Текст книги "Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник)"

Видимо, на Альте действительно полегло немало печенегов, во всяком случае, они надолго запомнили урок, преподнесенный Ярославом, и на Русь не совались даже во время его последующего противостояния с Мстиславом Тмутараканским.

В походе с Ярославом отличилась и шведская дружина Рёнгвальда. Супруга самого ярла осталась скучать в Альдейгьюборге.

* * *

Скучала и Ингигерд. Прошло всего три дня после ухода Ярослава с дружиной, а ее охватила тоска по родному дому. Конечно, Коснятин старался, чтобы княгине было чем заняться, ее развлекали, и все равно отсутствие мужа чувствовалось.

Для молодой княгини в жизни Хольмгарда, который она с трудом научилась называть Новгородом, конечно, оказалось много необычного. Она искренне дивилась мощеным улицам. На вопрос зачем, Ладило спокойно объяснил, что сама увидит во время осенней слякоти или зимой, когда ходить без такого деревянного настила станет невозможно, не запачкав ноги в грязи. Ингигерд, которая не боялась испачкаться (а как же иначе можно пройти по улице?), только пожала плечами. Но после первого же дождя долго стояла, наблюдая, как утекает в нарочно устроенные канавки и трубы вода, как она просачивается сквозь настил, оставляя его если не сухим, то вполне чистым.

Оставался вопрос: долго ли выдержит этот настил, ведь доски не вечны. Ей объяснили, что за каждый конец отвечают кончанские старосты, а перед ними мостники. Для их работы выделяют нарочно средства, чтоб вовремя заменяли дубовые плашки, чистили трубы и канавки. А если не сделают этого? – Старосты не допустят. Это позор для Конца – быть обвиненными в грязи на улице и негодности настилов! И снег будет вычищен вовремя, тот, перед чьими воротами останутся сугробы, покроет свое имя несмываемым позором.

Такие правила очень понравились Ингигерд, но она не слишком поверила, что их жестко исполняют, пока позже сама не убедилась, что новгородские мостовые действительно содержатся в чистоте и порядке. Как и все остальное. У этого города было чему поучиться многим другим городам. Почему-то мелькнула мысль устроить так и дома. Где дома-то? Теперь ее дом здесь, в Хольмгарде, который Новгород.

Ингигерд душой приняла вольный город, причем приняла настолько, что, даже став киевской княгиней, большую часть времени проводила в Новгороде и Ладоге, где были ее собственные владения – Ингерманландия. Пройдет много лет, даже столетий, но у людей останется добрая память о княгине Ирине, много сделавшей для Новгорода, не жалевшей для него ни денег, ни сил.

Но тогда до этого было еще далеко, молодая княгиня Ингигерд-Ирина только осваивалась в непривычной для нее жизни и скучала без уехавшего мужа, без родных и знакомых.

* * *

Заканчивался зарев, последний месяц лета, по ветру уже полетели первые паутинки, на деревьях значительно прибавилось желтых и даже красных листьев. Все вокруг словно вспомнило, что теплым временам скоро придет конец, снова налетят осенние дожди, а с ними и слякоть, холода…

Прекрасное время, природа, словно зрелая женщина, мудрая, многое познавшая и повидавшая, неспешна, несуетлива, зато щедра без меры, торопилась отдать все, что запасла для человека и зверя за недолгое северное лето, а потому рассыпала горстями яркие краски – золото и багрец. Пока только золото, да и то не везде, но деревья уже показали, что готовы сменить зеленый наряд к зиме.

Ингигерд проснулась с первыми лучами солнца, как привыкла делать это дома. Осень в Новгороде много суше, чем в Упсале, и солнце еще достаточно хорошо грело, потому княгиня решила куда-нибудь сходить, например на Торг, и купить что-то новое.

Такое решение немного подняло настроение, княгиня позвала прислуживающую девку, оделась, отведала поданных яств и отправилась, как задумала. Идти недалеко, Ярославово дворище совсем рядом с Торгом, но пока дошла до рядов с украшениями, настроение снова успело испортиться. Новгородцы уже привыкли к молодой княгине, не глазели, как в первые дни, только приветствовали поклонами, а вот поговорить ей не с кем. Не считать же развлечением разговоры с вечно чем-то озабоченным боярином Коснятиным или Ладилой, обучавшим русскому языку. Или вон с гридями, что постоянно ходят следом в качестве охраны.

Старая Ула не поехала с хозяйкой, осталась в Упсале, те две девчонки, что понимали родной язык, ей неинтересны, а Ингигерд очень хотелось услышать родную речь! Будь дома Ярослав, он поговорил бы с женой по-свейски или просто обнял бы покрепче, а без него Ингигерд плохо.

Она скучая обходила торговые ряды, когда вдруг услышала шведский говор! Беседовали два купца, речь шла о видах на урожай на следующий год и о ценах на зерно, но какая разница была Ингигерд о чем?! Главное – они говорили по-шведски! Причем несколько раз мелькнуло название Упсала.

– Вы из Упсалы?!

Купцы чуть растерялись, потом тот, что постарше, кивнул на более молодого:

– Нет, только он.

– Ты… скоро домой?

– Завтра.

Больше всего Ингигерд хотелось попросить, чтобы взял с собой, но она прекрасно понимала, что это невозможно. И все же попросила:

– Я передам письма королю и еще кое-кому?

Купец, уже понявший, кто перед ним, кивнул:

– Конечно, королевна.

Теперь Ингигерд было не до Торга, она поспешила домой писать письма. Хотя уже отправляла их трижды – постарался Ярослав, но лишний раз не помешает. Жаловаться не хотелось, но одна жалоба все же мелькнула: ей не с кем поговорить о своем доме!

Уже запечатывая письмо, Ингигерд вдруг вспомнила жену Рёнгвальда Сигрид, живущую в Альдейгьюборге. А та с кем разговаривает? Вообще-то в Альдейгьюборге немало людей из разных земель, но не станет же женщина вести беседы с дружинниками или купцами! Нет, иногда можно, но только иногда. Вот если бы неглупая Сигрид была рядом… ей было бы куда лучше.

Сразу мелькнула мысль: а почему бы и нет? Рёнгвальд далеко, вернется только вместе с Ярославом, почему бы Сигрид пока не пожить у нее в Новгороде? Эта придумка обрадовала, и второе письмо было написано уже для Сигрид.

На следующий день купец увез оба, а еще через две недели Ингигерд уже встречала родственницу, действительно на время перебравшуюся к ней в Новгород. Разговорам в первые дни и особенно вечера не было конца. Они вспоминали и вспоминали родные места, казалось, что там все лучше – и трава зеленей, и солнце ярче, и ветер крепче, но главное – люди! Они все говорили по-шведски, не приходилось прислушиваться или ломать голову над тем, что значит то или иное выражение.

Муж присылал Ингигерд письма, в которых сообщал о тяжелой победе над печенегами и Святополком, о том, что Киев теперь его, называл ласковыми именами, твердил, что любит… Но писал Ярослав на латыни, ведь по-шведски мог только разговаривать, а доверять другим свои чувства к жене не хотел. Сама Ингигерд теперь мучилась не только от скуки, она тяжело переносила первую беременность, постоянно мутило, нутро не принимало ничего из еды или питья, от этого портилось настроение и не хотелось уже ничего…

Поэтому беседы с Сигрид стали для нее отдушиной. Постепенно они вспомнили всех родственников и знакомых, поговорили обо всех примечательных местах Швеции и Норвегии, перемыли косточки всем красавицам обеих стран. Оставалась одна запретная тема – король Норвегии и его женитьба на Астрид.

И однажды Ингигерд не выдержала:

– Расскажи мне об Олаве…

Сигрид нахмурилась:

– К чему?

– Расскажи…

После яркого, теплого лета вдруг наступила дождливая сырая осень, ветер без устали тащил куда-то тяжелые от дождя тучи, время от времени проливая их на землю нудным дождем, швырял в окна и лица людей оборванные с деревьев листья, завывал в трубах. Сыро, серо, тоскливо… От былой красоты осенней природы не осталось и следа, люди с нетерпением ждали, когда же выпадет снег и укроет все вокруг белым покрывалом. Но снега все не было и не было. Осенняя распутица, казалось, не кончится никогда. От этого на душе становилось еще тоскливей.

А в покоях княгини тепло, сухо, слегка потрескивали поленья в печи, мурлыкала, примостившись на лавке, кошка. И совсем не хотелось прислушиваться к завываниям ветра на дворе и нудному стуку вновь начавшегося дождя.

Сигрид поддалась на уговоры Ингигерд и стала рассказывать о короле Норвегии. Лучше бы она этого все же не делала! В душе Ингигерд всколыхнулись все прежние чувства – горькая обида на судьбу, сначала поманившую ее свадьбой с Олавом, а потом так жестоко обманувшую. И снова казалось, что лучший мужчина на свете – Олав. Он самый сильный, самый смелый, самый доблестный! А уж какие висы сочиняет… Не всякому опытному скальду такое под силу.

Будь Сигрид чуть поумней, она поняла бы, что не стоит бередить душевную рану Ингигерд, особенно в отсутствие ее мужа. Но и сама супруга Рёнгвальда увлеклась. К ее рассказу примешалась тоска по родине, а от этого все связанное с королем Норвегии казалось еще прекрасней.

Они основательно перемыли косточки Астрид, лишившей Ингигерд такого достойного супруга. По словам Сигрид выходило, что именно сестра молодой княгини виновата в предательстве Олава. Ингигерд с радостью согласилась с таким утверждением. Легче всего обмануть того, кто хочет быть обманутым, молодой княгине очень хотелось верить, что это не Олав соблазнил Астрид, а та сама навязалась ее жениху. Конечно, а как же иначе?! Разве мог Олав отказаться от такой невесты, как Ингигерд? Сигрид со знанием дела даже утверждала, что здесь вообще примешана магия, небось негодная девчонка опоила бедного короля, чтобы тот забыл прекрасную Ингигерд хоть на время, и соблазнила его.

Такие разговоры велись из вечера в вечер, и немного погодя Ингигерд с нетерпением ждала посиделок, чтобы в очередной раз выслушать, как хорош несостоявшийся муж и как жаль, что такая любовь не завершилась свадьбой. Постепенно молодой княгине начало казаться, что она едва ли не с рождения любила Олава и будет любить всю жизнь. А то, что он женат, а она замужем, только добавляло горечи и крепости в это чувство.

У Ингигерд реже стали приступы тошноты, она постепенно свыклась со своим состоянием беременности, кроме того, теперь она знала о своей судьбе что-то такое, что позволяло чувствовать ее значительность. Ее удел – вечная любовь к Олаву при невозможности соединиться с ним! Это казалось так удивительно, даже возвышенно – жертвенность непонятно чем, непонятно во имя чего, душевные страдания и запретное чувство! Теперь у Ингигерд появился смысл жизни. Она будет прекрасной женой князю Ярославу, потому как вышла за него замуж, верной, хорошей матерью и хозяйкой, продолжая любить Олава Харальдссона, и эта любовь сделает ее еще сильнее.

Будь рядом с Ингигерд умная женщина, она осадила бы ненужный пыл молодой княгини, напомнила о князе Ярославе, его любви и недавней радости самой женщины. Но Сигрид таковой не была, а о том, что Ингигерд таяла в объятьях Ярослава, попросту не догадывалась. Норвежка сослужила плохую службу подруге своими рассказами о короле, между Ингигерд и мужем на много лет встал его призрак, мешая счастью.

А сама княгиня вдруг решила написать бывшему жениху письмо и в знак примирения отправить подарок. Последние отплывавшие в Норвегию купцы увезли запечатанный печатью новгородской княгини свиток и дорогую золотую безделку. При этом Ингигерд ничего не передала своей сестре, словно той и не существовало.

Немного позже Сигрид все же сообразила, что наделала, и принялась убеждать Ингигерд в том, что Олав хоть и хорош, но любит другую. Но теперь Ингигерд не верила уже Сигрид.

– Это ты твердишь, чтобы мне было не так больно! Не нужно меня жалеть, я сильная женщина и смогу справиться.

– Ингигерд, но ты не бросишь князя Ярослава? – Похоже, Сигрид основательно испугалась результатов своей болтовни.

– Нет, я буду настоящей княгиней и матерью его детей. Но любить буду всю жизнь только Олава!

– Хорошо хоть так, – вздохнула супруга Рёнгвальда.

* * *

Ярослав смог приехать только в конце сеченя, до того он всю зиму слал молодой жене ласковые послания, дорогие подарки и уверения в своей любви. Та отвечала, как, по ее мнению, должно отвечать доброй жене – сдержанно и строго.

Ко времени возвращения мужа княгиня была уже кругленькой, ее живот заметен даже под широкой одеждой. Но беременность не испортила красоты Ингигерд, на лице не появилось ни единого пятнышка, не выпал ни один волос, не выкрошились зубы. Мучения первых месяцев были забыты, и княгиня гордо носила будущий плод, уже зная, что это сын. Князя она встретила хотя и приветливо, но сдержанно.

Ярослав, летевший в Новгород на крыльях любви, от такой встречи даже растерялся:

– Что? Худо тебе?

– Нет.

– Обиделась? Забыла меня?

– Нет.

– Я не мог вернуться раньше. Если бы оставил Киев, то все надо начинать сначала. И тебя туда везти, пока дите не народилось, тоже опасно. Не сердись, я очень по тебе скучал.

Возможно, останься бы они наедине в ложнице, как в первые недели, все и изменилось, но повитуха настаивала, чтобы княгиня береглась, все же у нее первенец, а потому Ярослав смог только поговорить с Ингигерд вечером и отправился спать в одиночестве.

Князь не мог понять, что произошло, он все эти месяцы вспоминал их горячие объятья и ночные ласки, всем сердцем рвался в Новгород к молодой жене, а она, оказывается, нет?! С глаз долой, из сердца вон?

Ярослав лежал на ложе не раздеваясь, были забыты даже столь любимые книги, мысли крутились вокруг сдержанности жены. Вдруг его как огнем обожгло: а может, у нее другой появился?! Все же самого князя не было в Новгороде полгода, мало ли кто мог завладеть сердцем молодой женщины?

Весь следующий день он приглядывался к тому, как на окружающих смотрит Ингигерд, но ничего не заметил. Княгиня со всеми ровна и приветлива, себя держит строго и спокойно. Зато все заметил Коснятин, улучив минутку, он с усмешкой протянул Ярославу запечатанный свиток:

– Твоей княгине король Норвегии с моими купцами прислал.

– Кто?! – ошалел князь. – Кому?!

– Княгине Ирине ее бывший жених король Норвегии Олав Харальдссон. – С наслаждением наблюдая, как вытягивается лицо Ярослава и выступают из-за сжатых в гневе зубов скулы, боярин с усмешкой добавил: – Это его ответ на ее послание. Человек, видно, вежливый, не мог не ответить.

Ярослав смотрел в сторону, глаза прищурились. Немного помолчав, поинтересовался:

– Когда писала?

– А сразу после твоего отъезда передала с купцами. Я не стал ей ответ без тебя отдавать…

Князь только кивнул, схватил свиток и вышел вон. Коснятин с усмешкой смотрел вслед. Так-то, князь, ты думал, что весь мир теперь твой, а простая девка, пусть и королевских кровей, плюнула в душу, и утереться нечем. Ни к чему было перед ней ниже травы стлаться! Жена должна знать свое место, а то: «княгинюшка»… «свет ясный»… «ясонька моя»… Она тебе еще покажет ясоньку!

Дверь покоев распахнулась слишком резко, чтобы это было обычным появлением слуг, да слуги и не решались войти без зова или большой необходимости, знали, что княгиня не любит неожиданного появления кого бы то ни было.

На пороге стоял Ярослав. Он вошел, плотно прикрыл за собой дверь и бросил ей на ложе свиток:

– Это от твоего Олава!

И смотрел, смотрел на то, как она поступит. А в Ингигерд боролись два чувства, за последние дни она успела вспомнить и ласки, и любовь Ярослава, снова желать его, но и отказаться от Олава тоже не могла. Кроме того, в ней взыграло чувство противоречия.

Печать не была нарушена, князь не стал читать послание. Дрожащими руками Ингигерд развернула свиток, глаза быстро пробежали строчки. Она не знала, как пишет Олав, все же никогда не видела его писем, но сразу поняла, что выполнил писец, все было ровно и по-королевски витиевато. Даже виса, посвященная дружбе, оказалась слишком отстраненной, чтобы заподозрить горячую любовь автора. Олав сдержанно благодарил за присланный подарок и пожелания, в ответ желал счастья и сообщал, что тоже отправляет ей дар. Ни слова об Астрид и своей собственной семье.

Читая послание, Ингигерд даже на минуту забыла, что перед ней стоит, внимательно вглядываясь в лицо, муж. Когда подняла голову и встретилась с его цепким взглядом, в котором в тот момент уж чего-чего, а любви не было вовсе, вспыхнула и, протягивая свиток Ярославу, пробормотала:

– В нем нет ничего вольного…

Тот фыркнул:

– Я чужих писем не читаю!

– Но он мне не чужой!

– А кто? – Помолчал, видя ее смущение, потом поинтересовался: – И давно ты с ним… переписываешься?

И тут в Ингигерд снова взыграл строптивый норов:

– Я не служанка и не наложница! Я свободная женщина и могу писать письма тому, кому захочу, если он не враг тебе! Я верная жена, ты никогда не сможешь меня ни в чем упрекнуть! И во всех спорах буду стоять на твоей стороне. Но я вольна в своих поступках, если они тебе не во вред!

Говорилось все это больше для себя самой, чем для Ярослава, хотелось убедиться, что не потеряла свободу, став замужней.

А князь молча слушал, его лицо не выражало ничего. Это только распаляло Ингигерд, она сказала гораздо больше, чем хотела и даже думала. Какая свободная, если замужем? Но в одном молодая княгиня была права – она всегда будет на стороне мужа, даже если придется выступать против собственных соплеменников. К счастью, такого не понадобится.

Еще час назад Ярослав сомневался, стоит ли переезжать в Киев насовсем, его самого больше тянуло в вольный Новгород, даже раздумывал, не осесть ли здесь, а в Киеве посадить наместника, но теперь он точно знал, что в Новгороде, где есть связь с Норвегией, не останется ни на день!

– Даже свободная женщина обязана следовать за мужем. Поэтому ты поедешь за мной в Киев! Завтра же!

Он не стал выслушивать ее возражения или согласие, круто повернулся и вышел, оставив Ингигерд ужасаться тому, что произошло.

Когда за мужем закрылась тяжелая дверь, она застонала, сцепив зубы, швырнула письмо на пол, даже притопнула. И вдруг бросилась за ним следом, догнала сразу. Услышав сзади шаги, Ярослав остановился.

– Я не поеду в Киев! Мне скоро рожать, а там все чужие!

Остановись она на этой фразе, и князь пошел бы на попятный, действительно, переезжать так далеко женщине на сносях опасно, но Ингигерд умудрилась испортить все и здесь, видя, что взгляд Ярослава стал сочувствующим, добавила:

– И вообще решать, где жить, буду только я сама!

Лицо князя исказила гримаса презрения:

– Я верну тебя отцу как блудливую кошку!

– И навсегда потеряешь его поддержку! – парировала Ингигерд.

Вот теперь он ответил с насмешкой:

– Ты решила испугать меня этим? Не получится, Ингигерд, сейчас я достаточно силен. И ты поедешь в Киев! Я так хочу!

Глядя в бешеные глаза мужа, Ингигерд вдруг почувствовала, что все внутренности скрутила дикая боль. Невольно застонав, она схватилась за живот и присела. Начались схватки.

Конечно, никакого разговора больше не было, Ярослав позвал слуг, повитуху и метался по своим покоям, переживая, что своей резкостью вызвал такую боль у жены.

Роды были стремительными, младенец вполне здоров, сама княгиня тоже. Повитуха вышла из ложницы княгини, протягивая Ярославу туго спеленутый сверток:

– С сыном тебя, князь!

