сокровищ.

Все силы были брошены на восстановление дворца. Невидимые, кэльфы все время находились рядом с архитекторами Стасовым и Брюлловым, возглавлявшими строительную комиссию, подсказывали и направляли рабочих, а иногда и сами незаметно выправляли недоделки или скрытый брак при строительстве. За пятнадцать месяцев – неслыханное дело! – дворец был воссоздан. Усталые кэльфы праздновали победу и отсыпались, а Сохмет в это время вовсю устанавливала дружественные связи с дворовыми котами, общение кэльфов с которыми на время восстановления Зимнего оказалось вынужденно прерванным.

Мут-Сохмет готовилась к реваншу, это было понятно. Собирала преданную армию, чтобы развалить кошачье братство изнутри, сеяла раздоры и конфликты. Отдельную работу она вела с людьми, формируя из них орудия своих будущих демаршей. Большие надежды возлагались на социалистов: именно они, по мнению Великой и Ужасной, должны были помочь ей разделаться с существующим миром. А поскольку на то время главными социалистами в России считались петрашевцы, Сохмет сконцентрировалась на них, внушая им, что мирным путем они никогда не смогут достичь своей благородной цели.

«Вперед! без страха и сомненья! На подвиг доблестный, друзья!» – зачитывался весь Петербург стихами Плещеева, которого Сохмет «опекала» особенно рьяно.

После ареста и суда над петрашевцами, чему в немалой степени способствовали поневоле втянутые в политику кэльфы, Сохмет притихла. Влезать в ее мозги кэльфы так и не научились: защита стояла мощнейшая, потому и не ведали, что у той на уме.

– Была бы рядом, все проще, ни на минуту бы глаз не спускали, – сетовали кэльфы.

Одни мечтали, другие работали. Поскольку Египет в ту пору из-за особенностей геополитики стал реально входить в сферу интересов Николая Первого, кэльфы всячески способствовали просвещению монарха, раскрывая перед его сонным сознанием картины великой нильской цивилизации. Хмурым утром 1852 года, пробудившись, император вдруг «вспомнил» о забытой всеми статуе Мут-Сохмет. Через неделю ее торжественно перевезли из Академии в Эрмитаж.

Наконец-то кэльфы увидели врага в лицо.

– Не всякому дано видеть мое истинное лицо, – вещала в это время передохнувшая, даже немного вздремнувшая Сохмет. – Но всякий, кто увидит, ужаснется и восхитится, изумится и возрадуется. Продолжим, друзья мои, путешествие по Летописи моих великих деяний.

Кобра, хищно парившая над головой Сохмет все время ее отдыха, теперь сдула грозный капюшон, зевнула, раскрыв омерзительную пасть, засосала в нее кончик своего собственного хвоста, прикрыла веки и засопела, причмокивая хвостом, как младенец соской.

Запретная любовь

Шона медленно передвигалась по дворцу, прислушиваясь к каждому шороху. Все казалось, что где-то рядом прячется Мимир. Сбежал, перепуганный, из Египетского зала, теперь от страха дорогу найти не может. То рисовались в уме совсем уж страшные картины: залез от страха в какую-нибудь вентиляционную дырку и заблудился в хитросплетениях труб и разводок.

Потеряться там – раз плюнуть. В стенах – тысячи тепловых и вентиляционных каналов, проложенных еще при строительстве дворца. Тянутся они на десятки километров от самых подвалов по всем стенам и перекрытиям, по ним в здание поступает тепло и циркулирует воздух. В любую погоду, хоть в жару, хоть в морозы, в залах тепло – 19 градусов, и влажность, соответствующая наилучшему сохранению шедевров, – 30 процентов. При строительстве кэльфам пришлось серьезно потрудиться, направляя инженерную мысль по верному пути. Неусыпный контроль и бесконечные консультации с европейской технической элитой дали вот этот результат, который и сегодня изумляет своей простотой и совершенством. И хоть старинные печи давно заменили современными теплообменниками, принцип распределения тепла – прежний, а значит, действуют и десятки километров внутренних коммуникаций. Даже дворовые коты не рискуют по ним передвигаться: никогда не знаешь, сумеешь выбраться или навеки останешься в каком-нибудь из лабиринтов.

Поначалу многие кэльфы, повинуясь скорее природному инстинкту самосохранения, чем целесообразности, тоже селились в подвалах. Дворец чем не холм? Эльфы ведь, как водится, живут именно под холмами. Те первые их жилища до сих пор сохранились на всякий случай в первозданном виде, входы в них, кроме самих кэльфов, не найдет никто – заколдованы, если же кто случайно попадет – сгинет: заклятие на выходе в несколько раз сильнее, чем на входе.

Мог ли Мимир туда попасть? Обычным путем – нет, но зная любопытство котенка и его неистощимое стремление совать свой нос во все секреты, категорически отрицать такую возможность нельзя. Поэтому если не найдется сегодня, придется утром десантировать поисковиков в секретные подвалы, а это в нынешней ситуации крайне нежелательно – других дел полно.

Современный Зимний дворец по счету пятый. Шона только самый первый не застала, маленький, деревянный, в котором жил котриатор. А все нынешние семь зданий, называемые Эрмитажем, возводились уже при ней. Центральное из них, самое красивое – Зимний дворец, – начал строить для дочери котриатора Елизаветы Петровны обер-архитектор Бартоломео Фредерико Растрелли. Увы, поцарствовать в нем Елизавета не успела – в пятьдесят два года ушла, рано. Обустраивала все уже Екатерина Вторая. Она и имя это узаконила – Эрмитаж: все хотела как в лучших домах Европы – уединенный павильон в саду, чтоб без лишних глаз и ушей. А где в центре Петербурга сад взять? Не в Летнем же кусок выгораживать! Да и погоды не те.

У кэльфов на Екатерину были особые планы, уже тогда они начали приобщать ее к искусству, потому и затею с Эрмитажем одобрили. Шеппер, признанный эльфийский авторитет в строительстве, подсказал архитекторам Фельтену и Вален Деламоту идею висячего сада, а уж соединить Эрмитаж переходом с Зимним дворцом они и сами догадались.

Екатерина во вкус вошла: Малый Эрмитаж, Большой Эрмитаж, Эрмитажный театр, Лоджии Рафаэля… Словом, когда первые коллекции пришли, было где их разместить.

К тому времени и кэльфов, и эльфов тут уже жило предостаточно. Сама Шона, например, кэльфиней была по рождению, а другие эльфы, переселившись в Россию, становились кэльфами по своей воле – создавали новую народность. Кто по долгу, кто по любви.

Большинство людей вообще не верят, что эльфы существуют, но и те, кто верит, до сих пор не знают истины. Кто-то считает их ангелами, кто-то, напротив, бесами, на самом же деле они не то и не другое, они просто иные. Есть люди, а есть эльфы. Волшебники. Вечно молодые, прекрасные и очень талантливые. У них свой мир, никак не соприкасающийся с человеческим, иное измерение, так сказать, потому люди их не видят и не знают. Зато эльфы знают о людях все. И очень многое из того, что человечество считает своими достижениями и заслугами, подсказано и привнесено в их жизнь именно эльфами.

Вот интересно – никогда об этом раньше не думалось, – появление нового вида эльфов – кэльфов – случайность или закономерность? Да ну, какая случайность? Природа и слова-то такого не знает, это люди придумали, чтобы самим себе объяснять то, до чего умом дойти не в состоянии.

И Кист на Зандамском холме не случайно поселился – полно места в округе было, отчего именно холм? Соседи дома на равнинах строили – сподручнее, а он решил иначе. Под тем холмом, как и под всеми остальными, жили эльфы. Там у них и города, и места отдыха, и промышленные зоны. Под каждым холмом – отдельное эльфийское сообщество. Люди как-то интуитивно эти холмы обходили, а Кист, из России вернувшись, именно на холм полез. С чего вдруг? В Москве к холмам привык?

Один жил, бобылем. А чтоб не так тоскливо было, пригрел кота. Обычного, рыжего, только очень крупного. Откуда тот кот на холме появился – загадка. У Киста имя было – Геррит, у кота – нет. Кот, и все. В отличие от хозяина кот прекрасно знал, что под холмом живут эльфы, захаживал к ним иногда, наблюдал, но в друзья не лез – гордый был. Эльфы тоже от кота не таились, они всему сущему рады, а животным – тем более.

Надо сказать, что у разных эльфийских племен есть разные физиологические особенности. У одних на руках по шесть пальцев, у других затылки полые, эти же, наши, выделялись удлиненными острыми ушками, типа кошачьих (может, поэтому кот признал в них родню), впрочем, это их нисколько не портило.

Кот был ярко-рыжим, как солнце, голубоглазым, как большинство эльфов, и очень деликатным. Еды не просил, по кладовкам не лазал, углы не метил. Большей частью сидел в уголочке, наблюдал, слушал, иногда уютно помуркивал. Короче, стал среди эльфов почти своим. Особенно часто он наведывался в поместье одного из эльфийских старейшин – Альвиса к его дочери Эльчит.

Эльчит. Чудесная. У эльфов все имена говорящие. Девушка была божественной красоты и такого же нрава. В нее влюблялись все – эльфы, альвы, гоблины, гномы, цверги, цветы, трава… Даже равнодушные камни начинали влажнеть и пружинить от нежности, когда она ступала по ним легкими босыми ногами с розовыми, как речные жемчужинки, ноготками.

Эльчит всегда радовалась приходу кота, с удовольствием показывала ему эльфийские владения, часто он сам сажал ее к себе на спину, и они уносились из страны эльфов в страну кота, точнее, людей, где экскурсоводом представал уже кот. Играли в прятки, гонялись за бабочками, изучали цветы и травы.

По жизни эльфы боятся двух вещей: ржавого железа и проточной воды. Странная боязнь, смешная. Ведь и телепортироваться могут, и летать, и невидимыми становиться, а вот поди ж ты! Вода и железо. Увы, страх этот – генетический, откуда взялся – неизвестно, но ни один эльф не способен перед ним устоять. Паника, ужас, просто лучше уж сразу в Авалон. Кист, понятно, ни об эльфах, ни об их страхах не ведая, надумал сделать под холмом запруду – уток разводить. Огородил валунами лощинку, куда стекала вода во время дождей, а камни еще и подпер всякой ржавой дрянью – обручами от телег, негодными плугами, иными отходами своей кузни.

Эльфов это никак не касалось, их входы и выходы находились с другой стороны, куда ни одна дождинка сроду не доставала, а вот злобный хорь, появившийся неведомо откуда, занял пещерку как раз над этой запрудой. Зачем хорь обосновался тут, стало ясно после первого же мощного ливня: из дома Альвиса исчезла Эльчит. Обескураженный отец, прибегнувший к магическому зрению, обнаружил несчастную бесчувственную дочь в пещере хоря над запрудой.

Дождь все шел и шел, таких ливней не случалось последние двести лет, под холмом образовалась уже не запруда, а целое озеро, и вода начала подниматься к самой пещере. Эльчит грозила неминуемая гибель. И цветы уже сомкнули от ужаса и жалости лепестки, а некоторые и вовсе увяли, и даже камни в сухих скальных распадках всплакнули мутной росой слез, не в силах помешать злодейству, но тут к пещере метнулась огненная тень, безмолвная, быстрая. Схватка была недолгой, несмотря на превосходство в размере и физической силе, злобный хорь был повержен. Как коту удалось перекинуть на свою спину бесчувственное тело девушки, неизвестно. Как удалось промчаться под проливным дождем, не замочив даже платья Эльчит, – неведомо, но факт есть факт: когда красавица открыла глаза, она увидела привычную обстановку родного дома, а ее роскошные волосы нежно гладила отцовская рука.

В тот же день Альвис дал коту имя Моди – смелый, и теперь все эльфы при встрече с ним почтительно кланялись. Что же касается Эльчит…

История проста до банальности: она влюбилась. С той минуты Эльчит и Моди не могли больше расстаться ни на секунду.

Эльфийское сообщество сначала смотрело на это сквозь пальцы: почудят, и пройдет, не могут же в самом деле эльфиня и кот рассчитывать на семейный союз! Однако время шло, и всем становилось понятнее: это любовь. Обеспокоенные старейшины призвали к ответу Альвиса. Тот лишь растерянно разводил руками: ничего не могу поделать.

Влюбленных предупреждали, уговаривали, увещевали, даже угрожали. Тщетно. Они не слушали. Вернее, не слышали. Общество отвернулось от них в безоговорочном осуждении. Те, кто раньше боготворил Эльчит, сравнивая ее красоту с прекрасной Фрейей, теперь плевали ей вслед.

Цветы на холме превращались в репьи, вцеплялись колючками в ее роскошные волосы, застревали колтунами в рыжей шкуре кота. Камни становились сопливыми, чтоб ножки Эльчит соскальзывали с них, больно застревая в расщелинах, тогда Моди привычно подхватывал ее на спину и уходил прочь с коварной тропы. Влюбленные, смеясь, уносились далеко-далеко, где их никто не мог увидеть, и там, среди обычной травы и цветов вычесывали друг друга: она – ласкала его шубу волшебным золотым гребешком, от которого шерсть становилась еще пышней и солнечней, он разглаживал ее локоны своими острыми коготками, не повредив ни один драгоценный волосок.

Они оба умели становиться невидимыми: Эльчит по происхождению, как и все эльфы, а кот … Мало кто, включая эльфов, знал, что некоторые коты тоже волшебники, просто они тщательно это скрывают. Моди происходил как раз из таких.

И тогда старейшины решили прибегнуть к крайней мере – магическому обряду разлучения. Эльчит сообщил об этом по секрету младший брат, который считал Моди исключительным героем и образцом для подражания.

Влюбленные понимали: спасти от беды их может только защита богов, а именно заступничество милейшей богини на небесах, всеобщей любимицы Фрейи – вселенского символа любви и красоты.

Шона часто перечитывала это место в Летописях, хоть и знала наизусть, и все время спрашивала себя: решилась бы она вот так пойти против всех – семьи, старейшин, общества?