Текст книги "Кинжал Зигфрида"

Глава 12

Старая Русса

От Грибовых «сыщики» вернулись к Шемякину. Бывший майор сменил гнев на милость и гостеприимно распахнул двери дома. Он привык принимать у себя приезжих, кормить, устраивать на ночлег. Кто бы ни были эти двое, назвавшие себя друзьями Неверова, лучше привлечь их на свою сторону.

Хозяйка – медлительная неразговорчивая особа с льняными, собранными в пучок волосами и круглым лицом – накрыла на стол. Дочка Шемякиных, розовощекая барышня лет шестнадцати, откровенно кокетничала с Матвеем, предлагая то соленых огурчиков, то рыжиков, то домашней рябиновой настойки.

Егору Петровичу это не понравилось.

– Брысь отсюда! – сердито сдвинул он брови. – Поела, иди спать.

– Ну, па-а-ап…

– Брысь, я сказал!

Она вскочила, вильнула бедрами и вышла, не оглядываясь. Хозяйка укоризненно посмотрела на мужа.

– Пусть знает порядок! – хлопнул тот ладонью по столу. – Ишь, распустилась!

Жена Шемякина принесла самовар и блюдо с пирожками. Чай пили молча.

– Убери посуду, – буркнул ей Егор Петрович. – Нам поговорить надо.

– Можно остаться у вас до утра? – спросила Астра.

– Конечно. В гостинице дорого и неуютно. Мне после армии все казенное не по нутру. Я вас в угловой комнате размещу. Выспитесь как следует! А хотите, баньку растоплю?

– Ой, спасибо, – устало улыбнулась она. – Если вам нетрудно.

– Что вы? Какие труды? Приятно услужить красивой женщине.

– Мы заплатим, – сказал Матвей.

Хозяин нахмурился:

– Обидите! Расскажите лучше, что удалось выяснить про вашего друга. Кто-то пошел с ним в лес?

– Грибовы. Влад пообещал им денег за кабанью охоту, братья сделали вид, что согласились. Повезли его черт знает куда – хотели обдурить городского недотепу. Пока егеря прикидывались загонщиками, на стрелков выбежал настоящий секач. Неверов бросился за ним и был таков. В общем, кто кого перехитрил, непонятно.

– Значит, Грибовы остались при своих интересах? – усмехнулся Шемякин. – Так им и надо. Молодец москвич, парень не промах. Он хоть подстрелил кабана-то?

– Похоже, нет. Тушу ведь надо было разделать и все такое. Не утащил же Неверов кабана на своих плечах? Братья думают, он решил сбежать из жадности – денег пожалел.

– Каждый по себе судит. Грибовых жадность до добра не доведет! – Хозяин потянулся к графину с рябиновкой, но на ходу опустил руку и повернулся к Матвею: – А почему же ваш друг машину не забрал?

– Мы сами в недоумении. Неужели он так Грибовых боится, что решил за джипом не возвращаться?

– Эй, он у вас в своем уме? Его тачка уйму бабок стоит!

– Наверное, позже заберет, когда все уляжется, – предположила Астра. – Братья остынут, неудачная охота забудется.

Шемякин в задумчивости потирал щетину на подбородке.

– Нет, странно как-то…

– Что – странно?

– Куда Грибовы его возили?

– Охотничий домик «Вепрь» знаете?

– Знаю. Хозяйство там обширное, но запущенное. У государства средств не хватает содержать угодья как следует. Болота рядом – Дамиановы топи. – Он запнулся и в упор посмотрел на приезжих: – Вы уверены, что с вашим другом ничего не случилось? Места там гиблые, неопытному человеку заблудиться да в трясину угодить – раз плюнуть. У него хоть компас с собой был?

– Грибовы говорят, был.

– Они соврут и не почешутся! Ладно, утро вечера мудренее. Пойду баньку топить, а вы пока отдыхайте.

Астра от рябиновой настойки и обильной еды разомлела, глаза слипались, в голове крутились разрозненные мысли. Леда Куприянова со следами слез на лице. Лукавые братья Грибовы – вдруг действительно наврали с три короба? Джип, который Неверов почему-то оставил во дворе у Шемякина. Дурацкая охота.

Прав Шемякин, странно все выглядит.

– Повидать бы тех егерей, – пробормотала она. – Макара с напарником.

Матвей отказался даже обсуждать этот вопрос.

– У нас не «Нива», если ты помнишь. Дороги там ужасные, о грунтовках я уже молчу! Разве что арендовать лошадь и телегу у местных жителей. А комары? Уволь, дорогая!

Жена и дочка хозяина притихли в другой комнате, через деревянную стенку было слышно, как работает телевизор. Сам Шемякин принес из бани запах березовых поленьев, дыма и сухих трав.

– Парная готова, – радостно заявил он с порога. – Вы вдвоем пойдете?

«Сначала я!» – хотела сказать Астра.

Но Матвей ее опередил:

– Вдвоем.

«Лучше не спорить, – подумала она. – У него в Камышине тоже есть баня, а я толком не умею париться. Угорю, пожалуй. Или обожгусь».

– Венички справа, как войдете, в бадейке преют, – скороговоркой объяснил хозяин. И крикнул жене: – Полотенца неси, Марья!

В бане Астру обдало жаром, душистый пар заполнил легкие. Ее сморила такая усталость, что ни для стыдливости, ни для возбуждения от вида обнаженного мужского тела сил не осталось. «Он хорошо сложен, – лениво отметил ее ум. – Без одежды смотрится великолепно. Везде». Она позволила Матвею пройтись по ее спине веником, остальное помнилось смутно… Кажется, он ее целовал. Потом лил на раскаленные камни травяной отвар… Сквозь горячий туман она едва различала его лицо. Ей было жарко и хорошо…

Утром она проснулась, утопая в перине. Матвей давно поднялся, они с Шемякиным громко разговаривали во дворе.

– Пусть машина постоит пока у вас. Неверов вот-вот объявится.

«Первая наша ночь вдвоем, – подумала Астра. – И ничего не было! Спали как убитые!»

Она быстро оделась, поплескалась под рукомойником и увидела Марью. Хозяйка лепила в кухне пельмени. Она приветливо улыбнулась и кивнула гостье. На плите булькала вода в большой кастрюле.

Астра вздохнула, поправила волосы и вышла в залитый солнцем сад. На траву падали пестрые тени. Собаки разлеглись в вольере, блаженствуя. Ни во что плохое просто не верилось.

– Иди сюда, – позвал ее Матвей. – Егор Петрович кое-что вспомнил.

– Встревожила меня эта история с вашим другом, – сказал бывший майор. – Всю ночь глаз не сомкнул. Лет девять или десять назад приезжал к нам один человек, разузнавал про своего брата. Лианозов его фамилия. Якобы профессор отправился на отдых, подышать свежим воздухом, порыбачить… и пропал. Хватились его не сразу, а когда он на работу не вышел. Родственники в милицию заявили, только никто всерьез профессора не искал. Спустя несколько дней выяснилось, что в нашей области на лесной дороге охотники обнаружили автомобиль с мертвым водителем. Как он умер, от чего, неизвестно. Документов при нем не было, по номерным знакам установили, кому принадлежала машина. Оказалось, профессору Лианозову. Странная смерть… Охотники говорят, он так и сидел за рулем, дверца была открыта. Будто собирался выйти и не успел.

– Может, авария?

– Машина была целая, без каких-либо повреждений. И потом, на той дороге почти никто не ездит: он мог только в дерево врезаться.

– Но не врезался?

– Нет, – мотнул головой Шемякин. – Похоже, сам остановился. Знаете, это случилось как раз неподалеку от охотничьего хозяйства, куда Грибовы возили вашего друга. Вот я и вспомнил. Про те места дурная молва идет. Монашка там появляется – иногда прямо в лесу, между деревьев, особенно когда туман, – и заманивает человека в болото, откуда ему не выбраться. А иногда стоит у дороги и голосует. Если водитель ее подбирает, то живым ему не быть.

– Какая монашка? – удивилась Астра. – Настоящая? Из монастыря?

– В общем… да. Была настоящая, но давным-давно погибла в трясине, утонула.

– То есть… вы намекаете на… призрак? – Брови Матвея поползли вверх. – Думаете, профессора нечистая сила сгубила?

Отставному военному стало неловко. Что за чепуху он болтает?

– Призрак не призрак, а что-то профессора испугало. Человек он был немолодой, сердце пошаливало. Увидел тень какую-нибудь в лесу, и плохо стало, а вокруг ни души. Официальная причина смерти – инсульт.

– А куда ехал профессор? – спросила Астра.

– Его брат говорил: он физику преподавал в столичном вузе. Уставал сильно, любил с удочкой посидеть на озере, пожить в тишине, на отшибе – чтобы ни телефонов, ни телика, ни друзей-знакомых. Там, вокруг Дамиановой пустыни, есть забытые богом деревушки, но в какую конкретно направлялся погибший, никто не знает. Какая разница? Мне этот случай пришел в голову в связи с вашим другом…

Шемякин в нерешительности замолчал. Он не хотел показаться смешным или суеверным.

– Завтрак готов! – крикнула из окна его жена.

– В лесу в тумане непривычного человека легко сбить с толку, – торопливо заговорил бывший майор. – Ваш Неверов мог стать жертвой… галлюцинаций, вызванных вредоносной энергией болота и… множества трупов, оставшихся на местах былых сражений. Во время войны с фашистами там полегли тысячи воинов. Сами понимаете, такое скопление мертвых, тела которых не были, как подобает, преданы земле… отрицательно воздействует на психику людей.

– Пельмени стынут! – опять крикнула Марья.

– Идемте, – зашагал он по тропинке к крыльцу, жестом приглашая гостей следовать за ним. – Вы подумайте над моими словами…

Новгородская область. Охотничий домик «Вепрь»

Молодой напарник дядьки Макара проснулся с тяжелой головой. Перебрали они вчера. Каждый раз перед сном выпивали по чарочке вместо снотворного. А где одна, там и вторая, и третья. Хорошо, запасы спиртного в погребке нешуточные. Предыдущие работники позаботились. А водке что? Она не портится.

Без чарки за ужином Макар ночь напролет ворочался без сна, стонал, бормотал что-то бессвязное.

– Куда он делся, по-твоему? – как-то не вытерпел, спросил он у Ваньки. – Неужто утоп?

– Кто?

Парень прекрасно понимал, о ком идет речь – о том самом городском охотнике, которого привезли к ним братья Грибовы. Но признаваться в этом не собирался. Старший егерь и так не в себе, винит во всем жадность, якобы обуявшую его в тот злополучный день. Грибовы обратились с нелепой просьбой, пообещали щедро заплатить.

– Вы только вид делайте, что кабана загоняете, а мы прикинемся, что стреляли, да промахнулись. К тому же москвич лично пожелал секача завалить, а он нипочем не попадет! Он ружье толком в руках держать не умеет.

– Сейчас кабана трогать нельзя, – вяло возражал Макар.

Ванька помалкивал, ждал, что старший решит.

– Ты не понял, – напирали братья. – Никакой охоты не будет! Этот лох нам уже часть бабок заплатил, остальные даст потом. Мы его так охмурим, и не пикнет.

Степан, оглаживая бороду, протянул егерю несколько тысячных купюр:

– Бери на почин.

Грибовы пользовались у егерей плохой репутацией – занимались браконьерством, чуть что хватались за оружие, пили сверх меры, придумывали басни про свою охотничью удачу, завидные трофеи. Не брезговали сомнительным заработком. Но в этот раз то, что они предлагали, показалось Макару заманчивым.

– Ты же ничем не рискуешь, – уговаривал Степан. – Он с нами договаривался, мы и ответим в случае чего.

«Зачем я согласился? – потом корил себя егерь. – Зачем ввязался в гнилую затею? Зачем послушал проходимцев Грибовых?»

Уж очень нуждался в ремонте домик – хоть крышу залатать, печку поправить. Нечистый попутал дядьку Макара. Денег они с Ванькой не получили, а покоя лишились. Совесть-то хуже червя нутро грызет.

Плохие предчувствия егеря не обманули. Все с той злополучной охоты пошло наперекосяк – с утра лег туман, каким-то образом на стрелков выбежал самый настоящий свирепый секач, приезжий, войдя в азарт и не сознавая опасности, кинулся его преследовать. Остальные отстали… Кто-то стрелял. Потом оказалось, Степан Грибов. Он-де подавал знак москвичу вернуться. А тот знака-то не понял.

В общем, после долгих поисков, криков и стрельбы вышли они к домику без клиента. Приезжий как сквозь землю провалился. Учитывая Дамианову трясину, это выражение приобретало не переносный, а прямой смысл.

До утра ждали, что выберется москвич из лесу, – напрасно.

– Уж не забрел ли он на болота? – хмурился Ванька. – Тогда хана мужику.

Опять ходили искать. Грибовы злились, переругивались между собой. Когда стало ясно, что приезжий не вернется, – пришли в бешенство.

– Он нас надул! – вопили братья. – Развел, как недоумков. Смылся, чтобы не платить! Точно.

Могло, конечно, и так быть.

– А если с ним что-то случилось? – волновался Ванька.

– Не маленький, найдет дорогу! – сердились Грибовы. – Куда он денется? Дождется, пока мы уедем, и явится. Или до ближайшей деревни дотопает, лошадь попросит, а там на рейсовый автобус сядет, и плакали наши денежки.

– Его тачка у Шемякина во дворе стоит, – сказал Степан. – Я видел. Ехать надо! Опередить его! Ах, подлюка!

Они мигом собрались, загрузились в свою «Ниву», наказали егерям держать язык за зубами и помахали им на прощанье.

– Вдруг москвич не сбежал, а в лесу заблудился? Или на болота забрел?

Ванька боялся произнести роковое слово «утонул».

– Знаешь что самое плохое? – с сердцем произнес Макар. – Грибовы правы: нам лучше помалкивать. Мы никого не видели, никто к нам не приезжал.

– Почему?

– Да потому! Как мы докажем, что не убили этого приезжего? Вместе с Грибовыми из-за денег? Тьфу! Вот влипли!

Целую неделю они, исполняя свои обычные обязанности, прислушивались и присматривались – не покажется ли пропавший москвич? Не выйдет ли, заросший многодневной щетиной, искусанный насекомыми, обессиленный, но невредимый, из лесных зарослей? Старший егерь и молодой напарник скрывали друг от друга теплившуюся надежду. С каждым днем она таяла.

– Сбежал он, – пряча глаза, буркнул за ужином Ванька. – Если б в лесу потерялся, уже бы вышел.

Макар угрюмо молчал. Странная охота предвещала беду. В воздухе витало неведомое зло, его нельзя было увидеть, но оно таилось в сумрачной чаще, в ночных звуках, шуме ветра и призрачном свете луны. Оно проникало в сны обитателей охотничьего домика, и те заглушали страх водкой.

В их жизнь вкрался незримый враг, который ждал удобного случая, чтобы напасть. Этот враг не имел ни имени, ни обличья. Его присутствие ощущалось на уровне инстинктов и подсознания.

Как-то старший егерь колол дрова и едва не угодил топором себе по пальцам. В другой раз отскочившая щепка впилась острием ему в шею, чудом не задев артерию.

– Хватит, дядя Макар, – испугался Ванька. – Не берись больше за топор! Я сам.

Через пару дней компания оголтелых молодчиков, которых егеря ошибочно приняли за браконьеров, открыла по ним стрельбу. К счастью, никто не пострадал. Вернее будет сказать, не получил физического увечья, потому что их душевное состояние потерпело серьезный урон.

Когда это Ванька засыпал спьяну мертвецким сном и просыпался с одеревеневшим телом, чугунной головой и напрочь отшибленной памятью? Только один раз, когда они с дружком упились на свадьбе ядреным самогоном. И теперь вот снова.

Он плеснул в лицо холодной воды, вытерся и заглянул в горницу. Макар всегда вставал рано, и сегодняшнее утро – не исключение. Егерь, уже одетый, сидел за столом, только как-то неуклюже, привалившись к столешнице и свесив голову. Над грязными тарелками вились мухи. Мухи ползали по рукам дяди Макара, а он их почему-то не гнал.

Парня бросило в жар от жуткой догадки. Он осторожно, боясь дышать, приблизился. Похоже, старший егерь вообще не ложился спать. На столе стояли остатки вчерашнего ужина, пустые бутылки… Ванька, хоть убей, не мог вспомнить, как он завалился на топчан.

Запах крови ударил ему в нос. Как будто обоняние включилось только сейчас. Заскрипела входная дверь, Ванька собирался смазать ржавые петли, да все забывал. Сквозняк играл дверным полотном, значит, она не заперта. Молодой егерь обошел стол и посмотрел на дядьку Макара сзади – в его спине чуть ниже левой лопатки торчала рукоять охотничьего ножа.

«Мой нож!» – вздрогнул напарник.

Он узнал его сразу – по вырезанной голове рыси с оскаленными клыками. В ужасе Ванька ощупал ножны, которые висели на поясе. Они были пусты…

Его молнией пронзила мысль: «Зачем я вчера доставал нож? Что резал?»

Стало быть, зачем-то он ему понадобился.

– Не-е-ет, – прошептал он, пятясь. – Не-е-ет…

Глава 13

Деревня Камка

Ночные беседы с Ангелом подтачивали нежное сердце послушницы Филофеи. Она ведь была не из камня – из плоти и крови. А подавляемое женское естество сыграло с ней злую шутку. Сладкие речи, обещания неземного блаженства разбудили ее страстную натуру. Не эту ли жажду любви чувственной, пылкой и неистовой пыталась она скрыть под монашеским одеянием? С той же одержимостью, с какой днем она предавалась служению ближним, по ночам Филофея внимала голосу Ангела, а когда тот не являлся, боролась с собственным воображением, рисующим эротические картины. Самые откровенные, полные изощренного соблазна и ласк любовные сцены непроизвольно разыгрывались в ее сознании. Они тем сильнее воздействовали на нее, чем отчаяннее она старалась закрыться, вытравить греховную похоть из своей души. Казалось, сам бог любви спустился с небес искушать давшую обет целомудрия девицу, пуская в ход свои неотразимые стрелы.

«Не противься мне, – нашептывал он. – Удел возвышенного духа – слиться с заоблачным женихом и взойти на брачное ложе, дабы вечно вкушать райских щедрот. Высшая любовь не знает преград. Даже боги покоряются дыханию Эроса и пьют нектар бессмертия из его чаши. Ибо только через любовь смертный может войти в чертоги богов и стать равным им. Разве не эту цель преследуют все святые мученики, отшельники, пустынники и праведники? Разве не этой милости алчут они? Разве не об этом просят в своих молитвах? Разве не ради высшей любви отвергают они все земные утехи, называя их ничтожными? Даже обитатели мрачного подземного мира – призраки и тени – желают познать сию великую тайну. Даже ад признает власть Эроса и покоряется ему…»

Пока Филофея завороженно слушала этот дивный голос, он проникал в нее и подчинял себе. Она запуталась между духом и плотью, между божественным и человеческим. Но едва голос замолкал, она, очнувшись от сладчайшего наваждения, замирала в ужасе, начинала казнить себя, обвинять в отступничестве и пророчить адовы муки. Ее ждет пекло, раз она поддается на «искушения змиевы», упивается губительным ядом чудовища, прямиком следуя в огненную бездну его разинутой пасти.

В отрочестве она перечитала множество книг, увлекалась сочинениями философов, особенно Платона, часами сидя и размышляя над некоторыми страницами. У нее вызывало недоумение то, что Платон называл златокудрого спутника Афродиты не божеством, а демоном. Дескать, сия аллегорическая фигура выражает вечное и неутолимое стремление к прекрасному – идеалу любви и красоты. Желая несуществующего и, следовательно, недостижимого, люди все продолжают и продолжают бессмысленную гонку за ускользающим счастьем. Ничто человеческое не чуждо и богам. И они становятся мишенью для стрел коварного Эроса, трепеща и покоряясь…

Не это ли устремление к идеалу, которого попросту нет и быть не может, питает вселенную и движет звезды? Игре не видно конца. Не эта ли невероятная тайна хранится в ларце Персефоны, владычицы царства Аида? Недаром ларец строго-настрого запрещено открывать. Древние римляне нарекли владычицу преисподней Прозерпиной, но за другим именем кроется все та же женская ипостась демона и тайна ларца.

Демоны могут быть так же прельстительны, как и ангелы. А искушение запретом – самое невыносимое. Никто не возьмется предсказывать судьбу смельчака, заглянувшего в ларец Прозерпины! Если такое все же случится, не в меру любопытному не удастся рассказать об увиденном – его окутает смертный сон, сомкнет веки и запечатает уста.

Только теперь до Таисии-Филофеи начал доходить смысл высказываний Платона. Она не знала, кто завладел ее сердцем и мыслями, она боялась даже подумать, что и душой, – божественный посланник или прекрасный слуга Люцифера? Ведь сатана, дабы смущать нестойкие умы, тоже принимает лучезарный образ. Потому имя его читается по латыни как «несущий свет».

Рассуждать и анализировать легко со стороны. Вряд ли увязшая в сиропе пчела способна правильно оценить свое положение.

Так и Филофея, опьяненная любовным томлением, погруженная в эротические грезы, на первых порах не чувствовала опасности. Она надеялась на спасение через молитвы, через милосердие Господа, который непременно протянет ей руку помощи. Испытание оказалось непомерно велико для нее. А помощь все не приходила.

Только теперь она до конца, как ей мнилось, постигла трагическую судьбу той инокини Филофеи, чья полуразрушенная келья до сих пор помнит ее стенания. Бедняжка, не в силах вынести дьявольского искушения, кинулась сломя голову через болота, куда глаза глядят. Лишь бы не слышать сладкозвучных речей, лишь бы вырваться из плена сияющего образа «ангельского». Поглотившую ее тело трясину страдалица предпочла погибели своей души. Смертные врата раскрылись для нее и…

Нынешняя Филофея с ужасом подумала, что за ними мог поджидать свою жертву вовсе не апостол с ключами от рая, а смеющийся демон. Ибо душа окажется там, куда истинно влечет ее.

Она начала оглядываться вокруг себя, ожидая найти соломинку, за которую хватается утопающий. Не может быть, чтобы от нее отвернулся ее духовный отец – преподобный Авксентий. Уж он-то ее не оставит! Непременно подаст спасительный знак. Или давно подал, только она, ослепленная греховной страстью, какой-то непостижимой воображаемой любовью, этого знака не видит.

Иногда ей в голову закрадывалась жуткая мысль: не исключено, что правы были родители, которые приглашали к ней врача-психиатра. Она уже тогда была одержима демонами. И лекарства от ее болезни не существует. Если вера ее не излечила, если чудотворная икона не принесла облегчения, то пилюли и микстуры тем более будут бессильны.

– Бедные папа и мама, – шептала, заливаясь слезами, Филофея. – Слава богу, что я ушла от них и они избавлены от ужасного зрелища моих мучений.

Смерть в вязких глубинах Дамиановых топей казалась ей незаслуженно жестоким наказанием. На это она решиться не могла, в последней надежде ища поданного Авксентием знака. Он оказывал ей покровительство на земле, не забудет ее и на небе.

Настойчивые ухаживания Михаила Прилукина, инженера из петербургской строительной фирмы, раскрылись для нее с неожиданной стороны. А что, если этот мужчина и есть ее спаситель? Пострига она принять не успела, монашеского обета не давала – стало быть, свободна и имеет право распорядиться своей судьбой по-иному. Послушание на то и дается человеку, чтобы решение посвятить себя божественному служению не было поспешным и опрометчивым. Душа, не отрешившаяся от земных соблазнов, не осилит подвижнического пути и быстро скатится в пропасть.

«Я уже качусь! – с дрожью признавалась себе Филофея. – Зачем же усугублять свой грех, обманывая Бога? Лучше я останусь честной перед собой и сестрами и объявлю о том, что не готова стать Христовой невестой. Потому как…»

Но причина, заставившая Филофею отказаться от монашеской стези, вызывала у нее такой стыд, такое отвращение и презрение к себе, что она не могла ее вымолвить. Ей хотелось остаться в памяти Василисы и Улиты благочестивой и самоотверженной духовной дочерью старца Авксентия, которой они привыкли ее считать.

Она призналась, что дух ее недостаточно крепок и она недостойна разделять их уединение, их путь. Что она не созрела для монашества и хочет дожить отмеренные ей Всевышним годы, как живут обыкновенные люди.

Она не сказала сестрам всей правды, но и не солгала им.

– Горемычная! – всплеснула руками Василиса. – Куда же ты пойдешь? Чем станешь заниматься?

Вернуться домой было немыслимо. Но оставаться в Камке Филофея больше не могла. Все здесь напоминало о ее слабости, грехопадении и позоре. Неважно, что сестры ни о чем не догадывались. Главный судья человеку – он сам.

– Называйте теперь меня Таисией, – сказала она потрясенным старушкам. – Отныне я не Филофея.

Михаил просиял, услышав о ее решении.

– Я приехал сюда совершенно не за тем, чтобы встретить свою судьбу, – прошептал он. – Но, увидев тебя, полюбил с первого взгляда. Не знал, как подступиться…

Его слова казались ничтожными по сравнению с речами Ангела, они не тронули молодую женщину. Инженер был хорош собой и горел желанием жениться на бывшей послушнице.

– Я увезу тебя отсюда, – говорил он, робко прикасаясь к ее руке. А она представляла на его месте ночного гостя, и по ее жилам разливалась жаркая истома. – Мы уедем, как только я закончу свои дела.

«Я уже изменяю ему, – с горечью подумала Таисия. – Пусть в мыслях, но это еще хуже. И все равно, лучше я буду обманывать мужчину, чем Господа! Я должна выйти замуж за Михаила и стать ему верной и любящей женой. Это будет новым испытанием, искуплением моего греха. Лучше так, чем позволить демонам завладеть моей душой и растерзать ее».

Той же ночью она впервые за последние месяцы уснула спокойно. Во сне к ней явился преподобный Авксентий и благословил ее. Значит, она поступает правильно.

Впервые за много лет Таисия проспала и не отправилась к колодцу, едва рассвело. Она открыла глаза, умиротворенная и расслабленная, и… услышала громкий плач сестер. Они причитали и звали на помощь…