Текст книги "Жизнь и судьба Михаила Ходорковского"

Наталья Точильникова
Жизнь и судьба Михаила Ходорковского

Часть I
Предыстория

Бизнесмены

Ходит множество легенд о начале бизнеса Ходорковского. Он организовал студенческое кафе, «варил» джинсы, торговал поддельным коньяком «Наполеон», ввозил компьютеры и делал бизнес на комсомольские деньги.

Коньяк его коллеги обычно признают. «В конце концов, им никто не отравился», – заметил Леонид Невзлин. Компьютеры тоже не вызывают возражений.

Следов кафе я не нашла. Никто из бывших студентов МХТИ, с которыми я общалась, его не помнит. Однако сам Михаил Борисович факт его существования мне подтвердил, равно как и торговлю компьютерами.

А вот «варенку» – нет.

А по поводу коньяка уж точно не мне их судить. Примерно тогда же, в начале девяностых, я торговала французскими духами польского происхождения «Шанель № 5». В белых таких коробочках. Но ими точно никто не отравился. Не успел. Они выветривались за 15 минут.

А для комсомольских денег вложение в бизнес есть куда более разумное применение, чем растрата на коммунистическую пропаганду.

Доподлинно известно, что после окончания института, в 1986 году, Ходорковский был избран членом Свердловского райкома ВЛКСМ. А потом работал в МХТИ и заместителем секретаря Фрунзенского райкома комсомола Сергея Монахова. Еще в институте он вступил в КПСС.

И, конечно, подрабатывал – занимался хоздоговорными работами как преподаватель и научный работник. Но зарплата была жестко законодательно ограничена сверху, даже если отбоя не было от заказов. Именно тогда, в 1986, молодежным клубам разрешили иметь свои счета.

Сначала он создал организацию под названием «Фонд молодежной инициативы Фрунзенского района» и получил право зарабатывать на молодежных мероприятиях, что было нелегко пробить. Видимо, отсюда и проистекают слухи о кафе и организации дискотек.

В 23 года он стал директором «Фонда».

«Когда появилась тенденция заниматься бизнесом, то я вспомнила слова мамы, – рассказывала мне Марина Филипповна. – Она говорила, что в 1921 году, когда начался нэп, после голода, после разрухи, после того, что ничего не было, в Охотном ряду, на рынке, в январе появилась клубника: в корзиночках, свежая, как у нас сейчас. И все сразу стало дешево. И мама рассказывала: «Я пошла, купила десяток яиц, которые какие-то копейки стоили, сделали мы из них яичницу и в первый раз после революции наелись. А потом всех нэпманов или расстреляли, или посадили». И у меня это в голове засело с детских лет. И когда Миша пошел в бизнес, я сказала: «Миша, у нас будет то же самое. Понимаешь? И кончится это тем же самым».

Ты что! У него же ведь характер такой, он же увлекается, горит тем, что делает: «Ну, что ты, теперь все по-другому, теперь демократия!» И вот, когда его арестовали, я говорю: «Ну, вот тебе и пожалуйста! Бабушкины слова»».

– Было ли страшно начинать бизнес? – спрашиваю я Михаила Борисовича.

– Только в самом начале, когда бросал привычную советскую карьеру, – отвечает он. – Дальше уже не оглядывался.

Тогда вышло постановление Совета Министров СССР, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ «Об образовании единой общегосударственной системы научно-технического творчества молодежи». И появилась система центров НТТМ. Все эти центры создавались при райкомах комсомола. К началу 90-х их было уже более 600.

Они пользовались большими льготами: не платили никаких налогов, только отчисляли 3% дохода в общесоюзный фонд научно-технического творчества молодежи и 27% – в местные фонды, которыми распоряжались координационные советы НТТМ.

В Москве было по Центру в каждом районе, а директоров назначали районные власти по рекомендации райкома комсомола. В 1986 директором Фрунзенского Центра стал Михаил Ходорковский.

Это был Центр межотраслевых научно-технических программ (ЦМНТП), созданный по инициативе Госкомитета по науке и технике.

«Начали мы с НТТМ – научно-технического творчества молодежи… – вспоминали Ходорковский и Невзлин в книге «Человек с рублем». – Работоспособности нам не занимать, подобралась дружная когорта единомышленников, которые пахали сутками, неделями, уставали так, что спали на ходу – у нас за-по-лу-ча-лось! Рассчитались с долгами, с налогами, выдали зарплату, осталась ПРИБЫЛЬ, она наша. НАША. НАША! МОГЕМ!»

Первые «большие деньги» (164 тысячи рублей) получили от Института высоких температур Академии наук (ИВТАН). От ИВТАНа контракт проводил Владимир Дубов, потом он станет одним из акционеров «ЮКОСа». Отнеслись к молодежному объединению серьезно – первым клиентом стал академик Александр Ефимович Шейндлин, директор Института.

«Задолго до всех перестроек комсомольские структуры начали приобщаться к экономике, – вспоминал академик Шейндлин в интервью журналистке «Новой газеты» Ирине Тимофеевой[1]1
  «Новая газета» № 92 от 9 декабря 2003 г. Ирина Тимофеева. «Чай с Ходорковским».


[Закрыть]. – Ребята получили первый опыт. Собрались несколько толковых комсомольских работников. Михаил Ходорковский тогда представлял организацию Московского химико-технологического института. Леонид Невзлин возглавлял комсомол Института нефтехимического синтеза имени Губкина. Они пришли в Государственный комитет СССР по науке и технике с новыми идеями и предложили свои услуги. У ИВТАНа были теснейшие связи с этим комитетом, и мне там сказали: «Есть активные, энергичные ребята, готовые действовать. Мы дадим деньги на проведение запланированной работы. Не мог бы ваш институт выделить средства для заключения контракта с этой группой молодых специалистов?». Я к юношеству всегда относился с симпатией и ответил положительно».

Академику понравились и активные молодые ребята, и результат их работы.

«Когда центр получил первые 164 тысячи рублей, я попросил товарищей полгода не забирать заработанного и разрешить мне распорядиться этими деньгами, – вспоминал Михаил Борисович в интервью газете «Купеческая гавань». – Они согласились. Это был первый кредит, полученный мной».

В ЦМНТП при Фрунзенском райкоме Ходорковский заработал и свой первый миллион.

Центр богател и развивался. Вскоре на его базе создали отраслевую и региональную сеть. «Два года я занимался венчурным инвестированием, вкладывая прибыль в различные инвестиционные проекты, – вспоминал Ходорковский. – Я придумал несколько финансовых методик, которые широко использовались и которые позволили мне в лучшие времена вести одновременно до 500 договоров на научные разработки. По ним работали 5 тысяч человек».[2]2
  http://www.ug.ru/archive/13282


[Закрыть]

Занимались разработкой и внедрением приборов на заводах, исследованиями в области химических технологий и разработкой программного обеспечения. Потом через Центр стали проходить хоздоговорные работы научных учреждений с предприятиями оборонки.

По некоторым сведениям, не гнушались и обналички. Тогда наличный рубль был в разы дороже безналичного. А молодежные организации имели не только счета, но и право снимать с них деньги. Брали 10—15 процентов от суммы. В начале девяностых все газеты пестрели объявлениями: «обналичу», и этим не занимался только ленивый. Но и здесь Ходорковский был в числе первых.

Я пишу эти строки в самый разгар кризиса 2008-го, и у меня под окном – многоэтажный серый недострой с продуваемыми всеми ветрами этажами без стен, неподвижными кранами и стройматериалами, присыпанными снегом. У застройщика нет не бетона, техники или рабочих рук. Нет денег – кончились кредиты с началом кризиса – и все встало.

Деньги – это кровь экономики. А советские безналичные деньги, которые нельзя один к одному перевести в наличность, – это виртуальная кровь. Она не доносила кислород до клеток организма: простой человек не мог купить на нее ни еду, ни одежду, ни телевизор, ни машину, ни магнитофон.

Обналичка, при всех нареканиях на нее и упреках в раскручивании инфляции, делала виртуальную кровь живой, и экономика, пусть криво, пусть уродливо и кособоко, но начинала работать.

В 1987 году на работу в ЦМНТП пришел Леонид Борисович Невзлин.

Сейчас он живет в эмиграции, в местечке Герцлия в двух километрах от Тель-Авива. Точнее, в приморском районе Герцлия Питуах – поселке миллионеров. Но здесь не принято выпячивать свое богатство и прятаться от народа за шестиметровыми рублевскими заборами. Это дурной варварский стиль. От домов простых смертных местные особняки отличаются разве что размером, а архитектура и отделка очень скромные.

«Вилла Невзлина в Герцлии превращена в хорошо укрепленную крепость», – писал один из прокремлевских сайтов[3]3
  www.prigovor.ru.


[Закрыть]. Однако я лично знаю журналистов, которые были у него дома или встречались с ним в кафе.

Кроме того, Леонид Борисович ведет блог в Живом Журнале[4]4
  http://nevzlin.livejournal.com/


[Закрыть]. Именно через ЖЖ я на него и вышла и договорилась об интервью.

Фотографии не передают впечатления о нем. К тому же журналисты частенько пытаются словить не самый симпатичный, зато выразительный момент.

На самом деле он гораздо приятнее. И великолепен в общении.

От человека много успешнее тебя, богаче, известнее, который большего достиг в жизни, ждешь, что он будет разговаривать с тобой несколько «сверху» и заранее упражняешься в смирении.

Леонид Борисович совершенно не надмевается.

И спокоен, как гора Синай.

Наши с ним взгляды на жизнь удивительным образом совпадают. Может быть, потому что пиарщик – это почти богема, почти деятель искусств. К тому же он привык к общению с журналистами.

«Я тогда работал по распределению в «Зарубежгеологии», – вспоминает Леонид Борисович. – По-моему, в 1982 году к нам пришел еще один программист, Миша Брудно. Мы были совсем молодые и талантливые, я надеюсь. У Миши Брудно была жена Ира, которая вместе с ним окончила институт и была еще лучшим программистом. Она работала где-то в другом месте системным программистом, то есть на уровне операционных систем, на языке ассемблер.

И мы, как люди предприимчивые, но не богатые, мягко скажем, уже женатые, но молодые, всегда были заинтересованы в том, чтобы немножко денег заработать. А в то время, при советской власти, не очень много платили, даже молодым и талантливым. Поэтому мы всегда что-нибудь делали – и по отдельности, и вместе. И интеллектуально, и физически.

Но много денег это не приносило. Если выбираться через ночь и работать на другом вычислительном центре, то, может быть, 100 рублей в месяц будет. Если периодически ходить на физическую работу, то примерно по 10 рублей за раз получишь. Грузчиком, на овощную базу, на мясокомбинат. Да, мы все делали.

В конце концов, ты весь измотанный, и, ну, двести рублей в месяц заработал, при зарплате (120 плюс премия) тоже около двухсот. Получается на полном измоте около четырехсот. А при наличии семей это все равно не очень много, но очень тяжело.

Поэтому и мы, и наши родственники всегда искали новые возможности. Началась перестройка, и появились все эти объявления в газетах. Но при советской власти мы не верили, что нас не обманут и отдадут заработанное.

В одной газете было объявление, которое увидела Ира, почему я про нее и говорю. Речь там шла об открытии во Фрунзенском районе какого-то Центра МНТП, и предлагалось творческим коллективам, которым есть что продать, сказать, сделать, разработать, платить неплохие зарплаты или, грубо говоря, использовать этот Центр как посредника для реализации своих проектов. Что означало частичный перевод безналичных денег организации в наличные деньги трудовых коллективов.

Мы с Мишей Брудно были трудовым коллективом и авторами определенных программ, в которых было заинтересовано много других организаций. У нас были и свои разработки, и свои заказчики. И мы, не веря особо, что из этого что-то получится, туда пошли, рассчитывая использовать Центр как посредническую структуру, которая поможет и с новыми заказчиками, и с получением денег нам в карман.

В Центре мы познакомились с двумя людьми: Таня Анисимова была замом Ходорковского, она из его института, МХТИ. И был еще один парень, Юра Мацкевич. Это был настоящий хозяйственник. Он сейчас в Америке живет.

Работали мы в основном с Таней Анисимовой, она все помогла организовать. Мы сделали несколько проектов с организациями, которым нужна была такая же математика, или софт, как сейчас говорят, как нашей «Зарубежгеологии». Мы им поставили, адаптировали, закончили, получили акты, принесли в Центр.

И дальше ждали, как они нас учили, окончания квартала. И на удивление, в начале 1988-го, то есть через несколько месяцев, в январе, с новым годом, мы получаем большие деньги. Несколько тысяч рублей. Тогда это были максимальные деньги, которые я получал.

Предыдущие большие деньги мы получили, когда практически все лето пахали на подработках. Это было много работы, много времени, и дало нам по тысяче с чем-то.

Ну, это не сравнимо. Здесь мы работали по специальности, не ночами, без отрыва и получили по несколько тысяч. По-моему, четыре на двоих. Это были еще настоящие рубли. Несколько машин, конечно, нельзя было купить, но одну подержанную можно. Каждому. Сильно подержанную. Но дело было не в машинах, и нужно было не на машины.

И дальше мы занимались программированием. Центр нужен был только для того, чтобы заключить договоры с потребителями, между нами и организацией-заказчиком, получить акты и все оформить».

Потом Ходорковский и Невзлин с удовольствием вспоминали об этом в «Человеке с рублем»: «Один из нас только в «МЕНАТЕПе» почувствовал себя человеком: инженер-программист высшей квалификации, подрабатывавший на погрузке-выгрузке вагонов, не чуравшийся самой черной работы, зарабатывавший мускулами, в «МЕНАТЕПе» за две недели заработавший головой три тысячи рублей, только тогда понявший, что мозги дороже ценятся, чем мускульная сила, – только тогда начал отсчет новой жизни».

«С Михаилом Борисовичем мы де-факто, может быть, и познакомились, я точно не помню, но не работали, – рассказывает мне Леонид. – Он был большой начальник. По тем временам, в период знакомства, он был большой руководитель, и подчиненные его очень оберегали.

Ему было 24 года, но все знали, я, по крайней мере, знал, что в МХТИ парень дошел до освобожденного секретаря комитета комсомола. А комитет был на правах райкома, то есть большой комитет. Что он собирался работать в московском горкоме, но там что-то не получилось, что был организационным секретарем долгое время, а оргсекретарь и зампоорг – это большая организационная работа. Что он велик, что он организовывал студенческие строительные отряды, что в институте к нему относятся с большим уважением. Что он – сильный руководитель и сильная личность.

Но мы не были лично знакомы.

А лично я его узнал в конце 1987 года, когда мы пришли как клиенты и мне сделали предложение туда перейти. Предложение сделала Татьяна, думаю, согласованное с Ходорковским. Я начал думать, потому что терять работу, уходить с насиженного места, не хотелось.

Тогда я и был встречен Михаилом Борисовичем и принят в его кабинете. Я не люблю кабинетов, начальников, сидеть напротив стола, подчиняться. Не потому, что я экстравагантен, просто по своей натуре не люблю систему подчинения.

Поэтому я не помню, как все происходило. Но если бы мне было некомфортно, если бы я увидел, что он меня не понимает и готов рассказать про приход-уход и обеденный перерыв, «ofce protocol”, как сейчас говорят, – я бы никогда там не остался. Потому что в любом месте, где бы я ни работал, долго или недолго, где бы ни учился, у меня всегда были неформальные отношения и отсутствие какого-либо режима. Я продавал себя за результат, а не за время.

И в предыдущем месте, откуда я уходил, у меня были прекрасные отношения с начальником, мы нормально общались, понимали друг друга, хотя я был молодой, а он старше. И мне не нужно было выстраивать лучшие отношения, лучше и быть не могло. Я там проработал семь лет, но никогда не рвался вверх и в советские времена, выше того уровня, после которого надо играть в административные игры. Потому что я не люблю это делать, потому что я не люблю руководить и не люблю подчиняться.

Он мне понравился этот парень, молодой, младше меня. Выглядел он плоховатенько: джинсы или брюки типа джинсов, кофта, короткая куртка, достаточно длинные волосы и усы».

«Менатеповцы из числа ветеранов с понятным смущением вспоминают о детских болезнях бунтарства, – это “Человек с рублем”. – На работу ходили кто в чем горазд – не бизнесмены, а сборище рокеров: джинсы, кожаные курточки, цветастые рубахи, косынки на шее, крутые прически. Мы вызывали шокинг в чиновном мире, нам это импонировало: ах, какие мы смелые, независимые и ррреволюционные, какой вызов бросаем касте беловоротничковых».

Такой вольный стиль оказался не самым эффективным на переговорах с контрагентами, и вскоре от него отошли. Но не в полной мере. Ходорковский и в начале двухтысячных иногда появлялся в кожаной куртке, и в офисе «ЮКОСа», и на телевидении.

«Такой серьезный, рассказал о планах и перспективах, – вспоминает о знакомстве с Михаилом Невзлин. – И, что мне особенно понравилось, предложил мне, спросив о моей должности и зарплате, достаточно неплохой, но не категоричный зарплатный рост и очень маленький должностной рост. Я был, по-моему, старшим инженером или ведущим, а он предложил мне что-то на ступень выше. Естественно, в организации, которая не могла сравниться по структуре с предыдущей. Та организация – старая, большая. А здесь человек десять-двенадцать.

Я поторговался, чтобы получить должность уровня начальника отдела, чтобы не было начальников надо мной и выглядело прилично, ведь мы были уже не дети.

Вот и все. И договорились. А зарплату он мне не сильно поднял. На прежнем месте у меня было 140 рублей и сорок процентов премии, а он мне пообещал двести или двести десять и тоже сорок процентов премии.

Моя прежняя организация занималась обеспечением работ за рубежом и поставками товаров за границу. Основной целью работавших там специалистов, особенно качественных, было выехать за границу, чем раньше – тем лучше, чем чаще – тем лучше.

У меня таких перспектив не было, я успел за семь лет работы съездить в Монголию, и то по блату вне этой организации, потому что у меня было много недостатков. Анкетных.

Кроме пятого пункта, я развелся с первой женой и женился на сотруднице.

Русского бизнеса тогда еще не было, или я его не знал. Были директора центров НТТМ, и я еще не был с ними знаком, но как центры два или три работали неплохо. Одним из них руководил ныне покойный Виноградов. “Инкомбанк”, помните? И один центр назывался “Технология”, по-моему, в соседнем районе. Ходорковский с ними конкурировал».

В конце 1987 года было создано государственно-кооперативное объединение «МЕНАТЕП»[5]5
  «Межотраслевые научно-технические программы».


[Закрыть] с оборотом в восемнадцать миллионов рублей в год.

Леонид Невзлин занял в нем должность руководителя договорного отдела, а рекламный отдел возглавил Владислав Сурков, ныне первый заместитель Руководителя Администрации Президента.

Вместе с Невзлиным из «Зарубежгеологии» пришел еще один будущий акционер «ЮКОСа», а ныне эмигрант, Михаил Брудно и будущий председатель совета директоров группы «МЕНАТЕП», а ныне заключенный, Платон Лебедев.

«До закона о кооперации был внедрен решением Совета министров еще один проект – кооперативы вычислительной техники и программирования – это позволяло молодым специалистам собираться в бригады для любых проектов для обслуживания предприятий и населения, – говорил Невзлин в интервью Наталье Мозговой. – Мы, будучи программистами, организовали рядом с НТТМ один из первых компьютерных кооперативов – «Нигма», зарегистрировавшись вторыми или третьими в «совке». И быстро поняли, что надо использовать механизм центров и кооператива для покупки компьютерной техники, – формировали комплексы, снабжали математикой и продавали организациям… Таким образом, мы значительно увеличивали объем работ и получали от предприятий безналичные деньги, которых им было не жалко».

Бизнес в СССР существовал де-факто, но де-юре оставался вне закона и был уголовно наказуем. До 5 декабря 1991 года в Уголовном кодексе сохранялась статья «Частнопредпринимательская деятельность» – 153-я. Ссылка или лишение свободы до пяти лет с конфискацией.[6]6
  По нашим временам ерунда, конечно. Современным неугодным предпринимателям (либо хозяевам угодного кому-то бизнеса) грозит либо «Мошенничество» (до 10 лет), либо «Отмывание денег» (до 10). Или, если очень повезет, «Уклонение от уплаты налогов с организации» (до 6). Но могут и заказчиком убийств объявить. Тогда пожизненное.


[Закрыть]

«По острию ножа мы ходили с первых дней образования «МЕНАТЕПа», – вспоминали Ходорковский и Невзлин в «Человеке с рублем». – Нас пригласили переправиться на берег предпринимательства, хотя юридический брод не существовал даже в зародыше. Не исключалась и такая возможность: дряхлые государственные структуры работать на прибыль не могли, вот и призвали нас, молодых, предприимчивых: вы накопите, а мы вас за это – посадим с конфискацией. Вы уж только не обессудьте: статейка-то в УК есть, вот мы ее и задействуем».

В их совместном опусе есть маленькая главка под названием «Каков КПД на плахе?»: «Перед началом любого большого дела лично мы не можем избавиться от мерзопакостного ощущения, что вот-вот откроется дверь, и мы услышим: «Бизнесмен? Пожалуйте в кутузку!» И от скамьи подсудимых нас не убережет самый опытный адвокат: и обвинитель, и судьи будут действовать в соответствии с нормами Закона. Повышению КПД это, разумеется, не способствует».

Как они радовались, когда наконец отменили эту статью!

Откуда им было знать, что не пройдет и десяти лет, как в России к власти придет человек, который снова уложит бизнесменов на плаху, под Дамоклов меч, даже не меняя УК. Окажется, что довольно страха и марионеточного суда.

Тогда, на закате СССР, КПД был неплохим и на плахе. Да и плаха казалась бутафорской, как доживавший последние дни советский режим.

Михаил Ходорковский продолжал учиться: в Плехановском и Всесоюзном юридическом заочном институте[7]7
  ВЮЗИ, ныне Московская государственная юридическая академия.


[Закрыть]. В последнем занимался гражданско-хозяйственным правом.

«Учиться мы оба любили, в Плешку ходили вместе, – рассказывает мне Леонид Невзлин. – В юридический он мне ходить не предлагал – ходил один. Учился очень исправно, ему всегда нужны были знания. И график с детства, с ранней юности, держал очень четко: все вовремя, каждый час расписан. Для него это одна из основ – соблюдать график развития. Поэтому ему на все хватало времени.

В отличие от многих других, например меня.

Моя работа у Ходорковского занимала почти 24 часа в сутки. Но отчасти потому, что я не столь рационален. Он очень мало времени тратил на несущественные вещи: обсуждение, психологические моменты, посиделки с людьми, выстраивание отношений. Он достигал цели и шел дальше».

В 1988 году Ходорковский окончил Плехановский институт и получил диплом по специальности «финансист».

Говорят, что, уже возглавляя «ЦНТТМ», он продолжал подрабатывать плотником в фирме «Эталон».

«Я в тот период не был с ним близок лично, – вспоминает Леонид Борисович Невзлин, – не дружил, поэтому и про дворника, и про плотника знал, но больше из его рассказов. Он ходил по квартирам, делал встроенные шкафы, а утром вставал и убирал дворы. Не знаю, продолжал ли он тогда делать шкафы по субботам. Сомневаюсь, что потом у него было время, а на начальном этапе мог.

Деньги надо было зарабатывать. Он, как и я, выходец из простой, интеллигентской, советской, еврейской семьи. Я – еврейской, он – полуеврейской. Родители – люди предельной честности и отсутствия каких-либо дополнительных заработков, кроме работы. В результате – постоянная нехватка денег.

Все по-разному реагировали на это. Он был воспитан, или самовоспитан, в убеждении, что этого ресурса у него должно быть всегда достаточно. Его, видимо, унижало то, что у родителей мало денег и их ни на что не хватает. Поэтому он всегда работал. У него была семья, он женился еще в институте. Был ребенок. Унизительно иметь семью и не иметь возможности ее обеспечить. Плюс какие-то свои интересы. Поэтому он работал ровно столько, чтобы деньги не надо было считать на еду и основные вещи.

Потом он развелся с первой женой и жил по съемным квартирам, достаточно средненьким: на Шоссе энтузиастов и на площади Павелецкого вокзала».

Бизнес шел в гору, и вскоре Ходорковскому стало не хватать оборотных средств, потому что оборонные предприятия не могли немедленно перечислить деньги, а исполнителям надо было платить.

Он обратился в Жилсоцбанк СССР за кредитом, но ему отказали, поскольку банк имел право давать кредиты только банкам.[8]8
  «Известия» от 11.04.95.


[Закрыть]

После обращений в различные министерства оборонные ведомства выделили оборудование и 20 тыс. рублей.

Этого было ничтожно мало. И тогда, чтобы появилась возможность брать кредиты, было решено организовать свой банк. Так в декабре 1988-го был создан «Коммерческий инновационный банк научно-технического прогресса (КИБ НТП)»[9]9
  Кроме МЕНАТЕПа, ЦМНТП и Фрунзенского отделения Жилсоцбанка СССР в число учредителей вошли Москворецкий коммерческий банк, кооперативы «НИГМА» и «ТОТЕМ», страховое общество «ПРОГРЕСС», кооперативный банк союза «ЗАРЯ» (Пермь), Московский научно-исследовательский центр (МНИЦ) Госкомитета СССР по ИВТ.


[Закрыть] и зарегистрирован под номером 25.

Но минимальный уставной фонд составлял пять миллионов рублей, и этих денег у начинающих банкиров просто не было. Удалось собрать только 2,7 миллиона с обязательством доплатить остальное в течение года.

И банк начал зарабатывать: размещали счета предприятий, давали кредиты, получили разрешение на валютные операции и торговали долларами, финансировали торговлю компьютерами.

«Известно, что «ассортимент» банковских операций и комплексных услуг в мире насчитывает до 200 позиций, – писал Самарский журнал «Дело»[10]10
  Александр Головков. «Дело», г. Самара, 14 октября 1997 г.


[Закрыть]. – В СССР применялось лишь две: принятие денежных средств на депозит и выдача кредита. У «МЕНАТЕПа» таких услуг появилось несколько десятков, в том числе те, которые были попросту неизвестны хозяйственникам: лизинг, траст, факторинг, определение показателей учетных ставок, а также финансирование импортно-экспортных и бартерных операций, инвестиционных проектов, помощь иностранным партнерам в выборе перспективных клиентов, вексельные операции и другое».

В мае 1989 года Ходорковский оставил Монахову пост директора ЦМНТП и стал председателем правления КИБ НТП (заместителем председателя правления банка стал Леонид Невзлин).

При банке создали консультативный совет и пригласили в него несколько академиков, ректоров институтов и руководителей газет и журналов. Три раза в год они собирались в офисе банка и за чашкой чая вели разговор на самые разные темы. В частности были приглашены академик Арбатов – руководитель Института США и Канады – и бывший первый клиент команды – академик Шейндлин.

«Когда они пригласили в свой банк достойных людей – крупных ученых и общественных деятелей, – и Ходорковский, и Невзлин были совсем молодыми, неискушенными людьми, – вспоминал Шейндлин[11]11
  «Новая газета» № 92 от 9 декабря 2003 г. Ирина Тимофеева. «Чай с Ходорковским».


[Закрыть]. – Наши знания и политический опыт были им полезны. Они внимательно слушали. А поскольку чай был вкусный, мы охотно приезжали в гости».

Это интервью от 9 декабря 2003 года. Ходорковский в тюрьме полтора месяца.

«Я в течение десятилетий руководил огромным научным коллективом, – говорил академик. – Имею большой опыт работы с людьми. Иногда достаточно посмотреть человеку в глаза, чтобы понять, чего он стоит».

И добавил: «Зная команду Михаила Ходорковского, не имею оснований предполагать, что они совершили что-то дурное».

В конце 1989 года в Швейцарии была создана торгово-финансовая компания «Menatep SA» с капиталом в несколько сот тысяч долларов. Она занималась операциями с ценными бумагами, управлением активами советских предприятий за рубежом и инвестированием в коммерческие проекты. А вслед за ней – целая сеть ее дочерних фирм в разных странах мира: на Гибралтаре, в Будапеште, во Франции, – занимавшихся финансами, торговлей и операциями с ценными бумагами.

И здесь самое время растолковать это страшное слово «офшор». Офшор, или «налоговая гавань» – это государство или его часть, где для иностранных компаний регистрация стоит дешево, а налоги низки. Как правило, это маленькие государства без своих ресурсов и других источников доходов, они только и живут, что регистрацией офшорных фирм. Например, на острове Науру площадью 21,3 кв. км в девяностые годы было зарегистрировано несколько сотен иностранных банков. А на Британских Виргинских островах в 2002-м – 437000 компаний. При этом население островов составляло всего 24 тысячи человек. То есть приходилось по 18 с лишним фирм на человека.

Офшор офшору рознь. Существует неофициальная классификация. Одни страны вообще не требуют налоговой отчетности. И регистрироваться там удобно, но несолидно.

И есть так называемые «офшорные зоны повышенной респектабельности», там налоговую отчетность требуют, но предоставляют существенные налоговые льготы. Именно к таким солидным офшорам и относится Гибралтар.

Во многих странах (например, в США) существует антиофшорное законодательство. Как правило, регистрацию в офшорах не запрещают, но обкладывают такие компании дополнительными налогами, которые полностью компенсируют все выгоды от офшоров.

В Советском Союзе никакого антиофшорного законодательства не было. А в современной России регулярного антиофшорного законодательства нет до сих пор.

«Из налоговых или иных соображений мы могли любую из наших организаций делать центром прибыли – в зависимости от того, где налогообложение было меньше, – вспоминал Леонид Невзлин в интервью Наташе Мозговой[12]12
  http://mozgovaya.livejournal.com/346010.html.


[Закрыть]. – Модель, которую создал Ходорковский, была гениальной. Я в него поверил и остался с ним, и он предложил мне партнерство.

Система налогообложения была фактически «прозрачной» – в том смысле, что налогов почти не было. И в отсутствие развитой системы можно было самим решать, с какого центра платить налоги. Налогового кодекса в России не было до последних лет, и мы жили в основном на базе старого советского законодательства и новых инструкций, и всех это устраивало – кто мог работать, все делали деньги. Лучшие времена были в Союзе, потому что вектор был выбран еще в управляемой – партийной – системе координат, никакого сопротивления не было, и нас поощряли как людей, которые претворяли в жизнь идеи новой экономики. Для Горбачева, Рыжкова мы были хорошим примером – что бы они ни придумывали, мы из всего делали прибыль и показывали на своем примере, как можно заработать деньги».

14 мая 1990 года в исполкоме Моссовета было зарегистрировано объединение «МЕНАТЕП» с уставным фондом в двести тысяч рублей. В объединение вошли: ЦМНТП, Коммерческий инновационный банк научно-технического прогресса и несколько кооперативов.

Генеральным директором объединения стал 27-летний Михаил Ходорковский. К концу 1990 года объем капиталов банков, созданных при участии «МЕНАТЕПа», составил свыше миллиарда рублей. «Наши цели ясны, задачи определены – в миллиардеры», – писали Ходорковский и Невзлин в «Человеке с рублем». Цель, заявленная в книге, была достигнута. Они заработали свой миллиард, правда, пока рублевый.

В декабре 1990 года «МЕНАТЕП» начал эмиссию акций. По июнь 1991-го были проданы акции на общую сумму 1458 миллионов рублей.

Это вызвало много нареканий. Дело в том, что законов, регулирующих выпуск акций, тогда еще не существовало. И акция «МЕНАТЕПа» по сути, являлась векселем, то есть долговым обязательством. Еще один упрек заключается в том, что продавались акции по всей стране, а выкупались назад только в московском офисе. Так Владимир Перекрест в книге «За что сидит Ходорковский» рассказывает душераздирающую историю ташкентского пенсионера Нечаева, который смог вернуть свои деньги только в 1994 году.