Текст книги "Пятерка Мечей"

Красивая вещица!

Анна Наумовна рассматривала шкатулку, подаренную Юрием. Ей редко нравились подарки, сделанные мужчинами. Виталий Андреевич Князев, с которым она встречалась уже несколько лет, никогда не умел угодить ей. Частенько госпожа Левитина высказывала ему свое неудовольствие. Он, как водится, рассыпался в извинениях, обещал исправиться, искупить, загладить вину… И снова дарил что-то ужасно дорогое и столь же нелепое.

Князеву исполнилось сорок девять лет. Он был женат, имел взрослого сына и вот-вот мог стать дедушкой. Сын с невесткой жили отдельно, в другом конце города, и чаще звонили, чем приезжали. С супругой Виталия Андреевича более ничего не связывало, кроме общей жилплощади. Впрочем, при том уровне доходов, которыми располагал Князев, покупка новой квартиры проблемой не являлась. Проблема у Князева была совершенно иного рода: его отношения с Анной Наумовной Левитиной, которые доводили его до умопомрачения. Несколько раз он был на грани инфаркта, но Аннушку, – как он любовно называл Левитину, – это ничуть не взволновало.

– Ну зачем же непременно жениться? – невинно блестя глазами, спрашивала она Виталия Андреевича. – Разве нам с тобою так плохо?

Глаза у нее были цвета спелой сливы и совершенно сводили Князева с ума.

– Я больше не могу, Аннушка, уходить от тебя домой, где меня ничего не ждет, кроме унылости и раздражения. Я понимаю, что Эля ни в чем не виновата, но ведь и я не виноват, что встретил тебя и полюбил!

Эля – жена Князева, – до сих пор не знала о связи своего мужа с госпожой Левитиной. Не потому, что он хотел скрыть это от нее. Виталий Андреевич давно созрел и ни о чем так не мечтал, как о том, чтобы признаться во всем, разорвать давно угасший брак и никогда больше не покидать «дорогую Аннушку». Против была как раз Анна Наумовна. Она взяла с Князева клятву хранить в тайне их отношения, и это было одним из ее условий.

Когда-то, на заре своей влюбленности, моля Левитину о взаимности, Виталий Андреевич не скупился на обещания и раздавал их с легкостью, о которой после не раз горько пожалел. Честно говоря, он не ожидал, что эта связь окажется долговременной и выпьет из него всю кровь. Он представлял себе нечто вроде приятного развлечения, пикантного и короткого, как жизнь бабочки. Жаркое лето промелькнуло, цветы увяли, а солнышко спряталось за тучки.

– Так не получится, как вы ожидаете, мой друг! – неоднократно предупреждала его Левитина. – От меня нелегко получить ласки, а уйти вовсе невозможно. Пока сама не прогоню!

Анна Наумовна смеялась, а Князев, сдуру, веселился вместе с ней. Это он сейчас понял, что она говорила чистую правду. А тогда самоуверенному, привлекательному мужчине при деньгах и власти, казалось, что она рисуется и набивает себе цену, как обычно делают женщины. Князев был не мальчик, а опытный муж. Он знал жизнь вдоль и поперек, и чувствовал себя в ней не гостем, а хозяином. Пожалуй, впервые Виталий Андреевич ошибся по-крупному. В отношении Анны. Она оказалась другой. Никакие ожидания, касающиеся женского поведения, не оправдывались. Прогнозы не сбывались. Она смеялась, когда ситуация требовала слез, и грустила, когда все вокруг веселились. Она любила фиалки и орхидеи, а целую охапку роз однажды выбросила в окно.

– Это лошади все едят овес, милый Виталий Андреевич! – заявила она опешившему Князеву. – А женщины требуют индивидуального подхода! Попрошу не путать одно с другим.

Князев обиделся, но не подал виду. Он решил бросить все, уйти. И не смог. Его тянуло к Анне сильнее, чем он мог себе представить. Он понял, что такое наркотик, без которого невозможно обойтись. Он осознал многое, чему раньше не придавал значения. Он все больше увязал в ее индивидуальности, как неосторожная букашка в сердцевине ядовитого цветка.

Бедный Князев! – думала Анна Наумовна. – Но я не должна чувствовать себя виноватой. Ведь он сам хотел! Разве не со мной пережил он лучшие минуты своей жизни? А у него могло вовсе не быть их!

Виталий Андреевич немного надоел ей. Он был милый, заботливый, но…пресный. Как хлеб, без которого остаешься голодным. Но к хлебу хочется чего-то еще. Солененького… Или остренького. Чего-то жареного со специями.

Она ничего не обещала Князеву. Никогда. Это было одним из ее принципов в отношениях с мужчинами. Она всегда честно рассказывала ему о себе, какая она. А он не верил! Разве она виновата? Она дала ему в руки все козыри, а он проигрывал.

Анна Наумовна чуть-чуть лукавила. Джокер всегда оставался у нее! Она увлекала, но сама не увлекалась.

Юрий Салахов чем-то задел ее. Своей молодостью? Отчасти, да. Но скорее некоторой холодностью сердца. Раздуть пожар, когда едва тлеет искра, непросто. Но это интересная игра, которая захватывает.

Вчера она не ждала его. Салахов явился без звонка, что было неслыханно.

– Вы себе много позволяете, Юрий Арсеньевич! – холодно сказала она, в душе ликуя.

Первая победа была одержана. Но противник не должен знать о своем проигрыше. Это должно «завести» его, приятно взбудоражить нервы, сильнее разбудить его интерес.

– Простите, Анна Наумовна, не мог удержаться! Вы позволите?

Она посторонилась, пропуская его в прихожую, которая тут же наполнилась запахом снега и свежих цветов.

Юрий преподнес ей букет лилий, благоухающий и нежный, как поцелуй Богов. Где она слышала эту фразу? Потом подумаю, – решила Анна. – Сейчас я играю. Не стоит отвлекаться!

– Кто вас просил? – капризно сказала она, тем не менее, беря букет. – Ладно уж, входите. Не выгонять же вас, в самом деле?

Она и не собиралась его выгонять. Придет время и этому! Но не сейчас.

Юрий, несколько смущенный, разделся и прошел в гостиную. Запах ладана перемешался с запахом цветов. Ладан… О, Боже! Этот запах напоминал ему о церкви, звоне колоколов и покаянии в грехах. Но прежде, чем прийти на исповедь, нужно же согрешить?!

Он молча протянул ей шкатулку, раскрыл. На покрытом эмалью и лаком дне лежала прелестная золотая лилия. Брошь! – догадалась Анна. – Но каков мальчик! Ай, да Юра! Даром, что купец! Иному аристократу сто очков даст вперед.

– Вы меня балуете! – просто, без всякого выражения чувств, сказала она. – Кто вам позволил?

Салахов стоял и молча смотрел на нее, не отводя затуманившегося взгляда. Черт знает, что она прочитала в этих глазах!

– Что вы молчите?

– «Молчанье счел я слов уместней…» – процитировал Юрий, улыбаясь одними глазами.

Они провели чудесный вечер, который, в противовес традициям, был полон молчания. Говорили взгляды и жесты. Но как говорили!

Юрий вышел от госпожи Левитиной за полночь, словно пьяный. Он не помнил, как спускался по лестнице, как сел в машину, ехал по призрачному, ночному Петербургу, как добрался до своей квартиры… Глаза Анны стояли перед ним, как звезды небес обетованных!

Я пропал! – подумал он, проваливаясь в вязкий, тяжелый сон. – Это безумие…

Анна Наумовна любовалась лилиями, которые благородно смотрелись в вазе из прозрачного стекла. Шкатулка ей тоже понравилась. Но брошь привела ее в восторг! Она едва сумела скрыть его. Мальчик сумел ей угодить! Кто бы мог подумать? Откуда у него это безупречное чувство меры, этот тонкий вкус, этот шарм? Неплохо…

Левитина немного знала о купеческом прошлом Салаховых. Собственно, Юрий сам рассказал ей кое-что. Он позвонил Анне Наумовне на работу, представился и заявил, что хочет пожертвовать денег на развитие русской национальной культуры. Дескать, это всегда было в традициях предпринимателей, – Мамонтов, Морозов,[19]19
  Меценат Художественного театра, друг М.Горького, из рода русских текстильных капиталистов Морозовых.


[Закрыть] Третьяковы, – кто не знает этих купеческих фамилий? Но все благодаря кому? Художникам, артистам, музыкантам! Кто знал бы о Надежде Филаретовне фон Мекк,[20]20
  Меценатка, жена Карла Федоровича фон Мекк, российского капиталиста, совладельца ряда железных дорог. Покровительствовала Чайковскому.


[Закрыть] если бы не Чайковский?! Она ему давала только деньги, а он дал ей бессмертие!

– Как высокопарно! – пошутила Левитина.

– Зато искренне!

– Вы жаждете бессмертия? – рассмеялась она. – Что ж, рискните!

На следующий день они встретились. Юрий Салахов действительно выделил солидную сумму на поддержание нескольких народных коллективов. Анна Наумовна постоянно ловила его напряженный взгляд. Ее не покидала мысль, что меценатство, – выдуманная причина, и что на самом деле господин Салахов пришел в отдел культуры совершенно не за этим. Она могла бы поклясться, что он пришел сюда ради нее.

После завершения всех формальностей по передаче денег, Юрий пригласил ее в ресторан, «отметить удачные инвестиции».

– Откуда вы меня знаете? – в упор спросила она, сидя за столиком в ожидании заказа.

– Я вас первый раз вижу, Анна Наумовна! – ответил Салахов. – Если я скажу, что польщен таким знакомством, вы мне поверите?

– Мужчинам верить нельзя, Юрий Арсеньевич.

– Так сделайте исключение!

Официантка принесла шампанское и закуски. Анна Наумовна любила поесть и не собиралась этого скрывать.

– По тому, какой вы сделали заказ, я понял, что у меня есть шанс доставлять вам удовольствие! – пошутил Юрий. – Составите мне еще как-нибудь компанию? Редко увидишь людей, понимающих толк в еде.

Когда они уже уходили, Анна Наумовна заставила Юрия купить ей две коробки шоколада.

– Обожаю шоколад! – смеялась она.

– Кажется, я начинаю завидовать! – серьезно сказал Юрий.

– Чему? Моему аппетиту?

– Да нет… Шоколаду!

По дороге домой, Анна Наумовна все еще не могла ответить себе на вопрос. Что скрывает господин Салахов? И с какой целью он с ней познакомился?

Надо сказать, она до сих пор думает об этом.

Госпожа Левитина примерила брошь, подаренную Юрием, и вздохнула. Зачем он тогда пришел в отдел культуры, выдумал всю эту чушь с деньгами, пожертвованиями?.. Ясно, что это был всего лишь предлог.

– Вы торопитесь?

Вопрос Дмитрия Сергеевича застал ее врасплох. Людмила Станиславовна не привыкла к мужскому вниманию. Ее супруг никогда не провожал ее, никогда не встречал, если она задерживалась в гостях. Он не подавал ей пальто, не носил над ней зонтик, не открывал перед ней двери, не заботился о том, чтобы она не споткнулась в темноте или не поскользнулась на обледеневших ступеньках… Ни разу, за всю их совместную жизнь, он не купил по дороге домой буханку хлеба!

Госпожа Авдеева медленно, с трудом начинала прозревать. Перед ней, дюйм за дюймом, раскрывалась та бездна равнодушия и нелюбви, в которой она прожила все эти годы. Она свыклась, примирилась с этим с самого первого дня, и считала, что иначе не бывает. Ей еще повезло! Ее Володя не пьет, не курит, не дерется, работает с утра до ночи и отдает ей зарплату. Подруги, во всяком случае, завидовали Людмиле.

У инженера Авдеева было еще одно ценное качество, – он не гулял. То есть не ухаживал за другими женщинами и не спал с ними. Правда, по прошествии нескольких лет супружеской жизни, он охладел и к Людмиле. Она и с этим мирилась. Что поделаешь? Привычка убивает любовь! Где-то она вычитала или услышала эту фразу и сразу с ней согласилась. За что ее любить? Женщина она самая обыкновенная, бесталанная, даже детей не смогла родить. Поделом ей!

Придя на фирму «Альбион», Людмила Станиславовна вынуждена была следить за собой. Не хотелось выглядеть хуже других сотрудниц. На первую зарплату были куплены косметика, зонтик, перчатки и сумка. Подкрасив глаза и губы, уложив волосы, она заметила, что чувствует себя по-другому. Оказывается, у нее длинные, загибающиеся кверху, ресницы, красивые губы, гладкие щеки. Она может нравиться! Свитера плотно облегали ее стройную фигуру, юбки подчеркивали линию бедер, и ботинки на каблуках отлично смотрелись. Почему она думала, что ей все это не идет? Наверное, из-за мужа. Он всегда критиковал ее одежду и чуть ли не стеснялся ходить с ней рядом. На его лице постоянно читались недовольство и разочарование, что у него такая бестолковая жена.

– Ты не сможешь купить себе ничего стоящего! Все твои наряды – сплошная безвкусица!

Такие или похожие слова он говорил ей каждый раз перед покупкой пальто, платья или обуви. Если же она собиралась сшить себе что-нибудь на заказ, у Владимира Петровича заводилась другая пластинка.

– Тебя обманут! – вещал он с видом мученика. – У тебя украдут ткань, чтобы сшить еще одну вещь за твой счет! А ты и не заметишь. Тебя обсчитают!

У Людмилы Станиславовны портилось настроение, и она отказывалась от идеи заказать в ателье новый костюм или брюки.

Спокойно заниматься домашним хозяйством она могла только в отсутствие супруга. Если же он был дома, то с его стороны непрестанно сыпались замечания и придирки.

– Не ставь кастрюли на подоконник, он сгниет! Не лей воду с утра до вечера, а то придется чинить краны! Не хлопай дверями, облетит штукатурка! Не топай ногами, у меня болит голова!

И так без конца.

Людмила Станиславовна привыкла и к этому, оправдывая мужа тем, что он много и тяжело работает, следовательно, имеет право делать ей замечания. Что особенного? Можно понять человека. В конце концов, он деньги зарабатывает, обеспечивает семью.

То, что отношения с мужчиной могут быть совершенно другими, Авдеева, в принципе, знала. Она была женщина образованная и отнюдь не глупая, как изо всех сил старался внушить ей «дорогой супруг». Это он, сначала изредка, а затем открыто, не стесняясь, уже не намеками, а открытым текстом, объяснял ей всю глубину ее несостоятельности, инфантильности и недалекости. Но, кроме ее затхлого и надоевшего семейного мирка, вокруг бушевал и цвел мир других людей, полный противоречий, свежего ветра и романтических отношений. И в этом новом для нее мире ее вовсе не считали глупой, некрасивой, неинтересной и нежеланной.

Людмила Станиславовна читала книги, смотрела фильмы, в которых она находила то, чего ей не хватало в собственной жизни, но… Ей хотелось любви! И не в приключенческом романе или на экране телевизора, а наяву. Чтобы все эти замечательные вещи происходили не с далекими, вымышленными героинями, а с ней, прямо сейчас! Она ничего не могла поделать с этой неистребимой жаждой счастья и удовольствий, присущей, наверное, любому существу, пока оно еще живо.

Наверное, я ничего такого не заслуживаю, – думала она. – Поэтому у меня скучная, тоскливая судьба. Мне надо измениться! Стать другой женщиной! Только тогда я получу желаемое.

Фирма «Альбион» стала ее первым шагом на пути к той, другой женщине, которой она хотела видеть себя. Людмила Станиславовна поняла, что мало хотеть, – надо чувствовать, ощущать себя по-другому, и тогда эти собственные эманации[21]21
  Исхождение чего-либо из некоего иного (от позднелатинскогоemanatio-истечение).


[Закрыть] обаяния и симпатии, любования собой, передаются другим людям. Они их подхватывают, как эхо подхватывает отраженный от горных теснин звук, многократно его усиливая.

Много неожиданного происходило с госпожой Авдеевой, бросившейся с головой в плавание по неизведанному маршруту, к сказочным берегам страны, где еще не ступала ее нога. Но самым большим сюрпризом оказалось для нее внимание со стороны директора фирмы, Дмитрия Сергеевича Никитского. Он сразу ей понравился. Особенно своей мягкой, подчеркнуто вежливой манерой общения. Рассыпаясь в комплиментах и даря улыбки своим сотрудницам, Никитскому, тем не менее, удавалось сохранять некую незримую грань уважения, подразумеваемую положением руководителя. Его галантность никогда не доходила до фамильярности, а восхищение до распущенности. Дмитрий Сергеевич не давал воли ни рукам, ни языку, не позволяя себе ничего лишнего, и все-таки, едва ли не каждая женщина на фирме считала, что шеф влюблен именно в нее.

Пока Людмила Станиславовна осваивалась, знакомилась со своим участком работы, она попала под особую опеку Никитского. С непривычки, это ее шокировало, но постепенно, наблюдая за окружающими, она увидела, что такую же или почти такую долю ласки и заботы начальника получают и другие сотрудницы. Кроме того, Вера рассказала ей, что Дмитрий Сергеевич – прекрасный семьянин, обожает свою жену и возится с ней, как с малым ребенком.

– Ты ее увидишь, – шептала Вера за обедом, оглядываясь, не подслушивают ли другие женщины. – Довольно милая дама. Ее зовут Лена, и она частенько сюда заходит. Она тебе понравится.

– Какая мне разница? – пожимала плечами Людмила Станиславовна, ловя себя на мысли, что ее волнует встреча с женой директора.

Что за глупости! – ругала она себя. – Зачем я выдумываю всякие сложности? Какое мне дело до Лены и ее мужа?

Но в глубине ее души зрела непонятно откуда взявшаяся уверенность, что Никитский оказывает именно ей, Людмиле Авдеевой, нелюбимой жене скучного инженера Авдеева, особые знаки своего расположения. Что заставляло ее так думать? Бог весть?!

Наряду с приятными мыслями о новой работе и директоре «Альбиона», Людмила Станиславовна начала видеть сны, которые пугали ее. Она никому не могла рассказать о них, даже Берте Михайловне! Почему? Они были слишком…отвратительны и настолько неправдоподобны, что Авдеевой было совестно за себя.

– Как я могу видеть такое? – думала она. – Но ведь это сны! Они живут по своим собственным законам. Никто не знает, откуда они приходят! И о чем они хотят рассказать тому, кто их видит?

Сырой снег сыпался на Санкт-Петербург, – на его набережные, чугунные перила мостов, на его площади, бронзовые памятники полководцам и императорам, на мраморные колонны и бесстрастных сфинксов, привезенных из жаркой и загадочной страны Египет.

Юрий Салахов вышел из офиса налегке, в распахнутом пальто и без шапки. Он не любил головные уборы и старался по возможности обходиться без них. Его «мерседес» был припаркован за углом, и молодой человек торопливо зашагал по белому от снега тротуару. Крупные снежинки падали за воротник его пальто, холодя шею.

– Что это? – опешил Юрий, подходя к машине. – Что за черт?!

На капоте автомобиля лежали две полузамерзшие белые гвоздики и желтая церковная свечечка, потушенная снегом.

Юрий нервно оглянулся. Вокруг царило безмолвие. В это пору центр города, особенно проходные дворы и глухие закоулки, был пустынен. Невдалеке стоял крытый лоток с мороженым, в котором мерзла продавщица, уставшая женщина средних лет. Кроме нее, на улице не было ни души.

Господин Салахов медленно подошел к лотку, доставая из кармана портмоне. Продавщица уставилась на него в ожидании. Это был ее первый покупатель за весь день.

– Какой идиот поставил лоток в таком безлюдном месте? – с недоумением подумал Юрий, выбирая самое дорогое мороженое. – Две порции! – сказал он продавщице.

Она с готовностью протянула ему мороженое.

– Сдачи не надо, – махнул рукой Юрий, не отходя от лотка. – Вон там стоит моя машина, – показал он продавщице на «мерседес». – Видите? Светлая такая…

– Ну? – не очень вежливо пробурчала женщина.

Она не понимала, чего от нее хотят, и занервничала.

– Вы ничего не видели?

– Что я могла видеть? – удивилась продавщица.

– Может быть, кто-нибудь подходил к машине?

Продавщица повела плечами и покачала головой.

– Здесь никого не было.

– Вы уверены?

– Не на сто процентов… – ответила женщина. – Ведь я не охраняю эти машины. Зачем мне на них смотреть? Покупателей нет, и я…книжку читаю.

Она достала тонкую книжицу в мягком переплете и показала Салахову.

– Понятно. А вдруг, все-таки вспомните? Улица пустынная…каждый прохожий на виду.

– Нет, никого я не видела. А что случилось? – спросила продавщица с раздражением. – Машина ваша на месте… В чем дело?

– Ничего, извините…

Господин Салахов медленно повернулся и пошел к своему автомобилю. Может, ему показалось? И никаких цветов не было? Проходя мимо урны, он бросил в нее мороженое.

Светлый «мерседес» стоял, уткнувшись в сугроб. На его капоте все так же лежали гвоздики и свеча. Юрий смахнул все это на снег, сел в машину и долго сидел, не в силах сдвинуться с места. Почему-то он сразу и без раздумий связал гвоздики с теми странными письмами от неизвестного человека. И еще одно ему очень не понравилось. Такие же гвоздики и свеча время от времени появлялись на могиле его деда, Платона Ивановича. Кто их приносил, оставалось загадкой.

Давно у Юрия не было такого мрачного настроения. Он выехал на дорогу и отправился к родителям, у которых уже больше двух недель не появлялся. По пути он заехал в гастроном, купил водки, копченой колбасы и фруктов.

– Юра! – удивилась мама. – Почему без звонка? Я бы пельмени приготовила!

– Выпить хочется! – сказал Юрий, доставая продукты и большую фирменную бутылку с водкой. – Отец дома?

– Как всегда, со своими аспирантами в университете. Велел на обед не ждать.

– Тогда ты составь мне компанию. Капуста есть?

Юрий с детства любил капусту, квашеную с яблоками, клюквой и лавровым листом.

Мама разогрела мясные щи, поставила на стол глиняные тарелки с капустой и фруктами.

– Ешь, Юрочка, ты такой бледный! – причитала она. – Забегался ты совсем с бизнесом этим! Покойный Платон Иванович был как кремень, а ты дите еще. От такой нагрузки отдых требуется! Съездил бы на Волгу! А?

Юрий налил себе полстакана водки, выпил разом. Принялся закусывать. Мысли о сегодняшнем происшествии не давали ему покоя.

– Мама! А от чего умерла бабушка?

– Аграфена Семеновна?

– Да. Мы никогда не говорили об этом!

– Это было так давно… Почему ты спрашиваешь? – удивилась мама.

– И все-таки!

– Ну… твой отец был тогда совсем маленьким. Они все жили на Волге, Платон Иванович с женой, их родители. По-моему, Аграфена Семеновна утонула…

– Утонула? Как это произошло?

– Точно не знаю. Платон Иванович безумно любил свою супругу, он не мог вспоминать об этом… об этой ужасной трагедии. Мы никогда не говорили о бабушке. Собственно, она и не бабушка. Аграфена Семеновна была необычайной красоты женщина!

– У нас есть ее фото?

– Кажется, да. У деда в квартире. Ты не разбирал его архив?

Юрий покачал головой. Они с отцом решили не продавать квартиру Платона Ивановича, по крайней мере, пока. Ее просто заперли, ничего не трогая, со всеми вещами. С тех пор он ни разу не заходил туда.

– Ты не знаешь никаких подробностей? Как она могла утонуть? – спросил Юрий.

– Но зачем тебе? – удивилась мама. – Чего ты вдруг заинтересовался? Кажется, она упала с прогулочного парохода. Надо расспросить отца, может он знает больше?

– Когда он придет?

– Вечером.

– Я останусь у вас, – решил Юрий. – Ты не против? Подожду отца.

Мама мыла посуду на кухне, раздумывая о странном поведении сына. Почему он спрашивает о бабушке, которую ни разу не видел? Что за чудо? И волнуется! Даже выпил стакан водки. Небывалое дело!

Юрий лежал на диване в гостиной, погрузившись в тревожную полудрему. Ему надо пойти в квартиру деда и просмотреть архив старика. Может, там он найдет ответы на свои вопросы?

Когда он уже засыпал, перед ним возник образ Анны. Она примеряла у зеркала подаренную им брошь в виде лилии. Silentium amoris… Молчание Любви.

Динара решила немного развеяться. Она приняла приглашение подруги из Пушкина и поехала к ней на день рождения. Собственно, Маша Соболева была ей просто приятельницей. Когда-то они вместе учились, потом она покупала у Дины обувь для всей семьи. Было приятно, что Маша о ней вспомнила.

Обратно Динара добиралась на электричке. В полупустом вагоне горели тусклые лампы, пахло угольной пылью, растаявшим снегом. Напротив Дины сидел мужчина средних лет.

Спать в электричке Дина не могла, читать тоже. Ее сосед, кажется, не против поговорить.

– Какое безобразие творится! – сказал он. – Дышать нечем, воду пить боишься! А еда? На что это похоже, по-вашему? Одна синтетика.

– Что вы имеете в виду? – осторожно поинтересовалась Дина.

– Во что люди землю, мать нашу, кормилицу и поилицу превратили? В противное сердцу и уму пространство, полное мусора и отходов!

– Это слишком мрачно! – улыбнулась Дина.

Ей не нравились разговоры об экологии, болезнях и политике. Но выбирать особо не приходилось. Слово за слово, попутчики разговорились. Они оказались почти соседями.

– То-то мне ваше лицо знакомо! – обрадовался мужчина. – Я смотрю и думаю: откуда я вас знаю? А мы живем на одной улице! Вас как зовут, красавица?

– Дина Лазаревна.

– Постойте-постойте… – попутчик напряженно всматривался в ее лицо. – Как же, припоминаю. Вы Динара! Ясновидящая! Как я сразу вас не узнал? Такую женщину грех не приметить.

Дина кивнула, отчего-то смутившись.

– А знаете, что мои прихожане о вас говорят? – спросил он, смешно сдвигая брови.

– Прихожане?

– Ну да. Я же священник!

Тут Дина вспомнила отца Михаила из небольшого храма, куда любила ходить ее бабуля. На старости лет она стала такой набожной, что Дина посмеивалась. Сама она церковь посещала весьма редко, – только помянуть близких, свечки поставить, освятить пасху. Пару раз панихиду заказывала, пару раз молебен за здравие… вот и все.

Отец Михаил без церковного одеяния выглядел как самый обычный человек. Присмотревшись, Дина узнала его по глубоко посаженным, синим глазам и длинным волосам, убранным сзади в косичку.

– Отец Михаил?

– Он самый, – улыбнулся священник. – Узнали?

– С трудом. В храме, во время службы, вы совсем другой.

– Господь милостив, дочь моя, – серьезно сказал отец Михаил. – Он сделал так, чтобы наши пути пересеклись. Я хочу поговорить с вами.

– Понимаю… Ваши прихожане любят посплетничать, так же, как и все остальные смертные.

Священник спрятал улыбку. Действительно, о Динаре ему все уши прожужжала пожилая женщина, у которой сын беспробудно пил. Она жаловалась, что на их улице появилась «пособница сатаны, которая улавливает в свои сети неокрепшие, доверчивые души».

– Проклятая цыганка на всех нас может беду накликать! Вы, батюшка, хоть в храме людей предупреждайте! Она давеча на меня своим черным глазом зыркнула, так я всю ночь головой маялась! Еле отпилась святой водой… И все ее боятся, окаянную! У нее глаз дурной!

Отец Михаил смотрел на «проклятую цыганку» и ничего дурного в ее красивых глазах не замечал. Роскошная женщина, – яркая, умная и немного ироничная.

– А вас, дочь моя, крестили? – спросил он.

– Обязательно крестили! – охотно ответила Дина Лазаревна. – Мы ведь православные. И обычаи соблюдаем. А как же?

– Я вас в церкви почти не вижу.

– В храм редко хожу, что верно, то верно. И только по большим праздникам…Так уж получается!

– Люди мне сказали, вы гаданием занимаетесь? – стараясь быть мягким, поинтересовался отец Михаил.

– Это работа, – вздохнула Динара. – Ничем не хуже любой другой. Будете стыдить? Или грехом пугать?

– Не богоугодное это дело, – вздохнул священник.

– Почему же? Пророки тоже знали наперед многое и любили людям рассказывать!

Отец Михаил почувствовал в ее голосе нотки обиды. Она явно приготовилась защищаться, давать отпор любым его словам. Но…он вовсе не собирался ни ругать ее ремесло, ни запрещать его, ни взывать к благоразумию. Ему хотелось поговорить, разобраться, чем живет душа этой красивой, разочарованной женщины.

Разочарованных людей священник узнавал по затаенной в глубине взгляда тоске о чем-то несбывшемся. У Дины был именно такой взгляд, – горячий и тоскливый.

Отец Михаил хорошо знал, как люди горды и самолюбивы, но призвание священнослужителя, – выполнять свою миссию, раз того хочет Бог. Путь, избранный Динарой, – порочен, и его долг убедить женщину одуматься, бросить свое сомнительное занятие.

– Бог милостив! – начал он нелегкий разговор. – Люди грешат, творят черные дела, обманывают, жадничают, превращая жизнь друг друга в ад. А Господь любит их, как добрый отец любит своих несмышленых детей. Он их принимает в свои объятия, прощает и спасает! Нужно только прийти к Нему! Покаяться!

Динара смотрела на отца Михаила огромными блестящими глазами, и уголки ее губ чуть подрагивали. В ее сердце зрел протест, и священник это почувствовал.

Господи! Помоги мне найти слова, дабы вразумить эту заблудшую душу! – подумал он. И принялся в тысячный раз за свою жизнь рассказывать историю падения человека, и то, как он попадает во власть дьявола. Как страшны объятия сатаны, и как из них потом трудно, а подчас и невозможно вырваться! Как душа, которой завладел дьявол, вместо смирения и любви наполняется страхом, отчаянием и болью.

– Гадание – большой грех перед Богом, дочь моя! – горячо убеждал он Динару. – Судьба каждого смертного – в руках Господа! И только когда дьявол овладевает душой человека, он теряет свою связь с Отцом небесным… А вы, ясновидящие, предрекаете людям будущее, и тем самым становитесь на пути Бога и помогаете дьяволу. Это опасно, дочь моя! Очень опасно!

– Чем же? – усмехнулась цыганка, блеснув зубами. Ее черные, жесткие локоны выбились из-под меховой шапочки, щеки разрумянились. Тирада отца Михаила развеселила ее, особенно то, с каким жаром он рассказывал о блужданиях несчастной души по дорогам ада.

– А тем, что ваши заклинания, карты, камушки и прочие амулеты Богу не интересны. Зато дьяволу ох, как есть дело и до вас, и до тех людей, что прибегают к вашей помощи! Вы не успеете заметить, как попадете прямиком к нему в лапы!

Дина смотрела прямо в синие глаза отца Михаила и не видела там осуждения и злобы, а только одно бесконечное сострадание к ней, легкомысленной, глупой женщине, которая не ведает, что творит, с какими силами вступила то ли в союз, то ли в борьбу…

Электричка остановилась у заснеженного перрона, и отец Михаил потерял Динару в толпе пассажиров. Темно-синяя ночь обдавала лицо морозным дыханием, в огнях вокзала было видно, как часто сыпет с неба мелкий снежок.

Дина Лазаревна взяла такси и едва не заснула, согревшись в теплом, пахнущем сигаретным дымом салоне. Сквозь дрему ей слышались предостережения священника, которые отчего-то вызывали беспокойство. Вдруг показалось, что не так уж он и неправ.

– Куда поворачивать? – спросил водитель.

Дина показывала ему повороты, – их было два, – и когда машина въехала во двор театрального дома, протянула деньги. Она торопилась. Почему-то стало страшно, захотелось поскорее войти в свою квартиру, забраться в постель и накрыться с головой одеялом. Такое чувство Динара испытывала дважды, – когда осталась дома на сутки одна, будучи пяти лет отроду; и совсем недавно, когда ее бросил Анатолий.

Машина с трудом развернулась в снегу, на мгновение осветив фарами мрак проходного двора. Дине показалось, что там кто-то стоит. Кто-то черный, длинный и жуткий, как видение из ночного кошмара.

– Это просто чья-то тень, – успокаивала она себя. – Просто тень… Что со мной? Откуда эта паника? Неужели, проповедь отца Михаила оказала на меня такое влияние?

Дина с опаской вошла в подъезд, стараясь не стучать каблуками. Суеверный ужас овладел ею. Руки так дрожали, что она едва попала ключом в замочную скважину. На лестничной площадке было тихо и пусто, даже коты куда-то делись. То ли спали в подвале, то ли сидели по квартирам своих хозяев.

Ни с того, ни с сего, Дине пришла в голову мысль об ухажере Изабеллы Буланиной, который прятался за деревьями. А что, если это действительно был кто-то другой? И если ему нужна была вовсе не Иза?