Текст книги "Обыкновенные чудеса. О людях, с которыми уютно, шепоте сердца и о том, как грейпфрут может изменить жизнь"

– Решение должны принять вы. Совместно принять. И обязательно сегодня. И пока вы его не примите, я с этого кресла не встану! А если без решения уедет кто, тут и помру!

И в подтверждение своих слов она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

За столом повисла тишина. Геля хлопала глазами. Такого от, в общем-то, мягкой матери она не ожидала.

Из-за стола, сдерживая слезы, встала Лена и вышла во двор.

– Чего это она? – спросил Саша Любу, которая была близка с сестрой.

– Да у нее проблемы со здоровьем, деньги нужны на операцию, и вообще. А тут… Нервы, видать.

– Так, а чего молчала? Неужели денег не найдем, скинемся, в конце концов! Сколько надо-то?

Люба пошла за сестрой.

– Ох уж эти деньги! – вздохнула Ксения. – У нас крыша сейчас в сезон ка-ак потекла! Со всех щелей. Кровельщиков вызвали, а они ка-ак заломили!

– Так давай я приеду, помогу. Я ж уже три крыши перекрыл, почти мастер. И шифер, и рубероид подешевле найду. Мы с твоим Юркой перекроем все сами. Погоду только подгадать надо, – предложил вдруг Алексей.

– Что, правда умеешь, поможешь?

– Ну конечно! Отчего бы сестре не помочь.

Ксения с Алексеем начали договариваться о ремонте. Решили позже сходить к дому, все посмотреть.

Вернулись Люба и Лена.

– Лен, че молчала-то, что деньги нужны на операцию? Говори, сколько?

– Да дело не только в деньгах. Мне Егора вон оставить не с кем. Я выпаду в больницу месяца на два, а он как?

– Так давай к нам его, – предложила Геля.

– Как? А школа? Он же в девятом, на два месяца никак нельзя учебу оставить. У вас школы нет, а в нашу возить некому.

– Это да. И приехать к тебе я не смогу. Мать ведь не оставишь…

– И мне забрать мальчишку невозможно, у нас шагу некуда ступить, кругом внуки, – поохала Люба.

– Лен, – заговорил Алексей, – а давай к нам. Мы живем возле школы, а Катя там завуч, оформит вмиг. И Максим в десятом, сын наш – ну, Катин сын, в смысле – он за Егоркой присмотрит.

Лена подняла на брата заплаканные глаза. Это был выход. Ее лицо просветлело. Саша уже выспрашивал ее о деньгах на операцию, Ксения – аптекарь-пенсионер – предлагала помочь с лекарствами по сниженной цене, а Алексей звонил жене с вопросами об устройстве племянника в школу. Вскоре он передал трубку Лене, чтобы та сама пообщалась с Катей. Лена с Гелей ушли записывать необходимый перечень документов для перевода сына.

Вот уже кто-то кого-то договаривается подвезти, кому-то обещают тыкву, а кому-то собираются помочь с путевкой для внучки в летний лагерь. Суета продолжалась, хлопали двери, люди приходили и уходили. Егор, сын Лены, показывал всем в окно снеговика. Потом они решили, что все вместе прямо здесь и встретят Новый год – до него оставалось совсем немного дней…

На некоторое время все забыли о матери. Казалось, что та задремала. Но Вера не спала, она боялась спать. Там, во сне, ее ждали жуткие картины, там дети ее были врагами, а здесь, наяву, на материнское сердце лилась благодать. Лишь бы это примирение не было временным, лишь бы не спугнуть эту явь, не провалиться опять в дремотную неприязнь.

Через некоторое время все вновь собрались за столом.

– Эй, родня, нам решение принять надо. Мать совсем замучили, – бодро скомандовал Александр.

– Я, наверное, рада была бы, если бы дом остался у Гели. А мы можем ее навещать. Иначе как? – предложила Лена, успокоившись после того, как ей помогли решить ее собственные проблемы.

