Текст книги "Семейные тайны: хранить нельзя открыть"

Похоже, эта история оставила глубокий след в душе бабушки, которая пережила отвержение со стороны семьи и односельчан из-за того, что мы сегодня назвали бы отсутствием контрацепции. Она воспитала дочь и сына, отца Варвары, в строгих моральных принципах, особый акцент делая на греховности добрачных отношений и невозможности иметь детей без регистрации брака. Бабушка и дедушка через несколько лет уехали из деревни в город, где их никто не знал. Тайна была надежно скрыта. Повторение Варварой судьбы бабушки – беременность и рождение внебрачного ребенка – привело к активизации семейных защитных механизмов. Девушка была выброшена из системы и получила клеймо.

Узнав всю правду, Варвара после окончания судебной тяжбы по поводу наследства поговорила с теткой. Она смогла сказать, что ее сын – такой же незаконнорожденный, как и сама тетя. Они по-прежнему не поддерживают отношений, но Варваре стало понятно, почему семья так расщепила мир на «праведников» и «грешников». В основе этого лежала тайна бабушки, о которой не знал никто из детей и ближайшего окружения.

Идеализация и обесценивание. Для маленького ребенка очень важно знать, что его родители – особенные. В восприятии малыша они мудрые, сильные, готовы помочь в любой ситуации и защитить его от всех жизненных невзгод и проблем. В течение жизни мы все сохраняем способность к идеализации – в любви, дружбе, профессиональных отношениях. Однако у некоторых людей потребность в идеализации настолько сильна и выполняет такую важную защитную функцию, что они утрачивают себя, сливаясь с идеализированным объектом. Им кажется, что кто-то лучше знает, что делать, как жить, во что верить. Часто сохранение семейной тайны отдельным человеком связано как раз со страхом столкновения с реальностью, с тем, что идеализируемый далеко не совершенен или обесцененный злодей не так ничтожен, как кажется.

Ангел и демон

Нателла, которой 28 лет и которая не замужем, бесконечно восхищается своей матерью. Отец всю жизнь пьет, мать без его помощи вырастила дочь и сына. Нателла в 18 лет уехала из дома. Она много лет упорно трудится и большую часть заработной платы отправляет домой. Нателла покупает маме одежду и обувь, иногда привозит ее в Минск – «отдохнуть от папы». Девушка постоянно рассказывает о тяжелом детстве, нищете, папиных запоях и мамином героизме.

В ходе терапии выяснилось, что мама иногда, «когда очень устанет», ведет себя неадекватно. Оказалось, Нателла много лет хранит тайну: мама тоже выпивает. Но ей важно «поддерживать фасад семьи», где есть обесцененный папа, неспособный прокормить даже себя, и святая мама, спасавшая детей пеной собственного благополучия. Ради того, чтобы жители ее маленького городка не узнали правду о пьющей маме, Нателла периодически лечит ее в различных реабилитационных центрах. Для девушки огромное значение имеет сохранение хорошего образа семьи в глазах окружающих – ведь у нее лучшая, почти идеальная мама…

Проекция – защитный механизм, благодаря которому чувства, переживания, действия индивида воспринимаются как имеющие отношение к внешнему миру. Она часто приводит к трагедиям во взаимодействии между людьми, потому что человек присваивает другому собственное мнение, убеждения, личностные качества и потребности. Хранитель тайны часто проецирует на кого-то свое нежелание раскрыть правду, страх или стыд огласки. Также зачастую другим приписывается знание секрета: «Они обо всем прекрасно осведомлены, но молчат».

В качестве примера приведу случай работы с молодым человеком, который я достаточно подробно описала после завершения терапии.

Самурай и Эдип. Семейная история

Началась эта история банально. Мне позвонил коллега и после дежурных расспросов о жизни попросил «посмотреть мальчика». Я сразу отказалась, потому что не работаю с детьми. Но коллега меня успокоил: «мальчику» за двадцать, и с ним все вроде бы в порядке, и к психологу он хотел попасть сам, но вот его отец очень озабочен одним деликатным вопросом… Коллега помялся и сказал, что папа очень волнуется, не гомосексуалист ли его сын.