Тот принял сверток с дрожью в руках. Илья родился слишком давно, и самого Ярослава тогда не было в Новгороде, когда приехал, Анна также подала сына. Но прошло столько лет, уже взрослый Илья погиб, и теперь этот мальчик его наследник. Горячая волна любви и нежности к сморщенному красному личику захлестнула князя. А тот вдруг сладко чмокнул пухлыми губками и нахмурился, готовясь зареветь во все горло.

Повитуха забрала ребенка у Ярослава:

– Дите покормить надо!

Немного позже князь вошел к Ингигерд, та кормила малыша. Можно ли найти лучшую картину – молодая красивая женщина кормила ребенка! Она подняла блестящие глаза на мужа, широко улыбнулась, радуясь своему материнскому счастью.

Ярослав опустился на колени перед ложем, коснулся ее руки:

– Спасибо, Ингигерд.

Разве мог он после этого ее чем-то укорять, чего-то требовать? Князь вернулся в Киев один, оставив жену с маленьким сыном в Новгороде. Он до конца жизни будет делить свое время между двумя городами. Даже построив в Киеве многое, душой будет тянуться в вольный город на Ильмене. Туда же будет стремиться и княгиня Ирина – такое имя получила на своей новой родине Ингигерд.

Сына назвали Владимиром – хоть так князь примирился со своим отцом…

После битвы на Альте, когда Ярослав обратился за защитой к Богу и погибшим братьям, он, и без того твердо веровавший, очень много передумал. Гибель братьев, не пожелавших ввязываться в схватку за власть и принявших из-за этого мученическую смерть, с одной стороны, была князю укором, ведь сам он в эту схватку ввязался, пойдя против отцовской воли.

С другой стороны, будь он неправ, разве помог бы Господь в той битве? Не сделал ли его разящим мечом?

Одно Ярослав понимал точно – братья не должны лежать в земле где и как попало, их нужно похоронить с почестями.

Могилку Бориса долго искать не пришлось, ее помнили. Глядя на скромный безымянный холмик близ церкви святого Василия в Вышгороде, Ярослав от всей души обещал найти и Глеба и привезти туда же.

Это оказалось тяжелее, все розыски вокруг Смедыни ничего не дали, место, где бросили тело убитого князя, оставалось неизвестным. Вспоминая совсем еще юного брата, синеглазого, как отец, с его всегдашней ласковой улыбкой, Ярослав скрипел зубами:

– Спасти не смог и найти не могу!

Вернувшись в Киев, Ярослав услышал рассказ о том, что близ Смоленска в пустынном месте происходят чудеса. Там неподалеку от реки словно дух-кладовик, над местом часто огонь видят. Но жители не рисковали тот клад копать, потому как кроме огня еще и пение слышно, и звуки всякие…

Ярослава точно пламенем обожгло:

– Это Глебушко!

– Да нет там, князь, могилки-то, креста нет.

– Он!

Уже через день на Смедынь к чудесному месту отправились священники. То, что увидели там, кого-то поразило, а кого-то ужаснуло – пролежав пять лет без погребения, Глеб казался лишь уснувшим. Тело его не было тронуто не только тлением, но и дикими зверьми!

Останки Глеба с почестями привезли в Вышгород и похоронили рядом с братом. И почти сразу на могилах стали происходить чудеса. Мало того, старенькая церковь рядом с ними по недосмотру пономаря сгорела полностью, иконы и утварь удалось спасти, но и только.

Снова Ярослав ломал голову над тем, что это значит.

В тот вечер он по привычке долго сидел за книгой, читая о святых и происходящих у их мощей чудесах. И вдруг князя осенило: да ведь и Борис с Глебом также! Мало ли над их могилами всего уже произошло?! Если бы не ночь на дворе, бросился бы к митрополиту Иоанну со своими мыслями.

Ярослав не смог дождаться утра. Сознание, что братья святые, своей погибелью давшие урок остальным, а теперь заступники пред Господом, значило для него слишком много, чтобы спокойно спать.