– Да вы не волнуйтесь за меня, – сказала Ангелина. – Я ведь давно за вас всех молюсь и уже решила, что если придется – пойду в монастырь послушницей. Меня там примут, конечно. Уже давно своя. И ты, Лена, спокойно иди на операцию. Не сомневайся.

– Спасибо, Гель. Ты всегда была нашим спасением.

– Ну, видать, я одна осталась, – хлопнула по столу Люба. – Видать, никогда мне не жить в просторе, так и будем с Михой ютиться с внучатами! Да, Мих? Хоть и устали до чертиков!

– Люб, а вы сюда переезжайте. К нам в дом. А квартиру – Свете. Ну ладно, жили вместе, потому что вы еще работали в городе, но теперь-то все на пенсии. Если захотите, и пристройку личную вам можно сделать, земли-то много. Смотри, как Волковы пристроили. И не дорого это, коммуникации все есть, газ мы провели. – Геля уже не в первый раз предлагала это сестре.

– Давно пора из этого города линять, и я говорю, – поддержал идею Михаил.

– А пойдемте-ка к Волковым, посмотрите, как они сделали. Спросим у них по стоимости.

Муж Любы явно заинтересовался предложением, и они втроем отправились к соседям смотреть пристройку.

Саша с Леной и Алексеем вышли во двор.

– Слушайте, а ведь мать-то у нас – боец. Кажется, она нас помирила, – выдыхая дым сигареты, сказал Саша.

Алексей вернулся в дом. Ксения на кухне мыла посуду, Егор помогал.

Алексей зашел в зал, подошел к матери, присел перед ней на корточки, обнял за ноги и положил ей голову на колени. Она не спала, пальцы потрепали его шевелюру.

– Спасибо, мам!

Она погладила его по голове, как маленького.

Когда троица вернулась от соседей, все зашли в зал.

– Мам, давай в постель. Ты так долго не привыкла сидеть. Вставай.

Вера посмотрела на своих детей.

– А решение-то вы приняли про дом? Жду вот. Без решения не пойду.

– Приняли, – сказал Саша, – Геле дом остается. И тебе, живи долго.

– Пусть все скажут! – Вера отняла свою руку у пытающейся поднять ее Ксении.

– Геле, мам.

– Я за Ангелину!

– И я!

– Гелин дом, бесспорно.

– Ну, раз это ваше решение, пусть так и будет. Соглашусь, – устало сказала мать и позволила, наконец, перевести себя в спальню.

Геля помогла ей разоблачиться.

– Мам, а если бы кто-то психанул и уехал, ты и правда собиралась упорно сидеть в кресле, смерти ждать? – спросила Геля, складывая материнскую рубаху.

– Да нет, разве кто-то уехал бы. Я знала – будет мир. Сердце подсказало.

Геля сегодня тоже очень устала, но завтра она поговорит с матерью – дом должен быть общим, всем поровну.

Мать не засыпала. Еще долго ей мешал уснуть самый приятный в мире звук: мирный гомон дружных детей, их смех, топот и бренчание посуды.

– Хорошие у нас с тобой дети, Коля. Слава тебе, Господи! – перекрестилась мать.

За окном тихо падал снег, хотелось стать молодой, натянуть валенки и побежать по этому хрустящему насту, наполняясь свежестью и новым счастьем. Душа была легка.

И сегодня, и в следующие ночи Вере уже не снились эти самые страшные для матери сны. Но ночей оставалось не так уж и много. Однажды утром она, собрав последние силы, подошла к окну, открыла форточку, села на стоящий под ней стул и, вдыхая свежесть зимнего декабрьского утра, умерла. Тихо и мирно, с улыбкой на лице.

Ушла Вера без завещания. Геля была против того, чтобы дом оставался ей, и Вера не стала спорить. Материнское сердце уже подсказывало, как все случится. И предчувствия оправдались. Все дети от своей доли наследства отказались в пользу старшей сестры. Люба с Михаилом планировали начать возведение пристройки весной. И уже их внуки и внуки братьев и сестер наполняли дом жизнью.