Признаюсь, я не сразу дала ответ – прошло около двух месяцев, в течение которых я была в разъездах и не имела возможности принять нового клиента. Но коллега был настойчив, и я нашла окно в расписании. «Мальчик» позвонил, представился: «Антон», и мы договорились о встрече.

И вот после предварительных переговоров мы наконец встретились. Он позвонил в дверь, я открыла – и обомлела…

На пороге стоял кто-то из другой реальности. На улице было минус двадцать, а молодой человек был одет в черную кожаную куртку с рукавами до локтя, широкие темные штаны и тяжелые черные ботинки. Как лента патронов, его грудь накрест пересекали лямки от двух сумок. «Можно?» – спросил он, открыто улыбнувшись, и я, сдерживая эмоции, пропустила его в помещение. Он снял ботинки, и, когда я увидела его со спины, меня ждал еще один сюрприз – длинные волосы, собранные в прическу наподобие самурайской. Он выпрямился, и я снова окинула его взглядом. Высокий – выше 190 см, красивый, с очевидно крашенными в черный цвет волосами и бритым лбом, в странной одежде, он производил впечатление спокойного и рассудительного человека. И голос – низкий, густой – никак не вязался со словом «мальчик».

Мы прошли в кабинет и расположились в креслах. Я немного выждала. Антон спокойно смотрел на меня. Я еще раз представилась и спросила, был ли он когда-нибудь у психолога или психотерапевта. «Нет», – ответил юноша. Я кратко объяснила Антону, в чем заключается суть предстоящей нам работы, и предложила ему рассказать, что его привело ко мне.

– Я не могу себя найти, – просто ответил молодой человек.

Я попросила рассказать подробнее.

История была тривиальной. Школа, хорошая успеваемость в младших классах, утрата интереса к учебе в старших, поиск себя на протяжении последних пяти лет. Попытки поступить в вуз – дважды провалился, сейчас учится в не самом престижном институте по творческой специальности, но не уверен, что это – его. Он изложил факты и вопросительно посмотрел на меня.

– А почему ты решил сейчас обратиться к психологу? Что-то произошло?

– Все происходит уже несколько лет, – ответил Антон. – Я не понимаю, чего я хочу, туда ли я иду. И еще: у меня нет и не было девушки.

Я удивилась, хотя из разговора с коллегой могла сделать вывод, что в этой области отношений есть некоторые сложности. Красивый, с рельефными мышцами, с мошной энергетикой, несмотря на странный наряд, Антон выглядел очень привлекательно. Он совсем не производил впечатления человека, у которого есть проблемы в личной жизни. И я начала осторожный расспрос.

Антон охотно рассказывал о себе. Ему двадцать, отец и мать в браке, есть младшая сестра, которой пять лет. Учится платно, не работает. Деньги на терапию дает мать. Когда я углубилась в вопросы социального плана, меня приятно поразило то, как он говорил о себе и других людях. В том, как он анализировал действительность, в самой структуре речи, характере описания обычных вещей была глубина и какая-то не соответствующая возрасту мудрость. Он два раза поступал – на журналистику и режиссерский в Москве, но оба раза безуспешно. Нынешняя учеба на первом курсе кажется занудством и пустой тратой времени. Преподаватели не возбуждают интереса, лекции скучные, однокурсники живут своей жизнью…

– А чем живешь ты? – спросила я Антона.

– Я? – он немного подумал и ответил: – Я живу мечтами и надеждами.

Он рассказал, что много читает: «Путь воина» (бусидо – вот откуда необычный внешний вид), Ницше, Бегбедера и Маркса, Фрейда и Юнга, Кьеркегора и Пратчетта… «Он просто чудовищно много читает», – подумала я с некоторой завистью. Он каждый день два часа (!) занимается спортом. Он пишет короткие рассказы. Он играет на клавишных инструментах и сочиняет музыку…

Создавалось впечатление, что я вижу того самого пресловутого «всесторонне развитого гармоничного человека»… И этот человек был одиноким – у него, по его собственным словам, не было пути и девушки.

