Текст книги "Немного волшебства"

Проблему Лориного малокровия Борька воспринимал как главную задачу в жизни. Статьи в журнале «Здоровье» читал. Пошел в библиотеку и все подшивки перерыл. Разобрался в гемоглобине и эритроцитах. Покупал Лоре в аптеке (там не сопрешь) шоколадный гематоген, витамины и препараты железа. Гематоген Лора терпеть не могла, но послушно ела. И пучки петрушки, на базаре стибренные, как козочка, жевала. Это из «Здоровья» – там целая статья была о пользе петрушки при низком гемоглобине. В другой статье писалось о полезных свойствах черной икры. Как это чудо выглядит, Боря не представлял, ни разу не пробовал, да и в магазинах икра не продавалась. Черная икра для Борьки-мальчишки стала символом счастливой богатой жизни.

К семнадцати годам Лора уже не походила на заморыша. Она неожиданно вытянулась, на полголовы Борьку обогнала. Кожа на лице потеряла синюшность, а приобрела матовый бежевый оттенок. Губы стали цвета розового коралла. Борька однажды, как дурак, на уроке химии сидел, уставившись на стену с таблицей цветов, и определял, какого цвета у Лоры губы. Был указан «розовый» и «коралл». У Лоры между ними – розовый коралл. Ключицы, коленки и прочие угловые кости его подружки торчали, как и прежде, но теперь торчали красиво закругленно. Двумя робкими грибочками приподнимали платье маленькие груди. Они в парках видели: опавшая листва бугорком выгнется, раскопаешь – а там грибок.

Даже Борина мать признала: «Девка-то разрослась! Была гадким утенком, а теперь товар».

Боря-подросток знал, кто из гадкого утенка создал лебедя. Олигарх Борис Борисович Горлохватов предпочитал американские фильмы, в которых играли актрисы с популярным в Голливуде типом внешности. Худенькие длинные узкокостные блондинки: Мерил Стрип, Гвинет Пэлтроу, Мэг Райан… В каждой из них был штришок от Лоры. Но все вместе они не годились ей в подметки. Борис Борисович хорошо представлял, какими были эти девчонки в школьные годы. Сопливые хрупкие создания, малокровные и незаметные.

В российском кинематографе такие тоже встречались, но редко. Борис Борисович любил, когда похожие на Лору актрисы были отстраненно-иностранными. Не переваривал говорящих по-русски. Заморские – только бледный образ, наши – болезненное воспоминание.

Первый раз попробовав черной икры, Боря поразился примитивности ее вкуса – ничего особенного, солоноватая рыбная каша. Он не полюбил черную икру, но требовал, чтобы холодильник был ею забит. Чтобы в его доме икры этой было, как грязи.

Борис не променял бы свое детство в вонючем общежитии на богатое поместье или пажеский корпус. Из-за Лоры. А то, что она подарила ему в юности, не имело цены. Ведь нельзя купить солнце, тайфун в океане или веселый летний дождик.

Ее тело для него, как и его собственное для Лоры, никогда не было загадкой. Они не лапали друг друга – просто росли единым организмом. Чем дальше росли – тем больше отличались. В четырнадцать лет она ему радостно сообщила:

– У меня пришли! У всех девчонок давно, а у меня только сейчас. Но пришли!

– Кто? – не понял Боря.

– Да месячные! – Она захихикала. – Мен-стру-а-ци-я! – по слогам проговорила.

Боря мысленно перевел: «вот сча-стье-то, я теперь боль-ша-я!»

– Представляешь? – Лора дергала его за рукав, призывая разделить радость. – Представляешь?

Борька представлял плохо. Слышал, но подробностей не знал. Подробности, сообщенные Лорой, его не порадовали. К их малокровию еще и ежемесячная потеря? Он снова вернулся к подшивкам «Здоровья» в библиотеке.

В журнале писали до обидного скудно о таком важном периоде. Помогла книжка «Девушка превращается в женщину», которую одноклассники-мальчишки зачитали до дыр. Все штудировали раздел про половые контакты. А Борю интересовали последствия менструаций для организма. Перевел дух – бить тревогу нужды не было. Природа веников не вяжет. Он, конечно, и остальные главы прочел. Про половые контакты – в жарком волнении. Согласился с главной идеей (точно голосом врача Игоря Валентиновича на ухо сказанной): к девичьему телу-организму относиться надо бережно.

Борька и оберегал. Появились охотники Лору в углу прижать, на чердак или в подвал затащить. Он дрался, в кровь носы квасил, пока не поняли: Лора – его! Не приближаться на пушечный выстрел!

Природа, с вениками и без веников, брала свое. Лору, вдруг ставшую кокетливо-веселой, ужасно забавляли его борения самого с собой.

– Ты чего отодвинулся? А если ты мне руку вот сюда положишь? Чего будет? Ну, не злись! Где, покажи? Боря! Дай посмотреть, так интересно!

Она была очень стеснительной и зажатой девушкой. Для всех, кроме него. Борю она провоцировала: щекотала, дурачилась, первой стала целоваться – прижимать губы к его губам и растерянно спрашивать:

– А дальше что делать?

Он знал, что делать. Не опытом, а инстинктами, раньше, чем у Лоры проснувшимися и железной клешней стиснутыми в кулак.

– Ты меня не любишь! – обижалась Лора. – Я для тебя как малокровная сестричка!

– «Любишь» нам не подходит, – отвечал Боря, усвоивший из советской книги, что до восемнадцати лет половая жизнь девушкам противопоказана. – Любят все другие. А у нас… у нас только наше. Уй, довела! Отвернись, я холодной водой обольюсь.

Они конечно же в ванной находились. Боря подходил к раковине, расстегивал брюки, подставлял бунтующую плоть под холодную воду.

Ни раньше, ни потом он не слышал, чтобы молодой парень – не опытный мужчина или мудрый старец – мог проявлять такую выдержку и силу воли. Впрочем, у них с Лорой не могло быть так, как у других.

Она нахально заглядывала ему через плечо:

– Как интересно! А тебе не мешает с ним ходить? А что под ним? Кошмар! Столько груза между ног! Бедный! Это ужасно неудобно, наверное!

– Лора! Заткнись! Отлипни!

– Хи-хи! Смотри! Холодная вода не помогает. Ты видишь? Видишь? – изумлялась Лора. – Ой, что с ним делается! Шевелится! Натурально растет! Как живой!

До восемнадцати ее лет не утерпел. Теория и воля рухнули. Не в одночасье, а постепенно. Думал: просто ее грудь посмотреть, потрогать, губами прикоснуться. Просто целовать. Целовать всю. Ей нравилось. Говорила, что всегда хотела ему что-то подарить, что-то очень ценное, сделать счастливым. Теперь чувствует, что дарит. А дарить, оказывается, приятнее, чем получать.

Лора! Скромница и тихоня! В другой жизни обязательно ставшая бы монахиней или строгой затворницей! Она пьянела от своего «дарения», кружила ему голову, превращала – не в животное, а в сверхчеловека.

У других именовалось «секс, занятие любовью». У них… нет такого слова! Две половины одного целого, всю жизнь шли друг к другу. Соединившись окончательно, не с первой попытки, из которых ни одна не была поражением, а только шагом на вершину, они потеряли дыхание и подумали об одном и том же: «Зачем дальше жить? Это – вершина!»

Новый день приносил новое открытие. И мощь прилива не уступала тихой прелести отлива. Они могли долго-долго исследовать и рассматривать знакомое и неизведанное любимое тело. Борису хотелось рассмотреть каждую лунку бледного волоска в ее подмышке. Он задирал Лорину руку, водил по волоскам пальцем. Ему казалось, что видит сказочный мир. Лора ползала по нему, на несколько минут уставшему, перебирала пальчиками по миллиметру его тело. Обнаружив малюхонькую родинку на Бориной щиколотке, радовалась, точно открыла Америку.

Борис после восьмого класса ушел в строительное ПТУ, которое в свое время окончила мать. В школе перекрестились, избавившись от хулигана. Лора хотела закончить десять классов, потом двухгодичное ПТУ и стать воспитателем в детском саду. Она очень любила маленьких.

Полгода у них было два часа каждый день. Два часа для счастья. Борька удирал с практики, Лора – с последних уроков. Два часа до прихода родителей с работы. Боря следил железно: убрать постель и смыться, пока предки не заявились. Он не мог допустить, чтобы их застукали, как тогда в ванной. И опять – волю в кулак! Задушил бы тех, кто мешает им остаться лежать нагишом, исследовать друг друга, но… Четверых родителей-пьяниц не передушишь. Поэтому: встаем – быстро! – одеваемся, посмотрели вокруг, всё нормально. Сматываемся. В Измайлово или в Сокольники?

Крепкая оборона, возведенная Борей вокруг Лоры, дала трещину. И виноват был он сам. Положил все силы на то, чтобы защитить Лору от посторонних людей, а про себя забыл. Вылетела из головы такая простая истина: от их восхитительных слияний могут быть дети. Хоть и не дурак, а забыл!

И даже когда Лора ему испуганно сказала, что, кажется, немного беременная, он не отнесся с нужным вниманием. Бред! Зачем им это? Все его внутренние силы уходили на то, чтобы обуздать собственный темперамент и оберегать Лору от врагов, которыми были все люди без исключения.

– Мне, наверное, к врачу надо сходить? – спрашивала Лора неуверенно. – Ой, Боря! Я боюсь! Я ужасно боюсь! Нас, всех девчонок, водили в начале десятого класса к гинекологу. Там такое кресло! Вот так нужно ноги задирать, а в тебя лезут. Ой, как я боюсь!

– Ну и не ходи, – позволил Боря. – Еще не хватало, чтобы в тебя лазили! Как-нибудь само пройдет.

И они выкинули из головы досадное подозрение. Зажили, как и прежде: тайно и счастливо.

Беременность обнаружила тетя Люба. Мерили платье, купленное на выпускной вечер, Лора стояла у зеркала в лифчике и трусиках, боком к матери. И та увидела выпирающий животик, похожий на половинку длинной самаркандской дыни, спрятанной под кожей.

– Да ты брюхатая! – ахнула тетя Люба. – Отец! Отец! – истошно завопила она. – Скорей сюда!

Дядя Вася на кухне пил вино с родителями Бориса, который мирно ужинал на краешке стола.

Прибежав на зов, получив информацию, врезав по лицу дочери, дядя Вася бросился к Борису.

– Ах ты! Сучок! – схватил его за грудки и подхватил со стула. – Девку забрюхатил, подонок!

Отец Бориса, вначале ринувшийся на подмогу сыну, услышав, в чем дело, присоединился к избиению. Мать Бориса пьяно причитала и призывала «показать мерзавцу, где раки зимуют». Они орали и ругались в три пьяные глотки.

Борис, вначале не понявший, почему они взбесились, растерялся. Отец воспользовался: держал его, вывернув руки за спину, чтобы дяде Васе сподручнее было наносить удары. Мать схватила разделочную доску и норовила огреть сына по голове. Боря решил, что они все вместе сошли с ума, допились до белой горячки. Он не прислушивался к их выкрикам, давно отвык обращать внимание на их алкогольный бред. Он стал вырываться и тут услышал, как в голос плачет Лора:

– Мамочка! Пожалуйста! Не бей меня!

Борис мгновенно озверел. Размахнулся ногой и врезал дяде Васе в пах. Задохнувшись от боли, тот свалился на пол. Борис вывернул шею под каким-то невероятным углом и вцепился зубами в голое отцовское плечо, ниже полоски майки. Отец заорал благим матом и отпустил руки. У матери Борис выхватил доску, швырнул в сторону, со стола полетели бутылки и стаканы.

– Уйди! – прорычал Борис. Она отскочила в угол.

Борис ворвался в комнату соседей. Тетя Люба хлестала раздетую Лору белым выпускным платьем:

– Шлюха! Проститутка! Девка подзаборная!

– Мамочка! Не надо! – рыдала Лора.

Краем глаза Боря отметил странное: Лора закрывает руками, точно оберегая самое ценное, живот. Руками обхватила себя за талию, а лицо подставляет.

Он подскочил к тете Любе и пятерней захватил ее волосы на макушке. Чуть не сорвал скальп, отбрасывая женщину в сторону. Она полетела под стол, сметая всё на своем пути, и затихла там, скуля, как паршивая собака, смелая на беззащитных, а против пинка – трусиха.

– Я с тобой, я с тобой! – быстро говорил Боря, обнимая дрожащую Лору. – Тихо, тихо, тихо! Не плачь! Где твоя одежда?

То, что ее били голую, Борю разозлило до умопомрачения. Ему хотелось втоптать обидчиков в землю – ногами, пока не превратятся в кашу. Он то уговаривал Лору успокоиться, то выл от невозможности немедленно выплеснуть ярость. Быстро натягивал на Лору юбку, суетился, разыскивая кофточку.

– Они знают, – твердила Лора, – мама увидела, что я беременная. Они всё знают! Боря! Почему у тебя рот в крови? Они тебя ранили?

– Нет! Да! – путался он. – Где кофта? Это не моя кровь, отца схватил зубами.

Ему точно вогнали спицу в мозг – и всё стало ясно. Лора беременна. Носит ребенка, чтоб он сдох! Что делать?

Тетя Люба вылезла из-под стола, когда в комнату протиснулись остальные побитые жильцы, присоединилась к ним.

Они стояли как две вражеские группы: четверо пьяных родителей и дети напротив. Боря закрывал спиной Лору. Она была выше ростом, в зеркале трюмо он видел ее испуганные глаза, растрепанные волосы и собственное неузнаваемое лицо – перекошенное от ярости, с кровавыми губами.

– Зверь! – обозвала его мать.

– Волчара! – подтвердил отец, зажимавший ладонью укушенное плечо.

– Ублюдок! – кипятился дядя Вася. – Как он мне врезал!

– И мне! – вставила тетя Люба. – Чуть не убил!

– Заткнитесь! – рявкнул Боря.

Он выставил вперед кулаки. Руки дрожали, и весь он сотрясался от злости.

– Только троньте Лору! Сволочи! Разорву на части! Ясно?

– Кобель бешеный! – истерически воскликнула тетя Люба. – Дочку испортил! Куда нам теперь с ней?

– Мы тебя, поганца, жениться заставим! – угрожал дядя Вася. – Женилка выросла? Девку оприходовал? Неси ответственность!

То, что он женится на Лоре, Борис знал всегда. С раннего детства Лора была для него и подругой, и сестрой, и невестой, и женой – единственной избранницей. Что еще прибавить к этому абсолюту, клокочущий мозг Бори понять не мог.

Его молчание было истолковано как позорное предательство. Родители Лоры наперебой, с пьяным вдохновением стали его обзывать и стыдить. Мать и отец Бориса не могли сообразить, что им выгоднее, женить сына или отказаться от всего, помалкивали.

– Скажи, что мы распишемся, – тихо подсказала Лора.

– Мы распишемся! – повторил он, перекрикивая ругань. – Закройте свои грязные пасти! Молчать, я сказал! Все, концерт окончен! Но напоминаю: если кто-то из вас пальцем до Лоры дотронется, в землю урою!

– Подарил бог зятька! – всхлипнула тетя Люба.

– Ну и невеста у нас не сказать чтоб завидная, – поспешно возразила мать Бориса.

Они ушли на кухню: обсуждать молодых, планировать свадьбу и, конечно, обмывать событие.

Боря с Лорой тоже говорили о женитьбе. Расписывают в ЗАГСе. До этого, кажется, надо подать заявление. А как его писать? Во многих отношениях они были наивными, не ведающими элементарных правил и реалий окружающего мира детьми. Грибы, выросшие на помойке. На помойке иногда вырастают хорошие съедобные грибы.

Лоре оставалось сдать два экзамена за среднюю школу, получить аттестат и сходить на выпускной вечер. Тетя Люба не нашла ничего лучше, как прийти в школу и растрепаться о состоянии дочери. Мать Бори не скупилась на рассказы соседкам и приятельницам: как-де сына, которому только восемнадцать стукнуло, окрутили и завлекли. Боре было плевать на общественное мнение. А Лора, превратившаяся в позорный объект насмешек и косых взглядов, боялась одна, без Бори, выходить на улицу.

Им, прежде никогда не сталкивавшимся с бюрократическими бумажными играми, пришлось пройти по кругам ада: объясняться с заведующей ЗАГСа, сидеть, как перед пыткой, в очереди в женской консультации, чтобы получить справку о беременности, потом в другой очереди в райсовете за разрешением на брак, ведь Лоре только через полгода исполнится восемнадцать, потом снова в ЗАГСе…

Счастливый кокон их мирка, из которого нужно было выползать, совершать идиотские и необходимые действия, разительно отличался от суетной и нервотрепной действительности. В очередной раз Боря убедился, что все кругом – кретины и дебилы, и только они с Лорой – нормальные и правильные.

Родители устроили свадьбу, «чтоб как у людей». Вынесли мебель из большой восемнадцатиметровой комнаты, заставили столами, наварили холодца, нарубили салатов, навертели голубцов, закупили водку и вино – на первые часы, для последующих – самогон.

Гости, такая же местная пьянь, как и родители, кричали «Горько!» и скабрезно шутили о скором потомстве. Лора, в выпускном платье, обернувшемся свадебным, с гипюровой фатой на голове, радостно улыбалась. Поэтому Борис терпел свадебку. Но когда дошло до пьяных песен и плясок, утащил жену в ванную – надежное их убежище.

– Нам никто не нужен! – в тысячный раз повторял он. – Почему какая-то толстая тетка имеет право сказать «Объявляю вас мужем и женой»? Пошли они к такой-то матери! Нам никто не указ! Чего они лезут? Ненавижу! Ты, я – все! Больше никого!

– И ребеночек, – напоминала Лора, – который родится. Ты его будешь любить?

Борис неопределенно мычал. Любить кого-то, кроме Лоры, он решительно не мог.

Свадьба для Бори, ненавидевшего водку, ни капли не берущего в рот, была очередной попойкой выродков. Лора, мечтавшая о красивом празднике, о воздушном подвенечном платье, сказочной фате, цветах, фейерверках и замках, даже это убогое застолье воспринимала как торжество. Пусть рангом ниже, чем в грезах, но единственным и неповторимым в жизни.

Она умела радоваться всякой мелочи, даже чепухе: первому весеннему цветку, счастливому финалу в кино, радуге после дождя, недоступному костюмчику в витрине магазина, победе советских фигуристов на Олимпийских играх.

Боря-подросток других девчонок, над пустяками трепещущих, считал недоумками. Борис Борисович в зрелых годах к наивно-восторженным женщинам относился как к глупым дурам. Умом понимал, что в природе человеческий характер лепится из одинакового материала, восторг душевный – он и в Африке восторг. Но сердце восприняло только Лорино щедрое жизнелюбие. Точно был этот орган у него отсутствующий, вроде ноги или глаза. Он родился одноногим или одноглазым. Она подарила ему свои. Пользоваться не мог, но чувствовал себя правильно укомплектованным.

Борис ушел из ПТУ, устроился на стройку помощником монтажника. Лора шила распашонки для младенца, училась вязать крючком чепчики. Ждала Борю с работы. Встречала – как после долгой разлуки. Своего угла не было. Спали на кухне, каждый вечер стелили на пол матрас. По углам возились мыши, заползали под одеяло невыводимые тараканы. Лора их боялась до судорожного отвращения, Боря давил тараканов пальцами. Заработать лишних тридцать рублей, чтобы снять комнату, – недостижимая мечта. Опять проблемы с малокровием, нехваткой витаминов и чистым воздухом. Родители после свадьбы в долгах, требуют половинить его скудную зарплату, а у Лоры зубы шатаются – чертов ребенок кальций сосет.

Королевны, принцы, бабушка-фея, так, кстати, и не объявившаяся, ушли в прошлое. Теперь Лора ему, засыпающему, шептала про ребеночка: если девочка, то Катя, как любимая кукла, а мальчик пусть тоже Боря, она их будет звать Боря Маленький и Боря Большой. Девочке можно косички плести с бантиками, а мальчику… ой, что же мальчику придумать? И сочиняла про шортики и матроску, как у пятилетнего Славика с третьего этажа.

Борис, любивший слушать ее грезы, никогда не относился к ним как к реальным фактам будущего. Никаких отцовских чувств у него не было в помине. Ребенок-помеха, раздувающий Лорин живот, ворующий у нее кальций и гемоглобин, должен был отпочковаться и куда-то сгинуть. Вроде болезненного зуба, который недавно Боре вырвали. Судьба гнилого зуба никого не интересует.

Наверное, Лора очень боялась родов. Соседки, молодые матери, с которыми она сошлась в последнее время, живописали процесс в самых мрачных красках. Но Лора ни разу не заикнулась о своих страхах. Боря живо реагировал на любую ее физическую боль, гораздо острее, чем на собственную. Поэтому Лора помалкивала.

Преждевременные роды начались в выходные. Боря батрачил на даче у коменданта общежития. Строил дом не за деньги, а за обещание (удача несказанная!) посодействовать в получении комнаты в общежитии.

Родилась девочка. Лора умерла.

Борис приехал поздно вечером, уставший как собака. На кухне сидели опухшие от слез и водки мамаши и серые лицом папаши.

– Сыно-о-о-чек! – заголосила мать. – У тебя девочка! А Лора умерла! Ой, горе-то како-о-о-е!

Выражения «Лора умерла» не существовало, Боря его не услышал. Понял, что жену увезли в больницу.

– Батя! – обратился он к отцу. – Займи до получки десятку. Хочу Лоре джинсы купить.

Джинсы были его главной заботой в последнее время. Потому что Лора как-то сказала, что ей нечего будет носить после родов, хорошо бы джинсы – в них и зимой и летом, в любую погоду. Он копил на джинсы, которые подарит жене, когда спадет ненавистный живот.

– Да ты спятил! – возмутился отец. – Кто в джинсах покойницу хоронит?

Точно магнитофонная пленка вернулась назад, Боря второй раз услышал: «Лора умерла. Какое горе. Покойницу хоронить» – и понял смысл.

Он потерял сознание. Не полностью, а наполовину. Не свалился на пол, а упал спиной на стену и съехал вниз. Не отключился, но предметы, звуки, запахи – всё потеряло резкость, подернулось туманом и расплылось.

Туман не рассеивался и в последующие дни. Боря что-то делал, куда-то ездил, о чем-то договаривался, покупал продукты на идиотские, никому не нужные, такие же пошлые, как свадьба, поминки – всё в мороке, в пелене, в дымке. Будто кто-то завладел его телом и распоряжался, как роботом. Он услышал злую сплетню соседки: «Вот молодежь! У него жена преставилась, а с него как с гуся вода!» – и не моргнул. Руку кипятком обварил, пузырями вздулась – ничего не почувствовал.

В гробу не его Лора, а какая-то восковая фигура с церковной бумажкой на лбу. Тетки воют-рыдают противными высокими голосами, хорошо, что далеко. Точно из-за гор – едва слышно. Толкают его в спину: иди, простись.

– Да пошли вы! – громко выругался Борис.

Народ ахнул возмущенно. Борис оттолкнул мать и тещу, вышел из зала крематория на улицу.

Октябрьский ветер срывал с деревьев оставшиеся редкие листья, поднимал и кружил те, что валялись на земле. Лора бы сказала: «Они танцуют! Ты видишь, что они танцуют? Почему ты не видишь? Как под музыку кружатся – та-та-та-та! Ведь это вальс! Вальс осенних листьев».

Борис развернулся и бросился обратно. Под звуки душераздирающей музыки (далеко-далеко) гроб уплывал вниз, под землю, в печь.

Девочка родилась маловесной и слабенькой. Ее месяц держали в больнице под колпаком. Выходили, откормили до двух килограммов ста пятидесяти граммов – сказали: забирайте. Боре выдали на руки сверток с пышным розовым бантом. Он поднял уголок одеяла, увидел сморщенное красное личико двухкилограммового головастика. Почему-то не хотелось шмякнуть головастика о землю, хотя из-за него погибла Лора. Вообще ничего не хотелось, в том числе – жить. Отдал матери сверток, равнодушно и брезгливо.

Боря пил. Ежедневно и упорно. Заливал в себя вино и водку. Стойкое отвращение, которое с детства испытывал к спиртному, давало о себе знать. Организм не принимал алкоголя, выплескивал его наружу, выворачивал желудок, выкатывал глаза из орбит, спиралью скручивал кишки. Но Боря упорно пил. Другого способа ухода от действительности он не знал. В тумане и мороке, как пришибленный, а выйти из них… Куда? Лоры нет!

Родители, тоже не мыслившие иного утешения в горе, как спиртное, вначале поощряли его возлияния. Потом, увидев нечеловеческое упорство Бори – пить, пить и пить, – стали возникать. Не давали денег, ругались. Он занимал у всех подряд, таскал из дома вещи и продавал за бесценок. Только бы купить водки!

Боря стремительно катился вниз.