Последнее свое дело мать завершила.

Через тепло ее дыхания

Денис стоял на остановке, ожидая хоть какой-нибудь транспорт, двигающийся в направлении его дома. Наконец-то их отпустили. До Нового года оставалось три дня.

Но сейчас не сам Новый год, и маячащая на горизонте сессия занимала все мысли. А еще сильнее тревожил диплом… В рюкзаке Дениса было больше конспектов, чем вещей.

Автобус задерживался. До села Дениса – три часа езды. Он бы сел уже в любой автобус, даже с пересадкой, только бы двигаться в направлении маминого тепла, а не стоять тут на пронизываемой ветром остановке.

– Я до Верюгино. Надо кому?

Остановилась попутка. Денис заглянул.

– Мне до Малашевки, подбросите? А сколько?

– Залезай, договоримся.

Денис бросил рюкзак на заднее сиденье, увидел там же что-то меховое, аккуратно завернутое в целлофан, но решил не думать, что это. Просто с радостью сел рядом с водителем в теплый уютный салон дорогого авто. Очень замерз.

– Я не ради денег, а так. Не люблю один ездить, дорога неблизкая, – сказал, прибавляя тепло печи, водитель – респектабельный мужчина лет пятидесяти. – Оплатишь беседой.

Он посмотрел на Дениса и улыбнулся.

– Куда едешь?

– Домой, к родителям на праздники. Я из Малашевки. А учусь в городе. Вот к ним на каникулы, потом сессия.

– Готовиться будешь после праздников?

– Ага, надо…

А дальше пошел рассказ о зловредности преподов, о том, как напрягают они несчастных студентов, как трудно стало сейчас на сессиях таким вот простым безденежным пацанам.

На выезде из города их остановили на посту сотрудники ГИБДД. Гаишник взял документы водителя и неожиданно вскинул руку в армейском приветствии, а потом стоял по стойке смирно, пока машина не отъехала.

– Вы военный, что ли? – оглядываясь на странного гаишника, спросил Денис.

– Ну да, в некотором роде, – как-то неопределенно ответил хозяин автомобиля.

– А вы к кому едете? – спросил Денис.

О себе парень уже много наболтал, а вот о водителе до сих пор ничего не знал.

– Я? – вопросом на вопрос ответил мужчина. И замолчал.

Денису показалось, что он задумался, или, может, просто сосредоточился на дороге. Ветер к вечеру усилился, трассу заметало, пригоршни колючего снега били по стеклу.

Но вскоре водитель заговорил.

– А я, наверное, к себе еду, в детство. Я вырос в Верюгине, но давно уже из моих там никого нет. Родителей я в город перевез, да и умерли они, я ведь поздний ребенок.

– Так к кому же едете? К родне?

– И родни там нет. А еду я к учительнице своей первой. Только она об этом не знает.

– Это ей? – Денис показал на большой сверток сзади.

Водитель кивнул.

Денис замолчал. Он почувствовал, что после этого вопроса мужчина погрузился в свои мысли, на его лбу даже появилась складка.

Запорошенный снегом лес мелькал за окном, и выглядело это так, как будто кто-то показывал сказочный фильм. Казалось, машина выехала из реальности и оказалась в необычайно философском месте, где нет ни времени, ни пространства. Наконец водитель заговорил, изливая то, что копилось в его душе долго и требовало слушателя; то, что озвучить было нужно хотя бы для того, чтобы ответить на свои же вопросы.

В голове Дениса рассказ этот слился со сказочным заоконьем.

В Верюгине школы никогда не открывали, и до сих пор ее нет. Детей обучали в соседнем селе – в Артемьево. Идти надо было километров семь, школьных автобусов тогда не было.

Зимой прямо в одном из кабинетов школы для таких, как Сергей (оказалось, это имя водителя), оборудовали спальные места. Получалось что-то вроде интерната. Домой дети возвращались только на выходные.

