Текст книги "Удар милосердия"

8. Тримейн. Дом с яблоком.

На полке стояли чаша и зеркало. Чаша была серебряной, а зеркало бронзовым, старинным, очень тусклым, Нынешние модницы, узнавшие цену блестящей амальгаме, отвергли бы его с презрением. Лабрайд тоже не смотрел в зеркало, но совсем по другой причине. Он взял в руки чашу, подышал на нее, в задумчивости посмотрел, как выведенные черные геометрические узоры на поверхности покрываются туманом. Только узоры – чередующиеся квадраты, круги, звезды и спирали. Никаких надписей. И только снаружи. Изнутри чаша была гладкой и казалась тем же зеркалом, но вогнутым. Потом он решительно вернул чашу на место, и захлопнул резные дверцы шкафа.

Вызвал слугу и сказал:

– Подавай ужин и ложись спать. Дверь запер?

– Давно уже!

Но, хотя поданная еда стыла, а вино согревалось, Лабрайд не спешил ужинать. Он приоткрыл окно и уселся напротив в кресле, словно любуясь картиной в раме. Законы города Тримейна требовали, чтобы в ночные часы окна запирались ставнями, ради пресечения воровства и разбоя. Но окно кабинета выходило на реку, а всякий знает, что ночной дозор шляться вдоль реки не будет. А те, кто там шляется, не побегут в ратушу с доносом.

Впрочем, они мало что увидели бы. Лабрайд не зажигал огня, и внутри было темнее, чем снаружи. Туман, что колыхался над водой у каменных арок моста ( с этой стороны их было всего две) и черепичные крыши домов и меняльных лавок на мосту, зубцы крепостных стен и мрачная громада Старого Дворца – все в сумерках представало отчетливо и без прикрас, каковые солнечный день способен придавать самому безотрадному зрелищу. Но сумерки заволокла мгла, а мгла сменилась мраком. Светлый прямоугольник окна слился со стеной. Слышно было как внизу, под откосом, дышит и плещется река. И лишь очень тонкий слух мог уловить, как примешался к этим равномерным звукам плеск весла, и как чавкнула мокрая земля у кромки воды. Потом были какие-то слабые шорохи. Через подоконник протянулась рука, затем другая, а через миг в комнате появилась человеческая фигура. Облачена она была во все темное, и в темноте почти неразличима, но если бы горели свечи, то можно было бы разобрать, что экипировку составляют плотная рубаха с капюшоном, надвинутым на лоб, безрукавка из грубой кожи, штаны и короткие сапоги. Аккурат впору ночному вору, привлеченному открытым окном. Однако присутствие в комнате хозяина удивления не вызвало.

– Баловство все это – в окна лазать, – ворчливо сообщила Бессейра. Могла бы и в дверь войти. Что, Мейде меня не знает?

– Ты скрываешься не от моих слуг, – Лабрайд отвечал так, как разговаривают с непослушными, но умными детьми. – Тебя никто не заметил?

– Этим летом немного любителей глазеть на Старый Дворец. А добрые граждане по ночам у реки не гуляют.

– А во дворце?

– Ну, наш подопечный наверняка знает, что меня нет. Но следить пока не пытается. Гордость, понимаешь ли…

– Хорошо. Есть хочешь?

– Это лишнее. Здесь, в Тримейне, пища тяжелая. Еще привыкну пиво пить, растолстею…

– И будешь соответствовать местным канонам красоты. Хватит паясничать. Садись, рассказывай.

– Особо рассказывать нечего. Раднор явился, приволок с собой парочку дружков – барона Нивеля, с женой коего он спит, Индульфа Ларкома, славного охотника на кабанов и поселянок, короче, таких же скотов, как он сам. Вообще, по-моему, все эти разговоры про ритуальные убийства – полный бред. Объяснение для инквизиторов, а не для тех, кто способен думать.

– Согласен. Но мы не можем отвергать с ходу ни одну версию. И здесь для нас важно то, что инквизиторы этим не занимаются, хотя дело для них – сущий подарок. Дальше. По Турнирному полю есть что-нибудь?

– И да, и нет. Годе утверждает, что у коновязи вертелся какой-то шут.

– В каком смысле – «шут»?

– В прямом. Там же было полно фигляров. И этот вроде такой же как все. Пищал, скакал, ломался, на мандолине бренчал, махал погремушкой на палке. В полосатых штанах, в колпаке и личине…

– Выходит, под видом шута мог быть кто угодно.

– Или могла… В маске-то…

– Бессейра, я не чувствую присутствия женщины в этом деле. Я имею в виду – в качестве преступника. Женщины были жертвами. И у каждой была не просто сломана шея. а пробито горло. Так действуют мужчины.

– Да, когда причиной является извращенная жестокость. Но мы-то предполагаем другое… Однако я не стану настаивать, что среди исполнителей убийств есть женщина. А вот среди тех, кому эти убийства выгодны…

– Если дело в борьбе за престолонаследие, то кому это выгодней, чем принцу Раднору? Его претензии весьма шатки, признаю, он родственник императора лишь по материнской линии. Но он и его дети – ближайшие после Норберта, кровные родичи. И он герой, он популярен – этого может быть достаточно.

– Популярность, она как деньги – приобретается и растрачивается.

– Поэтому он и не убирает наследника напрямую. Ему нужно, чтоб недовольство Норбертом в Тримейне достигло такой степени, чтоб император сам отстранил его от наследования.

– Это коварный план, требующий хитроумия. А Раднор скорее пошлет к противнику убийц, или прикончит самолично.

– Раднор умом не блещет, но не следует путать ум с хитростью. И коварства ему не занимать. Разве ты не видела его на турнире?

Бессейра промолчала. Лабрайд плеснул вина себе и ей. Отрезал сыра, присыпанного тмином.

– И кто же, по твоему, может посягать на престол?

– Госпожа Эльфледа, конечно.

Лабрайд пил, улыбаясь.

– В правящих семьях женятся рано, – продолжала Бессейра. – И наследника с детства помолвили с дочерью герцога Эрдского. Но она умерла семь лет назад. Примерно через год после того, как при Тримейнском дворе появилась Эльфледа. Заметь, я не связываю эти два события. Но для фаворитки смерть будущей императрицы была удачей. За последующие годы император не предпринимал ни одной попытки женить наследника, и тем самым укрепить династию. Спрашивается, кто мог на него повлиять? Только та, кто желает расчистить путь для собственного наследника.

– Твои рассуждения были бы безупречны, если бы не два обстоятельства. Госпожа Эльфледа не жена императора, а любовница. И детей у нее нет. Ни от императора, ни от покойного мужа.

– Ха! Думаешь, трудно окрутить старого повесу, который до гробовой доски будет считать, что он мужчина в самой поре? И по этой же причине признает своим любого младенца, которого она ему подарит. А уж откуда он возьмется… Короче, Эльфледа, устранив Норберта, вполне может стать императрицей, сделать наследником ребенка, которого родит или где-нибудь раздобудет, и в перспективе получить регентство.

– Слишком много допущений.

– Я говорила с ней – она вовсе не такая дура, какой хочет казаться. И усиленно изображала дружелюбие – значит, желает что-то выведать.

– С тем же успехом она может действовать, чтобы не ссориться с фавориткой будущего императора. Запомни – переоценивать противника так же опасно, как недооценивать.

– Могу бросить тебе тот же упрек.

– Считаешь, я переоцениваю способности Раднора? – Лабрайд оставил иронический тон. – В любом случае для нас более всего важнее не заказчик преступления, И не прямые исполнители. А тот, кто стоит между ними и направляет убийц. Посредник. Человек Силы. Он должен быть достаточно осведомлен обо всем, происходящем при дворе, не прибегая к …особым методам. Иначе я бы его обнаружил. Следовательно, он бывает во дворце. Для того я туда и езжу и вожусь со всей этой напыщенной сворой имперских дворян. Но либо мои способности мне изменяют, либо среди придворных его нет.

– А что, если он бывает во дворце, но не придворный?

Лабрайд внимательно посмотрел на собеседницу.

– Может ли быть, чтобы подобный человек принял облик слуги?

– Я не это имела в виду. Есть категория людей, стоящих выше слуг, однако благородные господа их замечают лишь при крайней необходимости, так что они остаются как бы невидимыми. Священники, например.

– Это замечание столь кощунственно, что даже пошло. Священник, который занимается черной магией и приносит на перекрестках жертвы сатане – версия дурного вкуса. При том, что она может быть и правильной.

– Есть еще врачи и юристы.

– Между медициной и магией грань, действительно, довольно тонкая. Но мне не хотелось бы, чтоб эта догадка была верна. Потому что этот ход отыгрывает наша сторона. А юристы… попробуем посмотреть в этом направлении. Хотя, если за преступлениями все же стоит Раднор, ума не приложу, каким образом он может быть связан со служителями Фемиды. Он же плюет на законы и ничего в них не смыслит. Скорее к помощи законника мог бы прибегнуть принц Норберт.

– Юридический советник как раз нужен тому, кто ни черта не смыслит в законах. А Норберт, представь себе, смыслит. В отличие от большинства тримейнских аристократов, которые хоть выучились нынче читать, писать, и даже стишки временами сочиняют, но гражданского права от уголовного не отличат даже под страхом смерти. А Норберт разбирается и в том, и в другом. Что для будущего государя важнее, чем турнирные подвиги.

– Какое красноречие! Неужто верноподданические чувства переросли в другие, более нежные? И постоянное совместное пребывание двух молодых людей не прошло даром?

– И ты еще что-то говорил о пошлости и дурном вкусе! – Бессейра скривилась. – Ее подослали к нему ради слежки, а она в него втюхалась! Как раз для слащавых новелл, что в ходу при дворе, и чувствительных песенок, которые обожают бюргеры. А в жизни такого не бывает. – Словно устыдившись своей грубости, девушка взяла со стола кубок и отпила вина. Это был вежливый повод замолчать.

– А он? Принц ведь не получил утонченного карнионского образования, как присутствующие.

Бессейра хмыкнула.

– Наш подопечный любит меня не больше, чем я его. Наверное, даже меньше. Проблема в том, что я могу без него обойтись, а он без меня пока что нет.

– Значит, потерпит. Пока мы не уничтожим опасность. А для этого мы сделали ничтожно мало. Сегодняшняя наша встреча не прошла даром – мы набрели на какую-то новую возможность, которую прежде упускали из виду. но этого недостаточно. Однако ты не виновата. Решаю-то я, а мне многое неясно. Например, почему при вех предыдущих преступлениях применялась Сила, а при покушении на тебя обошлись ядом…

– Я в этом не уверена.

– Вот как? Почему?

– Норберт говорил, что убийствам сопутствовали приступы ярости… помутнение сознания. Поэтому он и боялся, что убийства – его рук дело. Так вот, когда я увидела его после турнира… он был в бешенстве, просто себя не помнил. Я и предложила уехать, чтобы он не натворил дел…

– Дитя мое! Ты и впрямь еще дитя. Это была обычная ревность. Он может презирать Раднора, однако успех кузена у толпы заставил его взревновать.

– Кстати, о ревности. Я наблюдала за Эльфледой, когда она смотрела из ложи на Раднора.. Ей-Богу, так женщины на мужчин не глядят. Так смотрят на других женщин. На соперниц.

– Это сути дела не меняет. И еще я не понимаю, как связаны с тримейнскими преступлениями события в Эрде. А они связаны, я это чувствую. Это как перед дождем – не обязательно смотреть в небо, чтобы узнать о непогоде. Достаточно ощутить, как ноют кости… Надеюсь, Джаред в этом разберется. Не скажу, что он сильнее меня, но кое в чем по части Дара он меня превосходит. Жаль, что вы не успели познакомиться. Вернется он, по моим расчетам, к началу зимы. Тогда и увидитесь. Он тебе понравится. В вас есть определенное сходство. Не внешнее, конечно, а по судьбе. Из вас может получиться хорошая пара.

– Уж не сватовством ли ты решил заняться, господин мой и учитель?

– Поживем – увидим.

– Если доживем.

– Не следует с этим шутить. Все-таки духовник принца может быть прав. И преступник соблюдает некую систему, придерживаясь языческих праздников. Или хочет заставить людей в это поверить.

– Но ни в день, ни в ночь Середины лета ничего не случилось!

– Зато впереди у нас Урожайная ночь. Говорят, именно тогда приносились самые кровавые жертвы.

– Аккурат между праздниками Петра и Павла и Петром-в-веригах. Почему это языческие праздники так упорно совпадают с христианскими?

– Надеюсь, во дворце ты никому не задаешь таких вопросов? Нас, карнионцев, здесь и без того называют еретиками. Еретиками и язычниками. Нас, принявших Христа почти на тысячу лет ранее северных дикарей! – Лабрайд язвительно усмехнулся. – Впрочем, в истории подобные примеры встречались не раз. И еще нас считают смутьянами. И вот теперь мы, южане, надрываемся ради сохранения порядка в империи, и сохранения Тримейнской династии. И при том прилагаем все усилия, чтоб никто о наших трудах не узнал. Ибо нам хорошо известно – ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

– Ты очень добр, говоря «мы». Но в действительности во главе предприятия стоишь ты. И я не очень понимаю, зачем я здесь нужна. Джаред – понятно. У него есть Дар, И у тебя тоже. А у меня нет.

– Именно поэтому без тебя нельзя обойтись. Я говорил тебе, что могу почувствовать присутствие Силы. К сожалению, наш враг также на это способен. Вот чему я не устану тебя учить: правильно оценивай возможности. И свои, и противника. Да, я могу шагнуть туда, куда тебе путь закрыт, и сделать то. что другие не в силах. Но я пойду на это лишь в крайних обстоятельствах. Когда возможно будет точно нанести удар…

– Милосердия.

Лабрайда это сравнение явно покоробило.

– Тебе вредно посещать турниры. Но необходимо, к сожалению, Ибо пока не наступит мгновение истины, мне не обойтись без твоей наблюдательности. Без твоей ловкости.

– Умеешь ты людей утешить… – Это была строчка из одной простонародной южной песни. Но Лабрайда легкость тона не обманула.

– А ты все еще нуждаешься в утешении. Я угадал?

– Не в этом дело. Просто мне здесь не нравится.

– Где «здесь»?

– Во дворце. В Тримейне. Вроде красивый город, а…

– Хочется убежать домой, к маме. К которой из двух?

Бессейра не ответила. Лабрайд тоже помолчал, а когда заговорил снова, тон его был не столь саркастичен.

– Ты ведь уже пробовала возвращаться домой.

– Пробовала, – угрюмо сказала она. – И знаю, что ничего хорошего из этого не получается.

– Твои слова, не мои. И не думай об этом. У нас есть о чем думать.

9. Герцогство Эрдское. Белая дорога.

К счастью, цыганскую науку применять не пришлось. Саврасый и пегая исправно тащили актерский рыдван, не досаждали хозяевам никакими хворями, и пропитания для них удавалось раздобыть достаточно, поскольку стояло лето. Летом и люди редко умирают с голоду, что бы не твердили о скудости эрдской земли. А она бывала настолько скудной, что многие верили в сказки о пришествии Темного Воинства, столетия назад обрушившегося на плодородные северные земли – несусветных чудищ, порожденных морозным дыханием многолетней зимы, обескровившей эти края. Благотворное влияние христианства изгнало злых демонов, но здешняя земля до сих пор больна, и с трудом выздоравливает. Правда, в Тримейне утверждали, что на самом деле землю иссушили дурные методы хозяйствования первопоселенцев-эрдов, которые были отличными воинами, но никудышними земледельцами. Зато они хорошо умели сочинять побасенки о нечистой силе, а потомки эти побасенки охотно повторяют! Темное Воинство! Подумать только! Этого и мать наша Святая Церковь не признает. Нужно было учиться держать поля под паром, вот что.

Комедиантам не было дела до здешних неурядиц, а был урожай или не был, интересовало лишь потому, что от этого зависело их собственное пропитание. Никто из них не связывал себя с определенной частью империи, все были людьми дороги. Даже если кто-то из них родился не под телегой в поле или в придорожной канаве, и знавал родительский дом, то давно об этом забыл. И Эрд был для них всего лишь дорогой, одной из многих.

Иное дело Джаред. Каким бы он ни числил себя бродягой, сколько бы ни отрекался от своего северного происхождения, внезапно обнаружилось, что встреча с этой скудной и мрачной страной для него мила его сердцу. Это Джареда несколько удивляло. Может, дело в том, что вернулся он не в худшее для Эрда время. Он уходил прочь не только от монастырских стен, но от терзавших Эрд голода и неустройства, повлекших за собой мятеж. Сейчас все успокоилось, замирилось. И, опять же, лето..

От переправы они двинулись к старинной Белой дороге – восточнее, в сторону Эрдского вала. Получался порядочный крюк, и до Эрденона можно было бы добраться напрямик, через лесной край. Но Диниш предпочел этот путь. Во первых, путешествовать без надежной охраны по лесам и болотам, о которых ходила дурная слава – значит, играть с судьбой в зернь. А во-вторых, Белая дорога, пересекавшаяся с Южным трактом, была не в пример оживленнее, а те, кто путешествовал по ней, не прочь были поразвлечься. Конечно, купцы по доброй воле неохотно расстаются с деньгами, но встречаются среди них и такие, что ради собственной прихоти последнего не пожалеют, куда там господа дворяне. А по деревням, даже если все сложится лучше некуда, ничего, кроме кормежки не поимеешь.

Джареду эта дорога была удобнее, чем лесная, и он оставался с вместе с комедиантами. Еще одно собрание человеческих экземпляров для коллекции его наблюдений.

Диниш, глава труппы, тирана из себя не разыгрывал, был в обращении мягок, перед тем, как принять решение, непременно советовался с остальными. Но поступал он всегда так, как решил сам, в суждениях был непреклонен и в том, что касалось его ремесла, любой непосвященный не мог являться для него авторитетом, будь это хоть сам император. Джаред подозревал, что об этом знают все в труппе, и споря с Динишем, лишь принимают навязанные им правила игры. Поскольку Джаред не собирался подаваться в актеры, его бархатный деспотизм Диниша нисколько не раздражал, и со старшим в труппе у него сложились прекрасные отношения. Чего нельзя было сказать о его помощнике. И Джаред тут был не при чем. Такой у Матфре был нрав. Все ему не нравилось, всегда он находил из-за чего поругаться, а то и кулаками помахать. Но в меру, в меру. Так, чтоб делу не в убыток.

Братья Гиро и Баларт вели себя так, как и полагается братьям – постоянно подначивали друг друга, но дружно ополчались на тех, кто пытался задеть их со стороны. Поскольку братья были младшими из мужчин, то им поневоле приходилось представлять любовников. Когда Джаред увидел Баларта, изображавшего влюбленного пастушка и распевавшего нежный дуэт с Зикой, ему пришлось выбраться из толпы и отбежать за повозку, дабы не смущать прочих зрителей своим хохотом. При том, что они, кажется, веселья Джареда не разделяли. Правда, наслаждаться подобным зрелищем Джареду пришлось только раз – у придорожной публики пасторали успеха не имели.

Зика, подруга Матфре, была несомненно, из тех женщин, кому нередко приходится разыгрывать любовные сцены не только на подмостках. И если Джаред привык оценивать людей, то здесь чувствовал, что оценивают его самого. С определенной точки зрения. Зика вовсе не пыталась с ним заигрывать – ей это не было нужно. Она просто взвесила, стоит ли мимолетная интрижка с дорожным попутчиком ссоры с Матфре, и пришла к выводу, что нет, не стоит. И Джаред был ей за это благодарен. Лишняя неприятность в пути была ему ни к чему, а бегать от женщин он не привык, даром что сновидец.

В труппе была еще одна женщина – Дагмар. Более блеклого, словно бы вылинявшего существа Джареду не приходилось встречать. Она не участвовала в представлениях – Диниш запрещал это, говоря, что она должна оставить все силы для того, чтобы потрясти публику в Эрденоне. Впору было снова посмеяться – не над женщиной, а над самоуверенностью Диниша, полагающего, что он все знает об актерском ремесле. Возможно, он сумел натаскать Дагмар так, что она была способна спеть и сплясать, и не заснуть при этом. Но публика ждет от женщины на подмостках кое-чего сверх того. Даже такая невзыскательная публика, как в Эрде. Нет, комедиантка вовсе не обязана быть красавицей. Но должна быть в ней какая-то перчинка, острота, огонь, способный воспламенить зрителей. В Зике это было, в Дагмар – нет. Джаред вообще не понимал, как она попала к «Детям вдовы». Должно быть, стареющего Диниша привлекла ее молодость, потому что больше ничего привлекательного в ней не было.

Так они и двигались – комедианты, суконщик из Свантера и бойкий южанин, который вез в Эрденон тюки с пряностями (прямое следствие замирения на южных границах), пара странствующих подмастерьев, лудильщик. Купцы путешествовали с приказчиками и слугами, крепкими ребятами, вооруженными короткими мечами – ни в герцогстве Эрдском, ни на Юге не действовали тримейнские законы, карающие простолюдинов за ношение благородного оружия. На подобное соседство Диниш и рассчитывал, направляя «Детей вдовы» на Белую дорогу.

По левую руку сплошной стеной стояли хвойные леса. По правую сторону лес редел, перемежался березняками и ольховниками, а дальше виднелись изломанные вершины Эрдского Вала. Иногда, по воле тумана и облаков, казалось, что между ними различимы стены и бастионы древних укреплений. Но Джаред знал, что руины оборонительной цепи находятся по другую сторону вала, и отсюда не видны.

Июль, в оставленном Крук-Мауре напоминавший об адовом пекле, здесь был лучшим месяцем в году. В меру тепло, и дожди не сильные. Тощие актерские лошади и пузатые купеческие бодро тащили повозки, взметая дорожную пыль в обычную, не более белую, чем на других дорогах. Суконщик, соблюдая приличествующую его званию солидность, больше помалкивал – неприлично ему водить компанию с голоштанниками. А южанин болтал охотно, в основном, конечно, больше о своей торговле, но и названия его товаров, для тех, кто понимает, звучали как поэма: имбирь, гвоздика, перец, лаванда, корица, мускатный орех… Джаред подозревал, что все это – не лучшего качества, изрядно перемешано с трухой – иначе владелец этих богатств плыл бы на собственном корабле. Пряности, ежели они были не поддельные, ценились в империи наравне с золотом. Но в герцогстве Эрдском и не видели пряностей безупречных свойств, а Джаред не собирался выступать в роли ценителя (а он им был, особенно после жизни в Аль-Хабрии). Не его это дело.

Были и другие разговоры. Их навевала близость Вала и Заклятых земель за ними, лесов, полных разбойников, да и сама дорога, одна из древнейших в Эрде.

– Говорят, где-то в этих лесах жил свирепый дракон, которого убил святой Хамдир, – сделав большие глаза, сообщил лудильщик.

– Бабьи сказки.

Суконщик, против обыкновения, изронил веское суждение с высоты седла Его серый мерин был столь же плотен, крепок и нетороплив, как хозяин.

Южанин, также против обыкновения, от замечаний отказался. Он был нездешний, и не знал эрдских преданий. Зато хорошо знал – нигде не любят, когда чужаки обсуждают местных святых.

– Как это «бабьи сказки»? – захорохорился лудильщик. Как все люди его ремесла, был он вспыльчив и склонен к спорам, – Как это сказки, когда и дорога-то проложена по этому случаю! Ты, может, и в святого Хамдира не веришь?

– В святого Хамдира я верю. А драконов здесь сроду не было.

– А ты, ученый лекарь, что скажешь? – спросил Диниш. Он явно примеривал про себя, как можно использовать историю со святым и драконом в качестве сюжета для представления.

– Скажу, что я лекарь, а не богослов.

– Ну, чему – то же тебя в школе учили?

– Учили… – Джаред знал об этой истории больше, чем кто либо мог здесь заподозрить. Потому и не торопился говорить. Потом все же решился рассказать, опустив некоторые существенные подробности.

– Святой Хамдир в самом деле убил чудовище. Только это был не дракон, а огромный хищный зверь, что-то вроде медведя, но гораздо больше медведей, что встречаются в нынешние времена. Вероятно, это было одно из тех чудищ, что пришли с Долгой Зимой. Святой Хамдир одолел его, и, получив в бою жестокие увечья, удалился в монастырь.

Суконщик угрюмо пробурчал, что вечно эти лекаришки суются, куда не просят. Без дракона история для него теряла всякую привлекательность. Даже если медведь – или что там был за зверь – оказался величиной с дом.

Но чудовища, по крайней мере, по эту сторону Вала, остались в прошлом. Теперь опасностей приходилось ждать от людей, какие бы мирные времена не установились в Эрде.

И все временами косили в сторону темного леса.

– Мало того, что всякая сволочь через границу таскается, – бурчал один из приказчиков торговца сукном. То, что актеры могут принять «всякую сволочь» в свой счет, его не волновало. – Так еще Скьольды, говорят, разгулялись, всякое стеснение потеряли.

– С ума спятил? – лудильщик не упускал возможности поспорить. – Скьольды в Кинкаре. Где Кинкар, и где мы?

Про разбойничий род Скьольдов Джаред был наслышан – это семейство, из поколение в поколение грабившее в лесах и на дорогах, укрепясь на высотах над городом Кинкаром, составило себе прочную славу в Эрде . Но склонялся к тому, чтоб согласиться с лудильщиком. До Кинкара расстояние было порядочное.

Однако приказчик не собирался отступать.

– Это в прежние года они дальше своей округи не совались. А после мятежа-то толпы вальграмовских убивцев по лесам разбежались. И многие, стало быть, к Хельги Скьольду прибились. У него, говорят, чуть не армия теперь. Так и ходят на разбой, люди сказывают, прямо под знаменем с вороном, как в поход. Не хуже Вальграма.

– Ты Вальграма не трожь, – вскинулся белобрысый подмастерье. – И со всякими грабителями его не равняй! Он за простой народ заступался, а его оклеветали и убили!

– Мятежник и кровопивец был твой Вальграм! И правильно его казнили!

– Да я тебе за это… – И подмастерье ухватил приказчика за ворот одной рукой, другой же собрался вмазать по носу. Но руку перехватил охранник купца, на которого тут же наскочил другой подмастерье. В общую кучу ринулся и лудильщик, лупя кулаками направо и налево. Конец безобразию положил южанин, послав своих слуг растащить дерущихся и развести их на разные концы каравана. До того, кто прав, кто виноват, дела ему не было, но он не видел смысла в том, чтоб ради какого-то давно погибшего мятежника застревать на большой дороге.

Комедианты в эту свару вмешиваться не стали, и Джаред тоже. Актерам было наплевать с высокой колокольни, а вот у Джареда появился новый повод для размышлений. Выходит, страсти, связанные с мятежом, отнюдь не остыли. И возможно, угли, присыпанные пеплом, могут запылать вновь, и не зря Кайрела ап Тангвена прислали с другого конца империи.

Но покуда все было мирно. Поля и пастбища выглядели не в пример лучше. чем в год ухода Джареда, и даже лучше, чем по ту сторону реки. Комедиантам непременно удавалось заполучить хлеб. репу, яйца, а пару раз Джаред видел у них в котле курицу. Правда, он бы не поручился, что эти куры не краденые. На стоянках они ловили рыбу, благо в реках и ручьях в герцогстве эрдском в ней не было недостатка. С рыбой и было связано следующее происшествие, несколько всколыхнувшее размеренное течение событий.

Хардгрепа была первым городом на пути актеров в Эрде. Маленький городишко, но все же не деревня, и Диниш сотоварищи надеялись там подзаработать.

Постоялый двор в Хардгрепе был один, и места актерам там не хватило. На том спасибо, что разрешили остановиться в городе, а не оставили за стенами, к которым вплотную подходил лес. Может, молодцы Хельги Скьольда с вороном на знамени сюда не заходили, а лучше все-таки ночью держаться от леса подальше.

Поставили фургон на пустыре, заросшем отцветшим шиповником и дурной травой. Место было удобно тем, что рядом с пустырем протекала одна из многочисленных эрдских речушек, и Гиро с ходу углядел, что рыба там водится. Лошадей на пустыре оставлять было негоже, и Диниш испросил разрешения отвести их на конюшню на постоялом дворе. Заодно он договорился, что вечером его комедианты будут петь, плясать и шутить для проезжавших.

На следующий день «Дети вдовы» собрались дать представление на городской площади. Там был подходящий помост. Вообще-то его строили для того, чтоб выставлять осужденных на пребывание в колодках и рогатках, но не успели закончить.

В сумерках Гиро, Баларт и Зика отправились работать. Диниш решил, что хватит для постоялого двора и троих комедиантов. Нужно кому-то и повозку стеречь. Это благое дело выпало Матфре. Дагмар готовила ужин. Сам Диниш заявил, что будет обдумывать завтрашнее представление – хороший предлог, чтобы вздремнуть. Джаред, наверное, мог бы все же уместиться на постоялом дворе, но не захотел: слишком грязно там было и тесно. Он предпочел остаться на пустыре, рядом с повозкой. Дым от костра сливался с темнеющим небом, за низкими домикам, крытыми дранкой и соломой, виднелась городская стена, деревянная, как во времена варварства, а за ней вековые черные ели… и казалось, что раскаленные пески, купола мечетей, фисташковые рощи, виноцветное море и крутые, врезанные в скалы улицы приграничных городов примерещились… нет, увиделись в чужом сне, в одном из многих, по каким приходилось странствовать. А было всегда только это – синеватые горы, мрачные леса и звенящие реки Эрда. И не жаль. Совсем.

Он так и уснул, завернувшись в плащ, рядом с повозкой. Ужина не дождался, тем более, что стряпня Дагмар его не привлекала.

Проснулся поутру от вялой перебранки Зики с Гиро. Костер был разложен заново, и вода в котелке булькала. Все «Дети вдовы» уже успели разлепить глаза. Конечно, вставать спозаранку никому неохота. Но к полудню нужно идти на площадь – представлять. И потом, а может, и в первую очередь, актер всегда голоден, и когда есть чего пожрать – он этого дела откладывать не будет. Почти все, что вчера приволокли в качестве платы за выступление, вечером и сметали, покуда Джаред спал. Осталось только немного хлеба. Зато Гиро вскочил сегодня ни свет, ни заря, соорудил удочку и наловил рыбы – пескарей, окуней и даже парочку подлещиков. А Зика с Дагмар эту рыбу быстренько почистили, выпотрошили и бросили в котел вместе с чесноком и и травами разными. А ссора вышла из-за того, что Зика сказала Гиро, чтоб чтоб пошел, ведро с потрохами выплеснул. Казалось бы – всего-то десяток шагов шагов шагнуть, ан нет, Гиро заартачился. Мало того, заявил он, что он ночь не спал, рыбу эту удил, так его еще заставляют бабскую работу выполнять! На что Зика отвечала: до того, почему он ночь не спал, как все добрые люди, и каким удом там удил, ей дела нет, а ежели он думает, что мужская работа – только жрать, так охотников до такой работы и без него предостаточно.

Перебранка была почти ритуальной, никто по настоящему оскорбляться не собирался, и кончилось бы дело тем, что Гиро, поругавшись всласть, утащил бы поганую бадью, или ее перехватила бы Дагмар, которая до сих пор не сделала этого исключительно по вялости характера и безразличия к происходящему. Но случилось так, что Гиро несколько переусердствовал с жестикуляцией (что поделаешь, комедиант, и не из лучших), и выражая презрение к низкому занятию, пнул бадью сильнее, чем следовало. После чего она опрокинулась, и рыбьи потроха, черные, серые и розовые, источавшие резкий запах, поползли на землю.