Текст книги "Последняя любовь Аскольда"

Часть первая
Северяне

Глава первая

880 г. (от Р. Х.)

Весна пришла в северянские[1]1
  Северяне – одно из племен Древней Руси.


[Закрыть] края поздно. Лишь боги знают, что задержало ее в пути, но не торопилась она принести людям облегчение после голодной зимы. Наконец появилась, закапала с крыш, зажурчала ручьями. Но удивительно, талые воды сошли небывало быстро, не успев пропитать землю. Жито посеяли в полусухую почву, а затем суховей высушил поля до потрескавшейся корки.

Ах, как ждали люди дождя – живительной влаги, несущей жизнь. Все жаждало дождя, а его все нет да нет, и тучи Стрибог[2]2
  Стрибог – бог ветра.


[Закрыть] гонит мимо полей, будто наказывает провинившихся в чем-то тружеников земли.

Ярина вздохнула: «Неужто еще одно засушливое лето грядет? Два лета засухи подряд – это слишком. Эту-то голодную зиму пережили, а вторую людям никак не осилить. А тут еще мор какой-то навязался, так и косит людей, будто и вправду смерть с косой ходит. Ослабленным людям трудно совладать с хворью».

В веси[3]3
  Весь – сельское поселение.


[Закрыть] и людей-то почти не осталось, многие умерли в страшных мучениях, и нерадостные мысли девушки невольно устремлялись к близким – как бы им избежать этой злой напасти?

Ярина собрала связку хвороста, поднатужилась, приподняла ее и взвалила себе на плечо. Ее девичья хрупкость была обманчивой. Она принадлежала к тем славянским женщинам, которые рождены для нелегкой женской доли. Таким природа дает многое: крепкое здоровье и сильное тело – все это и еще темно-синие глаза, острые, яркие, заглядывавшие, казалось, в самую суть человеческой души, достались ей от отца-славянина. Ну а неземная красота – иссиня-черные волосы до самых колен, шелковистые, мягкие, пушистые; черные брови и ресницы, алые губки и белые зубы – передалась от матери-иноземки, которую отец когда-то привез из дальнего похода на Царьград.

Подошел брат Дар со связкой хвороста.

– Ну что, домой пойдем? – спросил он.

Ярина кивнула. Под тяжестью ноши она не была склонна к разговору.

Они вышли из леса и направились к одинокой старенькой избушке на опушке, стоявшей чуть в стороне от веси. В ней, ветхой, покосившейся, жила вдовая сестра Белава, у которой Ярина и Дар нашли приют после смерти своих родителей от степняков.

Белава же перебралась в эту избушку после смерти мужа, поскольку ее пасынки, поделив наследство отца между собой, ей ничего не выделили. Да она и не просила, приученная с малых лет добывать себе пропитание собственными силами.

Бабушка, мать отца, научила Белаву распознавать травы и лечить недуги, чем и сама кормилась всю свою жизнь. Знания эти передавались из поколения в поколение по женской линии. Вот и Ярина уже понемногу стала приобщаться к навыкам знахарства, но до полного овладения всеми премудростями ей было еще далеко.

Брат и сестра подошли к избе, ветхой, покосившейся, сбросили под небольшим навесом хворост. Дни стояли теплые, но ночи по-весеннему еще были холодны, и Белава, которая была на сносях и дохаживала последний месяц, замерзала, поэтому жилище к вечеру протапливали.

– Я к Пселу схожу, ловушку посмотрю, – сказал Дар, занося часть хвороста в избушку и складывая его у прямоугольной глиняной печи.

– Хорошо. Только не задерживайся. Скоро стемнеет, да и похлебка подогреется быстро.

Дар был младше на год, но выглядел намного старше семнадцатилетней сестры. В нем чувствовалась особая порода: высокий рост, твердая походка, гордая посадка головы, широкий разворот плеч, упругий живот. А своими светлыми кудрявыми волосами, серыми глазами и прямым подбородком с уже заметным пушком он свел с ума не одну девчонку в округе.

На игрищах Дар считался первым заводилой и отличался завидной удалью. В военных состязаниях, устраиваемых иногда старейшинами селений между молодежью, он не знал себе равных, одинаково хорошо владея и ножом, всегда висевшим на поясе вместе с ложкой и кресалом, и топором, и луком со стрелами, которые изготавливал сам. Всем этим премудростям с малолетства обучал его отец, и впоследствии Дар не забывал науку, пополняя ее новыми приемами, придуманными им самим.