До школы их водила Лидия Ивановна – молодая учительница. Собирала в Верюгине, потому что сама жила в этом селе, и вела. А было детей всего трое, да и то поначалу – потом осталось только двое.

– Она и сейчас стоит перед моими глазами как живая. Девчонка совсем. Наверное, мы ее любили за человечность, за добрые помыслы, но сказать об этом не умели. Воспитаны были в какой-то ненужной мальчишеской суровости. Она нам обещала, что жизнь будет у нас другая, давала надежду и учила мечтать. Говорила, что скоро на месте нашей деревянной школы-барака построят новую, светлую, с большими окнами. Мы верили, а как не верить? Но почему-то смеялись.

В пятницу ближе к вечеру Лидия Ивановна вела детей домой. Однажды, провожая их, уборщица школы баба Варя отдала юной учительнице свою теплую пуховую шаль. Завязала, как ребенку: крест-накрест и за спину.

– Дивуюсь я на тебя, девка. Кости курячьи, а одежа – тоньше кожи. Эдак-то и настудить себя не долго. А ну-тка, надень!

Пальто у Лидии Ивановны, и правда, было хиленькое. Серое, тоненькое, с обветшалым искусственным воротником, который она всегда поднимала на ветру. Такой учительница и осталась у Сергея в памяти – обвязанная пуховой шалью, в сером пальто, с тоненькими ножками и в больших валенках.

А еще Сергей помнил, как однажды в пути из школы, когда он и Лидия Ивановна были только вдвоем, они попали в ужасную метель. Ветер бесновался, захлебывался в лесных дебрях, а потом внезапно накидывался на путников и швырял в их лица пригоршни колючего снега.

Лидия Ивановна поставила свой тяжелый портфель с тетрадками прямо в сугроб. Сняла с себя пуховую шаль и закутала ею Сергея, как малыша: крест – накрест и за спину. После стащила свои большие варежки и натянула их на ручонки Сережи (в этот день он где-то потерял свои).

Прикрываясь портфелем от хлещущего по лицу ветра, она тянула мальчика за собой.

– А я вот думаю: как же продувал ее тогда насквозь этот ветер, ее хилое пальтишко, ее тонкий платок, сморщенные на коленях рейтузы! И зачем ей надо было вот так, во вред своему здоровью, заботиться о совершенно чужом ребенке?

Даже хорошим школьником я не был, учился так себе, хулиганил. В общем, обычный пацан. Да и дом свой Лидия Ивановна пропускала, когда меня провожала и, только отведя меня, возвращалась через все село.

В тот день, когда была страшная метель, Лидия Ивановна меня проводила до самой калитки. И прежде чем отпустить, сняла с моих рук свои варежки, забрала шаль, подышала на мои красные от мороза пальцы и еще дала какие-то советы на выходные. Хотя ее саму дрожь била.

А я – ни «спасибо», ни «до свидания». Это все я уже после нее научился говорить. Просто убежал домой, как будто так и надо, так и положено. Даже родители мои в благодарностях не рассыпались, не было тогда такого принято.

А теперь вот мечтать стал – рвануть бы сейчас в то время, согреть ее – девчонку совсем!

Сергей помолчал. Денис уже, было, думал, что рассказ окончен, но, оказалось, это еще не все.

– Потом мы уже постарше стали, ходили сами. Но тут как-то повезло на санях доехать. Опять вместе с Лидией Ивановной. А снега тогда насыпало немерено. И вроде дорогу до этого расчищали, а все равно лошадь встала. Провалилась ногами в сугроб – и ни туда, ни сюда, бьется, бедная. Возница ее распряг, но все никак.

Помощь нужна, лопаты. Вот и отправились мы с Митькой в деревню пешком, а Лидия с мужиком ждать помощи остались, лошадь ведь не бросишь.

Недалеко отошли, вдруг слышим – гнусавый такой утробный вой. Волки. Знали мы, что бродила тут стая не то диких собак, не то волков. Уже и скот они не раз таскали. А подвывания становились все громче, как будто окружали со всех сторон, сливались в единый звук, то приближаясь, то отдаляясь.

Мы растерялись. Что делать? Решили, что Митька в деревню побежит, а я – назад, на выручку, если что.

…Картину, которую увидел Сергей, он не забудет никогда. Мужик стоял на распряженных санях и умолял Лидию тоже лезть к нему. Бог с ней, с лошадью. Но учительница с длинной оглоблей в руках стояла перед бедным животным, ушедшим по грудь в снег. Лидия Ивановна стояла к лошади спиной, а лицом – в поле. Там черными пятнами лежали хищники. Они перебежками подбирались все ближе и ближе к саням. Выжидали.

Серега струхнул не на шутку. Но отвязал вторую оглоблю и встал невдалеке. Хрупкая, невысокая Лидия, утонув почти по пояс в снеге, выглядела совсем не угрожающе. Но она свистела и кричала, ругалась и стращала волков. Те не пугались, но и не нападали.

Сколько бы еще это продлилось и чем бы закончилось – неизвестно. Одно ясно, если б не окрики и оглобля Лидии, волки, скорее всего, уже давно подобрались бы к лошадке. Но со стороны деревни показался «уазик», и от звука машины звери заволновались и ретировались.

– Ну, Лидуха, ну ты даешь, дуреха! – потом страшился мужичок-возница – Ну, порвали б лошадь, я б отбрехался, а если б тебя? Глупая!

– Так ведь жалко лошадку-то, – спокойно отвечала Лидия Ивановна…

Давно это все было. Сейчас на месте старой школы – новая, светлая, с большими окнами. И вот в декабре Сергея пригласили туда.

– Я, вообще-то – знаменитость, герой России. На школе доску в честь меня повесили, отряд юнармейский назвали.

– Ух ты, ничего себе!

– Ну вот, приехал я туда, а там учительницей моя бывшая одноклассница работает. Спрашиваю: а где Лидия Ивановна? Она и говорит, что Лидия на пенсию ушла уже. Она ведь ненамного старше нас, лет на пятнадцать всего. Детей у нее не было, не родились. Муж умер. Одноклассница говорит, что теперь, видно, скучает Лидия Ивановна по школе. Начала сдавать в последнее время.

Одноклассница показала Сергею фото на телефоне – недавно они ходили поздравлять бывшую коллегу с Днем рождения. Лидия Ивановна стоит во дворе – и, как показалось Сергею, одета все в то же серенькое пальто. Этого, конечно, не могло быть…

Уехал он тогда с грустными мыслями. И все думал, думал…

– В честь кого и надо открывать памятные доски в школе, так это в честь таких вот учителей, как моя Лидия Ивановна, – сказал мужчина, глядя на дорогу. И потом рассказал еще кое-что.

Недавно Сергей поехал покупать жене шубу. И вдруг понял – если он сейчас этого не сделает, то потом никогда себе не простит.

– Слушай, Вероника. Ты помнишь, я рассказывал тебе о Лидии Ивановне? Так вот… А что, если…

И было у Сергея что-то такое в глазах, что жена, посмотрев на него, все поняла. Надо, иначе будет жалеть всю жизнь.

– А с размером как? – подсказала она.

Сергей позвонил однокласснице, попросил прикинуть размер, и выходили они из магазина уже с двумя шубами. Жена видела, как загорелись глаза Сергея, как важен для него был этот шаг в прошлое…

…Денис очнулся только тогда, когда Сергей начал тормозить у остановки в Малашевке.

– А тебя где высадить, брат?

– Вон там, если можно, через пару проездов.

Выходя, Денис спросил об оплате, Сергей махнул рукой.

– Спасибо вам! И не только за дорогу, за рассказ ваш спасибо. Я теперь о вас только и буду думать и о вашей Лидии Ивановне. Я ведь на журналиста учусь. Вы прямо идею для дипломного рассказа мне подарили.

Они тепло попрощались.

Сергею осталось полчаса езды.

Лидия Ивановна не услышала от него слов благодарности в детстве, не слышала их и потом, жизнь закрутила и разнесла их по разным концам земли. Да и сейчас Сергей не превратился в мастера красиво говорить, но Лидия должна была почувствовать его благодарность и любовь, хотя бы так, без торжественных речей, просто через тепло натурального меха.

Как и он почувствовал тогда любовь через пуховую шаль, через тепло ее дыхания на своих раскрасневшихся руках.

Сергей прибавил газу. Хотелось приехать быстрее.

Простить сына

Напряжение в зале суда нарастало. Долго не появлялась судья. Вот уже третий раз велось слушание по делу кражи из маленького придорожного магазина.

Надежда вынесла эти три трудных дня и сейчас стойко ждала приговора сыну. Судили троих. Все матери были тут. Они не подружились. Вернее, матери других двоих сблизились, а Надежда с ними – нет. Мешала разница во взглядах на ход дела.

Те две изо всех своих материнских сил защищали сыновей, их глаза не видели, а уши – не слышали свидетельства и доказательства вины парней. Матери спорили и плакали, ругались и упорно отстаивали интересы своих детей. И если все это нельзя было делать в зале, то в перерывах в коридоре их злость и обида превращались в настоящую эмоциональную бурю.

Надежда молчала. Один лишь раз она посмотрела в глаза сыну. Взгляды встретились, он не выдержал, глаза опустил.

Она внимательно слушала свидетельства, наблюдала за пострадавшими. Как будто бы сама проводила следствие и выносила свой внутренний приговор.

Что с ней не так? Почему не кричат в ней материнские силы, защищая сына? Почему она винит и себя? Не воспитали… Просмотрели…

Трое пьяных парней вломились в закрывающийся уже магазин, где находились двое: пожилая уборщица и совсем молоденькая девочка-продавщица.

А дальше… Один избил уборщицу, пытающуюся выгнать пьяных грабителей, бил ногами, нанес серьезные увечья, второй – толкнул девушку-продавщицу так, что та ударилась головой об пол и заработала себе сотрясение.

Этот второй и был сын Надежды – Константин. Парни набрали в магазине водки и закуски и, пригрозив женщинам, что прирежут их, если те пожалуются в полицию, удалились.

Надежда в суде была с дочерью Олесей – старшей сестрой Кости. Отец, муж Надежды, слава Богу, до этого позора не дожил.

Константин вину признал, но утверждал, что ничего из произошедшего не помнит, так как был очень пьян. Такая тактика защиты давно известна и прокурорам, и судьям. Ему не верили. Не хотела верить и мать.

Только Олеся, сестра, сомневалась. Не мог Костя на трезвую голову девушку ударить, он не так воспитан! Разве что был тогда пьян до невменяемого состояния и, правда, себя не помнил.

Надежде было все равно – он виноват, и точка.

В зале суда уже началась суета. Кто-то сказал, что, возможно, оглашение перенесут на завтра. Все стали возмущаться. Но уже через несколько минут в зал быстрым шагом вошла судья.

Пять, три и год заключения присудили каждому из троицы. Константину – три года лишения свободы. Ну, и выплату ущерба, конечно.

– За что так много! – кричали матери других осужденных.

«Мало», – подумала Надежда.

Константин нашел глазами в зале мать, но та даже не смотрела на него. Она стояла прямо, как столб, с каменным лицом.

«Она никогда не простит!» – подумал Костя. И это угнетало даже сильнее назначенного тюремного срока.

* * *

– Костя, ты можешь совершить ошибку, дурной поступок, но никогда не ври! Сознайся и исправь! Будь честен перед собой!

Так учила его мать, когда он был еще школьником. Мать всегда стояла за правду. Нет, она не была деспотичной, не ругала за легкие шалости, но когда дело касалось серьезных проступков – да, вот тогда становилась жестка. Такие уж принципы. И Костя их уважал, знал, что мать не потерпит слабости, лжи и лени. У нее не прокатит. Таков же и отец: даже словом обидеть женщину для него считалось преступлением.

Костя окончил техникум, отслужил и устроился работать по специальности – в строительную компанию. Предоставили общежитие в городе. Девушка появилась. Все, вроде, нормально. Живи и радуйся. Можно и жениться, компания предоставляла молодым парам большие льготы на приобретение жилья. Но вот одним зимним вечером все изменилось, и теперь он – заключенный.

Они с друзьями в общаге отмечали наступающий Новый год, перебрали. Не хватило спиртного, отправились в магазин, а он, как назло, закрывался. Бабка и молодая продавщица никак не хотели пойти навстречу, вот все и случилось так, как случилось.

Костя немного помнил, как они шли, помнил какую-то драку, но все очень смутно и обрывочно. Он не знал, как они вернулись в общагу, и даже не заметил, как оказались в полицейском участке – но проснулся уже там.

Его девушки и след простыл, мать не поговорила с ним ни разу. Только очень внимательно прислушивалась в процессе суда. Сестра сказала, что и дома она ничего по этому поводу не говорит. Только думает все время об этом – видно по глазам.

То, как на Костю в суде посмотрела Надежда, сын выдержать не смог. Лучше пять сроков отсидеть, чем вот такой взгляд от матери получить. А потом – ни одного слова, ни одного звонка или письма. Такое вот материнское наказание.

Олеся присылала посылки, звонила, хлопотала перед начальством, когда Костя на зоне заболел. Только сестра. Она пыталась растопить сердце матери, плакала, уговаривала, но все без толку: Надежда оставалась молчалива и замкнута.

– Я думала, что материнская любовь безусловна! Ну, прости ты его…

Надежда уволилась со своей престижной начальственной должности, так как вошла в пенсионный возраст. Осунулась и замкнулась в себе.

Олеся давно была замужем, жила отдельно, у нее росла дочка. Вот мать на пенсии и начала помогать им: взяла на себя заботу о внучке, когда Олеся вышла на работу.

Внучка помогала бабушке оттаивать, но эффект длился недолго. Как только Олеся заводила разговор о Косте, Надежда замыкалась опять.

– Мам, сейчас Косте буду звонить, может, скажешь тоже что-нибудь? Ждет же он.

Но мать отворачивалась и уходила.

На этом ее странности не кончались. Надежда повадилась покупать продукты в том маленьком магазине, который обокрал ее сын.

Молоденькая продавщица Яна сразу узнала ее – видела в суде.

– Вы че это? Я никакие бумаги подписывать не буду!

– А я и не прошу, – ответила Надежда. – Мне пирог вот этот дайте, сметану и молоко.

Олеся ругалась:

– Мама! Зачем ты туда ходишь? Супермаркет же ближе! Себе и людям нервы мотаешь!

Но мать не слушала. Все продукты, которые можно было купить в маленьком придорожном магазине, она брала именно там.

Правда, однажды у магазина встретили ее пожилые женщина с мужчиной. Надежда узнала в женщине мать девушки-продавщицы – Яны.

– Вы зачем сюда ходите? Смотрите, если что с дочкой… – И женщина потрясла сжатым кулаком.

– Мам, дядя Федь, вы чего? – из магазина выскочила Яна. – Все же нормально.

Надежда, было, молча пошла прочь, но потом оглянулась на женщину и сказала:

– Я за продуктами просто, не переживайте. Дочка у вас хорошая.

Она уже почти подружилась с Яной, а та ей рекомендовала продукты посвежее, делала всевозможные скидки и угощала ее внучку конфетами.

Время лечило боль, да и мать обидчика была ни при чем. О прошлом они вообще не говорили. Кроме того, Яна оказалась отходчивая.

Прошел год, и внучку отправили в садик. В придорожном магазине требовалась уборщица, прежняя разболелась и уволилась. И Надежда пошла туда работать.

Олеся просто недоумевала. У мамы была нормальная пенсия, она всю жизнь проработала начальником производства, и тут – на тебе! Что за мазохизм такой?!

Олеся приводила доводы, отговаривала, принимала меры, но все бесполезно: мать уперлась – буду работать там уборщицей.

Дочка, конечно, понимала, что все это – расплата за грехи Кости, но нельзя же вот так!

Надежда на уговоры дочери не поддалась, продолжала работать в магазинчике больше года. Она привыкла, уже подменяла Яну за прилавком, не раз вставала на ее защиту перед подвыпившими вечерними покупателями. Магазин торговал спиртным, и это было порой чревато для молодой девушки. А взгляд Надежды ставил на место многих.

– Надо б тебе работу поменять, Яночка! Не место здесь для юной девушки. Или замуж скорей выходи, чтоб защитник был.

– Все возможно, – таинственно отвечала продавщица.

Однажды все работницы магазина подхватили инфекцию. Сначала переболела Яна, потом – вторая сотрудница, а после с высокой температурой свалилась и Надежда. Олеся оставляла ей лекарства и продукты у двери, чтоб не заразиться. Тогда так делали многие.

Как раз в этот момент из тюрьмы вернулся Костя. Олеся, конечно, знала, но матери решила не говорить. Сын открыл дверь своим ключом и с пакетом продуктов появился на пороге дома матери.

Костя был ошеломлен: перед ним стояла седая больная женщина, почти старушка.

Надежда его не ждала. И когда сын подошел и обнял ее, у нее от болезненной слабости и неожиданности подкосились ноги.

Костя усадил мать на кровать, присел и уткнулся головой ей в колени.

Надежда приподняла обе руки и замерла в этой позе. Вот он – сын, тот, кого она любила всем сердцем и винила всей душой, тот, кто подвел, перечеркнул весь смысл жизни не только ее, но и мужа. Они делали все, чтоб воспитать в Косте хорошего гражданина, нормального человека и порядочного мужчину. Они говорили и мечтали, они были уверены, что у них получилось. А он…

Но руки опустились на голову сына.

– Мама, прости, – вырвалось у него.

Сын плакал. Заплакала и Надежда. Видимо, болезнь сломила ее твердый характер.

Костя уложил маму в постель.

– Ты заразишься, Кость, – произнесла Надежда.

– Так мне и надо, мам, – сопя, ответил сын, а потом добавил: – Не волнуйся, я переболел тоже этой заразой.

– Ты что, сбежал? – уже улыбалась Надежда.

– Условно, досрочно. Простишь ли ты меня, мама? Я так виноват!

– Я простила, сын. Пусть теперь тебя Бог простит, и та, кого ты обидел.

– Она простила уже.

– Кто?

– Так Яна. Мы с ней уже год как переписываемся. Она адрес у Олеси узнала, сама же первая и написала. И созванивались. Она простила, мам. А еще она о тебе рассказывала много, она верит, что и ты меня простишь. Говорит, что сердцем ты уже простила.

– Яна?!

Надежда была и удивлена, и рада. Может, именно поэтому и направила ее судьба по такому пути? Она ведь не только сына, она и себя в последнее время простить не могла, и все наказывала и наказывала. А теперь… Все на своих местах.

– А я вот заболела. Яна там одна, и уборка на ней, и вечерние «герои». Работать надо, а я свалилась. Волнуюсь.

– Не переживай, я сейчас туда. Обещаю – пол сверкать будет! Чему-чему, а этому уж меня обучили! И пока ты лечишься, я за тебя поработаю. А там – видно будет. Ты только выздоравливай, мама.

А потом сын помолчал и серьезно добавил:

– Я больше тебя никогда не подведу! Обещаю, мам.