На второй сеанс он пришел в той же одежде. «Слава богу, на улице всего минус семь», – подумала я. Как и в первый раз, он не снял свою странную куртку – разулся и прошел в кабинет.

Антон был очень контактным, живым, охотно отвечал на все вопросы. Главной темой по-прежнему было отсутствие интереса к учебе. Он рассказал, что в течение недели дважды сходил в университет, где у него неизменно возникает чувство глубокой тоски.

– Почему ты учишься там, где тебе не нравится? – спросила я. И тут появился он.

– Потому что родитель так решил, – ответил Антон. В этот момент его лицо окаменело.

Он помолчал и добавил:

– У нас все решает родитель…

Признаюсь, мне показалось странным, что отца именуют родителем. Я спросила, почему Антон так его называет.

– Это аллюзия на Тараса Бульбу: я тебя породил, я тебя и убью…

И дальше беседа пошла только вокруг темы войны. Антон использовал много агрессивных, боевых метафор. Всю сессию мы проговорили о том, как много его желаний на корню были зарублены его собственным отцом, который, имея военное образование, занялся бизнесом, но жизнь своей семьи выстроил по образу и подобию армейской казармы. Антон, сколько себя помнил, жил по правилам. Он просыпался и ложился спать тогда, когда говорил папа. Он ездил в пионерские лагеря, которые ненавидел, потому что так решал отец. Он учился в математической гимназии, хотя по складу ума был гуманитарием, потому что так хотел родитель.

Обо всем этом он рассказывал спокойно, без эмоций, все с тем же застывшим выражением лица.

– Ты злишься на своего отца? – осторожно спросила я.

– Нет, – ответил Антон. И, помолчав, добавил: – Я его ненавижу.

Я растерялась. Для меня ненависть – это глухое, сильное переживание, социально не одобряемое и поэтому обычно представляемое в уменьшенной модальности типа злости и раздражения. Видимо, заметив то, что я замешкалась, Антон продолжил:

– Он всегда поступал так, как считал нужным. А теперь я не знаю, нужно ли мне то, что я желаю, потому что почти все я делаю под его давлением или при его участии.

– Но почему ты не пробуешь делать то, чего хочется тебе? – я задала очередной вопрос.

– Потому что у меня не хватает ресурсов. Я зависим от его денег, – снова спокойно сказал Антон.

– А ты пытался? – не сдавалась я.

– Да, много раз, – ответил молодой человек.

И после этого он рассказал, как в подростковом возрасте бунтовал против отца. Однако все попытки свободомыслия – не говоря уже о свободе действий – жестоко карались. Так продолжалось до 16-летия Антона. В 13 лет он начал заниматься тайским боксом, а к 16 годам вымахал ростом выше родителя. И после этого – Антон вдруг замешкался и покраснел – отец не поднимал на него руку.

– Что с тобой? – спросила я. – Ты покраснел и как будто бы потух.

– Ничего… Просто неприятно вспоминать, – ответил юноша.

У меня возникло ощущение, что здесь что-то не так… Однако в дальнейшем рассказе Антона открылся ряд таких подробностей, что я решила: видимо, парню стыдно делиться со мной такими вещами.

До 16 лет отец наказывал его физически. При малейшем неподчинении он заводил его в свой кабинет, приказывал спустить штаны и трусы до колен и наносил всегда три удара ремнем с пряжкой. После этого в течение нескольких дней Антон с трудом сидел. Однако, начав заниматься тайским боксом, он смог противостоять наказанию.

– Просто один раз я сказал ему, что не пойду в кабинет. Он тут же впал в ярость и потащил меня, а я автоматически ответил… Завязалась драка. Он, наверное, убил бы меня, но, к счастью, вмешалась мама. Тогда отец сказал: «Воспитывай теперь его сама», и ушел, хлопнув дверью.

– А мама до этого знала, что он тебя бил?

– Нет. Отен всегда говорил: «Будь мужчиной. Виноват – неси наказание с достоинством».

Чем больше я слушала, тем меньше понимала.

– И что, мама ничего не замечала? Не догадывалась?

Антон задумался.

– Думаю, догадывалась… В детстве он несколько раз бил меня при ней. И когда мне было лет семь-восемь, он ударил меня по липу так, что из носа потекла кровь. У родителей произошел серьезный спор. У нас дома никто никогда не кричит – мы же приличная семья. – Антон криво усмехнулся. – Но я слышал, как мама сказала, что забирает меня и уходит к родителям. После этого отен некоторое время держался, а потом стал водить меня в кабинет для «мужских разговоров».

– Но почему ты ничего не рассказывал маме?

– Потому что я ее очень люблю, – спокойно ответил Антон. И его лицо в этот момент изменилось, стало нежнее.

Наша третья встреча состоялась через неделю. Антон начал с того, что у него появились идеи о важном направлении в своей жизни. Он рассказал, что когда-то, не поступив в первый раз, хотел поехать «бременским музыкантом» в Европу. Его друг собрал небольшой коллектив, и на микроавтобусе молодые люди колесили по разным курортным местам Старого Света. Антону требовалась виза, однако отец запретил бабушкам и маме давать ему деньги и сказал: «Ты должен их заработать. Сам».

И родитель устроил Антона к своему другу барменом. Антон проработал месяц и в итоге получил на руки около $50… На чаевые он купил себе гитару, думая, что для поездки будет достаточно его основного заработка. Когда парень обратился к отцу, тот сказал: «А что же ты думал? Это бизнес, мальчик. О зарплате надо договариваться заранее». И опять отказал в поддержке.

Когда Антон говорил об этом, у него на глазах впервые навернулись слезы.

Я спросила: почему эта ситуация задела его больше, чем даже регулярные избиения отцом?

– Потому что там он не мог сдержаться. А здесь мне нужна была его помощь. Он манипулировал мной, и я из-за этого не мог уехать с друзьями. Моя жизнь могла быть другой, но родитель преподал мне урок: ты – никто, ты ничего не можешь, даже договориться… Я подумывал о самоубийстве.

– А родные не замечали этого?

– Родитель – нет. Было ощущение, что я для него не существую. А мама… мама видела и чувствовала. Она меня и вытянула. Каждый вечер укладывала сестру спать и приходила ко мне. Говорила до полуночи, гладила по голове, рассказывала смешные истории. Ей тяжело пришлось: сестре был около трех лет. Я месяца три-четыре приходил в себя…

– А как думаешь, что тебя так сильно подкосило? – поинтересовалась я.

– Похоже, мысль о том, что я не нужен своему отцу. Не оправдал его ожиданий. И он меня не считает человеком – так, мальчишка…

В этот момент я подумала о том, что даже самые жестокие, самые нездоровые, самые эгоистичные родители почему-то вызывают в детях одно-единственное желание: чтобы их любили…

На четвертую встречу Антон опоздал на 10 минут. Запыхавшийся, он вошел и с порога стал рассказывать: он был на собеседовании. Ребята создают бойз-бенд – музыкальную группу из одних парней – и его, кажется, возьмут. Он весь светился, и было очень мило наблюдать за ним – таким радостным двадцатилетним мальчишкой, а не человеком за семьдесят, каким он иногда казался.

А потом я наконец решила задать вопрос, который интересовал меня с самого начала: что Антон хочет сказать своей одеждой? Это было уместно, потому что ранее я поинтересовалась, как его восприняли на собеседовании.

Антон задумался и снова улыбнулся.

– Мне раз сто задавали вопрос о моей одежде, но в такой вариации – никогда.

– Я просто заметила, что ты все время ходишь в этой куртке… жилетке… даже не знаю, как назвать…

– Это типа хаори, верхняя одежда самурая… Конечно, это просто кожа с меховой подкладкой – подруга сшила, она на дизайнера одежды учится.

– И тебе тепло в ней в минус двадцать? – не удержалась я от любопытства.

– Да, там же мех. Норка.

Я удивилась. Зная, что отец контролирует финансы и во многом отказывает сыну из принципа, я не понимала, как он дал деньги на такое дорогостоящее и странно выглядящее удовольствие.

Антон, будто прочитав мои мысли, ответил:

– Мех дала мама. После рождения сестры она поправилась, и родитель купил ей новую норковую шубу. Вот она и подарила мне старый полушубок, узнав, что я мечтаю пошить себе хаори. Мама у меня просто фантастическая, – добавил он, и его глаза засияли.

И тут я осознала главное: мать – образ мира, отец – способ действия… Проблемы выбора, поиска пути – это проблемы, связанные с отцом – человеком, который все и за всех решает, который не дает сыну возможности расти и теперь вынужден наблюдать за ним, не будучи в состоянии что-то изменить. Все, что ему остается, – контролировать финансовые потоки.

А девушки у Антона нет, потому что есть фантастическая мама. Любимая, идеализированная, чувствительная, при этом много лет не замечавшая, что муж издевается над сыном.

– Как ты думаешь, может быть, то, что ты носишь мех, подаренный матерью, так близко к своему телу, имеет для тебя какое-то особое значение?

– Сейчас вы будете мне рассказывать об эдиповом комплексе, – сказал он, улыбаясь.

Я не стала отрицать:

– Да, у меня есть предположение, что сложности с поиском девушки связаны с тем, что ты не хочешь предавать маму. Она столько для тебя сделала, и ты правда ее очень любишь…

Антон пристально, как бы что-то взвешивая, посмотрел мне в глаза.

– Да, я люблю маму. Но это не связано с тем, что у меня нет девушки, – сказал он как-то очень отстраненно и серьезно.

– Тогда в чем причина? Как ты сам себе это объясняешь?

В этот момент прозвенел будильник – наше время закончилось. Антон как будто с радостью воспринял конец сессии, быстро вскочил, обулся и, попрощавшись, вышел.

Следующий сеанс был последним из тех пяти, на которые мы договорились.

Антон пришел вовремя и был каким-то грустным. Я напомнила, что это наша пятая встреча, и предложила в конце решить: продолжать или остановиться.

Антон сказал, что его взяли в группу. Что теперь он меньше спит, потому что ему важно успевать делать все то, что он любит: тренировки по тайскому боксу, книги… Он говорил, говорил, говорил. Слова были как завеса. Я не чувствовала связи с Антоном, но мои попытки остановить его и продолжить тему, затронутую в прошлый раз, натыкались на вежливое: «Да, но сейчас мне хочется поделиться с вами».

Заметив, что до завершения встречи оставалось меньше 10 минут, я сказала:

– Антон, то, что ты рассказываешь, очень интересно, но у меня создается впечатление, что ты от чего-то убегаешь. Темы, которые мы поднимали, – отношения с отцом, матерью, девушками – сегодня не звучат. Я задам один вопрос: о чем ты сегодня больше всего не хочешь говорить?

Антон замолчал. На его лине отразилась борьба. Было видно, что он делает усилие над собой. Мне казалось, что еще мгновение – дверца откроется и он снова впустит меня…

Но нет. Как скрежет подъемного моста, прозвучало вежливое: «Все хорошо», еще несколько ничего не значащих фраз – и сессия закончилась. Будто упреждая вопросы с моей стороны, Антон торопливо произнес:

– Спасибо, Наталья, вы мне очень помогли. Я вам еще позвоню, если позволите.

И он исчез. Зафиксировав большую часть того, что вы уже прочитали, я вдруг задумалась о том, что Антон с таким трудом попал ко мне и так стремительно ушел, что это само по себе кажется симптомом. От кого он хотел уйти? От чего он убежал? Я не знала ответы на эти вопросы, и вряд ли у меня был шанс их узнать…

Наступило лето. И вдруг раздался звонок от Антона. Он просил о встрече.

Он пришел вовремя. Все такой же – только одет в обычную черную майку, джинсы и кроссовки. Бритые волосы на лбу отросли, а сзади были по-прежнему собраны в хвост. Он разулся и сел.

Я молча смотрела на него. А он – на меня.

Прошло несколько секунд, которые показались мне вечностью. Затем Антон произнес:

– Я пришел попрощаться. Я уезжаю учиться в Польшу.

Я не знала, что ответить. И автоматически задала вопрос:

– Что ты хочешь мне сегодня рассказать?

Антон опустил глаза. Мне казалось, что выражение его лица менялось: как будто мужчина превращался в растерянного мальчика, который не знает, что ему делать. Я ждала.

– Я хочу рассказать вам… Спросить у вас… В общем… Я не знаю, как к этому подступиться… Мне нужно рассказать вам все. Помните, вы спрашивали у меня про депрессию? И о том, что меня так подкосило? Это было не из-за денег. Все было намного хуже.

– Ты говорил, что думал о самоубийстве…

– Да… Мне сложно об этом говорить… Помните, я рассказывал, что отец перестал меня бить? Это произошло не потому, что я вырос. Это произошло, когда он попытался меня в очередной раз избить. А я сказал, что знаю его маленькую тайну… Что он… Он постоянно посещает порносайты… Порносайты для геев.

Я опешила. Коллега, который звонил мне, говорил о беспокойстве отца по поводу сексуальной ориентации сына… Неожиданный поворот истории.

– А еще с возрастом я стал понимать, что когда он бьет меня, то чувствует возбуждение. Он начинал тяжело дышать, заставляя меня обнажать… спину…

– Ягодины, – механически поправила я.

– Да, именно! – вдруг отчаянно крикнул он. – Именно! Он несколько минут примерялся, хрипел… В детстве это было страшно. Я ждал этих трех ударов – и всегда думал, что виноват, что плохой, что получаю за дело. Но когда я все понял, стало еще и противно. И когда я сказал «нет» и дал понять, что знаю его тайну, он озверел. Он был готов меня убить. Хорошо, что мама оказалась дома.

– Как ты с этим справлялся?

– Плохо. Я не мог уснуть, мне снились кошмары. А потом… потом стало еще хуже. Мой сосед – мы с ним в одной школе учились, он на год младше – однажды сказал мне, что мой отец… Не могу произнести… Мой сосед – гомосексуалист… И он сказал, что у него это было… Было с моим отцом… Это происходило как раз в то время, когда отец отправил меня работать к другу и не отпускал из дома за границу…

Мое сердце замерло. Вся картина, которую я строила до этого времени, оказалась совсем не такой, как я думала.

Вытирая слезы, Антон повернул ко мне голову и сказал:

– Я не мог выбрать путь. Потому что боялся за маму, за сестру. Потому что мне было стыдно. И я боялся встречаться с девушками. Я думал: вдруг я такой же, как мой отец.

Признаюсь, я была растеряна… Эта информация обрушилась на меня, как лавина. Все мои предположения были «в молоко». Антон был травмирован и был готов довериться мне. У нас оставалась только одна эта встреча. Только здесь и сейчас. И она уже длилась гораздо больше часа.

Были проговорены обиды и боль, обозначены ненависть и сильное желание, чтобы отец замечал его. Были и стыд за такого отца, и сочувствие к нему.

И были девушки, которые интересовали Антона, нравились ему, возбуждали его воображение. Из нашего разговора стало понятно, что у Антона все в порядке – и с ядерной половой, и с полоролевой идентичностью, и с выбором сексуального объекта… Наконец, были произнесены слова: «Я не такой, как мой отец. Я – гетеросексуал…»

И все же оставались боль и обида. И недоумение: как же поступить? Рассказать матери правду об отце – «убить» его в ее глазах. Не говорить – обрекать себя на то, что переживается им в одиночестве уже несколько лет… Непростой выбор, сдобренный ненавистью, печалью, переживанием вины.

Я спросила: какие истории приходят ему в голову, когда он пытается найти выход? Антон, невесело улыбнувшись, неожиданно ответил:

– Миф об Эдипе. Когда я искал себе психолога, читал Фрейда и его идеи об эдипальной стадии развития. Все размышлял: может, это у меня от конкуренции за мать?

– А что в этом мифе напоминает тебе твою ситуацию? Антон задумался.

– Отца Эдипа все считали царем, а он на самом деле был плохо воспитанным и наглым стариком, которого нужно было проучить.

– И?

– И Эдип его проучил.

– А ты помнишь, что было дальше?

– Да, невеселая история. Эдип заботился о своей матери, женился на ней.

– А дальше?

– Узнав правду, мать покончила жизнь самоубийством, а Эдип себя ослепил.

– Какие переживания у тебя в связи с этим возникают?

– Гнев… Отвращение…

– И как бы тебе хотелось «проучить» отца?

– Не знаю. Правда, не знаю, что делать.

Я тоже не знала. Некоторая часть рассказа Антона явно была правдивой. Что-то, возможно, он воспринимал в искаженном свете. Да, его отец – бисексуал. И ему это известно. Похоже, его отец – психопат… Но сложно судить: возбуждался ли тот, когда бил Антона, или злился. Трудно понять, как мать могла этого не замечать. Идеализация матери и обесценивание отца, представление его исчадием ада не принесут мира и покоя в душу Антона.

Я была растеряна и опять спросила:

– Ты готов стать Эдипом? Ты готов разрушить свою жизнь, жизнь матери и отца?

– Я не знаю. Я – не Эдип.

– А кто ты?

– Я? Я… – Антон задумался и после продолжительной паузы сказал: – Я – самурай!

Это был самый странный ответ и самая необычная идентичность, которую я встречала.

– А как бы поступил самурай, которого жестоко воспитывал отец, узнай он все то, что узнал ты?

Похоже, мой вопрос застал Антона врасплох… После паузы он глухо ответил:

– Самурай уважает отца, что бы тот ни делал. И самурай следовал бы кодексу чести.

И вдруг, сжав руками голову, он застонал:

– А я так больше не могу…

Я понимала, что Антон травмирован, что он весь состоит из кусков, что его нужно шить и шить, и непонятно, с чего начать, но у меня нет ни времени, ни волшебной иголки. Папа – гей? Педофил? Психопат? Социопат? Мама – жертва? Соучастница? От того, что я ему сейчас буду описывать картину его жизни, анализировать отношения с матерью и отцом, толку мало. Это долгая, кропотливая работа. Я понимала, что время неумолимо истекает…

– Антон, – обратилась я к нему. – Ты готов поучаствовать в одном действии?

– Да…

– Тогда закрой глаза. Я предложу тебе стать режиссером и оператором кинофильма. Этот фильм о тебе. Мы попробуем посмотреть его на ускоренной перемотке, а потом решим, что делать. Я попрошу тебя представить твоих родителей молодыми. Вообрази, как они встретились, познакомились… И полюбили друг друга… И в результате этой любви на свет появился ты. Родители смотрят на тебя, маленького ребенка, с гордостью и любовью… А теперь они стоят напротив тебя. В твоем фильме каждая минута – несколько лет. Ты подрос. Тебе уже три года. Родители по-прежнему смотрят на тебя. Тебе шесть… Они замечают, как ты быстро растешь, и продолжают с любовью наблюдать за тобой. Тебе девять, двенадцать, пятнадцать, восемнадцать… И вот ты стоишь перед ними такой, как ты сейчас. А они по-прежнему смотрят на тебя любящими глазами… Сделай шаг к отцу, посмотри на него и скажи, как ты обижен и злишься.

В этот момент лицо Антона исказилось, словно от сильной боли. Желваки заходили, он стал дышать чаше. Я подождала некоторое время и мягко произнесла:

– А теперь скажи ему: «Все равно ты остаешься моим отцом». И поблагодари его за это.

Было видно, как нелегко приходится Антону. Сделав паузу, я продолжила:

– А теперь подойди к маме… Скажи ей все, что считаешь нужным. А сейчас произнеси: «Ты все равно остаешься моей матерью». И поблагодари ее за это.

Когда лицо Антона стало спокойным, я попросила:

– Отойди от них на шаг… Еще на шаг… И еще на шаг… Смотри на своих родителей – они дали тебе жизнь. Они тебя вырастили. Они совершили много разного – и плохого, и хорошего… Но они сделали выбор быть вместе. А ты – всего лишь их сын. Скажи им одну фразу: «Я уже взрослый» – и посмотри на них… Скажи им: «Спасибо за все» – и посмотри на них. Скажи им: «Будьте ко мне доброжелательны, когда я уйду от вас. Смотрите на меня с любовью. Я – ваш сын». А теперь повернись. У тебя впереди – твоя жизнь… Твой путь… Твоя девушка… И ты можешь следовать по этому пути, а можешь все время оглядываться, но тогда ты пропустишь что-то важное. Прислушайся к себе. Готов ли ты идти по своему пути? И когда у тебя будет ответ, открой глаза.

– Как ты? – спросила я.

Антон улыбнулся.

– Удивительно спокойно, – ответил он. – Пока я представлял себя маленьким, я вдруг вспомнил, что папа меня везде водил…

Я заметила, что он впервые назвал отца папой, а не родителем.

– Он возил меня на санках в садик. И покупал конфеты, за которые его ругала мама. И каждое лето мы ездили на море. Он учил меня плавать… Я как будто все это забыл, а теперь вспомнил.

– Да, это правда. В твоих отношениях с отцом было разное – и хорошо, если ты об этом будешь помнить.

– Я хочу поделиться: я никогда не видел своих родителей вместе. Точнее, видел, но я впервые подумал о том, что они… Ну, что они – муж и жена… В последнее время я вообще забыл об этом.

– Думаю, в последнее время ты узнал слишком много того, чего не должен был знать. Хорошо, когда двери родительской спальни надежно закрыты и охраняют свои тайны.

– Но я-то знаю, – сказал Антон, и его лицо опять стало жестким.

– Да, – согласилась я. – Знаешь. Но можешь махать этим знанием, как флагом. Можешь положить его в дальний сундук памяти. А можешь помнить и хорошее, и разное…

Через месяц Антон прислал письмо. Оно было длинным – о том, как мучительны были его размышления, тревоги и страхи и как вдруг произошло чудо и ему стало легко.

В конце он писал, что примирился с тем, что было. И что редко думает об отце. Что скоро у него сессия и первые каникулы. Что он был дома всего один раз – и все прошло как-то очень спокойно.

И самое главное, чем он хотел поделиться, – у него есть девушка. Она с Украины, как и он, учится в Польше. И у него с ней все хорошо.

Я поставила точку в этой истории. Антон мне не звонит. В моей памяти он остался мужественным самураем, внутри которого прятался маленький ребенок. Я желаю ему счастья и принятия всего, что еще приготовила для него жизнь.

Наши родители – это наши родители. Иногда принять их очень сложно. Но без этого у нас нет шанса освободиться, чтобы идти дальше, по своему пути. Мы должны знать, что где-то далеко остались они – несовершенные, но все же наши единственные родители. Других нет и не будет…

Эта история была для меня ярким примером того, как дети хранят родительские тайны даже ценой собственного благополучия и насколько психолог может ошибаться, делая преждевременные выводы. А начало истории, когда отец пытался отправить Антона к психологу, явилось образцом проецирования своей проблемы (непринимаемая гомосексуальность) на сына.

Интроекция – это способ, которым мы постигаем мир, воспринимая значимых людей, их способы поведения, убеждения, идеи; помещение вовнутрь того, что было внешним. Будучи, как и другие защиты, неосознаваемым процессом, интроекция ведет к тому, что «проглоченное» внешнее воспринимается как внутреннее.

История о женщине, никогда не пившей молока

На протяжении многих лет в детстве Нину отправляли в деревню к бабушке. Младший брат матери, начиная примерно с того момента, как Нине исполнилось восемь лет, играл с девочкой в игру «Подои коровку». Он осуществлял с ней развратные действия и строго предупредил племянницу, что она никому ничего не должна говорить. Если же она сама будет просить «подоить коровку», он будет давать ей деньги. В подростковом возрасте плоды школьного сексуального просвещения сделали свое дело, и Нина поняла, что происходит что-то нехорошее. Она отказалась «доить коровку». Тогда дядя пообещал рассказать всем, что она сама этого хотела и делала это с удовольствием. Нина попыталась поговорить с матерью, но та лишь накричала на дочь, чтобы она не выдумывала – дядя ее очень любит, научил ее читать, возился с ней все детство, и этого просто не может быть. Ранняя сексуализация и страх перед раскрытием тайны привели к тому, что у Нины началась нервная анорексия.