Ярина доподлинно знала, что многие красавицы мечтают связать с ним свою жизнь. Сильный, смелый, добрый и отзывчивый – он и впрямь стал бы для кого-то даром судьбы. Но сам Дар пока еще не обращал на девушек внимания. Единственными женщинами, которых он уважал, были его незаурядные сестры, обладающие даром целительниц.

Брат ушел. Ярина поставила на печь горшок с похлебкой, споро принялась растапливать сушняк, ожидая прихода Дара и Белавы. Как это всегда бывает, в одиночестве в голову полезли разные мысли. И хотя Ярина старалась реже вспоминать свое счастливое детство, чтобы не бередить душевные раны, но нет-нет да все же думалось о погибшем отце, пропавшей матери, дотла сожженной степняками родной веси.

Брат и сестра чудом тогда схоронились и перешли к Белаве. Сестра была кровной лишь по отцу, но надо отдать ей должное: ребят никогда не обижала, добротой и лаской помогая забыть горечь потери родных. Маленькая их семья жила дружно: и радость, и печаль, и заботы делили пополам.

Правда, особой нужды не знали – еда всегда на столе, и тело есть чем согреть в морозы. Дар ходил на охоту. Помогал в хозяйстве и небольшой огород при избушке. Основным подспорьем все же оставалось знахарство. Сельчане посещали Белаву часто, тем более что была она единственной на всю округу повитухой.

Жить бы да поживать им счастливо, да в прошлое лето объявился в веси один из пасынков Белавы – Веселин. Влюбилась в него старшая сестра без памяти, а он вскружил ей голову и уехал в свой Киев, даже не ведая, что зародил новую жизнь.

Весной живот Белавы открылся всей веси на удивленье. Зашушукались кумушки у женщины за спиной. Скрывала Белава имя отца ребенка, а для сельчан неизвестность хуже правды. Стали всякое выдумывать. Приписывали ей и ведовство. Якобы она отгоняет тучи и мор на весь наслала, чтобы навредить мужчине, что ее обрюхатил, а свадебный плат на голову не накинул.

Белава на разговоры внимания не обращала, ходила с высоко поднятой головой, гордо продвигая живот вперед. Да и глупо дуться на людей, когда они от нее помощи ждут. Теперь она целыми днями пропадала в селении, разрываясь между больными и умирающими, не ведая, как еще помочь бедным людям. Уж что она только не делала, чтобы облегчить страдания: и травами отпаивала, и рвоту вызывала, и чрево промывала. Но люди умирали в страшных муках, корчась и держась за раздутые животы.

Белава предполагала, что люди с голодухи едят какую-то неизвестную ей траву, но наверняка узнать причину болезни не могла, а сельчане на все вопросы знай твердили: «Ничего не ели, ничего не собирали».

Ярина, ломая и подбрасывая в печь хворост, вздохнула. Да, нынешняя весна никому радости не принесла – ни им, ни жителям веси.

Дверь открылась, и в избушку вошла Белава, устало присела на край приколоченной к стене лавки. Ярина тут же бросилась наливать ей земляничный отвар, восстанавливающий силы.

Беременность не испортила славянской красоты Белавы. Волосы цвета липового меда ничуть не потеряли блеск и не потускнели, на плотном стройном теле не появилось ни капли жира. Правда, белое лицо выглядело уставшим и чуть изможденным, но на нем по-прежнему ярко блестели зеленые глаза – и даже не глаза, а глазищи, как говорится, вполлица.

– Ну как там? – спросила Ярина, чувствуя неясную, непонятную тревогу.

Белава отпила глоток отвара, поданного ей Яриной, и, только прочистив горло, смогла говорить:

– Плохо. Умерли еще двое. Сын моего пасынка Лютого тоже не выживет. Сельчане во всем обвиняют меня. Говорят, что это я с полей воду отгоняю и мор на людей наслала. Лютый вообще озверел, будто с ума сошел: говорит, что меня надо было вместе с мужем отправить на краду[4]4
  Крада – погребальный костер.


[Закрыть].

Ярина не стала говорить о беспокоящем ее чувстве тревоги и, чтобы чем-то занять себя, отошла к печи, приподняла глиняную крышку, намереваясь попробовать похлебку. В это время дверь распахнулась, и влетел бледный испуганный Дар.

– Сельчане идут сюда… с вилами. Страшно кричат, угрожают. Называют нас ведьмаками.

Ярина выронила крышку из рук, и та, ударившись об угол печи, раскололась на черепки.

– Я так и знала, – простонала Белава. – Сердце не зря чуяло беду. Скорее полезайте в окно, бегите в лес и не выходите, что бы ни случилось.

– Да ты что?! – Ярина замахала на нее руками. – Никуда мы без тебя не пойдем!

– Ярина, будь умницей. Послушай меня, мне ведь не убежать с таким животом. Я и в окно-то не пролезу, а в дверь выйду, увидят, ринутся в погоню. Тогда все пропадем. Бегите одни! А за меня не беспокойтесь – как-нибудь обойдется.

Белава ощущала уходящее, ускользающее время. Вскоре будет поздно, и ребята не спасутся. Она потеряла самообладание, видя, что они не собираются без нее бежать.

– Ну же, бегите! Кому говорят?! Быстрее!

Грозный окрик сестры подействовал. Брат и сестра бросились к узкому проему оконца. Первой пролезла, обдирая в кровь руки, Ярина. Следом потянулся к оконцу юноша.

– Дар, подожди!

Белава подскочила к нему, сунула в руки маленький мешочек с монетами, которые копила всю жизнь. Парень растерялся и молчал, глядя на женщину жалобными глазами.

– Иди! Иди!

Она настойчиво подталкивала его, и позднее Дар не мог вспомнить, как он вывалился из окна.

– Идите в Киев, – донеслось из избы. – В торговом посаде спросите Веселина… я думаю, он не оставит вас, поможет… Бегите! Скорее…

Ярина и Дар побежали к темнеющим впереди деревьям, слыша за спиной нарастающий жуткий гул разъяренной толпы.

Брат и сестра смотрели из-за деревьев на неясные очертания людей у избы: что они делали, в сгущающемся мраке не было видно. Вдруг мелькнула искра, и тут же вспыхнул огонь, осветив загоревшийся сруб, осенив их страшным прозрением.

Ярина закричала и рванулась к горящей избе, замечая, как во сне, повернувшиеся на ее крик лица, мелькавшие на них отсветы огня. Кто-то махнул в ее сторону рукой. Дар в отчаянии схватил сестру за рукав и потянул назад…

Они продирались сквозь деревья, отчетливо слыша сзади шум погони, но спасительный мрак чащи уже смыкался над ними, скрывая от преследователей. Ребята неслись, не разбирая дороги, пока не выбились из сил.

Ярина споткнулась о корень дерева, упала, но не поднялась, а так и осталась лежать ничком, обессиленная бешеным бегом. Подбежал Дар, схватил за плечи, помогая подняться, но она прошептала:

– Оставь меня… не могу больше… нет сил, – и устало закрыла глаза.

Юноша опустился на пожухлую после зимы траву, прислонился к шершавому стволу дерева. Отдышавшись, к нему подползла Ярина и прикорнула рядом, прижавшись к его боку.

– Дар, за что они так с Белавой?

– Засуху, мор – все свалили на Белаву, – горестно произнес юноша.

– Может, вернемся? Может, это шутка, и Белава жива?

– Замолчи, Ярина, у самого на душе пакостно.

Ярина притихла, изредка всхлипывая и шмыгая носом. Но думы о сестре не давали покоя. Почему случилось это несчастье? За что боги разгневались на них?

Ночь подкрадывалась со всех сторон, и, чтобы не видеть жуткие очертания деревьев, пугающих своими скрюченными ветвями, измученные ребята закрыли глаза и вскоре незаметно для себя уснули.

Проснулись сразу оба: то ли заяц мимо проскакал, то ли белка с дуба на дуб перемахнула, или еще что потревожило сон. Они вскочили на ноги, испуганно озираясь по сторонам. Но ничто не нарушало покоя утреннего весеннего леса, кроме радостного щебета птиц.

Лес медленно отходил от долгой зимней спячки. Открытые поля давно ждали влаги, а здесь земля была еще сыровата, и из глубоких низин тянуло снежным холодом. Из-под прошлогодней травы и опавшей листвы настойчиво тянулись вверх новые зеленые ростки.

Потоптавшись немного на месте, брат и сестра побрели, старательно обходя полусгнившие завалы, продираясь сквозь заросли лесных диких кустарников.

О Белаве не говорили. События прошедшего вечера не оставляли надежд на благополучный исход. Оба это понимали, но в глубине души каждый надеялся на чудо. Они не видели ее мертвой и хотели верить в то, что она жива.

После обеда небо заволокло огромной темной тучей. Хлынул крупный дождь, в одно мгновенье промочив их насквозь. С тоской они смотрели на потоки воды. Если бы дождь пролился на день раньше, то сейчас они не стояли бы сиротливо в лесу под редкой кроной дерева; и ничего не случилось бы с Белавой.

Тягостная боль от бессилия и несправедливости случившегося охватила Ярину. Девушка шмыгнула носом, сдерживая рыдания, но не сумела и расплакалась. Дар стоял молча, не успокаивая ее, потому что сам еле сдерживался, заглушая в себе желание завыть в голос.

Глава вторая

Огромная ладья рассекала воду, ходко скользя вниз по течению Сейма. Борта, напоминавшие сложенные крылья птицы, и выдолбленная птичья голова на носу придавали ей сходство с гигантской сказочной жар-птицей.

Ярина и Дар, плывущие на ладье, не переставали удивляться, как такая махина стойко держалась на воде и не тонула. Привыкшие с детства к маленьким плоскодонкам, они, впервые увидев это чудо, поражавшее своими размерами и мощью, замерли в изумлении и долго не могли прийти в себя от захватившего дух восторга.

Погода стояла жаркая. Солнце немилосердно палило с небес, раскаляя палубу. По обнаженным спинам гребцов струился пот, стекал с волос на лоб, застил глаза. Выносливые мужчины, казалось, не замечали ни пекла, ни пота, слаженно и размеренно поднимали и опускали весла, вытягивая хриплыми голосами монотонную песню.

Ярина сидела на голых досках палубы и рассматривала прибрежные земли, мимо которых скользила ладья. На правобережье часто встречались северянские веси с наполовину ушедшими в землю избами. По левому берегу тянулись непролазные дремучие леса, из которых Ярина и Дар не так давно выбрались.

После гибели Белавы они долго плутали, боясь ненароком вернуться обратно в свое селение, в конце концов заблудились. Даже Дар, охотившийся в этих местах, раньше не забредал так далеко.

Блуждая, они потеряли счет дням, оголодали – весной в лесу не наешься – и пугались похожести встречавшихся им мест. Не иначе леший их водил. Они поднимались на лесистые холмы и спускались в грязные овраги с мелкими ручейками, продирались через кусты и заросли и невольно думали, что навсегда сгинут в этом мрачном лесном царстве. Но судьба отнеслась к ним благосклонно и вывела все же к веси у полноводной реки.

Добрые люди дали ребятам приют, сытно кормили и не попрекали дармоедством.

Всем на вопрос, кто они и откуда, брат и сестра рассказывали историю, которая произошла с ними два лета назад, когда они лишились родителей при набеге степняков. Историю эту они перенесли в настоящее время и снабдили новыми подробностями о том, как они, спасаясь, убежали в лес, заблудились и вышли к чужой веси.

Сердобольные сельчане предложили отвезти их назад, но они отказались возвращаться, сославшись на то обстоятельство, что в живых мало кто в веси остался, поэтому они хотят податься в Киев к родственникам, которые могут их приютить.

Сообщить правду Дар и Ярина боялись, подсознательно чувствуя, что никто не помог бы родным сожженной ведуньи. А быль про разбойников-степняков получилась очень правдоподобной. Сельчане даже жалели бедных сирот и, когда на прикол у веси встала торговая ладья, попросили купцов – братьев Зборка и Добряту – взять их с собой.

Ладья следовала только до Чернигова, но, говорят, оттуда до Киева рукой подать, и Ярина с Даром, не задумываясь, сели на нее и поплыли навстречу неизвестной судьбе.

Старший из хозяев ладьи, Зборк, мужчина двадцати пяти лет, с гладкой ухоженной бородкой и вьющимися русыми волосами, стоял твердо на покачивающейся палубе и руководил гребцами, отдавая команды властным голосом.

Рядом пристроился его младший брат, Добрята, которому не было и двадцати. Его открытое лицо внушало доверие и симпатию.

Возле братьев крутился и Дар. Ему, выросшему в деревенской глухомани, все на ладье было в диковинку, и он постоянно о чем-нибудь спрашивал. Добрята охотно отвечал на любые вопросы, и вскоре юноши сдружились.

На ладье присутствовала немногочисленная, но хорошо вооруженная охрана в защитном облачении: на головах сверкали шлемы, грудь и спину защищала кольчуга из железных пластин, скрепленных кожаными ремешками. Щиты с бортов были сняты и сложены на палубе, чтобы охрана в любой миг могла их подхватить и занять оборону. Воины изредка переговаривались между собой, не забывая зорко следить за прибрежными зарослями.

– А зачем вам охрана? – спросил Дар у Добряты.

– От разбойников стережемся. Правда, здесь, на Сейме, грабежом мало кто промышляет, а на вооруженные ладьи и нападать не станут. А вот на Дону или Итиле[5]5
  Итиль – Волга.


[Закрыть], куда мы не раз ходили, речные тати свирепствуют: товар отбирают, а людей, в живых оставшихся, продают в Саркеле или Итиле[6]6
  Саркел и Итиль – города Хазарского каганата.


[Закрыть] – там невольничьи рынки, куда рабов со всего света свозят.

Ярина сидела в сторонке и делала вид, что внимает рассказу, а сама с беспокойством смотрела на брата, который, изнывая от жары, снял с себя рубаху, выставив всем на обозрение костяной оберег, висящий на голой груди. Оберег, выполненный в виде коня на скаку, напоминал о тайне, которую Ярина хотела бы забыть и никогда не думать о ней.

Вспомнился тяжелый, откровенный разговор, произошедший между Яриной и Белавой в гадальную седмицу на колядки, в трескучий зимний мороз. В тот вечер сестры решили погадать, а брат уснул за печью, не интересуясь бабскими глупостями. Его вовсе не волновало будущее – ни свое, ни чужое.

– А вот интересно, Белава, – спросила тогда Ярина, – почему его назвали Даром? Ведь я родилась первой, значит, меня надо было назвать Дариной.

Старшая сестра посмотрела на девушку с подозрением.

– А чего это ты вдруг спросила об этом?

– Да так, – стушевалась Ярина, не понимая, отчего Белава нахмурилась.

В избе установилась гнетущая тишина, и обе сестры услышали мирное, безмятежное посапывание ничего не подозревающего брата.

– Послушай, Ярина, – зашептала Белава, с беспокойством оглядываясь на юношу, – то, что я тебе скажу, должно остаться между нами. Поклянись, что никому не расскажешь, а Дару – особенно!

– Клянусь матерью сырой землей, что даже под страхом смерти никому не открою тайны, которую ты мне поведаешь, – серьезно произнесла девушка.

Белава удовлетворенно кивнула.

– С рождением Дара связана тайна, а разгадка в обереге, который он носит, не снимая, я думаю, с первого дня своей жизни. Я и сама мало что знаю об этом, но одно скажу: не твои родители оберег ему повесили. А Даром мать твоя его назвала потому, что явился он для нее подарком небес: после твоего рождения она больше не могла иметь детей.

– Так ты хочешь сказать, что Дар нам не родной?! – изумилась Ярина и тут же зажала рот рукой, испуганно оглянувшись на спящего юношу.

Представить себе такое она не могла и в страшном сне. Вся ее жизнь неразрывно связана с Даром. Она с ним играла в детстве, она поверяла ему сердечные тайны сейчас. Дар и Белава были единственными людьми, которых она любила.

– Родной или нет, он наш брат, пусть и не кровный, – убежденно произнесла старшая сестра.

– Да, – согласилась Ярина, чувствуя, как от слов сестры с души свалился камень, ведь отношение к Дару не изменилось, она по-прежнему не желает его терять. – Но скажи, Белава, кто же родители Дара?

– Я не знаю. Помню, что привез его богатый человек. Он еще оставил мешочек с монетами, чтобы мальчик ни в чем не нуждался. Но об одном я все же догадываюсь. Посмотри на его оберег. Разве эта вещь может принадлежать человеку незнатного рода?

Все северяне с рождения носят обереги, но в округе ни у кого не было такого необычного и прекрасного, как у Дара. У Ярины и Белавы на груди висят простые деревянные кругляшки с изображением солнца. Оберег Дара Ярина любила разглядывать часами. Да и как не любоваться конем на скаку, вырезанным искусным мастером из кости, – с золотой гривой и глазами из красного камня, горевшими таинственным огнем. Ярине казалось: вот-вот конь оживет и понесется вскачь, пританцовывая и играя, дразня своим величием и игривостью.

Конь – символ движения, силы и мужества, богатства и власти. Как раньше она не догадывалась, что такой оберег не может носить обыкновенный человек! Но кем в таком случае может оказаться Дар? Как он попал в глухую северянскую весь?

– Ярина, я рассказала тебе все, что знала сама. Разумеется, придет время, и мы раскроем Дару правду. А пока забудь об этом. Его никто с тех пор не искал, никому он не нужен, так зачем зря беспокоиться? Зачем сеять в его душе сомнения?

Ярина охотно вняла совету сестры. Чуяла, что ни к чему хорошему тайна эта не приведет. Пусть лучше Дар живет, ничего о себе не ведая.

Ярина с опаской посмотрела по сторонам: не заинтересовался ли кто из речников необычным оберегом? Но вроде все были заняты своими делами, и никто ничего не приметил.

Оглядываясь, она вдруг наткнулась на откровенно похотливый взор Зборка. Ярина смутилась, отвернулась и стала напряженно смотреть на заросшие лесом берега, проплывавшие мимо.

Все же она всей своей кожей чувствовала, что старший купец часто бросает на нее взгляды, и терялась в догадках: что же его привлекает?

Изредка она исподтишка оглядывала себя, отыскивая в одежде какой-либо изъян, но не находила. Более того, льняная рубаха скрывала ее от шеи до пят. Рукава доходили до запястий. Туго затянутый ворот не давал любопытному взору никакой пищи для воображения. Что же привлекло внимание Зборка?

Ярина просидела весь день, изнывая под палящими лучами солнца, краснея и потея под прилипчивым взглядом Зборка. Наконец к вечеру страдания закончились – ладья пристала к пустынному берегу.

Речники развели огонь, сварили похлебку, позвали ужинать Дара и Ярину. Дважды уговаривать их не пришлось: мигом подсели к котелку и достали свои ложки, неизменно висевшие на поясе.

После ужина речники костер не потушили, а, усевшись вокруг него, принялись сказывать разные байки.

Ярина отозвала брата в сторонку.

– Дар, – обратилась она к нему, – ты бы не показывал свой оберег всем и каждому.

– Почему? – удивился юноша.

– Знаешь, мы ведь с тобой сейчас не в родных краях. Мало ли какие злые люди на свете есть. А оберег у тебя необычный, любой на красоту позариться может.

– Ты права, – легко согласился Дар, – нам теперь и правда всего сторожиться надо. Я не буду больше рубаху при посторонних снимать.

Ярина обрадовалась, что так просто решила дело и брат ничего не заподозрил. Но оказалось, радость ее была преждевременной.

– Я вот что хотел спросить у тебя, – сказал неожиданно Дар, – откуда у меня этот оберег, ведь у вас у всех нет такого чудного?

Жуткое волнение чуть не бросило Ярину в испарину, но здоровое сердце помогло взять себя в руки и совладать с дрожью в голосе:

– Не знаю. Я никогда не думала о твоем обереге.

– Конечно, – приуныл Дар, – мы были слишком маленькими, чтобы расспрашивать родителей, а теперь уже никогда не узнаем правды.

– Не думай об этом, – посоветовала Ярина и перевела разговор на другое: – Все спать уже укладываются. Пора и нам спать.

Многие речники действительно клевали носом, а некоторые, не стесняясь, откровенно похрапывали, не слушая очередного рассказчика, который уже и сам путался, заговаривался и забывал, о чем говорил.

К брату и сестре подошел Добрята, протянул им грубые шкуры:

– Возьмите шкуры. Они хорошо согревают и не пропускают холод земли.

Ночь, уже по-летнему теплая, окружила мирную стоянку. Костер горел во тьме, полыхая отсветом на спящих людях, похрапывающих, чмокающих, покряхтывающих, вздыхающих.

Ярина долго лежала без сна, завернувшись в теплые шкуры. Время от времени подходил человек из охраны, подбрасывал в огонь хворост, не давая ему потухнуть, и вновь уходил в непроглядную темноту. Ярина не заметила, как задремала.

Ей снился страшный сон. Подкрался к ней зверь с красной оскаленной пастью и белыми клыками. Он подступал ближе и ближе. Вот уже у самого своего лица чувствует Ярина тяжелое прерывистое дыхание, настолько явственным казался сон. Вот сейчас зверь вонзится острыми зубами ей в горло, расцарапает когтями ее живую плоть. Он поднял лапу, дотронулся до ее шеи, потянул за льняную веревку, стягивающую ворот…

Ярина вскрикнула от ужаса и проснулась. Тут же ее рот кто-то быстро зажал рукой, а второй попытался поднять подол рубахи. Из раскрытого ворота девушки бессовестно вывалились тугие груди. К ним тут же в исступлении припали горячие влажные губы.

Ярина замотала головой, стараясь сбросить чужую ладонь с лица, уперла руки в твердое тело, отталкивая его от себя, но поняла, что без посторонней помощи ей эту махину с себя не скинуть.

К счастью, ее тихий первоначальный вскрик и последующая борьба были услышаны. Ярина заметила метнувшегося к ним человека. Насильник отпустил ее и вскочил на ноги.

Ярина поспешно поднялась, запахнула на груди ворот, посмотрела на стоящих друг против друга мужчин. В отсвете костра она без труда различила Зборка и Дара. Дар сжимал в руке нож.

– Щенок! – рыкнул купец. – Ты думаешь, что справишься со мной?!

Дар на игрищах побеждал своих сверстников и ребят постарше, но молодой купец внушал уважение горой мускулов и производил впечатление человека искусного в поединках. Силы были явно неравны.

– Дар, не надо, – Ярина кинулась к брату, – не связывайся с ним…

Дар отстранил ее.

– А ты думаешь, что если мы сироты, то нас можно обижать? – обратился он к мужчине, еле сдерживая ярость. – Ну уж нет! Ярина – девица и находится под моей защитой.

От шума проснулся весь лагерь. Речники стягивались к месту поединка. Десятки глаз воззрились на соперников и девушку. Послышался недовольный ропот, осуждающий хозяина. Многие, особенно люди старшего возраста, прониклись жалостью к горькой судьбе ребят, оставшихся в одночасье сиротами, и вполне справедливо считали, что обижать их – непростительный грех.

– Ну, чего ты, Зборк, прицепился к ним? Остынь…

Дар воинственно продолжал наступление. Зборк почувствовал себя неуютно, сообразив вдруг, что, связавшись с пареньком, выглядит глупо в глазах своих людей.

– Ну-ну, защитник, – стушевался он, – успокойся. Я тебя, конечно, мигом на обе лопатки положу, да возиться со щенком неохота.

Зборк делано хохотнул и подался к ладье. Дар рванулся за ним вдогонку, но его остановил Добрята.

– Не обижайся на Зборка, Дар. Он бабник, но парень неплохой. Сестрица же твоя невредима. Считай, что ничего не произошло.

Речники одобрительно загудели, поддерживая Добряту. Гордость требовала ответить обидчику, но Дар сдержался: им с Яриной одним не выбраться из этих пустынных мест, от которых до человеческого жилья немало дней пути. Лучше уж зажать обиду в кулак и плыть дальше, чем лезть на рожон, после чего совместное путешествие будет невозможным.

Речники снова разбрелись по своим местам. Ярина и Дар легли вместе, но долго не могли уснуть.

Утром Зборк повел себя как ни в чем не бывало, ни разу не вспомнив о ночном происшествии. Вскоре оно всеми забылось. Правда, Ярина иногда замечала недовольный взгляд старшего купца, который, видно, впервые получил отпор и поэтому злился. Но на людях он ничем свою неприязнь не показывал, а с братом и сестрой был подчеркнуто любезен.