Митрополит был страшно испуган появлением князя в неурочный час, но принял его. Не сразу понял, о чем ведет речь Ярослав, не сразу поверил в его слова, сомнения и страх перед чудом боролись с желанием прославить и святых той земли, где он служил Богу. А убеждения Ярослава были горячи, он так крепко верил в святость братьев, что смог бы уговорить не только Иоанна, но и всех византийских патриархов, вместе взятых. Митрополит зажегся этой мыслью и сам.

С трудом вытерпев до утра, во главе многочисленного крестного хода они отправились к могиле Бориса и Глеба. На месте сгоревшей церквушки стояла клеть, в которой Иоанн совершил всенощное бдение. Большинство верующих не расходились от места погребения, ожидая, что же будет. Но немало оказалось и просто любопытных.

Когда вскрыли саму могилу, оказалось, что останки так и лежали нетленными, мало того, на телах не было и следа от ран, нанесенных убийцами. Не было и смрадного трупного запаха, напротив, все, кажется, благоухало… Мощи выставили в гробах-раках, и сразу же с теми, кто с твердой верой подходил поклониться, начали происходить чудеса – кто-то прозревал, кто-то, как отрок Миронега, избавлялся от давней хромоты.

Были и у самого князя мысли попросить братьев избавить от своего недуга, все же тоже хром с детства. Но, поразмыслив, он решил, что не для того нашел их останки, чтобы клянчить что-то для себя, другое дело, когда просил защиты для Руси против печенегов. И не стал Ярослав ни о чем молить для себя самого, что Богом дастся, то и будет.

Честно говоря, и митрополит ждал, что князь придет с такой просьбой к братьям, поняв же, что не собирается, долго вглядывался в лицо нового правителя Киева. Перед ним стоял не просто ученный жизнью и бедами князь, а человек, что-то такое понявший для себя, что не всякому и дано. Иоанн хмыкнул, вот теперь у Руси был настоящий правитель, который не ввергнет ее в новую свару за власть и никому другому не позволит этого сделать!

– Что? – насторожился Ярослав.

– Мыслю, князь, надо новый храм над раками ставить, негоже в такой-то. И освятив, назвать сей день их именем.

Ярослав обрадовался этой мысли. Церковь начали возводить тут же.

* * *

Вороний ор у человека всегда связывается с непогодой или дурными вестями. Но на сей раз птицы просто не поделили что-то. Две большущие вороны наскакивали друг на дружку, стремясь толкнуть посильнее, а остальные немыслимо орали, подбадривая соперниц.

Сначала двум гридям было интересно наблюдать, они даже поспорили, которая победит, но скоро карканье надоело, и один из парней запустил в спорщиц комком сухой глины. Вся стая взмыла в небо, хлопая крыльями и продолжая орать.

И почти сразу заметили скачущего от города всадника. В Ракоме тихо, молодая княгиня уже неделю жила в большом тереме с сынишкой и несколькими слугами, шуметь некому. Видно, забеспокоились не только гриди, на крыльце показалась и служанка княгини:

– Что случилось?

– Не, пока ничего. Ворон вот расшугали, чтоб не орали на весь двор…

– А скачет кто?

– А я издали вижу? – огрызнулся гридь. Он недолюбливал эту девку, потому как не ответила на его призывы, а при попытке приласкать так двинула локтем в поддых, что едва очухался. Да еще пообещала княгине пожаловаться, а той под руку не попадайся, сама строга и от других того же требует. Сама пусть строжит, она княгиня, ей положено, а чего девок молодых да гридей радости лишать?

Но девка не стала дожидаться его объяснений, сама пошла навстречу к воротам. Всадник выдохнул одним словом:

– Князь едет!

– Ой! – Толстая коса метнулась, не поспевая за ее владелицей, бухнула закрывшаяся дверь.

Уже через минуту по двору носились слуги, а из кухни, стоявшей чуть поодаль, чтобы не подпалить сам терем, доносились звяканье посуды и умопомрачительные запахи. Правда, оказалось, что князь не у ворот, а пока только в Новгороде и в Ракоме будет лишь к вечеру, просто прислал сказать, что он приехал.

Вопреки ожиданиям княгиня не разозлилась на бестолкового гонца, напротив, было видно, что она очень рада появлению мужа. И то верно, кто же не будет рад, если князь то и дело весточки слал, да все с подарками. Княгиня Ирина осыпана всем, о чем только может мечтать женщина, Ярослав Владимирович ничего для своей красавицы не жалеет.

* * *

Ярослав действительно приехал только к вечеру. Стремительно, несмотря на хромоту, прошел в покои жены, подхватил на руки сына, обнял жену:

– Я за вами! В Киеве такое творится!..

Ему очень хотелось рассказать о чудесах, творившихся у раки с мощами братьев, об их помощи в битве на Альте, много о чем… О многом он писал Ингигерд, но всего не опишешь, да и как пересказать сухими словами письма благоговение, которое испытываешь, видя, что на твоих глазах свершаются чудеса?

В тот вечер она напрочь забыла о существовании Олава Харальдссона, был только Ярослав, счастливый и возбужденный, было простое женское счастье от здорового сынишки, присутствия мужа и возможности прижаться к его плечу, такому крепкому и надежному.

Ночью Ярослав прошептал на ухо:

– Я обещал завоевать для тебя Киев…

Ей хотелось ответить, что не Киев ждала, а его самого. Но почему-то не сказала. Но князь и не ждал, он просто наслаждался счастьем обладания красивой, любимой женой.

* * *

Утром Ярослав, лежа с закинутыми за голову руками и глядя в потолок, принялся рассказывать жене о том, что происходило в Киеве. Нет, не о битве на Альте, сначала он с восторгом говорил о чудесах, совершаемых подле раки с мощами братьев, и то, как идет строительство новой церкви в их честь. Постепенно речь зашла о строительстве вообще, об отношениях с Эймундом и Рёнгвальдом, которого князь очень хвалил за разумность и умение сначала думать, а потом размахивать мечом, об отношениях с оставшимися в живых князьями.

Ингигерд с первых же его слов почувствовала необычайное волнение. Князь если и не советовался с ней, то по крайней мере делился мыслями. Это был лучший подарок, ведь меха и золото дарят и простым наложницам, а вот доверие не всем. Одно дело быть любимой женщиной на ложе, и совсем другое – той, с которой советуются. Ингигерд была благодарна мужу за такое отношение. Она не все понимала в происходящем на Руси, тем более так далеко от Новгорода, но понимала озабоченность мужа.

– Мстислав из Тмутаракани прислал, просит и себе часть братнего наследства.

– Пока ты со Святополком бился, он тихо дома сидел, а теперь что-то получить хочет? – Ингигерд не смогла держать свои мысли. Ярослав внимательно посмотрел на голенькую советчицу, притянул ее к себе:

– А ты всегда за меня заступаться будешь?

– Всегда! – серьезно пообещала она.

И надо сказать, слово свое сдержала, какими бы ни были их последующие отношения с Ярославом, Ингигерд всегда выступала на его стороне, даже против своих собственных соотечественников.

– Ну, тогда мне нечего бояться! – рассмеялся князь, стаскивая с нее шелковое, подбитое куньим мехом одеяло, которым княгиня пыталась прикрыть наготу. – Иди ко мне.

Снова и снова Ингигерд таяла в его руках и под его губами. Ярослав умел так прикасаться к груди, так ласкать языком ее соски, что со стоном выгибалась дугой. А еще он умел сначала довести ее до безумия и только потом удовлетворять себя.

Наслышанная еще дома от кормилицы о мужчинах, которым только и надо удовлетворить собственное желание, а на женщину наплевать, Ингигерд дивилась. Постепенно она поняла, что на такое – сдерживать себя ради любимой – способен только очень любящий мужчина, и была очень благодарна мужу за его ласки.

Но это только утром, когда приходила в себя, а по ночам думать было некогда, да и вовсе не хотелось. Ей хорошо с Ярославом, не просто хорошо, а счастливо.

* * *

В этот приезд князь был весел, разговорчив, явно доволен жизнью. Он все же досказал ей, что ответил Мстиславу: