Текст книги "Обнаров"

– Ой! Это вы?! – продавщица сдавленно охнула, тут же схватила ключи и принялась отпирать витрину. – Простите, простите… – путаясь в ключах, повторяла она. – Сейчас все покажу. Извините…

– Добрый день, господин Обнаров. Мы рады вас видеть, – с легким поклоном приветствовал Обнарова управляющий менеджер. – Чем могу помочь вам и вашей очаровательной спутнице?

– Благодарю вас. Кажется, мы уже вышли из конфликтной ситуации. И все же… – Обнаров улыбнулся, наблюдая, как вся покрасневшая от волнения и смущения продавщица штурмует последний замок. – Помогите, пожалуйста, вашей сотруднице. Мы не располагаем достаточным количеством времени, чтобы ждать.

Управляющий забрал из женских суетливых рук ключи и отпер витрину. Поставив перед Обнаровым и Таей заветную вещицу, он с довольной улыбкой произнес:

– Отменный выбор!

Обнаров взял кольцо и надел Тае на безымянный палец левой руки.

– Мне нравится, – констатировал он.

– Костя, я не смогу его носить.

– Почему?

– Представь, как я поеду с ним в метро? Как я на лекцию приду? Это же звезда с неба!

– Будем выходить куда-нибудь – наденешь.

– Я хочу обычное, скромное обручальное кольцо. Понимаешь? Чтобы носить каждый день.

– Купим. Проблема-то какая! Ты же примеряешь не обручальное кольцо, это кольцо – подарок. Событие нужно как-то обозначить?

– Подарок?! – Тая растерянно смотрела то на Обнарова, то на кольцо. – Спасибо…

– Идем смотреть обручальные кольца.

В выборе колец они разошлись.

– Мне нравятся вот эти. Обычные. Гладкие, – говорила Тая. – Моя бабушка говорила, что обручальное кольцо должно быть гладким, тогда и вся жизнь будет гладкой.

Обнаров улыбнулся такому доводу.

– Твоя бабушка, очевидно, была мудрой женщиной, но мне больше нравятся вот эти. Смотри, современный дизайн, прямоугольная огранка, красивый орнамент, точечки-бриллианты. По-моему, замечательно!

– Если ты будешь носить это кольцо, Костя, тебе надоест навязчивый блеск его бриллиантов, один и тот же узор покажется скучным. Костя, это же на всю жизнь!

– Что же делать? – он склонился над витриной. – Что же делать? – озадаченно повторил он. – Вот. Смотри! Компромиссный вариант. Абсолютно гладкая поверхность, три малюсеньких бриллиантика по диагонали. Как тебе?

– Опять бриллианты? Нет!

– Ты не понимаешь. Их три. Это символично. Семья. Ты, я, ребенок или дети. Это уж как Бог решит.

– Я согласна!

Регистрация брака заняла не более десяти минут, и то основную часть этого времени хмурая сотрудница ЗАГСа выписывала свидетельство о браке, делала записи в толстых книгах и оформляла штампы в паспортах. Так что, стоя на ступеньках крыльца почтенного заведения и держа в руках свидетельство о заключении брака, оба не могли поверить, что событие свершилось.

– Тошная церемония… – поежившись то ли от внезапного порыва ветра, то ли от оставшихся впечатлений, произнес Обнаров – Жена, счастья-то больше стáло?

– Стало, – улыбнулась она.

– Слава богу!

Очередной яростный порыв ветра осыпал их крупными каплями ледяного осеннего дождя.

– Скорее в машину! – крикнул Обнаров.

– Я не хочу! – восторженно раскинув руки в стороны, подставив лицо дождю и ветру, сказала Тая. – Мир прекрасен! Не хмурься, милый. Разве ты не видишь солнца и голубого неба за этими низкими серыми тучами?! Разве не чувствуешь запаха радуги за серой пеленой дождя?! Разве не чувствуешь, как жизнь наполняется смыслом, как по каждой жилочке струится радость?!. Лей, дождь! Рвись, ветер! Хмурьтесь, небеса! Ничто не потревожит наше счастье!!!

Она задорно рассмеялась.

Обнаров подхватил жену на руки и закружил прямо здесь, на мокрых ступеньках мраморного крыльца почтенного заведения. Он держал в руках свое счастье и улыбался той счастливой улыбкой, что заменяет тысячи ненужных, затасканных слов.

Потом, взявшись за руки, под проливным дождем они бежали к машине.

Включив печку на максимум и ожидая заветного тепла, он согревал поцелуями ее озябшие руки.

– Костенька, почему у тебя глаза тревожные?

– Боюсь от сказки очнуться…

Неповторимый запах театра.

Фисташковые стены, шоколадного цвета кресла, утонувший в полумраке зрительный зал.

Взволнованно бьется сердце. Взгляд на сцену.

Ярко освещенная сцена вздыблена, разломлена пополам, точно давшая глубокую трещину, до того цельная, человеческая жизнь. Слева, сдвинутый в угол, уже относящийся к прошлому жестокий и грубый мир войны. На заднике, в глубине сцены, семейные фотографии, детские рисунки, едва различимые в полумраке антуража, словно акварели воспоминаний о том, чего уже не вернуть. По центру отгороженный решетками, стилизованный кабинет для работы с арестованными подследственными. Убогий стол, два табурета. За столом склонившийся над протоколом допроса молоденький, в форме лейтенанта военной прокуратуры, следователь. Он старательно выводит синей шариковой ручкой на дешевой казенной бумаге слова. Слова складываются в предложения, предложения в протокол допроса. Лейтенантская форма и решетки следственного изолятора пресекают навязчивую ассоциацию мальчишки-следователя с учеником десятого класса, кропающим очередное школьное сочинение.

Время от времени, исподтишка, парнишка-следователь поглядывает на сидящего напротив майора, точно на строгого учителя, который не позволит списать у соседа либо вытащить спасительную «шпору». Майор сидит на табурете, привинченном к полу. Военная выправка и достоинство офицера не позволяют ему сутулиться, принять развязную, свободную позу, несмотря на многочасовой допрос. Майору к сорока. На нем военный камуфляж, но без ремня, армейские ботинки, но без шнурков. Майор спокоен, суров, полон чувства собственного достоинства.

Всё, «сочинение» дописано. Следователь как-то виновато, с оттенком смущения за ту функцию, что обязан по долгу службы выполнять, смотрит на майора, но смотрит не в глаза – глаз на майора он не смеет поднять, – смотрит на его сложенные на коленях жилистые сильные руки.

– Майор Володин, по закону я должен отметить в протоколе допроса, испытываете ли вы раскаяние в содеянном? У потерпевшего… – следователь осекся, поспешно пояснил: – Короче, у того чеченца, что вы расстреляли, жена и пятеро детей остались. Двое маленькие совсем: два месяца и годик.

Майор Володин неспешно переводит спокойный властный взгляд на следователя. Его уверенная повадка, не задавленное шестью месяцами заключения чувство собственного достоинства заставляют следователя поспешно добавить:

– Поймите, Николай Алексеевич, я помочь вам хочу. У суда может сложиться впечатление о вас, как об очень жестоком человеке. У суда может сложиться впечатление, что вы оправдываете убийство. Ведь всегда есть выбор.

– Выбор?! – взгляд майора острый, точно отточенный клинок, в глазах стальной блеск. – Я не мог поступить иначе. Слишком много моих ребят здесь легло…

«Не мог поступить иначе…» «Не мог…» «Не мог…» – застревает, бьется, пульсирует в мозгу. Слова звучат уверенностью, как слова человека правого. Слова звучат болью, как слова человека, вынужденного поступить так, а не иначе. Слова звучат как всего лишь слова, не способные радикально что-либо изменить: ни воскресить погибших товарищей, ни прервать адский круг по большому счету бессмысленных, но неизбежных жертв на войне.

– Зачистка – всегда крайняя мера. Идет война. Война предполагает жестокость, – голос майора Володина теперь приобретает оттенок металла. – Есть враг. Этот враг стреляет. Стреляет в тебя, в твоего командира, в необстрелянного «черпака». Стреляет в твоего боевого товарища, брата по духу, с которым ты еще в первую чеченскую, который тебе спину прикрывал в мясорубке, где лег каждый второй! – майор понизил голос, добавил жестко, сквозь зубы, чуть надменно, как не обстрелянному юнцу: – Война – это не игра, гражданин следователь. Это жестокость, грязь, пот и слезы. И если я замочил суку, что сожгла БТР с моими хлопцами, – он в упор посмотрел на следователя, – я поступил правильно! Именно так поступают с врагом на войне. Если б я мог уничтожить ублюдка еще раз, я бы сделал это, испытывая глубокое моральное удовлетворение. И мне плевать, – он цинично усмехнулся, сквозь зубы сплюнул на пол, – сколько жен или детей у него осталось! Заразу надо душить в зародыше! Душить!

Майор Володин до хруста сжал кулаки, вены на шее вздулись. Он замолчал. Следователь не торопил. Следователь нервно грыз ноготь.

– И вот, мы там… – Володин разжал пальцы, обессиленно опустил руки на колени.

Он тяжело вздохнул, точно сожалея, что для него не нашлось места в мирной, всем привычной жизни.

– Мы там… Не по своей воле. Мы – солдаты, – голос вновь приобрел металл, взгляд стал жестким, осанка гордой. – Наша Родина послала нас наводить конституционный порядок. Мы – там, а вы – здесь. Мы твою задницу, старлей, прикрываем, чтобы ты мог спокойно спать и не опасаться, что какой-нибудь «хорёк» взорвет твой дом или судом шариата приговорит тебя или твоего отца. Я – боевой офицер, а не убийца! – отчеканил майор Володин с нескрываемым чувством собственного достоинства. – У меня приказ Родины. Я помню, что такое офицерская честь и присяга моему народу. А сейчас ты… – он остановился, точно подыскивая правильное определение, – …желторотый маменькин сынок, спрашиваешь меня, майора Володина, Героя России, о раскаянии! – майор подался вперед и одновременно с вызовом и недоумением спросил: – О каком раскаянии ты меня спрашиваешь?! – и чуть тише, уже с болью и сожалением: – О каком?!!

– Гениально! Браво! Стоп! – крикнул Кирилл Серебряков. – Можете, черти, когда захотите!

Режиссер-постановщик сорвался с места, поднялся на сцену.

– Костя, я восхищен! Прямо в десятку! Спасибо!!!

Обеими руками он жал Обнарову руку, то и дело повторяя: «Вот собака, вот молодец!»

– Да, Старый… Ну ты дал! Я аж прослезился! – Сергей Беспалов, бывший в роли следователя, не стыдясь вытирал глаза.

– Погоди, а это что такое? – Серебряков указал на кольцо на его правой руке.

– Так, Костя, я не понял… – протянул Сергей Беспалов. – Почему друг не в курсе?

– Лёш, выключи свет, пожалуйста! Я зала не вижу! – прикрывая глаза рукой, крикнул Обнаров осветителю.

Погасли бьющие в глаза софиты.

Тая сидела в уголке, в самом конце зала. Он помахал ей рукой.

– Иди ко мне.

Она бежала к нему по центральному проходу, он спрыгнул со сцены в зал, навстречу ей, подхватил, обнял.

– Костя, мне так понравилось! Это было великолепно! Ты такой молодец!!! – возбужденной скороговоркой говорила жена.

– Спасибо, Таечка! – он радостно улыбался. – Пойдем. Сегодня наш день!

Нестандартная ситуация привлекла на сцену занятых и не занятых в постановке актеров театра, рабочих сцены. Весть о женитьбе ведущего актера расползлась по театру мгновенно, прибежали даже билетные кассиры.

– Господа, позвольте представить вам мою жену Таисию Андреевну Обнарову. Сегодня мы с Таечкой принимаем поздравления. Мы женаты… – Обнаров посмотрел на часы, стрелки показывали половину седьмого, – … женаты почти пять часов!

Кто-то добыл цветы, подарил их Тае, кто-то восторженно превозносил достоинства жениха и красоту невесты, кто-то открывал шампанское, в итоге вся компания дружно грянула: «Горько!», под которое и общие аплодисменты пришлось целоваться.

– Костик, ты проставляться-то будешь? – задал волнующий большинство вопрос Вадим Сергеев, занятый в спектакле в роли федерального судьи.

– Непременно. Сегодня милости прошу в наш ночной клуб. Отметим по-семейному. Тихо. Без лишнего шума.

– Без шума не обойдется. «Желтая пресса», держу пари, уже на ушах. Какая-нибудь проныра-уборщица уже позвонила в пару-тройку газет в надежде получить обещанный гонорар. Сейчас из театра выходить будешь, они уже тут как тут, с фотовспышками, – заметил все тот же Сергеев, после двух бокалов шампанского, выпитых друг за дружкой с обеих рук. – Ты же у нас не человек, не актер. Ты – модный бренд, Костя. Я бы сказал – брендище! Причем раскрученный – до неприличия!

– Вот, зачем ты сейчас это сказал? – с укором спросил Сергей Беспалов.

– Молчать?

– Молчи.

– Все?

– Все!

Ни Обнаров, ни Тая не слышали этого короткого препирательства. Счастливые, они принимали поздравления.

Лица… Лица… Лица… Искренние и не очень. Слова… Слова… Слова… Фальшивые и искренние, добрые и завистливые. Водоворот эмоций, лиц, слов.

– Кирилл, – Обнаров нашел в толпе поздравляющих Серебрякова, – Преображенскому позвони. Попроси приехать. Только повод не говори.

– Я-то почему?

– К тебе дед поедет. Ко мне – нет.

– Не вопрос.

– Костя, Костя! Сюда. Сюда! – позвал Обнарова Беспалов.

Он стоял в сторонке и, прикрыв одно ухо ладонью, сосредоточенно говорил по телефону. Увидев шедшего к нему Обнарова, Сергей Беспалов спешно добавил:

– Даю. Даю трубочку, Талгат Сабирович. Минутку, – и уже Обнарову: – Это Саддулаев. Что у тебя с телефоном? Связаться с тобой не может. Психует. Генеральный продюсер прилетел. Тебя ищут! Давай сам. Сам!

Он передал мобильный телефон Обнарову.

Обнаров слушал, хмурился, наконец, тяжело вздохнув, шепотом обматерил и такую-то жизнь, и такого-то режиссера.

– Чего? – Беспалов настороженно ждал ответа.

Обнаров запустил руки в карманы, запрокинул голову, закрыл глаза, тяжело вздохнул.

– Чего там? – повторил Беспалов.

– Ехать надо, – от досады покусывая губы, сказал Обнаров.

– Чего он прилетел-то? Сидел бы в своем Лондоне возле камина, овсянку кушал.

– Отснятый материал в черновом монтаже посмотрел. Хочет видеть. Лично.

– Ё-ё… – кисло протянул Беспалов. – «Вставлять» будет. Такие люди, Костя, просто так через всю Европу не летают. Поедешь?

– Есть выбор?

Обнаров рассеянно наблюдал, как супруга Сергея Беспалова Ольга, актриса их театра, и Тая, сев на краешек сцены, о чем-то мило беседуют с бокалами шампанского в руках. Он смотрел на девушек, время от времени задорно смеявшихся шуткам Кирилла Серебрякова, а думал о другом. Анализируя в лихорадочном темпе, он пытался понять, где допустил промах. Почему-то он был убежден, что все идет хорошо, что все сделано правильно…

«Преображенский? Нет. Проект в завершающей стадии. Ему не по зубам…»

– Костик, классная девчонка! – любуясь Таей, сказал Беспалов. – С Ольгой вроде бы сошлись… Ладно. Не парься, Старый. Поезжай. Все равно ехать надо.

– Я оставлю жене кредитку. Серый, помоги заказать, оплатить, организуй, в общем. Таю одну не оставляй, присмотри. Головой отвечаешь!

Беспалов обнял друга за плечи.

– Нормально все будет! Езжай. Я все сделаю, как надо.

– Черт! – Обнаров смутился. – Серж, вот, как я ей скажу? «Мне надо срочно уехать, а на нашу вечеринку мне чихать…» Все люди, как люди. А я… Даже в день собственной свадьбы… – с досады он выругался.

– Костя, ё-моё, еще голову пеплом посыпь и разрыдайся, как провалившая роль дебютантка.

– Серый…

– Старый! Тая, я уверен, девушка умная, поймет.

В полном молчании они шли по длинным пустым служебным коридорам. У турникета охраны Обнаров остановился.

– Все. Возвращайся.

Он запахнул на ней не по сезону легонькую куртку.

– Замерзнешь…

Подумал: «Надо было одеть ее, куртку теплую купить, а не бриллиантами свое самолюбие тешить…»

Он виновато потоптался на месте

– Машину бы тебе оставил… Надо срочно тебя учить ездить. Без машины нельзя.

Перебирая в руках ключи, потупив взгляд, Обнаров внимательно изучал грязные трещины на мраморных плитках пола.

– Все будет хорошо. Не волнуйся.

– Что? Да пропади все… Я не об этом. Я виноват. Все не так… Все как-то…

Она накрыла его рот ладошкой, не дала договорить.

– Что изменится от того, что ты уедешь на пару часов?

Он виновато улыбнулся.

– Ты правда так думаешь?

– Поезжай. Я буду ждать тебя.

– Я быстро. Да! Совсем забыл. Держи. Кредитка, деньги… Сергей все организует. Я его попросил. Он хороший человек. Ему можешь доверять. Он будет рядом. Еще… – он вдруг снял с себя куртку, накинул ей на плечи. – Вот, так теплее будет. Там же холод, дождь…

Она чмокнула его в щеку, на мгновение задержала его руки в своих.

– Я уверена, тебя будут хвалить, а не ругать.

Дождь хлестал немилосердно. Не дерзнув появиться перед генеральным продюсером проекта промокшим до нитки, Обнаров включил «аварийку» и бросил машину прямо у входа в ресторан «Эдинбург».

– У нас дресс-код, – преградил ему дорогу охранник. – И машину уберите от входа.

– У меня здесь важная встреча. Вы же видите, что за погода. Сообщите, обо мне. Моя фамилия Обнаров.

– Вижу, что Обнаров. Машину уберите! – жестко сказал охранник.

– Сообщите господину Сэму Брэдуэю, что я здесь. Не заставляйте его ждать. Потом решим насчет машины.

Охранник не уступал.

– По-моему, к одному из нас приближаются неприятности… – произнес Обнаров, через плечо охранника наблюдая за тем, как поспешно из-за роскошно сервированного столика поднимается Сэм Брэдуэй и направляется к ним.

Сидевший спиной ко входу Талгат Саддулаев обернулся и, поняв ситуацию, заспешил следом.

– How do you do, Mr. Obnarov?[13]13
  Как поживаете, господин Обнаров? (англ.)


[Закрыть]

Сэм Брэдуэй протянул ему руку. Рукопожатие было крепким, дружеским.

– Good evening, Mr. Braduae. [14]14
  Добрый вечер, господин Брэдуэй (англ.)


[Закрыть]

– Sit down at our table. How are you? [15]15
  Прошу к столу. Как вы? (англ.)


[Закрыть]

– Fine, thank you. How do you like Moscow weather? [16]16
  Спасибо. Все в порядке. Как вам московская погода? (англ.)


[Закрыть]

– За машиной присмотри, чтобы эвакуатор не забрал! – сказал Талгат Саддулаев охраннику и сунул ему в руку купюру.

– Сделаем, – сдержанно качнул головой тот.

Атмосфера за столиком грозы не предвещала. Однако, несколько раз внимательно взглянув на пребывавшего в напряжении Талгата Саддулаева, Обнаров понял, что цели встречи не знает и он.

– I’m sorry for worrying you. I know you are ill[17]17
  Прошу прощения, что беспокою вас. Я знаю, вы простужены (англ.)


[Закрыть], – точно извиняясь, начал Сэм Брэдуэй.

– It’s nothing. I’m much better.[18]18
  Пустяки. Мне много лучше(англ.)


[Закрыть]

– It’s wonderful! I’m glad.[19]19
  Это просто замечательно! Я рад! (англ.)


[Закрыть]

Искренне обрадовался старик, точно речь шла о здоровье его близкого родственника.

– I watched the rough variant of the film[20]20
  Я смотрел черновой вариант монтажа фильма (англ.)


[Закрыть], – без перехода объявил он. – I admire your work! It’s rather professional, realistic and talented. I was crying, like a child, when I watched you writing the farewell letter, lying into that sleeping back and when falling your last a sleep you were thinking about Katlin. I was sobbing![21]21
  Я в восхищении от вашей работы! Это исключительно профессионально, достоверно, талантливо! Я плакал, как ребенок, когда вы писали прощальное письмо, когда ложились в тот спальный мешок, когда, засыпая последним сном, вспоминали о Кэтлин. Я рыдал… (англ.)


[Закрыть] – от остроты нахлынувших воспоминаний Сэм Брэдуэй замолчал, и никто не решался прервать наступившую тишину.

Наконец, он справился с собой. Мягким, потеплевшим голосом продолжил:

– You see… My wife entered my study at that moment. She was worried. She saw me sobbing like a child. There was a farewell scene of Robert Scott and Katlin. As a result we were watching the film and crying together. It’s amazing! And it’s more surprising for me, Mr. Obnarov, how could you, being not an Englishman, perform, no, live the life of our legend, the hero of old kind England Robert Falcon Scott? It’s inconceivable![22]22
  Видите ли… Моя жена вошла в мой кабинет в этот момент. Она была обеспокоена. А я, точно дитя, сидел и рыдал. На экране была сцена прощания Роберта Скотта и Кэтлин. В итоге мы смотрели кино и плакали вместе. Это потрясающе! Еще более удивительно для меня, господин Обнаров, как вы, не англичанин, смогли так точно, нет, не сыграть, а прожить жизнь нашей легенды, героя старой доброй Англии Роберта Фэлкона Скотта? Непостижимо! (англ.)


[Закрыть] – Сэм Брэдуэй поднялся. – Let me shake your hand again.[23]23
  Позвольте еще раз пожать вашу руку. (англ.)


[Закрыть]

Он долго, растроганно жал Обнарову руку, то и дело по-отечески похлопывая по плечу.

– It’s really very good work, Sam. You made the right choice[24]24
  Это действительно хорошая работа, Сэм. Вы сделали правильный выбор. (англ.)


[Закрыть], – встрял Талгат Саддулаев.

– Our company made a decision[25]25
  Наша компания приняла решение. (англ.)


[Закрыть], – продолжил Сэм Брэдуэй. – When the film appears in England, we’ll send in an application to our Majesty for giving you the high decoration of the Kingdom.[26]26
  После выхода фильма в Англии мы будем ходатайствовать перед Ее Величеством о присвоении вам высокой награды Королевства. (англ.)


[Закрыть]

– The best decoration for me is your praise. I was happy to perform in your film, Mr. Braduae. It was a fine school for me! [27]27
  Слышать вашу похвалу для меня лучшая награда. Я был счастлив работать в вашем, сэр Брэдуэй, проекте. Это была хорошая школа для меня. (англ.)


[Закрыть]

– Thanks to you, Mr. Obnarov, I changed my opinion about Russian people,[28]28
  Благодаря вам, господин Обнаров, я поменял мнение о русских людях. (англ.)


[Закрыть] – удобно развалившись в кресле, сказал генеральный продюсер. – From the very beginning I was dissuaded from joint production with the Russian. And to give the leading part to a Russian man was out of the question… Thank God I had my own way![29]29
  Меня изначально отговаривали от совместного с русскими проекта. А уж брать русского на главную роль… Я благодарен Богу, что настоял на своем! (англ.)


[Закрыть]

– Could you tell me what you liked about me?[30]30
  Позвольте узнать, чем же я вам приглянулся? (англ.)


[Закрыть]

– Eyes, your eyes.[31]31
  Глаза, ваши глаза. (англ.)


[Закрыть]

Сэм Брэдуэй тронул Обнарова за руку, точно для того, чтобы удостовериться, что тот его понимает. Обнаров улыбнулся в ответ.

– Thank you. I’m very grateful to you for meeting. I appreciate it. It’s very important for me.[32]32
  Спасибо. Позвольте поблагодарить вас за то, что вы нашли время лично встретиться со мною. Я это высоко ценю. Для меня это очень важно. (англ.)


[Закрыть]

– You are a master, Mr. Obnarov. And your English is rather fluent, without any accent.[33]33
  Вы – мастер, господин Обнаров. И ваш английский, он просто превосходен, совсем без акцента. (англ.)


[Закрыть]

– Давай, поужинай с нами, – сказал Обнарову по-русски Талгат Саддулаев. – Кормильцу будет приятно, – и уже по-английски: – Will you join us to have dinner? [34]34
  Поужинаешь с нами? (англ.)


[Закрыть]

Сэм Брэдуэй радушно улыбнулся.

– I’ll be glad![35]35
  Я буду рад! (англ.)


[Закрыть]

– Thanks. I’m afraid to be impolite but I’ll have to leave you. I’m not quite well yet.[36]36
  Спасибо. Боюсь показаться невежливым, но прошу разрешения покинуть вас. Я все еще не в форме. (англ.)


[Закрыть]

– Куда бежишь-то? С ума сошел?! – скороговоркой отчеканил Талгат Саддулаев.

– Recover, we need you. Good luck. See you soon.[37]37
  Поправляйтесь. Вы нужны нам. Удачи вам. Увидимся. (англ.)


[Закрыть]

– Good bye. It was a pleasure to meet you.[38]38
  До свиданья. Был рад встрече. (англ.)


[Закрыть]

Сэм Брэдуэй поднялся, еще раз протянул Обнарову руку, мужчины обменялись крепким рукопожатием.

– Ты ненормальный, – на прощание тихонько сказал ему Талгат Саддулаев. – Лечись…

Освободившись Обнаров первым делом решил позвонить Тае.

«Как она угадала! Как оказалась права!» – тепло думал он, пытаясь отыскать сперва по карманам, а затем в машине мобильный телефон. Телефона не было. Он вдруг вспомнил, что оставил его вместе с бумажником в куртке, той самой, что накинул Тае на плечи. Обнаров хотел было вернуться и одолжить телефон у Саддулаева, но, подумав, все же счел неуместным такое возвращение. Ничего не оставалось кроме как жать на газ.

Гремела, ухала басами музыка, разбрызгивая по залу пестрый калейдоскоп красок. Уже было выпито больше, чем достаточно. Уже шумная пьяная компания расползлась на несколько обособленных групп, где была своя тема, свой напиток, свой тон. Уже, отбросив формальности, все люди были братьями и на «ты». Уже шло то сытое, ленивое общение, которое случается среди надоевших друг другу людей, когда, в общем-то, говорить не о чем, но надо, ибо уходить еще рано и положение обязывает.

Как раз в такой момент на диван, где сидели Тая, Сергей Беспалов с женой Ольгой и Кирилл Серебряков, плюхнулся изможденный танцами, «зажигавший» с молодежью в танцзале последние полчаса «лучший из худших» актеров массовки художественного театра Вадим Сергеев.

Надо сказать, что весь последний месяц Вадим Сергеев пребывал в приподнятом настроении, поскольку получил роль федерального судьи в многообещающем премьерном спектакле родного театра. Роль была маленькой, всего несколько фраз, так как все еще скоро на приговор у нас правосудие. Но это была именно роль, а не «развесистая клюква» типа восьмого друга Головореза Мэтью в другой премьере наступившего сезона. Вадим Сергеев был просто убежден, что после десятилетнего перерыва, к сорока годам, Фортуна наконец-то обратила к нему свой ясный лик, карьера резко пошла в гору. Он был готов отдать должное роскошному женскому заду Богини, но, положа руку на сердце, за почти двадцать лет служения в театре и театру однообразный вид даже шедевров Рубенса примелькался бы.

– Чего сидим, как на похоронах? Чего грустим? – Сергеев потянулся к бутылке шампанского, неуклюже попытался налить вино в бокал, но рука дрогнула, бокал пошатнулся и полетел на пол, нагло выплеснув содержимое на брюки Беспалову. Беспалов вскочил, лихорадочно стряхивая влагу с ткани.

– Вадик! Ё-моё! