Текст книги "Ветер и меч"

Наталья РЕЗАНОВА
ВЕТЕР И МЕЧ

Головой твоей

Ваших выше я,

Не бывавшая,

И не бывшая.

Борис Пастернак

ПРЕДЫСТОРИЯ

Рапсод давно умолк, и корабль уносил меня обратно на Керне. А я почему-то возвращалась мыслями к его песням. Убийство Ахилла, убийство Пентезилеи, убийство Париса. Да, и мое. Ну, пусть он все перепутал, но почему он не завершил повествования? Почему не воспел победу ахейцев и поражение троянцев? Вряд ли ужасающая резня, устроенная ахейцами в захваченном городе, резня, отзвуки которой донеслись до наших берегов, внушала ему отвращение. И то, что победа в конечном счете оказалась для ахейцев хуже всякого поражения – мысль для песни слишком сложная.

Может быть, дело в том, что победы не так уж сильно вдохновляют рапсодов? Нет, я понимаю – на пирах у царей и князей рапсод обязан воспеть их победы. Святое дело. Иначе уйдет без награды, и хорошо, если живой. Но если он поет для обычных людей… Не чувствует ли певец, что им про победу – скучно? Даже если слушатели искренне верят, будто желают благополучного завершения пес ни, привлекают их в ней события страшные и жестокие.

И здесь я вспомнила Фракию, и храм Гарпалики в Медвежьем Броде. То есть сначала мы почтили Бендиду в подземном храме у Гебра (не впечатляющая речка, после того, как повидаешь Танаис и Дануб, но у фракийцев именно она считается священной). И услышали, что славу этого древнего святилища перенял храм Гарпалики, которому едва ли больше полусотни лет, и там совершаются кровавые жертвы. По пути в Трою мы посетили этот храм, и я захотела услышать, как получилось, что новое божество восприняло древние обряды. И вот история о том, что я узнала.

– Он с рождения посвятил дочь подземным богам, чтобы они сделали ее неуязвимой в бою. А потому, как мать ее умерла родами, Гарпалик велел вскармливать ее вместо молока кровью диких кобылиц…

Они сидели на самом краю скалистого обрыва, головокружительно нависшего над горной дорогой. Но они не знали головокружения, эти люди в козьих и свиных шкурах, тощие, жилистые и косматые. Их томило ожидание, а не высота. И они пытались развлечь себя уже набившими оскомину историями.

Один человек держался в стороне. Даже если бы он скинул роговой доспех и перевязь с бронзовым мечом, то все равно бы отличался от людей в шкурах – был выше их ростом, мощнее и шире в плечах, со светлыми волосами и бородой. Он напряженно вглядывался в багровый отблеск за ближним лесом. Лес покрывал все кругом, как плотная звериная шкура, лишь кое-где, словно кости, прорывающие шкуру, выпирали скалы. Но не это зрелище привлекало человека с мечом.

Он, как и козьи пастухи у обрыва, ждал. До него доносились обрывки из разговоров. Сам он слышал их уже много лет – и про кровь диких кобылиц, и про посвящение, и про то, что Гарпалика носит змеиное клеймо, которое но младенчестве выжгла ей жрица подземного святилища у Гебра. Даже в царской крепости многие верили в это, а здесь, в лесах на западной границе Фракии, верили безусловно. Л правда была в том, что царь Гарпалик, про которого говорили, будто сердце у него поросло волчьей шерстью, любил на свете одно только существо – свою единственную дочь, и хотел для нее власти – так, как он ее понимал.

Гарпалик! Сидевший в стороне скрипнул в ярости зубами. Он даже мысленно не мог произнести этого имени. И не он один. Но всеобщая ненависть к бывшему царю не распространялась на его дочь. Вряд ли она могла унаследовать царскую власть – законы племени запрещали это. Память о владычестве женщин еще жила и была проклята навеки.

А может, Гарпалик о том не думал, а просто знал, что он неминуемо состарится и будет нуждаться в защите и опоре. Во всяком случае, одного он добился. Войско по праву почитало царскую дочь. Не было меча вернее, не было души отважнее на службе царя Фракии. Во всех сражениях она находилась по правую руку от отца. О, как они воевали тогда! Даже у тех, кто всей душой ненавидел Гарпалика, сердце билось в священной ярости, что, как смерч, вечно окружала его. Но если бы эту священную ярость, с которой царь бился со скифами и сарматами, он пореже употреблял против собственных подданных…

Однако даже тогда, когда мечи собственных воинов обернулись против своего царя, дочери его ничто не угрожало. Но она предпочла разделить судьбу отца и бежать вместе с ним. И тогда ее не осудили. Отца следует почитать, каким бы он ни был.

Иное дело – жители здешних краев. Для них опальный царь и его дочь – всего лишь чужаки, разбойники и грабители, нападавшие на их деревни, разорявшие дома и угонявшие скот, опасные, как хищные звери. Да они и были такими. Но вскоре пастухам повезло. Им удалось захватить старика спящим в лесу. Видно, годы взяли свое, и он лишился обычной осторожности. Дочери тогда с ним не оказалось. Она перегоняла угнанный табун через перевал. Разрубленное тело бывшего царя по кускам было разослано в знак торжества по всем окрестным селам. Но торжество продолжалось недолго. Передавали, будто Гарпалика сказала (когда сказала, кому?), что все здешние восплачут кровавыми слезами от ее мести.

И восплакали же! Гарпалика, которая раньше никого не убивала без нужды, превратилась в ужас округи, и ужас усугублялся тем, что никто из живых не видел ее вблизи. А кто видел, того в живых уже не было.

И отправили посланцев к царю с просьбой избавить людей от этой напасти. Но нынешний царь Гемос оказался перед затруднительной задачей. Воодушевление, сопутствующее свержению Гарпалики, успело уже повывет-риться, и войско начало роптать. И нелегко было найти человека, согласного расправиться с Гарпаликой, среди тех, кто бился с ней рядом во многих походах. Все же такой нашелся. Против самой Гарпалики он, как водится, ничего не имел. За – тоже. В свое время по приказу ее отца был перебит весь род Мелампа. И он не простил. Пусть Гарпалика ни в чем не виновна – она дочь своего отца и должна умереть.

Но и Гемос, и Меламп понимали, что уничтожить Гарпалику в открытом бою почти невозможно. За время своей отверженности она лишь изощрилась в своем воинском умении. Что ж, если травля, то травля. И решение, принятое ими, пастухи одобрили с восторгом, который вряд ли разделили бы воины царской дружины.

Сеть из бронзовой проволоки, утяжеленная свинцом – не для поединка. Это оружие из царской сокровищницы для крупного зверя.

Много дней пастухи по приказу Мелампа выслеживали Гарпалику. Он жалел, что нельзя вывезти из крепости свирепых молосских псов-человекоубийц. Но, в конце концов, им удалось выведать ее излюбленное место – рощу Бендиды, от которой вела только одна дорога. И рощу загонщики подпалили и на дороге устроили завал, и сеть, тускло поблескивая, лежала на краю обрыва.

Ярб, староста селения Медвежий Брод, чьи стада особенно пострадали от налетов Гарпа-лики, и потому особенно озлобленный против нее, потрогал грузила и осклабился, показав корешки черных зубов.

– А если не сразу убить?

Меламп холодно посмотрел на него. Гарпалика должна умереть, но, несмотря на это, она оставалась царской дочерью, и ее неподобно отдавать на поругание мужикам.

– Сказано – убить.

Внезапно один из пастухов, обладавший особенно острым слухом, предостерегающе поднял руку. Все разговоры разом смолкли. Внизу слышался глухой стук копыт, неуклонно приближающийся к охотникам. Все глаза устремились на дорогу. Наконец, что-то показалось.

В ночи было трудно что-либо различить ясно – лишь очертания коня и всадника, да белое пятно волос. Но кто это мог быть, кроме нее? Затем стук копыт внезапно смолк – Гарпалика увидела завал. Она могла бы развернуться, могла бы спешиться, могла бы попытаться перескочить препятствие, но для всего этого требовалась мгновенная заминка, и эта заминка решила дело.

По знаку Мелампа, брошенная уверенной рукой, тяжелая сеть полетела вниз, окутывая Жертву. Послышалось безумное конское ржание, и Меламп закричал:

– Стреляйте, бейте, бейте! Она может разрубить сеть!

Град камней, дротиков, стрел обрушился с обрыва, с уступов, из-за завала. Сквозь свист и грохот послышался яростный крик. Потом стих.

Люди, спускаясь по тропинкам, начали медленно приближаться к поверженным телам, человеческому и конскому. Те, кто посмелее, окружили трупы кольцом.

– Она что-то кричала…

– Кричала, что будет мстить… Мстить и после смерти, – оглядываясь кругом, проговорил один.

– Она была посвящена подземным богам, – тихо сказал кто-то у него за спиной.

Меламп раздвинул толпу.

– Уберите сеть, – приказал он.

Пастухи не слишком усердно принялись очищать сеть от камней.

Меламп склонился над кровавым месивом, бывшим недавно телом царской дочери. Странно, правая рука, продолжавшая сжимать меч, осталась неповрежденной. На запястье Меламп узнал браслет из янтаря – единственное украшение, которое всегда носила Гарпалика. Браслет достался ей от матери, родом откуда-то из северных краев.

Подошедший Ярб попытался вырвать меч из мертвой руки, но пальцы закостенели на рукояти. Тогда Ярб вытащил свой нож с широким лезвием и принялся рубить руку.

Меламп возмутился:

– Как ты смеешь?

– Мне нужен этот меч! У нас почти нет бронзы, только дубинки и каменные ножи! А я должен защищать свое селение!

– А царь должен получить доказательство ее смерти! Он узнает меч… хотя… – Меламп помедлил – Хорошо. Отдай мне браслет. И пусть твои люди сложат погребальный костер.

– Я бы бросил эту падаль воронам… Бери свои желтые камешки. – Ярб освободил окровавленный обрубок от всего, что его отягощало, и швырнул на землю.

Меламп задумчиво сжал браслет в кулаке. Это мужичье не знает цены солнечному камню, между тем финикийские купцы платят за него золотом… Вероятно, он даже сможет получить в обмен настоящий железный меч, который дороже золота… Пусть царь верит на слово.

Кисеей, колесничий Мелампа, во время охоты находившийся при лошадях, складывал сеть, чтобы унести ее. Остальные, не желая особо утруждаться, разложили костер прямо на дороге, вытащив поленья из завала. Пламя, взметнувшееся на дороге, казалось отсветом догоравшей рощи Бендиды. И ночная тьма стала багровой.

Пастухи толпились у костра, глядя, как горит изуродованный труп. Похоже, им доставляло злобную радость сознание, что прах Гарпалики, разбросанный по дороге, ежедневно будут топтать их стада. Тут же освежевали конскую тушу, не собираясь соблюдать обычай царского войска, предписывающий сжигать коня вместе с хозяином.

Внезапно раздался хриплый вопль. Меламп обернулся. Ярб, стоявший там, где он его оставил, падал на землю, хватаясь за грудь. Несколько человек кинулось к нему.

– Змея ужалила!

– Верно! Я сам видел, как змея скользнула меж камней…

Меламп приблизился. Черная, клочковатая борода Ярба была задрана к багровому небу, лицо его искажали конвульсии. Верно ли, что Гарпалика носила на теле змеиное клеймо? Теперь уже не узнать…

Ярб открыл глаза, прислушался.

– Не было змеи, – отчетливо, произнес он. – Так… удушье прихватило, – и он сделал попытку подняться.

Его подняли и повели прочь. Никто не заметил, как самый молодой из пастухов, именем Ферет, опасливо оглянувшись, подобрал обрубок мертвой руки, и, подбежав к костру, бросил его в огонь. Тем и закончилась ночь Гарпалики.

На следующее утро Меламп отправился назад. У него не было причин задерживаться в Медвежьем Броде. Киссей, опытный возница, легко находил путь среди дикого бездорожья, и, по прошествии двух дней им предстояло только пересечь Гебр, как Меламп заметил, что к нему направляются два всадника.

Он изготовился к бою, но те двое ехали открыто и ничем не выказывали враждебных намерений. По мере приближения он их узнал. Это были Бут и Дриоп, воины царской охраны. Они приветствовали его ритуальным жестом.

Ахейский обычай ездить на колесницах плохо прививался здесь, – предпочитали передвигаться верхом, подобно соседям-степнякам. Меламп и сам бы отправился верхом, если бы не сеть. На сложенную сеть они и смотрели.

– Ты был на травле? – спросил Бут.

– Верно.

– И удачна ли была охота?

– Да. Бендида оказалась благосклонна.

– Так где же твоя добыча? – вступил Дриоп.

Обычные вопросы, но что-то в них настораживало. Меламп оглянулся, ибо всадники остановились по обеим сторонам его колесницы.

– Я оставил ее в горах, – немного помедлив, ответил он.

– А если тебе не поверят? Чем ты докажешь, что охота была удачной, и добыча не ушла невредимой?

– Кто осмелится меня спрашивать? – резко откликнулся Меламп. – А если и так, свидетельство у меня найдется!

И внезапно на него снизошло откровение. Неслучайно они встретились и неслучайно задают вопросы. Гемос убрал Гарпалику его руками, а затем, дабы не вызвать недовольства в войске, послал этих двоих покарать его, убийцу!

Они, скалясь, смотрели на него.

Затем все решило одно мгновенье. Бут, угадав намерение Мелампа, выбросил перед собой короткое копье, но в это время Киссей, ничего не понимая и не успев загородится щитом, выдвинулся вперед. И копье, не достав Мелампа, пронзило тело возничего. Бут же оказался на расстоянии вытянутой руки, и рука с мечом его достала, рубанув по горлу слева направо. Он запрокинулся в седле, и конь его, храпя, метнулся прочь. Так же метнулись в страхе кони, впряженные в колесницу.

Меламп едва успел перехватить поводья из рук Киссея, рухнувшего наземь, но остановить колесницу был уже не в силах. Кони, развернувшись, понесли обратно в лес.

Дриоп с проклятиями гнался следом, называя Мелампа трусом и рабом. Но тот вовсе не бежал поединка. Кони словно взбесились и мчались, не разбирая дороги. Колесница билась о деревья, Меламп явственно слышал треск ободьев и едва удерживался на ногах. Если бы поводья лопнули, он бы вылетел из колесницы.

Но произошло и вовсе неожиданное. При очередном сокрушительном ударе, когда полетело колесо, и повозка накренилась набок, сложенная сеть зацепилась за выступающий сук, развернулась во всю ширину и натянулась между деревом и колесницей. Мчавшийся следом Дриоп не успел замедлить скачки, конь его с разлета грудью врезался в бронзовую сеть, и, отброшенный назад, рухнул на спину вместе с седоком. Этот удар прикончил и колесницу, поскольку сеть поневоле стреножила лошадей. Меламп успел спрыгнуть наземь. С обнаженным мечом он бросился к придавленному телом коня Дриопу, однако последнего удара не понадобилось. У того была сломана шея. Меламп выпряг бьющихся среди обломков колесницы лошадей и лишь теперь позволил себе передохнуть.

Путь назад, на восток, ему заказан. Царь наверняка отдал приказ убить его, и недостатка в мстителях за Гарпалику не будет…

Нужно пробираться на запад или к морю… Ни за что не сознался бы он себе, что впервые в жизни боится. Как и все, Меламп не мог отделить себя от своего круга, от своего племени. Таков удел человека. Из всех людей только купцам, морякам и бродячим певцам положено странствовать меж племенами, а Меламп не принадлежал ни к первым, ни ко вторым и ни к третьим. Лишь изгои могли жить так, как Гарпалик и его дочь – охотой, или разбоем.

В бешенстве Меламп ударил мечом по стволу дерева. Да! Он знает их судьбу. Но ничто на свете не устрашит его.

Он решил ехать в западном направлении и на пути вновь остановиться в Медвежьем Броде.

По прошествии дня пути ему почудился дым отдаленного пожара, и дурное предчувствие, ничем не объяснимое, охватило его. И чем ближе он подъезжал к Медвежьему Броду, тем сильнее оно становилось.

А потом он увидел трупы на подступах к деревне. Их было не меньше дюжины, и они еще не успели остыть. Он спешился и приблизился, ведя обеих лошадей в поводу. Да, все верно. Стычка произошла совсем недавно – под палящим солнцем трупы разлагаются быстро.

Слепни облепили кровоточащие раны. Объяснение могло быть только одно – степные кочевники прорвались и сюда, хотя прежде так далеко не заходили. Но среди убитых ни одного кочевника. Лишь такие же худые и жилистые люди в козьих и свиных шкурах, что он видел в Медвежьем Броде. Может быть, те же самые – он не слишком в них вглядывался. А вот раны у них не были похожи на те, что оставляет оружие степняков.

Едва он успел отметить это, как в кустах послышался шорох, и Меламп сразу принял боевую стойку. Но это оказались пастухи во главе с Ярбом. Должно быть, они все время находились здесь и попрятались при его приближении.

– Ты вернулся! – хрипло выкрикнул Ярб.

В руках он держал знакомый Мелампу меч, клинок которого успел потускнеть. – Ты вернулся! Ты нам нужен…

– Кто это? – Меламп кивнул в сторону убитых.

– Люди Сатре из Тамира. Они ежечасно могут напасть на нас, и мы постоянно держим оборону. Говорю тебе, ты нам нужен! – Ярба явно не беспокоило, с чего вдруг Меламп вернулся назад. Он по-прежнему видел в нем царского посланца и ждал помощи. Меламп взял меч у него из руки и воткнул в землю, чтобы очистить лезвие. Он не терпел дурного обращения с оружием. Тамир – ближайшее из крупных поселений. Однако за время пребывания здесь Меламп не слышал, чтобы между ним и Медвежьим Бродом существовала вражда. Что ж, пусть так. Он усмехнулся. Стать вождем козьих пастухов – неужели это определено ему судьбой?

– Едем в деревню, – он перекинул поводья запасного коня Ярбу и снова вскочил на своего.

Не умевший ездить верхом Ярб и все прочие потрусили следом.

Деревня встретила их воплями и женскими причитаниями. Виднелись следы набега, некоторые хижины разрушены. Все жители начали собираться на прокаленной солнцем, вытоптанной площадке перед домом Ярда.

– Что у вас случилось? – спросил, спешившись, Меламп.

– Все из-за тебя! – глаза Ярба яростно сверкнули. – Из-за тебя! Ты велел поджечь рощу Бендиды, и пламя перекинулось на Тамир, и выжгло их селение. И теперь они винят нас во всех бедах и убивают наших, где ни застанут, и нападают на нас толпами!

– Что за дурь! Чистый случай, что ветер в ночь облавы дул в их сторону! Ведь так же могла выгореть и ваша деревня.

– Но они не хотят этого знать! Они точно взбесились, и нет нам покоя! И что теперь делать?

Жители деревни вновь загомонили, на все лады повторяя последние фразы, и один голос перекрыл все. Я видел ее!

Ферет протолкался вперед. Он страшно побледнел под грязью и загаром, кожа его обтянула скулы, нос заострился.

– Я видел ее! – вновь выкрикнул он. – Ее волосы – как солнце, а глаза – как небо! Она протянула ко мне руку, и кисть ее была отрублена, и из обрубка хлестала кровь! И она сказала: «Вы сожгли меня, и ветер разнес мой пепел по всему вашему краю, вы дышали им, и я вошла в вашу плоть и кровь, и теперь владею вами! А тебя, за то, что ты дал моей руке сгореть, как подобает, а не оставил ее гнить в траве, я избираю, чтобы ты объявил мою волю своими устами…»

– Свяжите этого щенка! – прервал его Ярб. – Свяжите и бросьте в свиной хлев!

Пастухи быстро скрутили и уволокли его. Вслед ему понесся женский визг. Это билась, метя космами пыль, Долола, жена Ярба. На ее губах выступила пена. На припадочную вылили бурдюк воды, и она утихла, продолжая что-то невнятно бормотать. Можно было разобрать только одно слово: «Гарпалика».

Ночью кто-то швырнул горящую головню в дом Ярба. Сухое дерево занялось споро. В суматохе пожара никто не заметил, как убежал Ферет.

И это было лишь начало странной болезни, поразившей лесной край. Люди находили чудовищное наслаждение в поджогах и часто не разбирали, предают ли огню дома соседей и чужих родов или свои собственные, и с тупым удовольствием наблюдали, как горит все их жалкое достояние. И все больше женщин каталось в судорогах с воплями, что в них вселился дух Гарпалики, и они видят змей, мелькающих в траве и десятками корчившихся среди пепла и золы. А мужчины все чаще впадали в беспричинную ярость, хватали ножи и топоры, мчались, не разбирая дороги, круша все и вея на своем пути. Иные собирались толпою в круг и полосовали себя ножами и острыми камнями, бессмысленно повторяя: «Возьми нашу кровь! Возьми нашу кровь!», пока не валились от слабости.

Стояла засуха, земля стала твердой, как камень, а небо сплошь затянуло дымом пожаров. И днем было темно, как ночью, и ветер вместо дождя приносил пепел.

И безумие не утихало, оно охватывало и непричастных к убийству Гарпалики. Те, кто не знали о нем, едва слышали об этом, немедленно впадали в помрачение духа. Так заразительна была болезнь. И все объединились в ней, не разделяясь на роды, семейства и селения. И все обвиняли Мелампа и Ярба, которые привели на землю ночь Гарпалики, и хотели их убить.

Но старая Сидеро из Тамира вспомнила о слепом провидце, удалившемся в горы так давно, что имя его забылось. И неизвестно, жив ли он. Однако, когда за ним послали, оказалось, что еще жив и беседует с небесными богами.

Все, кто был в силах, собрались на пожарище Тамира – израненные, в обгоревших лохмотьях. Женщины обрезали волосы и присыпали головы золой. На середину вытолкнули связанных Ярба и Мелампа, и стали ждать.

Двое сильных мужчин вывели под руки слепца. Шкуры, в которые он облекал свое ветхое тело, совсем вытерлись и облезли, борода опускалась до колен, бельма скрывали глаза. Все зарыдали и застонали, понося двух нечестивцев, виновников смерти и проклятия. Но старец поднял иссохшую руку. Его спутники успели ему все рассказать.

– Верно, – произнес он слабым, но ясным голосом. – Они виновны. Но виновны также и вы все. Вы подчинились Гарпалике, она сделалась вашим божеством. Так признайте ее богиней по праву! Постройте ей храм и почитайте ее! Приносите жертвы на ее алтарь, и когда она смилостивится над вами, жертвы перестанут быть кровавыми, и спокойствие вернется к вам.

В ту же ночь прошел сильный дождь, затушивший лесные пожары, в чем ясно выразилась воля небесных богов, подтвердивших слова провидца.

Из сосновых бревен и гранитных валунов воздвигли святилище. Позднее в нем встал идол – грубое деревянное подобие женщины, у ног его неизменно покоились бронзовый меч и браслет. Но первым делом в храме соорудили каменный алтарь с желобами по краям. И первая кровь, что стекла по этим желобам, принадлежала Ярбу и Мелампу. И тогда, по слову провидца, вновь вернулось спокойствие.

Так проходили годы и десятилетия, и когда мы пришли в Медвежий Брод, старый жрец Ферет рассказал нам историю храма, посетовав, что нынче многие совсем забыли ее, и верят, будто Гарпалика всегда была божеством, одним из воплощений Бендиды, великой богини-охотницы.

– Это так похоже на людей, – сказала я. – Превращать подобных себе в чудовищ, убивать эти чудовища, а после поклоняться им, как богам.

Жрец не понял меня. Признаться, я и сама не понимаю, почему я это вспомнила. Вероятно, потому, что в будущем мне предстояло посетить святилища, где обитали чудовища.

А может быть, и нет.