Текст книги "Запах Дождя"

Наталья Порядина

Запах Дождя

Рассказы

День Ильи Пророка

Мы видели чудо сегодня – как на лесном озере с удивительно мраморно-темной водой, иссиня-парадной, как бывает только на лесных озерах, сквозили рыбки. Потом налетела внезапно гроза и встал стеной дождь – такой же возвышенный и строгий, и жизнетворный, как мачтовый лес вокруг. Он дышал, отражаясь миллионом брызг по воде, кипел миллионом радуг, серебрился, искрился, блистал всеми струями счастья. И когда он погас, действительно, над озером встала радуга – одним рогом наполовину в воде, другим рогом – над небом, так и висела она, чтобы всем точно запомниться, чтобы все ее точно успели увидеть и потрогать рукой. А дождь в это время не замолкал, и исчез только позже, звеня, где-то в верхушках елей. И я размахивала уже готовыми шашлыками, которые жарила под зонтом, и ощущала явный недостаток метлы, чтобы полетать тут же, между елей.

2 августа 2012 г.

Радуга или война?

А помнишь, раньше, когда у меня в машине падал на светофорах мой первый телефон, он тут же начинал сам звонить тебе.

И только он за меня знает, как рассказать тебе одну историю.

Радуга, так же, как и гроза, всегда начинается неожиданно. Непонятно, откуда она берётся – то ли из дождя, то ли из огня, то ли из воздуха. Наверное, оттуда же, откуда война. Ты сейчас поймёшь.

Мы выезжали с дачи. Сначала тихий дождь шёл, кажется, лесом, «Дождь, лес и солнце», – подумала я. Величественно, тихо, проникновенно. Как в тумане слёз, когда кончается обида. Так и мы выплывали из тумана на солнце, я старалась ехать медленно, зная, что это больше не повторится. Дождь, помощь небесная… Ах, вспомнила: пар над дорогой уводил нас за собой, дрожал над утопающим в лужах солнцем, утекая сквозь сосновые иголочки вверх…

И вдруг, когда мы выехали из лесу на поля, – нет, перед этим ещё расскажу – полыхали мокрой листвою аллеи, и не было им ни конца, ни края. Я подняла глаза. Все смешивалось, все озарялось светом вдохновения, но мы не ожидали, что до самого чуда ещё так недалеко.

Кто-то, кажется, в тот миг оказался перед нами, и только я помню клубы светящейся пыли из-под копыт, то есть, из-под проезжающей перед нами машины – летело огромное, брызжущее светом, облако и трепетало на солнце.

И вот в поле ждало нас то чудо, такое неожиданное, но такое ощутимое, что от него никуда было ни сбежать, ни деться, ни оторвать глаз нам, грешным.

Нам полем стояла радуга. Я никогда не думала, что крайний оттенок в спектре – не красный, а бордовый. Он идёт перед красным. Так явно прочитывался весь неземной перебор откровения, божества, хвоста райской птицы. Он был не просто с зелёным и жёлтым переходами, а в перерывах между ними – лимонным, после голубоватого наплыва – бирюзово-синеватым, и после завершающего фиолетового аккорда – вспыхивающим ярчайшим электрическим светом небесным разрядом, заключающим в себя все остальные, предыдущие.

Шёл крупный, но редкий дождь. Радуга росла из земли и уводила в небо. Один конец был правая рука, другой – левая. Левый рос из тёмно-зелёного поля, правый запутался у кого-то в доме, сделав из него аэродром – озаренный белым и оранжевым светом.

Нет, дальний конец – вот уже в воздухе над землёй, перезванивающий у нас в зеркале заднего вида, – нет, он уже – разноцветная птица – посреди аллеи и растёт прямо из аллеи между столетними липами, уходя прямо в лужу по центру между ними. Нет, вот уже – позади нас через все поле с другой стороны, – сила Божия, Божие торжество.

Дорога, отливающая этим сиреневым звоном, и случайно очутившийся на траве средь этой синевы жёлтый блик – кто-то летел и пролил по дороге краски, выплеснул их из баночки на траву, на небо – плеснул голубым – и оно полетело вдаль, потекло, стало капать, стало звенеть каждой каплей в листве.

И просвечивал над полями, благоухая шелестом сквозь тёмную, густую листву, просясь обратно на небо, дождь…

Вдоль шоссе стояли одна за другой машины. Никто не мог ехать. Все фотографировали, некоторые – высунувшись из окна. Мы ехали к крестной забирать из гостей нашу доченьку.

Радуга и там в гостях натворила дел, все о ней только и говорили. Нас встретила доченька, как ангел, с двумя колечками по бокам круглой маленькой головки, такой ладненькой, такой любимой, родной. В колечки из косичек у неё были вставлены стразинки, – раскрасневшийся ангел в блестках, дерущийся подушками с соседским Витюшей.

По телевизору говорили про войну. Войну в Сирии, войну в Турции, войну по всему свету там, где её не должно быть.

Девочке взрывом во время теракта оторвало ножки. Спасти её удалось чудом, потому что раненых столько, что врачи успевают оказывать помощь только тем, кто на грани жизни и смерти. Девочку перевезут в Москву для операции, и московский хирург-профессор сказал, что они сделают все возможное, чтобы преодолеть психологическую травму ребёнка. И глаза этой девочки, в которых – рыдание и такой беспомощный ужас, весь ужас мира в глазах ребёнка.

И уже третий день по утрам я просыпаюсь оттого, что начинаю рыдать, потому что не могу забыть этих глаз. Потому что в моих глазах тот же безмолвный, полный ужаса вопрос: почему?

Когда я вижу такой же детский испуг и отчаяние в глазах своей дочки, я тут же прижимаю ее к сердцу – и все проходит. Но как же я могу пришить сирийской девочке ее отрезанные ножки?

Я тут же стала смотреть в Интернете, можно ли это сделать. Скорее всего, нет, потому что их не довезли во льду до Москвы вовремя. Но можно сделать очень хорошие протезы. Не в России, в другой стране. Надеюсь, девочка будет ходить.

Но знаешь, я уже третий день не могу никому об этом рассказать и не могу тебе позвонить, чтобы спросить ответа на этот вопрос: «Радуга или война?»

6 июня 2016 г.

По дороге с дачи домой

И только далекий ветер пропоет в облаке над горизонтом.

Не было бы тебя – не было бы и меня. И вот уже мчимся мы по ослепительному, мерцающему от дождя городу, и сотни отражений изумрудных – что моя нежность в твоих глазах, и рука твоя медленно тянется в то потаенное место, о котором никто, кроме нас, никогда не узнает, и мы замираем в невесомости на всех светофорах, и на мне только платье твоего любимого фиолетового цвета и только твоя рука, и в подарок тебе – ничего больше, только дождь за окном.

И вот уже поезд проходит на горизонте, под пустынными облаками, что ветер, и мы стремимся прямо к нему, плавный газ – это ветер летит вместо нас по набережной, войди в меня крепче, а то я умру, ты будешь теплым ветром внутри меня, поворот с моста вдоль Невы и Эрмитажа, левый поворотник, левый ряд, разгон, ну еще, сейчас наступит прыжок в невесомость, я хочу тебя, минуя времена и пространства, я хочу тебя, дай мне руку твою, дай мне душу твою, полетим вместе на небеса, я дышу тобой, не бойся, я не закрою глаза. Чувствую твое дыхание и жадно ловлю его, я слышу все токи твоего сердца и обожаю их, и ты живешь мной, и ты делаешь меня совершенной, и ты сгораешь во мне, и только холодный ветер мчится за нами следом. Плавный тормоз и светящийся светофор, Дворцовый мост, Медный Всадник, ни разу не видевший еще ничего подобного… Мы унесемся и не оглянемся, чувствуя, как он скачет за нами по пятам. Я поцелую руки твои в темноте, и тут заиграет такая бессмертная музыка, которую наяву мы тут же забудем, только для нас с тобой.

Был или не был тот сон, было или не было это явью? И вот уже море и поезд на горизонте, все мои слова – в тебе, все мои звуки и отражения, все мои токи, желания, настроения, вся моя музыка – все это ты.

Я привезу тебя к дому. И мы поднимемся на третий этаж. И когда ты уже будешь лежать в моих руках, такой уставший, пылающий, нежный, я мягко прижмусь к тебе и опять, как прежде, положу тебя на себя, чувствуешь мои пересохшие от наслаждения губы?

И капельки на стекле светятся и стекают с твоих ресниц, и я говорю тебе о вечности, о ветреном осеннем море, которое мы видели сегодня, теплом для нас, как парное молоко, и всю ночь снится мне, что я купаю тебя в море, а поезд проходит по горизонту, в темноте, в тишине, и никто не узнает наутро о нашей тайне, и о том, что сегодня вечером я повезу тебя туда снова.

19.08.2012

Творили мы чудеса

В те далекие времена жили мы на Московском проспекте. Жили счастливо, творили чудеса. Чудеса начинались каждое утро с кофе из «Буше», никто не знал, что если я захожу в «Буше», то именно в этот день я и затеваю новые чудеса. Впрочем, так как заходить я стала туда каждое утро, кофейные девушки стали о чем-то догадываться и таинственно мне улыбаться, а я им выдавала золотые на сдачу – юбилейные монетки – то Выборг, то Углич, то Кострому, покупая круассаны для тебя, моя радость. Тогда время начинало течь вспять, и я выходила на улицу постоять со стаканчиком на свежем воздухе, прежде, чем зайти в нашу парадную и подняться к тебе на третий этаж, стояла и смотрела, как утекают во времени мимо машины, чувствуя ветер на их лобовом стекле, чувствуя бело-рыжих точеных летящих борзых там, куда они скачут, развевающиеся волны осеннего ветра, листья, Шопен, и я знала, что сейчас я поднимусь к тебе. Стоило мне только так остановиться и отпустить время, как на мой перекресточек стекались друзья, вот появилась в двух шагах от меня любимая садиковская воспитательница нашей доченьки Людмила Константиновна со своим внучком, а все потому, что я не зашла две секунды назад в свою парадную.

Я писала об этом тебе перед тем, как поехать за новыми чудесами, потому что сейчас мы закатимся в один потайной, у леса, магазин, до которого мы еще не добирались, и я пишу тебе это, пока ты моешься в ванной, попросив себе еще 10 минут. Как приятно положить в кошелек последнюю пятитысячную бумажку, зная, что стоит только ее потратить на подарки для друзей, как тут же на карту кто-нибудь из моих клиентов переведет нам еще 25000 руб., как бывало всегда, поедем туда, где шерсть бело-рыжих борзых развевается по ветру. Нас ждут с тобой чудеса.

Вчера у камина напротив Исаакиевского собора играли джаз в чудесном дворце «Four Seasons», которого когда-то, наверное, не будет, а звуки джаза останутся. Пойду подушусь духами «Acqua di Gio», нас тоже когда-то не будет, а запах останется, от того дворца, где поют джаз, до нашего дома оказалось 4 минуты, что меня поразило больше всего, когда начинается джаз, стихают законы времени и пространства. Нас не будет, останутся только звуки джаза и запах наших пролетающих с тобой мимо крыльев, запах дождя, как я полагаю. И когда будет идти дождь, наша доченька будет знать, что это мы сейчас рядом.

Нужно надеть белый свитер, нужно одеться во все белое. Ты уже ждешь меня, ну поехали, моя радость, нельзя терять на чудеса ни минуты.

Я никогда не знала заранее, о чем я тебе напишу. Но стоит только надеть белый свитер и чуть дольше постоять со стаканчиком кофе у своего дома, как чудеса начинаются…

8 ноября 2014 г.

Стайка белых машин

Поехали мы на нашей белой машине туда, где летают борзые, и вдруг увидели по дороге, что куда-то едут белые машины со всего города. Ехали они то компаниями, то гуськом, друг за другом, как белые котята, бегущие за молоком. Сначала почему-то белые машины ехали все одинаковые, то ли фольксвагены, то ли БМВ, а потом мы пригляделись – она стали попадаться то большие, то маленькие, вот три белых мини-Пежо друг за другом проедет, а вот сразу три ягуара, тройкой по диагонали, такая композиция им очень идет, это напоминало ритм какой-то мелодии, мы поехали следом и пытались ее уловить. Остановились мы у магазинчика на границе с лесом. А в магазине продавали елочные игрушки, потому что скоро Новый Год. И вот стали мы наблюдать, как все белые машины въезжают прямо в магазин через кованые ворота тоненькой стайкой, – когда мы вошли, то увидели, что стоит только им заехать, как их поливают мороженым, шоколадом и мармеладом, отчего они мгновенно замерзают и превращаются в беленьких птенчиков. Тут они летят на полочки и рассаживаются по рядам. И вот те, кого полили клубничным мороженым, превращаются в балерин в розовых платьицах, кого полили ванильным – в золотых оленей с резными рогами, а кого апельсиновым – в оранжевые прозрачные шарики с переливом внутри. Мы купили: три нежно-белых ажурных шарика, три дискотечных из зеркальной мозаики побольше и поменьше, нежно-розовую в юбочке из лебединого пуха фею, голубую мягкую гирлянду из шариков цвета незабудок и цикламеновый шар, тоже облепленный зеркальными стеклышками. Ах, еще три прозрачных невесомых сферы, как мыльные пузыри, и неземной красоты контрабас, сотканный из инея и хрустальных струн. Елочка будет в стиле «Прованс». Мы включим подсветку, произведем один фокус и елочка заблагоухает садом поле дождя.

Выезд из магазина предполагался только направо, но поскольку я не знаю, где право, где лево, а ты забыл махнуть рукой, развернуться мы решили под Павловском, мне хотелось вновь и вновь проехать с тобой по дорожке над полями, которые в ноябре кажутся зелено-коричнево-белыми, как расшитое одеяло, белыми – оттого, что у обочин уже лежит первый снег. Выглянуло голубое свежее небо сквозь серые рвущиеся просветы. «Солнце», – сказал ты. Мы решили полетать немного еще и заметили, как струйка белых машин вновь плавной линией вьется на горизонте, а когда подъехали – было уже поздно: все машины утекли в небо, прямо туда, на голубые просветы, и парили уже над землей, и махали нам белыми крылышками. Засверкала зеленая трава, все остановились и стали снимать все это на мобильные телефоны, но тут всем вместе позвонили с неба и сказали, что пришлют фотографии в MMS. Тогда и мы поехали с тобою домой, обнаружив по дороге в кармане комочек снега.

А сейчас ночью при луне пахнет в комнате белыми осенними хризантемами, которые я принесла тебе позавчера поздним вечером, ветер развеял остатки туч, которые превратились в необыкновенно красивые облака, что белые хризантемы на небе, и кое-где на белых облаках промелькивают забытые чьи-то перчатки, где-то черные, а где-то коричневые, сложенные нелепыми смешными комочками, а потому что белые облака – это и есть стайка белых машин, которые уплывают в лунном сиянии на фоне темного неба…

9 ноября 2014 г.

Никому. Никогда

Когда ты поцеловал меня в первый раз, ты передал мне свою душу. С тех пор я целую, когда глажу, твои футболки, чтобы ты, когда их наденешь, почувствовал мой поцелуй. Я не поехала на дачу к нашей дочурке, сейчас в воскресенье последнее сентябрьское солнце и жара, но мне нужно тебе об этом рассказать. Ты летишь сейчас в самолете в далекую Барселону, и у меня замирает сердце от скорого приземления, потому что я лечу сейчас рядом с тобой. Пока ты летишь, я хочу тебе об этом рассказать.

О том, что, когда ты улетаешь от меня далеко на целых невозможных пять дней и оставляешь после себя самый вкусный недопитый глоточек кофе, то я берегу его, как святыню, и хожу вокруг твоей чашечки. Вот до чего можно дойти за счастливые восемь лет рядом с тобой.

О том, что у меня перестают действовать без тебя все органы чувств: зрение, слух, осязание, обоняние и дыхание тоже – об этом ты уже знаешь. Я хотела совсем не об этом.

Ты стоял на лестнице. Мы поднимались в первый раз к тебе на пятый этаж, в твой дом у самого неба, ты подождал меня на площадке и поцеловал в губы, мгновенно лишив прошлого и сделавшись на всю жизнь самым первым и единственным. Жизнь поменяла все законы, все изменилось. Мы долго ждали этой первой встречи, ты – пятьдесят лет, а я тридцать. Еще не зная тебя, но предчувствуя и уже догадываясь, что ты где-то рядом, я ехала на машине с отцом моего будущего ребенка и, отвернувшись к окошку, думала о том, что с тобой – все теперь другое, новая земля и новое небо, с тобой – все мое настоящее, наша новая жизнь, и это было так громогласно и всепобеждающе, что оставалось только заиграть прекрасной музыке, она и заиграла, «21 концерт Моцарта, 2-я часть», не помню, наяву или у меня в душе.

Ты вот-вот подлетишь к Барселоне. Ты говорил: «Я ни на что не имею права» во время наших первых встреч, да и я хотела быть примерной женой и матерью для другого. Но наша доченька, которая была рядом с тобой уже с третьего месяца своей жизни еще до своего рождения и очень любила поддавать тебя ножками, когда ты гладил ее, родилась уже вместе с тобой. Господи, мне бы заветный гудочек сейчас какой, что ты уже подлетаешь. Сегодня ночью я отвезла тебя в аэропорт, наша машина так не хотела везти тебя в командировку, что по дороге сломалась, и только усилием воли мы с ней довезли тебя до самолета. Прошло всего несколько часов, ну ладно, я просто боюсь летать, и мы с тобой сейчас окажемся на твердой земле, и я чуть-чуть успокоюсь.

Между небом и землей. Вся моя жизнь с тобой была между небом и землей, по дороге на пятый этаж, в самолете по пути в Барселону. Вот сейчас на абсолютно голубом небе проплывает такое невесомое лучистое облачко, что нежность твоих ресниц, потому что ты есть, а на даче в сентябре такая трава зеленая, потому что ты есть, Бог меня родил и дал мне пожить на земле, потому что ты есть.

С тех пор душа твоя жила во мне. Отражалась в моем лице, – когда я смотрела на тебя, мне казалось, что это – не ты, а я, я стала тобой, ты – это я, когда я вижу себя со стороны. Мы не различали границы одного человека, границы движений, границы тел. Твоя рука была моей рукой, а когда у меня чесалась щека, я ласково чесала по щечке в этом месте тебя. Правда, то, что я думала, ты всегда вслух говорил первый, один или два раза всего мне удалось сказать это с тобой одновременно.

Твои студенты из-за океана прислали в подарок в огромном деревянном ящике электронный велосипед, которые еще не продавались в России. Я уверена, что, если я нащупаю тебя в этом мире, ты ко мне поскорее вернешься и снова будешь рядом со мной. Я хочу тебя материализовать.

Я любила тебя несмотря вопреки всем законам мироустройства. Ты очень похож на Ангела. Я научилась понимать это не сразу, когда пыталась за эти годы по мелочам ослушаться тебя, зато научилась со временем понимать это безоговорочно. Ни у кого не было рядом Ангела, а у меня был ты – мой Ангел рядом со мной. Через пять дней, на шестой я поеду в аэропорт тебя встречать и буду также приземляться вместе с тобой, когда ты включишь телефон, в моем телефоне загорится надпись, что ты наконец в зоне доступа, но еще раньше я увижу на табло заветное слово о твоем самолете, и все звуки мира будут заключены тогда для меня в слове «Landed». Наша семилетняя доченька в перчаточках будет стоять рядом, пить горячий чай из автомата, стараясь не обжечься. Я знаю, что я не могу ничего, но Бог может все, и Бог вернет нам тебя.

Никому. Никогда. Я никому никогда не расскажу об этом. Только тебе.

Ты поцеловал меня на лестнице. И с тех пор мы живем счастливо в нашем доме, «Вот наш дом и мы в нем», – как ты загадал еще тогда. Я обещаю тебе, что мы полетим вместе снова на море, снова и снова. Что я буду летать всегда и везде только вместе с тобой. Что я посвящу тебе еще тысячи фиалок в этой жизни. И что море будет нашептывать только для нас троих: «Никогда. Никому…»

И я знаю, что сейчас в далекой Барселоне приземлился твой самолет, это моя нежность донесла тебя туда на руках.

13 сентября 2015 г.

Наше зеркало

В первый раз я заметил это после ухода моей давней школьной подруги. Мы с тобой сделали свой дом и стали приглашать гостей на новоселье. И вот после ее ухода через день в зеркале в гостиной отразилась прядь ее желтых волос. Тогда я стал последовательно проверять, что еще оно знает.

Надо было просто об этом подумать – или не подумать, а случайно подумать, поймать вскользь, едва успев ощутить, как во сне, когда нарочно не подумаешь днем, чтобы ночью не приснилось, и это тебе непременно приснится. Таким образом были явлены на свет моя детская учительница по музыке – мой столетний кошмар, и постаревшая нынче подруга моей сестры – моя первая любовь. Были возвращены также из небытия мой фотоальбом с моими первыми фотографиями березок, который куда-то бесследно пропал во время ремонта пять лет назад, а заодно тетрадочки по математике нашей доченьки, в которых она получила свои первые пятерочки и очень расстроилась, что не может нам их предъявить. Добыты были также полторы тысячи рублей двумя бумажками, которые я давал ей на билеты в кино.

Но тут обнаружилась обратная тенденция – зеркало стало являть воспоминания нашего дома (или наших душ?), о которых его никто не просил. Мы пересилили пространство и время в нашем идеальном доме, видимо, попав случайно в какое-то другое измерение, поддев какую-то струну или волну нашего подсознания. Теперь я знал, что мне нельзя к нему подходить.

В первый раз это произошло со мной через полтора года нашей жизни с тобой. Все это было сущей ерундой, как я сейчас понимаю. А тогда это мне казалось трагедией. Я никак не мог примирить в себе то, что я безраздельно твой и что теперь мне кто-то в этом мешает. Оставалось поскорее избавиться от мешавшего, я много раз думал о том, что есть вещи, которые лучше сделать, чем их не делать. И тогда я это сделал. Кто-то сказал, что это так же просто, как пописать. Так это и есть. Но зачем-то мы вбили в голову с той женщиной, что влюблены, мне не хватало сказки, я привык жить на грани адреналинового всплеска, ей не хватало всего. Она знала о тебе, а ты знала ее, и сейчас ты знаешь, о ком я говорю – о той одинокой писательнице, которую так и не удалось научить быть счастливой. Но только я знаю, как дорого это мне обошлось.

Сейчас я говорю обо всем этом, смеясь, тогда я, помнится, очень страдал, привыкнув жить с тобою по-настоящему, путая ненастоящее с ненастоящими с настоящим. Все дым и прах, и я идиот, что заставил себя это познать, хотя прекрасно мог бы жить, не познавая. Но ту же ошибку я повторил потом несколько раз.

Я долго не мог найти этому объяснения. У меня была детская школьная подружка, с которой мы за одной партой сидели. Что характерно, она связала свою жизнь с женщиной. Она была в курсе каждой моей очередной истории, хотя она – свидетель, что все рассказы я заканчивал словами о том, как я люблю тебя. Со временем я привык понимать, что я – просто адреналиновый наркоман, нестись на машине в непроходимый ливень или начинающуюся метель было моим любимым состоянием, на грани напряжения мыслей и чувств, в состоянии постоянной борьбы со стихией. Или это все моя плохая наследственность, и зачем мой отец рассказывал мне про своих любовниц. Я не знаю. Одна ты мне всегда умела объяснить все обо мне же самом. Под конец я как-то сказал своей школьной подруге, будучи полностью уверен, что не обижу ее: «Ты единственная осталась моим другом, слава Богу, что я к тебе, как к другим, никогда ничего не чувствовал» – «Сомнительный комплимент», – ответила мне она.

Зато как были испорчены отношения со всеми остальными. Бог как будто нарочно посылал мне тех, которые сами были ни на что не способны, и только чувствуя, как я люблю тебя, а не их, начинали меня ненавидеть. Одна так и сказала мне, та самая, первая: «Вот за что я тебя всегда уважала – так это за твою любовь к жене». У нее к тому времени уже ничего не сложилось, ни со мной, ни с кем другим, сколько сил я нее вложил.

Я умудрился даже познакомиться с одной из твоих подруг, это выяснилось очень быстро, разумеется, я не тронул ее, вместо этого ей клятвенно пообещав, что «Это – в последний раз». И продолжил все снова.

Я боялся, что все это теперь отразит наше зеркало. Меня давно простили на исповеди перед причастием в церкви, но я боялся, что зеркало раскопает в глубинах моей души страх, какие-то тени несуществующие, тем более сейчас, когда я научился боготворить тебя и только тебя, а все прошлое вызывает во мне дикий приступ сожаления о впустую потерянном времени и словах, которое я мог бы провести вместе с тобой, которые я мог бы посвятить тебе. Я хочу быть таким, чтобы, когда мы умрем и встретимся снова уже навсегда, мне было бы перед тобой нестыдно.

Поэтому я ставлю эксперименты. Я подхожу к зеркалу, когда я наедине с собой, но зеркало пока что молчит.

Наша дочурка научилась фотографировать. Но никому не показывала, что у нее там на флэшке. Когда она один раз ушла в школу, я все-таки скачал на компьютер заветное содержимое. Таким образом были изъяты из небытия: как я подхожу прижаться к тебе щечкой, как я говорю тебе ласково: «Любимая, я пришел, чтобы тебя поцеловать, я не целовал тебя уже целый час». На следующей фотографии были наши счастливые морды после ремонта, а потом – голубой снег из моих поцелуев, вдруг просыпавшийся с потолка. Словом, все то, что подсмотрела наша доченька в нашем зеркале, которое только ей рассказывало свои тайны.

15 сентября 2015 года,

написано в кафе за чашечкой кофе через дорогу,

пока я дожидалась дочурку с занятий театром

Запах дождя

Запах дождя можно достать с неба. С неба можно также достать запах Нового Года, запах арбуза, который практически идентичен запаху свежих огурцов, запах лунной дорожки у моря, запах грозы, запах вечернего света в шале у камина, запах французского праздника – хвои и пряников, запах влажного сада, запах весеннего одуванчика, запах соленого воздуха, запах только что скошенной травы и, наконец, запах зеленого чая. Небо нам дарит первую любовь, ночные звезды и утреннюю росу. Встречу с любимыми через много лет, путешествия, плавание, возвращение домой, трепет свечей, первую улыбку ребенка.

Мы приносим на небо первые стихи, сны о любимых, музыку души, первый вечер вдвоем и первые песни. Первые успехи детей, дерево, сына, дочь, твой синий шарф, пахнущий дождем, то есть небом, твои глаза, когда ты на меня смотришь. Мои поцелуи на кофточке и маечках доченьки, когда я глажу ее одежду, у самой шейки, чтобы, когда она это оденет, она их почувствовала, мои слезинки, капнувшие случайно вниз.

Мы приносим на небо все то, что любили мы на земле – наши великолепные дома, выкошенные по шесть часов подряд газоны у дома – руки отваливаются, но не остановиться, и даже глушитель, оторвавшийся от машины по дороге в лес за грибами. Все наши утренние и ночные минуточки, только бы успеть сделать все по плану, пять чашек кофе в день, когда не хватает сил. Громадную Луну над городом – Суперлуние, которую нет сил ночью встать, чтобы снять, потому что в первый не получилось, небо затянуло тучами, хотя и пришлось объехать весь город с 5-ти до 6-ти утра на грохочущей на весь город машине без глушителя – как раз после поездки в лес, и вернувшись домой без Луны, с пустыми руками, раздобыть ее на утро в прошлогодней цветном журнале, попавшемся по дороге в метро, где ты никогда не ездишь, пересняв себе и честно поставив под фотографией свою подпись на память любимой дочери.

На небе мы можем раздобыть кучу денег – надо только загадать конкретную цифру – когда нужно кому-то отдать столько-то и столько-то – 100 тысяч и еще 97 – и Бог тебе пошлет ровно 100 тысяч и 98 – одну на подарки любимым. Не надо сидеть и ждать, надо просто заняться чем-то полезным – и они сами упадут на тебя с неба – ровно только, сколько заказывали – на небе все точно, небесная почта не ошибается.

На небо мы приносим все то, что создали на земле – и наши дома никогда не разрушатся, потому что мы будем жить в них на небе. Никогда не потеряются тетрадочки рукописей, тобою написанные портреты любимой бабушки, затерянные альбомы с фотографиями – вернее, уничтоженные тобой же, когда решишь этим никогда не заниматься, – и на всю жизнь станешь фотографом. Бог вернет даже утренний ветерок твоего детства, даже то, что происходило так давно, что ты об этом не помнишь. Но, самое главное, мы будем вечерами на небе с тобой сидеть на нашей новой веранде и пить чай из французских чашечек в нашей усадьбе «Окно в Париж», построенной нами на счастье детям и внукам, где мы на старости лет будем мастерить подарки для их приезжающих в гости друзей.

Мы можем раздобыть на небе случайно мелькнувшие огоньки миражом показавшегося и тут же исчезнувшего на горизонте поезда, расплывающиеся фары машин сквозь дождь, фонарики в темноте под сырыми елями, где на утро вырос куст роз…

Все остальное мы можем раздобыть на земле. Чтобы отправить посылкой на небо.

5 октября 2015 г.

Первый снег

Последний снег пахнет земными воспоминаниями. Первый снег пахнет небесными. Первый снег – это то, что ангелы пытаются нам сказать, но не могут.

Я живу на земле, душа моя живет на небе и ждет, когда ее позовут домой. Поэтому я выхожу из дому по ночам, якобы переставить машину, а на самом деле погулять среди только что упавшего с неба первого снега, вдохнуть его и послушать, что передают небеса. Я делаю вид, что сейчас пошлю фотографии всем знакомым, точнее, кому-то одному, кто лучше всего меня слышит и лучше всего понимает. Я делаю вид, что я случайно вышла погулять, надев белый шарфик в полоску и темные очки, чтобы уберечься от света, которого, кроме меня, ночью никто не видит, ведь у меня, как у фотографа, чувствительные глаза. Фотограф – это тот, кто транслирует свет. Поэтому я и надеваю очки от солнца на лоб утром в зале среди тренажеров, и когда со мной хотят познакомиться и первым делом спрашивают: «А зачем вам очки?», я хитро улыбаюсь и отвечаю: «А это когда мне все здесь надоест, чтобы их надеть, и ничего больше не видеть!» Никто не узнает, что если я их сниму, то окажусь абсолютно беззащитна перед световым потоком вселенной, по этой же причине я иду после фитнеса пить кофе – чтобы все подумали, что я обыкновенный человек.

У ангелов синие глаза и прохладные нежные крылья. При свете солнца они начинают звенеть мириадами льдинок и просвечивать трепетом звезд.

Когда они спускаются с неба, звучит «Осенний вальс» Шопена. Если их спросить, зачем они на земле, они улыбнутся и ответят, что они пока еще сами этого не знают, а потом исчезнут, оставив по себе у вас в руках хрусталинку из дождя, и света, и запаха первого снега, и тогда счастье всех любивших на земле прольется вам в руки.

Первый снег пахнет звездами, его снежинки – что лучи из вездесущего космоса, что доносят звуки далеких планет. Есть ли жизнь в других мирах и галактиках – я не знаю, зато знаю, что есть жизнь на небе и о чем там сейчас говорят. О том, что на земле осталось двое маленьких детей, после того, как погибла их мама, на небе сейчас всенародное собрание, как помочь и кто будет заботиться теперь о них на земле, но мама их поможет им теперь лучше всех, ведь она тоже теперь – ангел. И я жду от нее новостей. Я выхожу на небо, потому что нестерпимо больше оставаться на земле, где все, что не происходит – призвано пригнуть тебя еще больше, заставить полюбить тебя деньги и все, что они дают, – и только немногим удается перебороть эту силу земного притяжения и вспомнить, что они пришли с неба, хоть и родились на земле. За этим я и выхожу в ночь, ночь меняет до неузнаваемости все вокруг и невозможно уже больше лгать – так же, как в детстве или при первых каплях весеннего дождя, когда он капает у тебя во дворе об асфальт, или под первый снег. Он так красиво лежит на аккуратно подстриженных кустиках в парке – как будто бы их полили белой хрустящей карамелью – это отражаются такие же кустики, только на небе, это небо нам показывает, как они будут выглядеть там. Трава тоже под снегом, что так мягко потрескивает под ногами, и две или три старушки с мопсиками мерцают на горизонте, гуляющие в три часа ночи – интересно, кем они будут на небе, вот птицы – я знаю, кто, – это души тех, кто только что умер и прилетел попрощаться со своими родными. Я теперь буду спрашивать так: кем ты будешь на небе, сапожник, портной? Я буду фотографом. И буду по-прежнему фотографировать первый снег, только что выпавший в парке.