Текст книги "Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)"

Великое противостояние

А Изяслав собирался на суздальского князя уже не на шутку. Он сам отправился сначала в Смоленск, а потом в Новгород – поднимать боевой дух и собирать рать.

Изяслав был хорош, он всегда умел говорить красивые речи перед людьми, умел зажечь, объединить, повести за собой. Постарался и на сей раз. Новгородцам легко было припомнить все обиды от суздальцев – и нехватку хлеба, и то, что Новый Торг забрали, и то, что купцов под замком держат… Ну, и Ждану-гору. По словам Изяслава получалось, что ростовцы едва ли не заманили несчастных новгородцев туда, чтобы разбить, никто и не вспомнил, что князя в Суздале не было, что новгородцы с Всеволодом Мстиславичем отправились в суздальские земли сами, никто их не заманивал и не звал. Поражения всегда обидны, даже если виноват в них сам.

А тут получалось, что стоять надо за всю Русь и под знаменами Мстиславича! Никто на вече не спросил, почему за Русь надо биться с суздальским князем, который сидит себе в своем углу, никого не трогая, не наползали бы на него новгородцы сами, тоже не тронул бы. Вече решило, что Новгород будет участвовать в походе против Юрия Долгорукого, людям казалось, что его Долгие Руки тянутся и к Новгороду.

Симпатий к Изяславу добавило и щедрое угощение, выставленное князем для новгородцев. К новгородцам присоединились псковичи и корела. Чем этих-то обидел суздальский князь, и вовсе не понятно, но дурной пример, как известно, куда заразительней доброго.

Зимой 1148/1149 года в поход на Суздаль собралась огромная рать. Только одной дружины в ней не было – Ростислава Юрьевича. Видно, не слишком доверял крестному целованию своего нового союзника князь Изяслав. А еще черниговские князья должны подойти позже к устью реки Медведицы.

Собрав столь внушительную силу, Изяслав решил сначала предложить Юрию Суздальскому мир на своих условиях – отпустить новгородский полон, вернуть купцов, вернуть Новый Торг и выплатить немалую дань за обиды. Ну, и главное для Изяслава – признать его право на Великое княжение.

Шли день за днем, а ни послов обратно, ни просто ответа от Юрия Долгорукого не было. Он молчал, словно и не ведая о собравшейся против него силе. Собрал рать и сторожил главные города – Суздаль и Ростов. Чего ждал? Просто одновременно с Изяславом, смолянами и новгородцами от вятичских лесов могли ударить черниговские князья. Вот этого удара с двух сторон и боялся Юрий, а потому берег не граничные города на Волге, а главные, будучи готовым ударить и по Давыдовичам.

Первыми забеспокоились черниговские князья, они раньше других поняли, что, попытавшись пройти к устью Медведицы, будут попросту разбиты Долгоруким, а потому сидели в своих уделах, выжидая, что получится из похода Изяслава.

Получилось, но не то, чего ждал Великий князь. Конечно, пройдя по Волге, его дружины разорили все городки по пути, но внутрь Суздальской земли не сунулись. Конечно, был и большой полон, и добыча, но не было одного, что так ждал Изяслав, – столкновения с дядей, Юрий Долгорукий продолжал вести себя странно, он не вступал ни в какие сражения, оставаясь подле своих главных городов.

Март выдался теплым, вот уже закапали сосульки, снег стал рыхлым и тяжелым, двигаться по нему трудно, но самое страшное – вот-вот тронется лед на реках, тогда беда, тогда суздальцы всю рать могли взять голыми руками. Может, этого и ждал хитрый Долгорукий? Спешно отправив полон и возы с добычей в Новгород и Смоленск, Изяслав и сам поспешил туда же. Ему пришлось пережидать распутицу в Смоленске и гадать, почему черниговские князья не выступили против суздальского князя.

Изяслав, в отличие от новгородцев, не мог чувствовать удовлетворения. Это в Новгород привели семь тысяч полона, привезли множество возов добычи, взятой в ростовских землях, но Великий князь-то хорошо понимал, что разорил только городки по берегам Волги, а сами суздальские земли остались нетронутыми. До того, что давало главный доход Юрию Долгорукому, и до самой его дружины рать не дошла. Это означало, что Юрий не только не уничтожен, но и не поставлен на колени, он не признал себя побежденным, а Изяслава – Великим князем. Это значило, что дани в Киев от Суздальской земли по-прежнему не будет, зато угроза со стороны дяди сохранилась. Мало того, теперь у Юрия Долгорукого был повод ответить, и неизвестно, где и когда.

Князь просидел в Смоленске, пока сошел лед и немного подсохли дороги, и двинулся, но не снова на Суздаль, а домой в Киев, потому что вести, которые приходили оттуда, были куда серьезней и неприятней, чем он мог ожидать.

Казалось бы, чего ждать от покорного Киева и сидевших спокойно черниговских князей? Совсем недавно смоленские полки так потрепали черниговские города, что едва ли их князья снова рискнули бы выступать против Великого князя. Нет, Давыдовичи просто выжидали. Неприятности пришли откуда не ждал – Изяславу донесли, что сын Долгорукого, Ростислав, вроде предавший отца, в действительности готовит заговор против Великого князя, мол, в Городце и даже в Киеве подговаривает киевлян и берендеев выступить против Изяслава!

Какой тут Суздаль, пришлось мчаться в Киев, не то и возвращаться будет некуда. И хотя Ростислав твердил, что его оговаривают, Великий князь расправился с ним жестко. Нет, сажать в поруб и даже просто под замок не рискнул, но дружину его заковал, имущество отдал на разграбление, а самого вчерашнего союзника с великим унижением всего с четырьмя слугами отправил обратно, откуда пришел, – в Суздаль.

И снова Изяслав совершенно неосмотрительно давал Юрию повод к войне, не воспользоваться которым было глупо.

Ростислав в Суздале, повинившись перед отцом, но заверив того, что киевляне готовы его поддержать, да и многие вокруг Переяславля – тоже, заперся в своих хоромах, не желая никого видеть. Он остался без удела, без дружины, без денег и мог полагаться только на помощь отца, еще хуже, что он закрепил за собой славу отцова предателя.

Нам никогда не узнать, что было причиной такого странного поведения Ростислава, но свою роль, хорошую или дурную, он сыграл.

Юрия захлестнула обида, Изяслав не просто захватил великокняжеский престол, не имея на то права, не просто постарался окружить его врагами, топтал его землю, Великий князь унизил обоих его сыновей, да еще как унизил! Если одного Глеба Юрий, скрипя зубами, простил, то за унижения Ростислава (хотя тот и был виноват сам, позволил унижать себя) не отомстить не мог, иначе уже вся Русь считала бы суздальского князя даже не слабым, а никчемным. Среди собственных бояр и дружинников росло возмущение:

– Да доколь, княже, терпеть будешь? Скоро и вовсе Изяслав в твоем терему сядет и станет требовать, чтобы сапоги лизал!

Вот теперь Юрий решил выступить сам, а не посылать сыновей с дружинами, от которых толку оказалось чуть.

Юрий Долгорукий все сделал верно, он не торопился, постарался заручиться поддержкой либо просто обещанием не мешать всех бывших союзников, уже предававших его, позвал на помощь ближних половцев… Эта его неторопливость в сборах и уверенность действий вселяли страх. Юрий не произносил громких речей, как Изяслав на новгородском вече, не обещал златых гор, он просто поставил Русь в известность, что идет на своего племянника Изяслава по праву, потому как тот безо всяких оснований воевал его собственные земли, унизил его сыновей и вообще сел на престол вопреки обычаю, не спросив согласия старших.

Собравшееся киевское вече снова отказало Изяславу в участии в войне против Мономашича, требуя, чтобы Великий князь все решил миром. Изяслав сумел убедить киевлян, чтобы хоть отправились вместе с ним. Одновременно срочно вызвал к себе братьев из Смоленска и Новгорода, а также полки из Владимира-Волынского.

Северо-Восточная Русь сталкивалась с Южной и Западной. Такого противостояния еще не бывало, слишком грозные силы сошлись у Переяславля. И тут Юрий Долгорукий сделал последнюю попытку решить дело миром. Он сам предложил этот мир Изяславу, оставляя тому возможность быть Великим князем, но с собственного благословения, а также требовал отдать отчину – Переяславль, в котором собирался посадить своего сына. Все по «Правде», все по обычаю, суздальский князь ни в чем не переступал отчины и дедины, обвинить его было просто не в чем. Юрий не нападал на Изяслава сам, напротив, это Великий князь пришел незваным в его земли, он даже согласился уступить свое право на Киев, а требовал всего лишь отчину – Переяславль.

Изяслав, получив такое предложение, рычал, как зверь, и метался по шатру, не зная, на чем бы сорвать злость. Юрий вроде явил добрую волю, не приняв которую Изяслав ставил себя в невыгодное положение – его противник оказывался заведомо более миролюбивым и великодушным, он хотел небольшого – свою отчину. Но и согласиться Изяслав тоже не мог! Признать, что он получил право называться Великим князем просто по милости Юрия Долгорукого?! Да еще и согласиться иметь под боком в Переяславле его сына, от которого в любую минуту можно будет ждать неприятностей? Ну уж нет! Пусть его считают кем угодно, он не согласен и будет биться, а победителя не осудят, не посмеют. Зато это прекрасная возможность уничтожить суздальского князя, чтобы раз и навсегда забыть о том, что такой существовал. У него вторая жена – византийка? Вот пусть туда и отправляется со всем своим выводком, и от первой жены-половчанки тоже!

Они бились, и снова Юрий Владимирович сделал все, как нужно, не суетясь, не мельтеша, он разбил Изяслава наголову, но позволил бежать самому князю. Изяслав сумел уйти всего лишь с двумя воинами, добраться сначала до Канева, а потом до Киева.

К его изумлению, Юрий не бросился следом и даже не отправил в погоню. Долгорукий ждал, ждал, когда Киев сам свалится в руки, как перезрелый плод, он просто знал, что поступает по справедливости, по правде, по отчине и дедине, а потому был уверен во всем – в своей победе, в том, что все случится по его желанию.

Сначала Долгорукий сел в Переяславле. Три дня хоронили всех погибших подле Переяславля, не разбирая, суздальский или киевский, переяславльский или смоленский… Потом поставил на княжение в городе Ростислава, строго наказав никому прошлого не поминать. И переяславльцам о том же сказал, понравилось.

За это время Изяслав бросился к киевлянам просить помощи против Юрия. И получил на вече отказ, мол, наши сыновья да отцы уже сложили головы в битве, не хотим и мы погибать, поди, князь, прочь из Киева. Просто Изяслав забыл, что Киев – не Новгород, готов признать всякого, кто обещает их не обижать, но защищать всякого не станут. А тут приходил сын Мономаха, а то, что он выгонял Мономахова внука, так внук сам виноват.

По Киеву уже разнеслась весть, что Юрий Долгорукий предлагал Изяславу мир, да тот отказался. Мира не захотел, в бою был разбит, так теперь и должен идти прочь из Киева. По уходившему Изяславу Киев не страдал, хотя в городе осталось немало тех, кто стоял за него, не желая суздальского князя. Особенно много было таких среди бояр, нашлись те, кто поспешил за князем, но большинство осталось в надежде, что суздалец не тронет. А вот митрополит Климент уехал с Изяславом, хорошо понимая, что за лютую казнь князя-инока Игоря понесет заслуженное наказание.

Изяслав ушел во Владимир-Волынский – собирать силы против Юрия, а тот уже подходил к Киеву, который для встречи с князем открыл все ворота – и Золотые, и Михайловские, и Лядские, Софийские, Подольские, Жидовские…

Великий князь

Стоял конец августа, лето уже не просто близилось к осени, оно словно устало, пресытилось, добровольно уступая свой черед осенней поре. Пока еще жарко, но уже не пекло, как в июле. Все, что из земли растет, выбрало ее соки, вызрело, август он щедрый, сытый, даже если весь год потом будет голодным, в августе этого не чувствуется.

Таким же вызревшим, готов самому пасть в руки был для Юрия и Киев. Князь смотрел на золотые купола Святой Софии, видные издалека, на крепкие стены города, на саму Гору, и в голове крутилась одна мысль:

– Дождался!

Он никого не сгонял, никого не опережал, никого не убивал и не бросал в поруб, он все сделал по обычаю, и если бы Изяслав согласился на условия, то сейчас в город они въезжали бы вдвоем – племянник, как прежде, хозяином, а дядя гостем. Даже после битвы Долгорукий ждал, что Изяслав опомнится, что согласится, но тот удрал. Вернется, конечно, соберет силы и вернется, и биться с ним придется, но думать сейчас об этом не хотелось совсем.

Перед ним лежал такой желанный и долгожданный Киев.

Юрий оглянулся на сыновей, рядом ехали Андрей и Глеб, Ростислава не было, тот предпочел не появляться в месте, где не так давно испытал столько унижения. У Глеба глаза блестели, точно звезды в ночи – отец въезжал в Киев Великим князем! А Андрей смотрел чуть насмешливо и почти презрительно. Или у него просто из-за степняцкой внешности вид такой? Нет, встретившись с отцом глазами, усмехнулся:

– У меня во Владимире не хуже.

Это, конечно, было неправдой, тогда с Киевом не мог сравниться ни один город Руси, как бы ни старался. Позже Андрей Боголюбский поставит в своем Владимире на Клязьме такие соборы, которым будут завидовать все остальные города, дело князя продолжат следующие князья, умелые мастера украсят соборы каменной резьбой, сравнимой с дорогим кружевом, к небу вознесутся золотые купола краше киевских…

Но все это будет позже, а тогда Юрий понял, что сын просто завидует. Нет, не ему, а тому, что Киев имеет вот такую красу, а тот же Владимир пока нет. Улыбка чуть тронула губы князя:

– Ничего, будут и в Суздальской земле такие соборы да терема…

Киевляне встречали нового князя на Боричевом взвозе и на всех улицах города. Немало было тех, кто вспомнил его маленьким, когда приезжал из Переяславля вместе с матерью, кто-то помнил уже взрослым на вокняжении Мономаха, а потом и в горестный день его похорон. И все же давно не был Мономахов сын в Киеве, двадцать четыре года, за этот срок и сыновья стали совсем взрослыми, скоро внуков небось на коней сажать…

Юрий не стал въезжать в Киев победителем на коне, хотя мог бы, он сошел, мало того, перед Подольскими воротами вдруг остановился и, передав поводья лошади подскочившему гридю, низко поклонился Киеву. Это очень понравилось встречающим князя горожанам.

Владимиров город поразил многолюдством, очень хотелось остановиться, припасть к каждой церкви, к каждой пяди земли, хотелось коснуться руками, чтобы убедиться, что это не сон, что он действительно в Киеве и это его встречают богато одетые церковные иереи. Встречают, чтобы проводить в Святую Софию на торжественный молебен.

И хотя Юрий прекрасно понимал, что завтра, да нет, уже сегодня на него навалится куча забот обо всей земле Русской, что надо кормить огромный город, налаживать отношения с киевлянами, которые ныне, может, и улыбаются, кричат приветственные слова, а завтра строго спросят за любую оплошность, ныне был его день, его час, его время. И никто не вправе испортить праздник, к которому князь так долго и трудно шел.

Несмотря на многоголосицу, колокольный звон, пение иереев, ухо все равно выхватывало из общего гама не приветственные крики, а недоброжелательные, таких тоже было немало, киевляне выражать недовольство не стеснялись.

– Пришел небось мстить за князя Игоря. Изяслав-то сбежал, а с нас спросится…

– Ага, не гляди, что он ныне смирный, что завтра будет?

– Говорят, в Суздале толково все…

– Вот он сюда суздальцев и приведет, а наших, киевских, побоку.

– А чего ты своих бояр жалеешь?

– Они хотя и тати, а все ж наши…

Как им объяснить, что никому ни за кого мстить не будет, что обирать киевлян не собирается и ничего отнимать даже у бояр тоже. Он пришел мирно править в Киеве и всей Руси, что, как холил свое Залесье, не жалея серебра, населял и помогал встать на ноги, так будет и в Киеве, что суздальские киевским – не помеха, всякому, кто не ленится, дело найдется.

Но сейчас не до того, князь отправился на молебен в Софию, а потом был пир для всего Киева. Это неудивительно, всякий князь, приходивший в город, обязательно устраивал пир для киевлян, как же иначе? Но на сей раз Юрий не пожалел ни еды, ни питья, ему хотелось, чтобы в этот день, этот вечер не было ни сирых, ни голодных, ни недовольных. Хотя не бывает, чтобы все были довольны, но хоть были бы сыты и усы смочили в медах.

Пировал вместе с боярами да лучшими киевскими мужами Юрий, но дивился, что слишком мало бояр.

– Где остальные, али не хотят моего меда и пива пить, моего хлеба есть?

– Бежали, – откликнулся вместо чуть смутившихся киевлян Андрей.

– Куда?

– А с Изяславом. Кто же мог знать, что ты никого в поруб сажать не станешь, под замок для выкупа не посадишь? Надо было заранее сказать, что казнить не будешь, меньше бы суматохи людям было.

Юрий сверкнул глазами на сына:

– Ты откуда знаешь?

Тот лишь пожал плечами:

– Да все так поступают, каждый князь, как в город приходит, всех прежних прочь либо под замок, а выпускает только за выкуп.

– Андрей, надо всем объяснить, что я Киев не воевал и никого наказывать не буду, если только не тати и супротив меня ничего делать не будут…

Андрей посмотрел отцу в глаза долгим пристальным взглядом, хмыкнул:

– Не для пира та речь, отче, только мыслю, рано тебе радоваться, Изяслава ты не убил и в поруб не посадил.

– Сказал же: никого сажать не буду! – Но понял Юрий, что сын прав, не ко времени разговор затеян, до утра подождет, махнул рукой: – Ладно, завтра ратиться и ругаться будем, сегодня гуляем.

Юрий Владимирович будет при каждом удобном случае закатывать пиры, приглашая на них далеко не только бояр и лучших мужей. Это вызовет у бояр недовольство, а киевляне Долгорукого назовут любителем выпить и погулять. Было и такое, но меру-то князь всегда знал.

Киев гулял, кто-то, радуясь за нового, по словам суздальцев, доброго и щедрого князя, кто-то просто потому, что грех не погулять, если платы не спрашивают…

Но той же ночью во Владимир-Волынский, куда бежал Изяслав, отправился первый гонец с рассказом о том, что да как. Эти гонцы дорожку протопчут широкую, потому что прав был князь Андрей, Изяслав успокаиваться не собирался.

Утро застало князя стоящим над кручей подле Печерской обители, он смотрел вдаль, крепко задумавшись. Для Юрия Долгорукого начиналась новая жизнь, он пришел к тому, чего так жаждал и долго ждал, – стал Великим князем Киевским.

Он видел могучий Днепр, несущий свои воды далеко в Русское море, видел строго охраняющие его берега леса, вольно раскинувшиеся поля, видел Подол с его немолчным торгом, множество ладей у берега и по всей реке, теряющуюся вдали дорогу… Это был теперь его Киев, его река и его дорога.

Юрий Владимирович тогда еще не ведал, но догадывался, что жизнь отныне будет еще более беспокойной, чем была до сих пор. Изяслав не даст покоя Долгорукому, снова и снова воюя против него. Еще дважды будет уходить из Киева Юрий Владимирович и дважды возвращаться. Но возвращения уже не будут столь торжественными, хотя и бегства позорными тоже.

Одной из серьезных помех для Долгорукого неожиданно станет старший брат, Вячеслав, который до сих пор тихо сидел в Турове, словно забыв, что в мире есть Киев. Но стоило брату одолеть Изяслава, как Вячеслав появился снова с напоминанием, что, вообще-то, его очередь на Великое княжение. Конечно, отдать ему Киев, который получил с таким трудом, Долгорукий не сможет и посадит в Вышгороде, дав повод Изяславичу вдруг начать бороться за… обиженного дядю!

Много еще воды унесет Днепр, много дней и ночей пройдет, пока Юрий Долгорукий сможет снова вот так встать на горе, чтобы смотреть вдаль.

Через год Изяславу при поддержке половины Европы, с которой князь был в родственных отношениях, удастся изгнать Долгорукого из Киева. Вот тогда не успевшие бежать бояре действительно попадут под замок и будут платить выкуп, но город это Долгорукому не вернет.

Вскоре умрет его старший сын Ростислав, и наследником станет Андрей. А через два года Долгорукому придется и вовсе вернуться в свое Залесье, но мысли о Киеве он не оставит… Он поставит еще много городов в своей земле, будет новый Переяславль на берегу Клещина озера, где такая вкусная рыбка, встанет Юрьев-Польский, Дмитров, названный в честь родившегося сына Всеволода (в крещении Дмитрия), укрепится бывшее Кучково, а теперь Москов…

Вырастут новые церкви: Святого Георгия во Владимире, Святых Бориса и Глеба в Кидекше, что близь Суздаля, Святого Спаса в Переяславле-Залесском, Святого Георгия в Юрьеве… И камень для строительства белокаменных соборов будут возить именно от Москова. И снова будут бессильно скрипеть зубами бояре, даже киевские, понимая, что уходит работный люд к суздальскому князю.

Везде с ним рядом будет сын Андрей, ставший сильным и мудрым князем. Но только в одном не по своей воле поддерживал отца Андрей – в борьбе за Киев. Его сердце принадлежало Залесской Руси.

И только когда в ноябре 1154 года умрет Изяслав Мстиславич, а на его место сядет его брат Ростислав Мстиславич, Юрий снова начнет борьбу за Киев и в марте следующего года в третий раз въедет в Киев как Великий князь, но такой встречи, как в первый раз, уже не будет. Для Киева он все же так и останется чужаком из Залесья, медвежьего угла Руси.

И снова рядом в Вышгороде будет Андрей, душой рвавшийся во Владимир на Клязьме.

Пять лет понадобилось Юрию Долгорукому, чтобы вернуться на Киевский престол, но как за эти годы все изменилось, он стал Киеву чужим, и город ему – тоже.

И пусть горожане были рады Юрьевой щедрости, его нестяжательству, бояре-то вовсе не рады. Тот, кто сам в закрома да сундуки не тащит, и другим не даст, кому же такое понравится?

К вечеру из Вышгорода нежданно приехал Андрей.

– Что случилось, с княгиней, с детками?

– Нет, все хорошо. Поговорить надобно, отец.

– Пойдем, посидим, подумаем.

– Нет, пойдем на берег, там лучше думается.

И хотя на осеннем небе вот-вот покажутся звездочки, князь согласно кивнул, Андрей просто так ничего не делает, если приехал говорить, значит, есть о чем. А на берегу потому, что и стенам в княжьем тереме не доверяет, осторожен.

– Отец, поехали обратно в Суздаль?

– Что ты?

Разговор этот почти привычен, Андрей начинает его всякий раз, как только бывает возможность.

– К чему тебе Киев?

– Что говоришь-то! Я столько лет и сил потратил.

– Когда-то Шимонович тебе твердил, что не нужен Киев, лучше свою Суздальскую землю крепить, пока ты слушал, все добром было, а как за Киев с Изяславом сцепился, так и покоя не знаешь. Сидеть на престоле, зная, что все четыре ножки тайно и явно грызут сородичи, ждать напастей, заговоров, нужно ли?

– Киев моя отчина и дедина, я его заслужил.

– Убьют тебя здесь.

Юрий чуть помолчал, потом мрачно поинтересовался:

– Знаешь что?

– Нет, слышал, что бояр недовольных много.

– Бояр везде недовольных много, в Ростове вон сколько было, да видишь, выжил, – натянуто рассмеялся Долгорукий.

– Знаю я, кто тебя тут держит, мачеха проклятая! Ей Суздаль негоден, видишь ли, мал и далеко находится. Ей цареградские дворцы подавай. Погубит она тебя.

– Андрей, знаю, что Ольгу не любишь, только об одном прошу: если со мной что случится, братьев не обижай. Я сам был от второй жены, знаю, что такое быть последним.

Сын только мотнул головой, едва ли это было согласием. Юрий вздохнул:

– Вот то-то и оно, куда же я в Суздаль к тебе их привезу, пусть уж мы тут будем…

– Тогда я уеду!

– Куда?

– Во Владимир, куда же еще?

Князь долго молчал, потом вздохнул:

– Езжай.

Снова помолчали, потом Андрей тихо не то сказал, не то спросил:

– Из Вышгорода икону Божьей Матери, что Лукой писана, с собой заберу.

Князь невольно ахнул, это было почти святотатством:

– Кто ж тебе даст?!

– Сам тихо увезу, а там пусть догоняют. Суздальской земле тоже благодать нужна, не все Киеву.

Конечно, это справедливо, но Юрий понимал, что Андрею несдобровать, если пропажу обнаружат и попытаются вернуть.

– Не бойся, не попадусь. Тебе сказал, чтобы ты знал. Надеюсь, что не выдашь и дружину вслед не пошлешь.

Вот и все, вот и снова остался один… Андрей, самый разумный, иногда казалось, что это он старше, это он много прожил и все знает. Но теперь Андрей уедет, и останется только ждать, пока и впрямь не убьют или не придет новый Изяслав, чтобы прогнать из Киева.

А Юрий вдруг понял, что он не просто устал, он смертельно устал. Столько лет гнался, добивался, воевал, а теперь вот сидит прочно, и жить стало вроде незачем. От этой нелепой мысли стало смешно. Сын подивился:

– Чему?

Попытался объяснить, Андрей понял, кивнул:

– Потому и зову с собой, там дел непочатый край, там новое Великое княжество создавать надо, жить есть зачем.

– Андрей, придет время, не объявляй Суздаль Великим княжением, не разваливай Русь.

– Отец, ты то ли спишь, то ли нарочно глаза закрываешь. Нет единой Руси, и то, что ты сидишь в Киеве, не значит, что ты ее собрал. На части она распалась, соберется ли снова – бог весть. Но пока не собралась, надо свое княжество крепить, чтобы никто посягнуть не мог и никто моих сыновей и внуков оттуда не погнал.

Андрей не знал, что переживет своих сыновей, а править после него будут сыновья той самой ненавистной ему мачехи, которую он, правда, сначала выгонит вместе с маленькими братьями обратно в Константинополь. Младший из братьев Андрея, Всеволод, за большое число детей получит прозвище Всеволод Большое Гнездо, а один из его сыновей, Ярослав, станет отцом Александра, будущего Невского.

Сын так и не смог убедить отца бросить Киев и вернуться в Суздальскую землю.

Прощались они тепло, но уже немного отстраненно, словно любящие друг друга, но чужие люди. Юрий смотрел вслед сыну, слушал топот копыт его коня и понимал, что больше они не увидятся.

Через день из Вышгорода пришло известие, что князь из города уехал вместе с семьей, куда не сказал, к тому же пропала икона Божьей Матери, написанная самим Лукой. Эта икона исцеляла больных, калечных и избавляла от заикания.

Князь не стал отправлять кого-то искать икону, да и об отъезде сына тоже не жалел, то ли был готов к этому, то ли просто знал.

Андрею не удалось довезти икону до своего любимого Владимира, хотя его никто не догонял. Не «пожелала» сама икона. В нескольких верстах от города лошади, везущие драгоценный груз, вдруг встали и двигаться дальше не хотели ни в какую. Князь решил, что это знак, велел заложить новую церковь, а потом и новое село выросло, его любимое Боголюбово.

Сделал он и еще одно дело, о котором все говорили с отцом, да недосуг было – поставил в Москове крепость изрядную, чтоб уж городом было бывшее Кучково, а не городишком. Но то ли память об убитом тесте покоя не давала, то ли еще что, только Андрей не жаловал Москов, это позже город станет столицей нового княжества, а потом и всей Руси, и России.

С отцом они действительно больше не виделись. Бояре недолго терпели князя, при котором не было возможности воровать. Созрел заговор.

Снова в Киеве весна, снова все цвело, благоухало, звенело, пищало, кричало, радовалось жизни. Яркое солнце в чистом синем небе, свежий ветерок, такая же яркая зелень листвы и травы. Хорошо так, что хотелось раскинуть руки и кричать от радости. Или вообще полететь с кручи над Днепром, как птица.

Но и в такое благостное время ни Ростислав Мстиславич, ни Давыдовичи не забыли о Долгоруком, которого надо выгнать из Киева. От Владимира-Волынского к Киеву выступил сын князя Изяслава Мстислав Изяславич. После смерти отца он не оставил надежды когда-нибудь сесть на Киевском престоле. Не терял такой надежды и Изяслав Давыдович. А еще смоленский князь Ростислав, уже побывавший в Киеве, жаждал вернуться, если не сам, то хоть сына посадить.

Снова Мстиславичи объединились против Мономашича и готовы были помогать даже Давыдовичам, только бы убрать сына Мономаха из Киева.

Услышав об этом, Юрий Владимирович вдруг поморщился:

– Не успеют, раньше помру.

Княгиня испугалась:

– О чем ты?! Не болен ведь?

– Убьют, – спокойно ответил муж.

– Слышал что, знаешь?

– Уж очень настойчиво на пир звали.

– Не ходи! – вцепилась в его рукав Ольга. – Не пущу!

– Что ты? Ежели решат убить, так разве тем, что дома останешься, спастись можно? Андрей вовремя уехал, с собой все звал. Надо было вас с ним отправить.

– Да ведь он удрал тайно.

– Тайно? Не-ет… был, советовался, икону просил. Ольга, ежели со мной что, защиту сразу у митрополита Константина ищи или у ромеев, их не тронут.

И все же он отправился на этот пир, но прежде даже помолился и едва ли не исповедался.

В тот день не было праздника, потому и странно, что Петрила уж так настаивал. За столами только свои, кому доверял, но все равно Юрий ждал. Ждал, что ворвутся, пустят в ход мечи, ножи, что просвистит стрела… А чтобы не было заметно этого ожидания, веселился и пил больше обычного, особенно свое любимое просяное пиво. Многие не понимали этого пристрастия князя. Великий князь мог бы и ромейские вина пить, а он все точно смерд – просяное пиво.

Столы ломились от яств, ничего не пожалел для дорогих гостей осмянник Петрила. Да и как жалеть, если все его благополучие зависит от того, будет ли и дальше собирать дань Петрила или князь другого осмянника найдет. Но Петрила хитрый, он уже стольких князей пересидел, как в Киеве новый князь, осмянник и вперед не лезет, и рядом в нужное время оказывается, вроде все про Киев и знает, к чему менять такого человека?

Не поменял и Юрий, ни в первый раз, ни во второй, ни вот теперь. Не поменял, хотя прекрасно знал, что Петрила не просто Изяславу служил, а его доверенным человеком был. Но теперь уж что, Изяслава в живых нет, если и предавать, то ради кого? Юрию Владимировичу очень не хотелось задумываться над такими вопросами, он во всем полагался на волю Божью, коли Господь не убережет, то никто этого сделать не сможет.

Потому и ходил всюду без охраны, и на пирах вон тоже не осторожничал. Конечно, не успокоился Ростислав Мстиславич, хотя и сидел в Смоленске, но Киев из виду не упускал. Но Ростислав совсем недавно бит, небось еще не забыл урока?

Были еще Давыдовичи, но у тех сил куда меньше. Разве что все вместе объединятся? Кто еще мог к ним примкнуть? Наверное, Мстислав Изяславич, сын самого главного соперника Юрия, Изяслава, с которым столько лет потратили на вражду. Этот может, весь в отца нравом, сам спокойно жить не будет и другим не даст.

Но размышлять о племянниках и вообще об опасности в прекрасный весенний вечер, да еще и за пиршественным столом, не хотелось вовсе, потому Юрий пил вместе со всеми, правда, свое пиво, много ел, пел песни и смеялся. Ничего, мы еще поживем! Если не убьют…