Текст книги "Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник)"

– Решил дать ему Муром. Там Глеб сидел. А что я могу предложить еще, не Новгород же! Суздальские земли тяжелы, там так и жди неприятностей, по своему княжению помню. В Пскове Судислав, Киев мой, я его тяжело добыл. Червенские земли под Болеславом, их еще вернуть надо. Остается Муром. Да и Мстислав князь степной, к его Тмутаракани не Ингерманландию же отдавать!

Ингигерд не успела возмутиться, как это он может говорить об отдаче кому-то ее Альдейгьюборга, вовремя заметила, как блестит лукавством княжий глаз, поняла, что дразнит, усмехнулась:

– Ингерманландию только вместе со мной!

И тут же увидела близко его сразу ставшие бешеными глаза:

– Тебя у меня заберут только после моей смерти!

Неизвестно, чем бы закончился начавшийся безобидно разговор, если бы к князю не прислали сказать, что епископ просил прийти. Иоаким никогда зря не беспокоил, если просит, значит, дело серьезное. Ингигерд тоже забеспокоилась:

– Что?

– Не знаю.

Разговор, который завел Иоаким, был не слишком приятным. Он порадовался за появление первых святых и строительство новой церкви, очень хорошо отзывался о митрополите, но Ярослав чувствовал, что не о том хочет вести речь старец. Наконец тот решился:

– Забери княгиню с собой в Киев, незачем ей с дитем в Новгороде оставаться.

– И сам так мыслю… Знаешь что?

– Да так…

– Скажи.

– Не неволь, князь. Если что, тебе дам знать. А княгиню с княжичем с собой возьми, жена должна с мужем всякую ночь спать.

– Да я потому оставил, что сам в поход ушел, а она тяжела была.

– Твоя мать с двумя младенцами за отцом ездила.

Ярослав хотел сказать, что это не уберегло княгиню от измен мужа, но промолчал. Разговор оставил неприятный осадок, уж лучше бы епископ сказал откровенно, что подозревал, потому как недоговоренное вызвало у Ярослава множество ненужных домыслов.

Почему святой отец говорил о княгине? Про нее что-то нехорошее знает? Князь вспомнил послание жены Олаву Харальдссону и его ответ. Решил срочно узнать у Коснятина, не было ли новых сообщений. Ему было тошно: любить женщину, ласкать ее ночами, а днем выспрашивать чужих людей – недостойно, но что делать?

В сердце змеей вползло недоверие, теперь любое слово, любой взгляд Ингигерд казался простым обманом. А сама княгиня не могла понять вдруг изменившегося отношения мужа, но гордость не позволяла ей спросить, в чем дело, открыто. Может, поговори они, все и разрешилось бы, тем более что епископ хотел сказать совсем не об Ингигерд, а о Коснятине. Но гордая княгиня обиделась, а Ярослав воспринял это как новое подтверждение ее нелюбви к себе.

Между супругами пробежала черная кошка. Но в Киев Ингигерд все же вместе с мужем поехала.

* * *

Киев не такой, как Новгород, он совсем иной. Новгород шведы не зря звали по-своему – Гардарики, там сильно влияние и Швеции, и Норвегии, и многих других народов. В Киеве тоже сильно, но народы иные.

Сам Днепр столь широк, что другого берега и не видно. Город на высокой горе, дома стояли вольно, здесь можно место не беречь, и только Торг на Почайне похож на новгородский. Но Ингигерд быстро успела убедиться, что похож, да не совсем. Наверное, схожи все торги мира, только в Новгороде он более обстоятельный, что ли. Киевский шумный, суматошный, даже бестолковый, в многоязычии купцов ухо с трудом вылавливает шведский говор, слышатся все больше другие – незнакомые, чудные. Зато здесь больше купцов из дальних стран, в нарядных халатах, тряпках, обмотанных вокруг голов, без конца кланявшихся и предлагавших такие, как они сами, диковинные товары.

Ингигерд не раз видела таких и дома в Упсале, все же туда тоже добирались самые разные торговцы. Но там странные люди наперечет, а в Киеве их много.

И киянки другие, они непохожи на строгих новгородок или суровых жительниц Норега или Упсалы, шумные, говорливые, ярко одетые, так и стреляющие глазками во все стороны. Мелькнула мысль, что такой соблазнить мужчину ничего не стоит и без дивной восточной красы, но Ингигерд такую мыслишку прогнала, все же князь не всякий мужчина, небось себя высоко ценит.

Кияне без малейшего стеснения первые недели открыто глазели на свою княгиню, еще и громко выражая свои мысли. На их счастье, мысли были хорошими, понравилась Ингигерд, хороша собой, горделива, ходит, точно лебедушка плывет, справная…

Услышав такие отзывы, Ингигерд не все поняла, но на всякий случай запомнила, чтобы потом поинтересоваться, что они значат. Только у кого можно было спросить? Подруг, тем более киевских, не было, пришлось узнавать у мужа. Тот посмеялся, объяснил с удовольствием, что хвалят, восхищаются, понравилась. Это она понимала и без перевода, а вот что такое «справная»?

Ярослав снова захохотал, вдруг с силой притянув ее к себе, но не привычно за плечи или пояс, а пониже спины, даже прихлопнув при этом:

– Это значит, что у тебя есть за что подержаться!

Ингигерд осталась в недоумении, ей казалось, что при таком количестве одежды, что надета на нее, вообще невозможно что-то разглядеть. И снова муж хохотал:

– Догадались! Ты у меня красавица, это любому и под шубой видно!

Пока князь был дома, пока они снова и снова по ночам предавались в ложнице любви, все казалось простым и ясным. Но беда в том, что князь не волен сиднем сидеть в тереме, его все время одолевают дела. Случалось, привлекал и княгиню, вернее, Ингигерд старалась сама, как могла, помогать мужу.

* * *

Такой случай представился довольно скоро.

Рёнгвальд пока оставался в Киеве. Но кроме его дружины маялась от безделья и дружина Эймунда и Рагнара. Его приятель Эймунд Акасон с честью вернулся на родину в Швецию, Ингигерд заранее написала отцу, что тот обязан вернуть Акасону его земли. Чем смогла убедить короля Олава Шётконунга его дочь, никто не знал, только Эймунду действительно было возвращено все.

А вот норвежцы Эймунд Хрингсон с Рагнаром к себе возвращаться не решались, хотя и они не отказались бы от заступничества молодой княгини. Вот эти-то и маялись в Киеве.

Ярослав, по Новгороду хорошо помня, к чему приводит безделье варягов, начал опасаться, как бы чего не вышло. Тем более платить наемникам ни за что прижимистый князь не собирался. Варяги, уже спустившие все, полученное от русского князя за предыдущие годы, начали ворчать. Некоторое время Эймунд пробовал намекать на необходимость заплатить еще. Ярослав не говорил ни да, ни нет. Не выдержала даже Ингигерд:

– Почему ты не прогонишь их просто так?

– В Норег им нельзя. Знаешь, куда они отправятся?

– Ну не к печенегам же!

– Нет, для этого есть Брячислав с его Полоцком. Племянник спит и видит, как бы забрать себе часть моих земель. Что тогда делать, воевать еще и с Эймундом?

И все же отказать Эймунду и его дружине пришлось. Ярослав, привыкший к постоянным угрозам Эймунда, на сей раз даже отмахнулся, надоело. И уехал в Вышгород, чтобы не слышать очередного «совета» норвежца заплатить, иначе хуже будет.

Князя не было в Киеве, поэтому Рёнгвальд пришел к Ингигерд:

– Норвежцы готовы к отплытию.

– Куда? Домой им нельзя. Не натворили бы чего в Киеве или Альдейгьюборге.

– Не думаю, но все может быть.

Если Новгород мог и сам дать отпор норвежской дружине, то Альдейгьюборг и Ингерманландия были перед ними беззащитны. Ингигерд и Рёнгвальд обменялись тревожными взглядами, потом княгиня резко поднялась:

– Пойдем!

– Куда?

– Скажи своим людям, чтобы спрятались в кустах на горе над пристанью, а к Эймунду отправь с сообщением, что я хочу с ним поговорить.

Рёнгвальд вздохнул:

– Это только оттянет события, Эймунд лишь согласится подождать возвращения князя.

Ингигерд внимательно посмотрела на Рёнгвальда и с нажимом добавила:

– Сигналом для твоих людей будет мой взмах платком.

Тот на миг замер, в его душе шла борьба, но потом кивнул:

– Пойдем.

Ингигерд шла к пристани и гадала, чем обернется для нее эта встреча. Если Рёнгвальд до конца будет на ее стороне, то можно захватить Эймунда, а уж там разговор будет другой. А вот если норвежец встанет на сторону своих… тогда Эймунд захватит саму Ингигерд! Но выхода она все равно не видела.

Эймунд не слишком верил княгине, ведь та всегда стоит на стороне мужа, но отказать ей в беседе не мог. Рагнар предложил пойти вместе.

– Я иду на встречу с княгиней, а не с вражеской дружиной!

– Но она не одна.

– Женщина, даже такая решительная, как дочь короля Олава Шётконунга, не должна запросто расхаживать по городу одна. Рядом с ней ее сородич Рёнгвальд.

Спустившись на пристань, Эймунд приветствовал Ингигерд и стоял, молча глядя на нее. Княгиня выдержала паузу, потом повела рукой в сторону холма:

– Присядем для разговора.

Не дожидаясь согласия или отказа варяга, она направилась к холму сама. Что оставалось делать Эймунду? Он хорошо помнил об остром язычке Ингигерд и понимал, что она вполне может выставить его посмешищем, скальды долго будут перемалывать косточки трусу Эймунду, побоявшемуся поговорить с женщиной в присутствии всего одного ее родственника. Пришлось идти за Ингигерд.

Рёнгвальд пытался понять только, как собирается Ингигерд не позволить своему собеседнику убежать обратно на драккар.

Отойдя подальше, чтобы до стоявшего готовым к отплытию драккара было уже далековато, а до кустов не очень, княгиня вроде беспомощно оглянулась. Вокруг только мокрая трава и глинистая земля, присесть некуда. Пришлось Эймунду расстилать свой плащ, но когда Ингигерд уселась, придавив край плаща, а с другой стороны также пристроился и Рёнгвальд, норвежец что-то заподозрил.

– Мне не нравится, что вы расстаетесь с конунгом так недобро. Я не хотела бы, чтобы между вами испортились отношения.

Это было чистейшей правдой. Ингигерд совсем не хотелось, чтобы Эймунд и его люди уплывали обиженными, но она понимала и Ярослава, дружина норвежцев ему больше не нужна, это не люди Рёнгвальда, которые охраняют не за плату, а просто по положению. Хорошо бы норвежцам самим понять все и убраться на родину подобру, но там их никто не ждет… Если бы Ярослав позволил ей написать Олаву Харальдссону и попросить за Эймунда и Рагнара! Но князь и слышать об этом не захочет.

На мгновение на Ингигерд накатило страстное желание отправиться на драккар Эймунда и скомандовать опустить весла в воду! Но только на мгновение, потому что в следующее она уже вспомнила о сыне Владимире, о своем долге перед Ярославом и… взмахнула платочком.

Если бы подозрительный Эймунд не сообразил вовремя осторожно расстегнуть плащ, то оставался бы в руках у выскочивших из леса людей Рёнгвальда. Но плащ валялся на земле, пряжка отлетела в сторону, а сам варяг со всех ног бросился к своему драккару, от которого уже мчался Рагнар со своими людьми. Норвежцев было заметно больше, чем людей Рёнгвальда, и теперь уже Ингигерд со своим спутником оказались в руках у варягов.

Рагнар скомандовал тащить их на корабль, опасаясь, что дальше могут прятаться и еще дружинники. Поняв это, Ингигерд усмехнулась:

– Зря боишься, Рагнар, я всего лишь женщина.

– Ты хитрая и лживая женщина! Эймунд, их надо убить!

– Нет!

В Ингигерд проснулся ее строптивый норов, она фыркнула, как кошка:

– Ты глуп, Рагнар, потому и никогда не станешь королем! Далеко ли ты сможешь уплыть, если убьешь нас? Тебе даже волоков не пройти.

Внимательно слушавшие княгиню варяги качали головами:

– И впрямь, Рагнар…

– Нас догонят и перебьют, как овец…

– К чему убивать княгиню?..

– Тогда ее надо увезти с собой!

И снова Ингигерд очень хотелось крикнуть:

– Да! В Упсалу! Или вообще к Олаву в Норег!

Но княгиня снова усмехнулась:

– Еще лучше! Куда ты собираешься нас везти?

– К князю Брячиславу в Полоцк! – ехидно прищурил глаза Рагнар.

Вот и выдал свои намерения, – обрадовалась Ингигерд.

– Я никогда не была у князя, но думаю, он не будет очень рад моему появлению в качестве пленницы, а заодно и вашему тоже.

Теперь воспротивился Эймунд:

– Я никогда не видел столь разумной женщины! Вы вольны уходить, я не хочу терять дружбу с княгиней.

Раздался одобрительный гул голосов дружинников, и впрямь такая женщина достойна королевского трона, но никак не плена и тем более убийства!

Глядя вслед возвращавшимся в Киев Ингигерд и Рёнгвальду, Эймунд вздохнул:

– Знаешь, кому я больше всего завидую сейчас?

– Конунгу Ярославу?

– Нет, норвежскому королю Олаву.

– Ему-то почему?

– Княгиня замужем за русским конунгом, но любит-то она норвежского короля!

– С чего ты взял? – усомнился Рагнар.

– Я привозил его письмо к Ингигерд и точно знаю, что это ответ на ее послание.

– Ух ты!..

С тех пор среди скандинавов пошла гулять история о том, что жена конунга Киева любит норвежского короля тайной любовью. Нельзя сказать, чтобы эта сказка не имела под собой основы. Эймунд был прав, он действительно передавал послание Ингигерд своему королю и возвращал такое от него. Но ведь никто не знал, что это был лишь вежливый обмен любезностями…

Хотя бывали минуты, когда Ингигерд очень хотелось вернуться на несколько лет назад и все же выйти замуж за короля Норвегии. Когда Ярослав бывал далеко или обходился с ней не слишком радушно, изнутри снова и снова вместе с тоской по родине всплывало поганенькое злорадство: а Олав все равно лучше!

Чем лучше – не знала сама. Ведь она никогда не видела Олава Толстого, не разговаривала с ним воочию, не знала о его душевных качествах. Кроме того, будь самым прекрасным человеком в мире, подарить такую любовь, какую дарил Ярослав, Олав не мог. Почему? Да просто потому, что не был влюблен сам! Да, он хотел жениться на дочери шведского короля, много слышал о ее красоте, уме и характере, но разница между мужчиной и молодой девушкой огромна. Это Ингигерд, наслушавшись рассказов Рёнгвальда о своем короле, влюбилась в него заочно, а потом еще напридумывала того, чего не только не было, но и не могло быть в помине. Обижаясь из-за чего-то на мужа, она непременно добавляла Олаву ту черту, которой в ту минуту ей не хватало в Ярославе. Постепенно в ее мечтах несостоявшийся жених стал самим совершенством.

Рёнгвальд, однажды услышавший такую его характеристику из уст Ингигерд, ахнул:

– Кто тебе сказал, что он таков?!

Та изумленно распахнула на норвежца глаза:

– Ты.

– Я?! Я никогда не уверял тебя, что Олав мягок и нежен! Напротив, он часто груб и резок, как все воины.

На мгновение Ингигерд замерла, но ей совсем не хотелось расставаться с придуманным образом далекого возлюбленного, потому женщина мотнула головой:

– Это с вами он резок и груб, вы того заслуживаете. А с любимой женщиной нежен и ласков!

Рёнгвальд, которому хотелось спросить, откуда она-то это знает, только пробормотал: «Это лучше спросить у твоей сестры…» – и постарался перевести разговор на другое.

Постепенно умный варяг понял, что Ингигерд придумала себе Олава, это серьезно мешает ей жить, ей и князю Ярославу, а потому постарался несколько развенчать образ героя в глазах княгини. Но безуспешно, чем больше норвежец убеждал, что король не столь прекрасен и душой, и телом, хотя, безусловно, хорош, тем больше сама Ингигерд уверовала в свою правоту. И ничего с этим поделать было невозможно. Она дословно запомнила рассказы Рёнгвальда со времен Упсалы, приумножила их, добавив собственных вымыслов, получила образ человека, которого не только не существовало, но и не могло быть, и была влюблена в этот придуманный образ, постоянно сравнивая с ним собственного мужа.

Конечно, сравнения с идеалом были не в пользу Ярослава, обладавшего недостатками живого человека, а потому все чаще сначала мысленно, а потом и вслух Ингигерд стала говорить об этом преимуществе. Ни в чем остальном Ингигерд обвинить было нельзя – прекрасная жена, прекрасная мать, прекрасная княгиня, разумная женщина, с которой советовались все, от бояр и купцов до дружинников и лекарей. Только вот влюблена в другого, далекого, неведомого, с которым и поспорить, и сравниться невозможно. На все вопросы ответ был один: а Олав лучше! Это стало бедой хромого князя, Ярослав скрипел зубами, но что он мог поделать?

Но Ингигерд еще не раз показала себя настоящей помощницей своего мужа. И снова не без помощи того же Эймунда и его дружины.

Брячислав

Он стал сиротой в раннем детстве. Отец лишь успел посадить маленького княжича на коня и дать подержать большой меч. Меч ребенок поднять был не в силах, а на коне его придерживали гриди. Но с самых ранних лет Брячислав знал, что он князь! И это его город, который должно защищать от любых напастей.

А еще помнил, что он Рогволодович, потомок князя Рогволода, внук его дочери княгини Рогнеды. Отец мальчика, князь Изяслав, был еще в детстве отправлен своим отцом, князем Владимиром Святославичем, в ссылку в нарочно выстроенный для них в полоцких землях город Изяславль. Мать из ссылки вернулась, а вот сын нет. Изяслав стал полоцким князем, считал братьев Ярослава и Всеволода предателями, отказавшимися от дедова наследства и имени Рогволодовичи, потому презирал.

Брячислав об этом презрении всегда помнил, особенно после смерти деда – князя Владимира. Его не коснулась свара за власть в Киеве между дядьями, хотелось только одного – чтобы не трогали его княжества. А еще хотелось отобрать у Киева спорные города – Витебск и Усвят. Воспользовавшись драчкой за Киев, он так и сделал, принялся собирать дань с этих городов. Не имевшие возможности сопротивляться, те согласились.

Но прошло время, в схватке победил князь Ярослав, остальные либо погибли, либо были слишком слабы, чтобы сопротивляться. Ярослав сел в Киеве и вспомнил про Витебск и Усвят. По Полоцку пробежало: неужели снова война?

Неизвестно, чем бы все закончилось, не появись однажды в городе варяжская дружина Эймунда.

Полоцк стоит хорошо – на месте, где Полота соединяет свои воды с Двиной. На высоком холме крепкие стены, которые трудно взять, внизу и на другом берегу посад. Вокруг по берегам обеих рек на многие версты леса, пройти которые трудно, а на реках далеко выставлены постоянные посты, в случае нападения сообщат дымом костров. Но никто и не пытается нападать. Кому это делать? Киеву со своими делами бы разобраться, Новгород далеко, да и взял уже свое – отнял северный сосед волоки, дань с них идет в новгородскую казну. Полочане бы не прочь вернуть, только как тягаться с Новгородом, если там все время полно варяжских дружин, а у тех, как известно, мечи всегда наготове, потягаешься, как бы самого не укоротили.

Потому, когда издали вдруг сообщили, что со стороны Киева от волоков движутся варяжские ладьи, Полоцк закрылся и ощерился засадными завалами, ямами, реку перегородил множеством подтопленных плотов, чтобы задержать приближающееся войско на подходе.

Город был готов не только к длительной осаде, но и к отпору. Только варяги вели себя странно. Во-первых, они были одни, отправленные на разведку дружинники сообщали, что никакой княжьей дружины не видно. Собравшиеся на совет бояре предостерегли Брячислава: это хитрость, киевлянам верить нельзя.

Тот и не верил, но когда варяги все же приблизились и прокричали, что они приплыли служить полоцкому князю, решил отправить к нежданным и незваным гостям человека на переговоры. Этим человеком стал его верный Велеслав.

– Ты ни от чего не отказывайся, но и ничего не обещай. Они будут тянуть время до подхода своего князя – и мы потянем. Наша дружина берегом окружит так, чтобы можно было из луков перебить, если не всех, то многих.

Велеслав кивал и наставлял, в свою очередь, молодого князя:

– Если что, меня не жалеть, я свое отжил. Бейте всех подряд.

Но того, что произошло потом, не ожидал никто. Варяги не только не собирались ни с кем из полочан воевать, но и действительно предложили свою службу. Эймунд уверял Велеслава:

– Киевский князь скуп! Но без оплаты ему пусть служат Рёнгвальд со своими глупцами! Нам нужна достойная оплата, и мы будем стоять на страже вашей земли или добывать вам новые.

Велеслав скрыл, что понимает язык норвежцев, потому как ему пришлось два года жить там после бури, разметавшей ладьи, когда любопытный отрок отправился побывать в дальних странах. Теперь знание чужих языков очень пригодилось. Он всячески тянул время на разные лады, но по-русски расспрашивая варягов о Киеве и князе Ярославе, а сам все слушал и слушал, что будут говорить нежданные помощники между собой.

Когда Велеслав все же вернулся в город, его убеждение было твердым: не лгут! Норвежцы действительно поссорились с Ярославом и теперь не знают, куда приткнуться. Домой возвращаться почему-то нельзя, вот и готовы служить кому угодно.

С одной стороны, и князю, и боярам не нравились свалившиеся как снег на голову среди лета помощники – кто знает, чего от них ожидать дальше? Вдруг, бросив Ярослава, они так же поступят в трудную минуту и с Полоцком? Это вполне могло быть. Но все же, рассудив, было решено оставить варягов на службе и даже на их условиях. Победил совет Велеслава использовать знания Эймунда о положении дел и слабостях киевского князя.

Так Эймунд, Рагнар и их дружина на долгие годы осталась в Полоцке.

Еще когда на судне был Велеслав, между варягами разгорелся спор, какую оплату просить от полоцкого князя. Рагнар настаивал на том, чтобы она была много выше, чем давал Ярослав. Эймунд призывал друга уменьшить требования, лучше получить не слишком много, но наверняка, чем не получить ничего.

– А если они откажутся, что мы станем делать? Снизим требования или отправимся еще куда-нибудь?

Велеслав, удачно подслушавший этот разговор, посоветовал Брячиславу самому назвать цену. Полоцк готов был бы заплатить и больше Ярослава, но к чему это делать, полочане предложили Эймунду и его дружине оплату чуть повыше киевской, чему те были очень рады.

Но уже через пару недель стало ясно, что сидеть спокойно варяги не смогут. Эймунд и Рагнар стали уговаривать Брячислава использовать их силы, чтобы вернуть Витебск и Усвят. Эти уговоры были бальзамом на старые раны полочан. Кроме того, хотелось примерно наказать Новгород за потерянные волоки, и вообще, хотелось расширить границы княжества!

Вече Полоцка решило: идем на Новгород!

– А если Ярослав примчится в это время в сам Полоцк? Ну, пока мы будем в Новгороде?

Угроза нешуточная, два дня варяги придумывали, как уломать молодого князя, а потом в голову Рагнара пришла прекрасная идея: есть ведь еще и Мстислав в далекой Тмутаракани! Что, если ему напомнить о необходимости для Ярослава делиться отцовскими землями?

Рагнар предоставил Эймунду самому рассказывать об отношениях Ярослава и Мстислава.

В большой гриднице за столом сидели всего четыре человека: молодой полоцкий князь Брячислав, его всегдашний советчик Велеслав и двое норвежцев – Эймунд и Рагнар.

– Если брать под себя Витебск или даже Новгород с его землями, то надо на это время отвлечь Ярослава на Степь.

Брячислав помотал головой:

– Никогда не позову печенегов! Лучше и Витебска с Усвятом не надо!

– Да не печенегов!

Глаза Рагнара загорелись, ему очень хотелось объяснить бестолковым полочанам очень простую вещь, но, вспомнив, о чем договорились, он сдержался, уступая Эймунду.

– Мстислав присылал киевскому князю просьбу и ему дать часть отцовских земель.

– И что Ярослав ответил? – чуть прищурил глаза Велеслав.

– Предложил Муром!

– Но Муромские земли далеки и малы.

– Вот то-то и оно, скуп киевский князь, все норовит под себя подмять. Мало ему было богатого Новгорода, взял Киев, а теперь и на всю остальную Русь зарится. Дойдет очередь и до Полоцка!

Брячиславу хотелось воскликнуть, что никогда, но его осадил взгляд Велеслава, негоже болтать попусту.

– И к чему нам Мстислав?

– Он и отвлечет князя от нас и Новгорода. Надо отправить верного человека к Мстиславу в Тмутаракань, чтобы с ним сговорился. Мстислав со своей стороны, а мы в это время в Новгород!.. Должен делиться князь Ярослав, должен…

Не один день размышляли полочане, варяги уже стали жалеть, что с ними связались, но других все равно не было. В конце концов и полочане решились, и варягам поверили. В Тмутаракань тайно в обход Киева отправился гонец с нужным письмом.

В одном просчитались полочане: нужно было отправить двух гонцов, мало ли что может случиться с человеком в лесу? Случилось, завяз в болоте, вытащить-то его добрые люди вытащили, а вот все, в чем был, утопло, остался гол и бос. Понимая, что загубил важное порученное дело, он не стал возвращаться обратно. Тем более что после купания в болотной жиже долго болел, а когда очухался, было попросту поздно. В далеких уже полоцких землях произошли нежданные события.

* * *

Вот уж чего никак не ожидали новгородцы, так это появления под своими стенами полоцких ратей, да еще и с варягами во главе! Полоцкий князь пришел под стены вольного города в конце червеня. Лето стояло жаркое, сухое, травы в подбрюшье коню – коси не хочу! Все, кто только мог, и были на покосах. Даже Коснятин уехал в Ладогу, оставив Новгород без защиты. Беды вроде ждать неоткуда, с моря Ладога охраняет, если что, пришлют весточку. В Киеве свой князь сидит, остальные никогда беспокойства не доставляли.

И вдруг точно снег на голову в том же червене – полочане! Конечно, потом ходили слухи, что на Людином конце, где всегда селились кривичи, что-то знали, но промолчали. Только так на любого сказать можно, язык без костей, а кто за напраслину ответит?

Но новгородцам было не до разборок с предателями, полочане налетели хуже мора тяжкого – город пограбили, окрестности опустошили, в полон увели столько, сколько и дальние вражины не уводят! Новгород, никогда не знавший таких нападений, не знал и как их отражать. Много лет спокойной жизни, когда неприятностей вроде и быть не может, сыграли с новгородцами злую шутку.

* * *

Яремка с Петуней ловили рыбу, когда из леса на берег просто вывалился весь израненный гридь. Парни шарахнулись прочь от него, но тот прохрипел:

– Полочане Новгород взяли!.. В Киев… князю… сообщить…

Только тут Петуня сообразил:

– Видать, в Новгороде беда какая.

Они подхватили раненого, глаза которого закатились, и уложили у самой воды на траве. Осторожно обмыли раны, перевязали как могли, дали попить водички. Чуть придя в себя, тот снова стал повторять:

– Полочане Новгород пограбили, большой полон увели. Князю в Киев срочно послать кого…

Немного погодя староста веси Улим наказывал старшему из парней Яремке:

– Главное – не пропасть и никому не попасться, чтоб не перехватили. Будут на волоках останавливать, ответствуйте честно: так, мол, и так… Помогут. Когда такое бывало, чтоб полоцкий князь новгородские земли грабил?!

Может, просто так получилось, но новгородцы сделали то, чего не сделали полочане, – они отправили в Киев не одного, а целых троих гонцов. Кроме Яремки с Петуней не жалел коней и собственных сил еще один человек – Рякун.

Все они почти одновременно принесли князю Ярославу страшную в своей нелепости весть: полоцкий князь Брячислав набегом взял Новгород, разграбил его и окрестности, уведя огромный полон!

* * *

Не сразу поверивший услышанному, Ярослав заставил Рякуна трижды повторить, но тут как раз привели и Яремку с Петуней. Измученные дальней дорогой и необходимостью спешить, парни едва держались на ногах, но твердили то же – про полочан и разграбленный Новгород.

– Куда ушел?

Воевода Иван Творимирович пожал плечами:

– Куда ему идти-то? В свой Полоцк, небось, как в нору торопится. Точно хорь, ночью залез в курятник, нагадил и ноги уносит! Не ждал я от Брячислава такого…

До Ярослава вдруг дошло:

– А Эймунд со своими где?!

Уставшие новгородцы согласились:

– Норманнов с ними много. Но не из Ладоги пришли, от Полоцка.

Князь распорядился, чтобы бедолаг накормили да спать уложили. А воеводе приказал собирать дружину и киевлян, кто пожелает:

– Плату обещай, мне людей много нужно.

Рёнгвальд помрачнел, услышав такую весть, видно, это норвежцы подбили Брячислава совершить такое.

– Князь, мы с тобой! Их надо примерно наказать.

Рёнгвальд выдержал долгий пристальный взгляд Ярослава, не отведя своих глаз и не обидевшись. Князь имел право сомневаться.

И Ингигерд взвилась:

– И я с тобой!

– Куда?!

– На Эймунда! Я сумею договориться.

– До чего? И с кем?

– Ярослав, я тоже поеду в Полоцк. Я сумею договориться отпустить полон по-доброму.

– Я не собираюсь в Полоцк, если полочанин успеет туда дойти, то взять город будет трудно, он, слышно, хорошо стоит. Надо опередить Брячислава. Но ты останешься в Киеве! Не хватало только, чтобы княгиня ездила на рать и о чем-то договаривалась!

– Нет, поеду!

– Где это видано…

Ярослав не успел закончить, Ингигерд выпалила:

– Твоя мать ездила! Даже с малыми детьми!

Князь оторопел:

– Откуда ты знаешь?

– Знаю!

Но пререкаться было некогда, каждая минута на счету, потому Ярослав только махнул рукой:

– Вернусь, поговорим.

Глядя ему вслед, Ингигерд согласилась:

– Вернемся, поговорим.

И отправилась распоряжаться о своих лошадях. Почему-то она совершенно не сомневалась в том, что пригодится мужу, а еще в том, что глупец Эймунд послушает ее обязательно.

И все же князь отправился на полочан без жены. Проследив, как уезжает Ярослав, Ингигерд отправилась собираться и сама. Она хорошо понимала, что уже завтра, обнаружив, что жена его догнала, князь будет вынужден оставить ее при себе.

Но вышло несколько не так. Ярослав с войском пущенной стрелой пролетел огромное расстояние, словно вспомнив своего деда князя Святослава, и перехватил Брячислава с его обозом на Судомири. А вот княгиня догнала мужа не так скоро…

* * *

Огромный обоз тащился невыносимо медленно. Люди, скот, возы с награбленным добром – все это не позволяло нормально двигаться. Брячислав злился, требовал ускорить шаг, но в полоне одни не могли идти, а другие просто не хотели. Конным приходилось приноравливаться к скорости пеших, а те едва передвигали ноги.

Почти сразу как вышли из города среди полоненных прокатилось: идти как можно медленней, сумел бежать Рякун, он доберется до князя и сообщит о нападении. Не может быть, чтоб Ярослав оставил новгородцев в беде. Люди поверили, после этого никакие угрозы и плети не могли заставить их двигаться быстрее.

Когда один из полочан, подгоняя, занес плеть над девушкой, ту заслонила собой женщина. Сорвав с головы плат, чтобы была видна ее седина, прокричала:

– Бей меня! Такого даже хазары не делали! Бей! И пусть мои проклятья упадут на голову матери, тебя породившей!

Дружинник уже бросился прочь от нее точно от заразной, а женщина все продолжала грозить карой небесной, призывая на головы насильников все несчастья белого света. После этого случая попыток подогнать полон при помощи плетей не было, а уговоры не помогали. Полочане ворчали:

– Ну, погодите, придем в Полоцк, там вам ужо покажем!

Осмелевшие новгородцы фыркали в ответ:

– А вы еще дойдите!

И было в этой уверенности что-то такое, что заставляло полочан усомниться, что действительно дойдут. Хотя ни по каким подсчетам не получалось, что Ярослав если и узнает, то сможет догнать. А новгородцы вопреки здравому смыслу продолжали верить. Женщина уговаривала свою корову, которую смогла разыскать в угнанном стаде: