Текст книги "Меняю бред на бренд"

Ещё меня пугает, что после тебя мне стало неинтересно трахаться с другими… Секс последний раз у меня был с тобой, тогда, давно…

Перед твоей поездкой… И пока ты там, было полно предложений…

А я не могу… И не пойму причину – почему???

Вообще ничего не понимаю, что со мной происходит».

Даниель прочитал письмо Веры, он понимал её, но не мог ответить ей тем же, потому что всё это уже давно не имело значения, как будто было очень далеко, когда были другие ценности. Теперь он жил только творчеством и наблюдением за Верой.

Творчество

У творчества мать – одиночество, И боюсь, что она – безотцовщина. Беспредельщица и не красавица, Как любая, хочет понравиться. Заводная, но одинокая, Ей нравится, когда вы «окаете». Ей нравится, когда вы неровно к ней дышите… А возбуждает, когда вы её… слышите.

Знамёна

Я отдам тебе все знамёна, все флаги, Все кровью залитые шпаги, Всё, ради чего я так жил и пел, Всё, ради чего я так ярко горел! Трофеи, подарки, вещи, Дом мой, покрытый мраком. Я ухожу на рассвете, Мне ничего не надо! Мне ничего не надо, Мне надоело сражаться За тех, кто совсем не стоил, За тех, кто не остался. Ветер холодный, сука, В душу мне плюнет. Шикарно! Я нараспашку и в шапке, Мне ничего не жалко!

Я отдаю знамёна, флаги, оружие. Рушу! Всё ещё хочешь остаться? Только не оставь мою душу.

Лиза снова и снова возникала на горизонте, он отвечал ей как обычно, но уже как-то без интереса и любопытства. Безысходно.

Я тебя люблю.

Как?

Больше всех на свете.

Больше всех-всех?

Больше всех-всех.

А за что?

Просто так. Вопреки. А ты меня мучаешь.

Это ты меня мучаешь, Лиза.

Я не специально.

«Я не специально»… Как звучат эти слова. Даниель усмехнулся – как это всё напоминало его самого. Как он себя сейчас вёл с Верой, ведь Вера, по сути, есть его же увеличительное зеркало. Вера – он сам, только женщина, такая же истеричная, любящая, беспомощная душа, совершающая ошибки из-за своих же эмоций и чувств. «Давно ли ты, Даниель, стал таким уравновешенным и стойким оловянным солдатиком, а? – говорила ему на ухо его же совесть. – Давно ли так же жевал сопли и раскидывал себя по углам?»

Лиза всё-таки приехала ночью. Уехала рано утром. Вела себя хорошо. Тихо легла спать на край дивана. Писатель всю ночь не спал, тупо лежал, она тоже… Никто никого пальцем не тронул… Говорить было не о чём… Утром Лиза не выдержала и кинулась целовать писателя в голову, как будто это что-то должно было исправить.

– Одиночество, обида, злоба – потрясающие чувства, которые так «украшают» жизнь, – сказал писатель. – Дружить тяжело, потому что есть чувства, но они бесполезны, потому что назад дороги нет. Зря, конечно, ты эту кашу заварила… Сначала радовалась… А сейчас превратилась в старуху… Взрослая какая-то стала… Говоришь про Павла, а голос такой одинокий, грустный, больной… Прощай, Лизка… Береги себя.

Потом вспомнил и написал Лизе: «Помнишь, Лизка, я однажды тебя спросил: „А если я скажу труп вынести со мной? Даже если я виноват?“ Ты мне ответила: „Вынесу!“ Меня тогда насторожило это. Знаешь, почему? Потому что теперь ты под другим влиянием вынесешь и мой труп, если тебя попросят. Ты не поймёшь, о чём я пишу сейчас. Но другим людям понятно. Это не пустые фразы».

Снова получил письмо от Веры. Она отдыхает на море, но кажется, что она тут, потому что снова и снова приходят от неё письма: «Я безумно хочу к тебе! Знаешь, я очень надеюсь, что когда буду в Москве, а ты там, то всё пройдёт, ну, такая тяга к тебе. Ты какой-то особенный среди всех!» – «Спасибо…» – «Зову тебя Мураш, потому что как-то утром проснулась с тобой, а на теле мурашки! Наверное, это пьяный бред, но правдивый! Не знаю, чего хочу от тебя, просто хорошо с тобой! Передо мной сейчас стриптизёр танцует, а я пишу тебе! Наверное, плохо, что мои мозги в тебе сейчас… всё в тебе! Надо отдыхать, как моя подруга Катька говорит, только секс и никакой любви… и не парить мозг другим… Жить одним днём, сейчас и сегодня. А у меня не получается жить одним днём. Но я научусь… Ты научишь». – «Очень красиво у тебя получается писать. Между прочим, я никогда не был Музой, теперь вот на секундочку почувствовал себя ею». – «Почему?» – «Ну, ты пишешь хорошо… Значит, я Муза. Точнее, Муз!» – «Ты мне писал, что я тебе пишу только пьяная. Это не так. Просто, когда я просыпаюсь, я даю себе установку: „Бери себя в руки! Держи всё под контролем!“» – «Я улыбаюсь, Вера…» – «Ни фига не смешно!» – «Да, знаю всё, что ты чувствуешь». – «Знаешь, как приятно, что ты работаешь в своей берлоге…» – «Тащусь от твоего письма до сих пор. Ты молодец. Очень молодец. Красиво». – «Знаешь, я много думала, милый Мураш. Я хочу быть с тобой друзьями. Это моё решение. Ты понимаешь, почему я так решила, поэтому не буду объяснять. Не могу я быть спокойнее и не любить тебя. Не могу. Я не хочу скучать, переживать, любить. Не хочу, самое главное, привыкать. Я уже привыкла. Целую в носик, любимый мужчина!»

Даниель ложился спать без дум и грёз. Просто спал.

Утром снова пришло письмо от Веры: «Здравствуй, я всё не пью. Надоело. Прихожу в норму. Вчера ходила просто гулять по набережной. Легла рано, и утро мне кажется не таким уж плохим, как предыдущие. Давай я куплю тебе лохматого пса? Он всегда будет рядом, предан, ты будешь его любить, а самое главное, ты не будешь один!»

Даниелю пишут благодарности подруги Веры: «Спасибо тебе, что не поддержал её в любви к тебе. Она не пьёт больше. Стала нашей прежней Верой. Мы благодарны тебе».

Охренеть просто! И собаку в придачу, и всё круто. Даниель сидел на своём рабочем стуле и в очередной раз офигевал! Сначала вторгаются в его частную жизнь, пытаются влезть в мозг, и потом на тебе, Даниель, своё же одиночество и собаку за предоставленные услуги!

Как надоело всё. Эти женщины, безумные создания. Отношения, похожие на вечную эмоциональную войну. Как захотелось снова к продажным девкам… И он написал:

Не продавайте больше розовых очков… Я умоляю вас, ну бога ради! И пусть по улицам гарцуют снова бляди И небо будет выше облаков! Не нужен мне иллюзий сладких плен И горе земляничного обмана. Я всё отдам реальности взамен! Очкастым я завидовать не стану… Раздайте наконец слепцам не ложь, Ослам – ума, А мне – мешок с надеждой, Что скоро стану я таким, как прежде. Не продавайте больше розовых очков! Не продавайте больше розовых очков… Я умоляю вас, ну бога ради. И пусть по улицам гарцуют снова бляди И небо будет выше облаков.

Снова письма от Лизы: «Привет. Что делаешь?» – «Ничего». – «Просто сидишь в инете?» – «Да». – «А я вино пью». – «Молодец!» – «Что молодец-то? Это же вредно». – «Ну и что, Лиза? Ты большая, знаешь, что делаешь».

– «Даниель, лучше меня же нет на свете?» – «Для кого-то возможно, Лиза. Я рад буду, если для кого-то ты тоже будешь лучшей на свете!» – «А я люблю тебя как человека. Как, чувствуешь? Мы же одно сердце, помнишь?»

– «Не знаю, Лиза… Это уже и не важно… Мне не важно, любишь ты меня как человека или нет». – «Почему не важно?» – «Потому что мне это всё равно. Я научился жить без твоего куска сердца. Как инвалид, да, но живой. Я простил тебя именно на том уровне, на каком смог. И после этого становится всё равно, как к тебе человек относится. Главное – как относишься ты сам к этому человеку». – «Только своей вины ты так и не увидел, Даниель!» – «Увидел. Я её знаю. Всё понимаю. Кто-то чего-то не сказал… Кто-то кого-то не понял. Вот и всё». – «И как ты ко мне относишься сейчас? Ты сказал, что это главное для тебя: как ты сам к человеку относишься». – «Нормально отношусь, Лиза. Ровно. Без агонии. Как к когда-то близкому человеку. Да и то, не особо близкому. Это мне одному так казалось, что ты близкая. Но это было не так».

Вера тоже пьёт где-то вино, и Даниель в ужасе читает её новые сообщения: «С кем ты дома? Я знаю, что ты не один! Я не могу без тебя! Я тебя убью!»

На следующий день Вера оправдывается и просит простить её за письма. И показывает письма к ней мужа, который не теряет надежды её вернуть.

«Помнишь, как я в первый раз затащил тебя в постель? Помнишь, как ты стала плакать после оргазма? А у тебя были такие испуганные глаза, как у маленького ребёнка… Ты просто молча меня тогда обняла, и мы долго молчали… Я тогда попросил тебя остаться, а ты ответила: „Извини, у меня дома ребёнок, я не могу…“ Но всё равно осталась со мной… Я всегда был счастлив, когда ты просто лежала рядом со мной и сопела… Я очень часто на тебя смотрел, когда ты спала… Ты, Вера, замечательная…

А помнишь, когда мне нужна была срочная операция, а меня не приняли в больницу… Но приехала ты, и сразу приняли… А когда я проснулся после наркоза, ты лежала рядом со мной, и твои глаза были полны слёз, потому что ты боялась, что я не проснусь. Я знаю, что ты любишь меня… А помнишь, я попросил со мной в больнице остаться на ночь, и ты осталась? Я всегда удивляюсь, как тебе удавалось договариваться с людьми…

Помнишь, когда ты была пьяная, пришла домой и сказала: „Молчать, я сейчас лягу спать…“ Я до того, как ты пришла, был очень зол на тебя… А когда увидел, то сразу улыбнулся… Это тот вечер, когда ты сказала: „Помой меня, не хочу грязная спать“.

А секс в самолёте, когда мы летели в твой любимый Тай? Ты сказала: „Пойдём, пописаем…“ И началось… Это было незабываемым… Это может быть только с тобой…

Помнишь, как мы занимались любовью в океане, ночью… А потом потеряли свою одежду… Я стал ругаться… а ты так невозмутимо сказала, что сейчас что-то придумаешь… И принесла откуда-то два полотенца, которые одолжила у таек… Опять же, только ты можешь всё, и мне хорошо было только с тобой.

А помнишь, как мы поехали к моим родителям и там сильно заболел твой ребёнок, а ты схватила врача за шкирку и стала его пугать, что ты его грохнешь, если он не вылечит его?

Надеюсь на твоё понимание, на то, что ты не сможешь перечеркнуть всю нашу жизнь, что это невозможно, что ты для меня Всё на свете. Очень жду ответа».

Да, это были красивые, искренние, тёплые письма. Даниель понимал это. Но он ничего не воровал. Вера была одинока на момент встречи с ним!

Да, Даниель не хотел любви, Даниель нуждался пока только в Музе и даже писал требования к ней. От Музы, в принципе, ничего особенного не требуется:

Быть иногда на связи.

Поддерживать «огонь» в авторе.

Искренне любить автора, но не выносить ему мозг.

Иногда, редко, секс-релакс, чтобы автор чувствовал, что он не идиот, который др… чит о клавиши.

Редактировать тексты автора.

А самое главное – вдохновлять!

Часть третья
Выводы

Опять этот чёртов творческий поиск, одиночество. Даниель меряет шагами гостиничный номер, фотографирует сам себя в разных немыслимых позах и ракурсах. Запечатлевает свои эмоции. Хочется потом передать миру, как ему было больно. Ох уж эти творческие натуры, даже в страданиях видят образы, способные возбудить других, найти отклик в чужой душе. Выпивает оставшийся коньяк и сидит с тазом. Больно. Хочется, чтобы вместе с коньяком вышла вся горечь. Он открывает окно своего гостиничного номера и смотрит вниз с девятого этажа. Там кипит жизнь. Шум машин. Люди, укутанные в тёплые зимние одежды, прячут лицо от мокрого снега. Кажется, именно там – свобода! Свобода от всех, от этой бесконечной любви, страданий, расставаний, соединений, одиночества! Там – ответ на все вопросы…

В номер постучали. Писатель не услышал. Дверь своим ключом открыла горничная и, стоя за спиной, тихо спросила:

У вас всё хорошо?

Да… спасибо.

У горничной было немного растерянное, доброе лицо. Писателю захотелось, чтобы она не уходила, но он не осмелился ей предложить провести время вдвоём. Она же видела, видела его мысли!

Он закрыл окно и сел в кресло. Что же делать? Как пережить этот день и эту будущую ночь? Он быстро оделся и выбежал на улицу.

Он был знаком со всеми заведениями этого города. Он взял такси и поехал в знакомый клуб для мужчин. Ещё в дверях он заметил на шесте симпатичную отвязную девушку, которая сразу поймала его взгляд.

Девушка отошла от шеста и подошла к нему.

Могу я вам чем-то помочь?

Да, милая. Выпей со мной.

Они пили коньяк, и она нежно трогала его за плечи. Девушка скоро наскучила ему своей доступностью, и он вышел из клуба один. Ветер лез в душу, не проветривая мозги, а лишь усугубляя его потерянность в этом мире.

У ближайшего магазина он остановился и зашёл купить шампанского. В очереди впереди него стояла красивая пафосная женщина. Она почему-то обернулась и тихо сказала ему в ухо:

– Могу я купить вам шампанское? Мне не с кем поговорить. Мне очень надо.

– И мне… очень, – ответил писатель.

Они сидели в её машине. Пили шампанское по очереди прямо из горлышка. Она рассказала, что её бросил муж ради другой, совершенно обычной, земной женщины, и что жизнь закончилась. Что ей, наверное, стоило тоже быть обычной, такой она бы смогла удержать своё счастье…

– Нет, милая… Ведь это не твоё. Ты не должна менять себя ради кого бы то ни было. Всё проходит. И боль, и тоска, и печаль. И тебе обязательно встретится человек, который будет любить тебя именно такой.

Он всё это говорил, говорил… И на каком-то моменте неожиданно понял, что говорит это самому себе.

«Привет, мой дневник. Как давно я не был с тобой. С того злосчастного утра, которое перевернуло мою прежнюю жизнь…

Как видишь, я могу писать, а значит, я жив-здоров и не совсем погиб от своего ущемлённого самолюбия и несчастной любви. Эгей! Что есть счастье и что есть любовь? Счастье – это когда ты жив, а любовь – когда ты хочешь. Вот так изменились мои принципы, дружище! И никакой иронии.

Знаешь, на Новый год я был с Верой. Вера была такая женственная, в красивом платье. Она так обрадовалась моему подарку – поездке на море. Я правда никогда не видел, чтобы так радовались. Она очень эмоциональна. Было много гостей, все смеялись, веселились, а мы почему-то с Верой сидели вдвоём среди этого домашнего бала и пили водку. И что-то говорили, говорили. Если бы кто-то из гостей захотел нас подслушать, он бы ничего не понял. Да я и сам не понимал, о чём мы говорим.

Потом мне стало почему-то очень грустно, я отбросил все свои амбиции и написал Лизе сам: „С Новым годом. Желаю счастья“. Лиза сразу ответила: „И тебя с Новым годом и с новым счастьем“. Мне опять почудился подвох. Или я опять себе что-то придумываю. Я вспомнил, как Лиза говорила, что улетит с Павлом на море на Новый год. И спросил Лизу: „Ты не на море?“ – „Нет, Даня, я не на море. Павел улетел раньше с семьёй. А я вылечу завтра“. – „Ты отмечала Новый год одна?“ – спросил я. „Да, одна“, – ответила она.

Я подошёл к Верочке и попросил разрешения позвать Лизу к ней в гости. Я прекрасно понимал, что я полный идиот, но мне очень захотелось. Я никому не хотел причинить зло, я хотел только, чтобы никто не был одинок. Я придурок. Я это знаю.

Верочка, на удивление, согласилась, и я позвал Лизу. Лиза очень быстро приехала. У неё была грязная голова и спортивный костюм. Раньше Лиза никогда так не ходила. Она не была подавленной, но и весёлой тоже не была. Она держалась как бы с вызовом, в ней было что-то отталкивающее. Может, просто я от неё отвык, или просто Лиза с Павлом стала другой.

Вера сначала вела себя хорошо, гостеприимно, даже очень дружелюбно. Потом они сели друг напротив друга, и я увидел то, чего никогда раньше не видел. Каждая из двух женщин пыталась как-то меня задеть. Или, может быть, задеть друг друга. Я не понимал, что происходит. Я тупо сел у батареи на пол и там пил вино. Меня пытались несколько раз посадить на стул. Но я не хотел. Я сидел и наблюдал.

– А ты знаешь, что по голове Даниеля трогать нельзя? – спросила Верочка мою бывшую жену. „Ну, Вера даёт“, – подумал я. Ну как же ей не знать-то?

– Знаю, конечно. Там у него живут духи. Голова – это их дом.

Лиза тут меня насмешила. Ну, как умела, так и передала философию. На самом деле всё не так. Не в духах дело! А в том, что я не люблю, когда меня считают ребёнком! А это умилительное целование головы всё-таки говорит о том, что я такой и есть. А значит, меня обманут. Как взрослые обманывают своих детей. И, значит, потом предадут.

– Лиза, а он кусался раньше? – спросила Вера.

– Нет. Я не помню. Если бы и кусался – я бы не позволила. Мне не нравится боль, – ответила Лиза.

Лиза солгала наполовину. Да, Лизу я действительно не кусал, но Лиза любит боль, только другую. Потом обе девушки наконец-то заметили меня. И Вере вдруг показалось, что я что-то не то думаю.

– Ты всё ещё любишь Лизу! – и со всей силы ударила меня по лицу.

От неожиданности и оттого, что меня никогда не била по лицу женщина, я пустил слезу. Да-да… Именно, как последнее слюнявое дерьмо. Как баба!

Лиза, глядя на меня, заревела тоже. Мне показалось, мы не в реальности.

Ну ты-то что плачешь, Лиза?

Потому что плачешь ты! – всхлипывает она.

Почему ты тогда за меня не заступилась?

Я не могу. Мы не вместе. Она с тобой.

Потом был небольшой примирительный перерыв. Мы снова все вместе шутили, смеялись, Лиза с вызовом крикнула:

– А ты знаешь, Даниель, теперь меня никто не гнобит! Я всегда хорошая! Меня любят!

„Хм… – горько усмехнулся я про себя. – А я тебя не любил?“ Но вслух сказал:

А ты-то счастлива, Лизка?

Не твоё дело, – огрызнулась она.

Потом Лизе стало плохо. С Лизой это впервые, она у меня всегда была здоровой девушкой, я даже „кобылкой“ её звал за это. Могла выпить море вина и никогда не болела, в отличие от меня. А тут её бледное лицо то покрывалось красной краской, то белой!

– Сердце, что ли, болит, Даня… Что-то спёрло в груди.

Я встал из-за своего батарееубежища и побежал в ванную за Лизой. Вера сидела в кухне и била бокалы.

Лиза, что я могу сделать? Вызвать врача?

Ничего, Даниель… Сиди, сейчас пройдёт.

И Лиза мочила холодной водой свои щёки и лоб, а я сидел, как олень, на унитазе и боялся дышать. Я не знал, что ей сказать и как быть.

Если бы она была моей прежней Лизой, я бы, конечно, что-то смог, а тут… Я растерялся. И она была другой.

Потом Лиза сказала:

– Вы, конечно, меня извините, но я лягу тут спать… Пошла в единственную спальню и легла у стены. Вера устроила мне скандал. Сказала, что будет спать на полу и я тоже должен спать на полу вместе с ней. Да я, в принципе, был бы не против, но тут чувство какой-то несправедливости взыграло во мне. Почему Лиза будет спать на кровати, а я и Вера на полу? Ведь Лизка – предатель! Просто мы все немного об этом забыли. В итоге, после тяжёлых нервомотательств, мы спали в кровати Веры втроём: Лиза, я и Вера.

Я всю ночь спал плохо. Осторожно проверял, дышит ли Лиза. Было страшно за неё. Я прекрасно понимал, что это уже не любовь, но так же прекрасно понимал, что, если с Лизой что-то случится, я тоже умру. Вера спала нервно и крепко сжимала мою руку, будто всю ночь боялась, что я буду приставать к Лизе. Глупо и нелепо.

Я открыл глаза утром 2 января и подумал: что это? Лежать посередине между прошлым и настоящим – это рай или ад? Я был один. Снова один. Среди непонимания и какого-то ужаса. Я чувствовал себя игрушкой в руках двух опытных жриц любви. Был тем ребёнком, которого целуют в макушку и говорят, что всё будет хорошо.

Я засобирался домой, хотелось быстрее в берлогу, спрятаться там от всего и вся. Лиза, конечно, собралась со мной. Вера на прощание повисла у меня на шее и даже прослезилась. Мне было ужасно неудобно стоять так, Лиза за моей спиной сказала: „Прекратите, а то я тоже сейчас расплачусь“. Наверное, другие подумают – это счастье, когда есть две любимые женщины, не важно, что одна прошлая, вторая – настоящая, и ты весь такой герой-любовник между. Нет, мне было очень плохо оттого, что всё так, как никогда бы не пожелал никому.

В машине Лиза попросилась ко мне, сказав, что ей очень одиноко до отлёта сидеть в пустой квартире одной. А потом она улетит к Павлу. Я сказал: „Ладно. Но я буду спать. Я так смертельно устал“. – „Я тоже“, – ответила Лиза.

И не поверите, мы спали двое суток, вставая лишь для того, чтобы сходить по физиологическим нуждам. Мы спали на одной кровати, мы дышали в унисон, я что-то вскрикивал во сне, а Лиза, как эхо, вторила мне. Это не было фальшью, это была просто привычка. Многолетняя привычка игры в „маму Лизу“. Я переворачивался с одного бока на другой, и сонная Лиза делала то же самое. Ни возникало ни малейшего намёка на секс, ни одного неосторожного телодвижения. Всё было так чисто, как бывает у двух действительно близких людей, но не двух любовников.

Лизка, а мы с тобой – пожарники! – смеялся я.

Почему пожарники? – вскидывала бровь Лизавета.

Потому что пожарники так спят круглыми сутками до пожара!

– Да… Тогда точно пожарники! Дань, а ты не заметил, что Вера твоя…

Что Вера?

Ну так… Я же лучше, Даня?

Лиза… Лучше каждый человек, который рядом с тобой.

Даань, а ты меня любишь?

Тут я понял, что меня разводят. Впервые в жизни я понял! Я никогда не говорил слов „я тебя люблю“, и это всегда убивало и будоражило Лизу. Она всегда мечтала этого добиться любыми путями.

Я решил сделать ход конём.

– Да, я люблю тебя, Лиза, так же, как и ты меня… Лиза опустила глаза и немного опешила.

– А теперь, Лиза, пошли в кино. И ты уедешь домой, у тебя скоро самолёт.

Мы вышли на улицу. Шёл пушистыми хлопьями снег. Машину Лизы завалило этим серебристым пушистым мехом. Лиза взяла в руки метёлку и стала привычно её чистить.

Лиз, стой, я тоже научился это делать. У Веры.

Да ты что! – огрызнулась Лиза. Я взял метлу и неумело почистил её машину. В машине Лиза включила громко музыку и вдруг громко запела:

„Разбиты окна порывом ветра и стиха. А мне спокойно! Мне так спокойно без тебя!..“

Я был удивлён, потому что на мою холодную Лизку это было совсем не похоже. Я тихо сидел и смотрел на её профиль. И впервые заметил, что Лиза стареет. Этот естественный процесс был неестественен для меня, ведь я так любил Лизино лицо, её молодость, её весну.

Я, конечно, тоже постарел за эти 8 лет, но ведь лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии. Да и сам себя никогда адекватно не оценишь и не увидишь.

Ах да, я забыл сказать, всё это время, двое суток, названивал Лизе Павел и просил срочно уйти из дома „этого придурка Даниеля“, а Вера, наоборот, молчала, за что я ей был благодарен.

Время шло. Вера была со мной рядом. Каждый день она писала мне, если мы были не вместе. Я привык уже к её длинным письмам, к её „доброе утро“ и „доброй ночи“. Меня волновала её жизнь, я не был равнодушен, но и не был с ней до конца. Я был один. Иногда я вздрагивал ночью оттого, что мне снилась Лизка, она была грустной в моих снах и одинокой. „Я помню тебя, Лиза, помню“, – как бы отвечал я ей, но ничего не мог сделать. Спасать того, кто сам выбрал свой новый путь, – нелепо.

Лиза всё реже стала писать мне, лишь иногда от неё приходило: „Я всё равно люблю тебя, несмотря ни на что“. Это признание убивало меня. Я не понимал, что оно означало. Я виноват в том, что она променяла меня на Павла? Я виноват в том, что Павел запретил ей со мной общаться и она прокляла моё имя, назвав меня эгоистичным мудаком… и неудачником? Если я действительно такой, Лиза, зачем ты тревожишь меня? Зачем попрекаешь Верой? Я задавал эти вопросы сам себе, как бы разговаривая с ней, но никогда её не спрашивал об этом. Зачем?

Вера оказалась очень настойчивой девушкой. Маленькая, складная, персиковая девочка будила во мне какие-то фантастические животные инстинкты. Да, я хотел её, потому что не хотеть её было невозможно. Я удивлялся сам себе. В этом желании не было ни грамма фальши, я никого никем не заменял. Зов плоти был естественным, как сама природа. Она постоянно спрашивала, люблю ли я её. Я отвечал: „Нет“. И это тоже было правдой. Я никому не врал – ни ей, ни себе. Она иногда плакала, иногда злилась, иногда смеялась на моё „не люблю“. Я же, как наглый свин, храпел на её накрахмаленных простынях и крепко сжимал её персиковую грудь. Я ел её вкусный суп, как будто голодал целую вечность, и подставлял свою спину под её маленькие, но сильные ручки. Теперь я раскрылся по-настоящему и был действительно настоящим эгоистичным м…ком, и мне это нравилось.

А потом было лето. Я реально офигел от такой красоты, как будто всё время я жил в подвале без окон и дверей. Как последний придурок, смотрел на зелёные листья, траву и удивлялся: «Как я этого раньше не замечал?» Как собака, я шёл за Верой, нюхая воздух и виляя хвостом. Я даже заметил, что Верочка по-настоящему очень наивна и вся, как сама природа, естественна до неприличия.

Люди любят говорить слова „люблю“, „я с тобой навсегда“, „я не смогу без тебя жить“, „мы умрём в один день“… Я никогда этого не говорил, увы. Но менять что-то в своей жизни не хотел. Я просто любил и просто верил. Сейчас я улыбаюсь своим мыслям: как я был чист и наивен, как я был мил…

Сколько проживу, столько я хочу любить».

Даниелю снилось море. Люди, стоящие в одну шеренгу и ждущие волны. Даниель стоял с ними рядом и тоже ждал. Он даже чувствовал себя вожаком этой стаи. Волна! И все подпрыгивают вверх и снова ждут. Ждать долго, и писатель присаживается на корточки. Люди тоже. Волна! Встали! Снова накрыло. Потом Даниель вспоминает, что забыл свою рукопись на берегу. Он оставляет людей и идёт к берегу, спасти то, что он делал всю жизнь.

Куда ты, Даниель? – кричит толпа.

Я устал. Я хочу на берег.

Он взял в руки свой чуть подмокший талмуд и написал: «Всё, что у человека есть, – это его результат. У меня есть ты, у тебя есть я. Я обращаюсь к тебе, мой дневник. Всё, что там написано, эмоции, люди, жизнь… Всё это я выдумывал, приукрашивал… Просто я, наверное, хотел, чтобы именно так было со мной. Если бы не было тебя, мой дневник, наверное, у меня не было бы меня. Люди растерзали бы мою душу на куски, ожидая очередной „волны“ эмоций. Я всегда был один, но я всегда верил женщинам, как маленькие дети верят взрослым, всему, что они скажут. Меня любили за придурковатость и недоступность. За тоску. За излишнюю откровенность, которой не было. За показную нелюбовь, которая была любовью… За то, что я любил себя и не любил. И каждую ночь, перед тем как заснуть, я обнимаю мысленно своих женщин, я помню теплоту их кожи и ощущение шёлка на моих губах. Я помню их улыбки, смех, слёзы и каждый острый угол их души. Я помню их голоса, могу назвать все оттенки звуков, как слепой. И также я вижу себя – ловеласа, по утрам пьющего шампанское с вишнёвой трубкой в руке и отстукивающего звонкое танго танцующих букв о Любви…»

– Ну и что дальше-то? Где твой Даниель? – с вызовом спрашивает Ломо.

– В своей стихии, Ломо, в своей… Я просто была с ним, я прониклась им, я своровала его душу, всё, как ты учил…

Ок… Пишешь?

Пишу…

Паши, девочка… Паши… Ищи бренд, а не страсти.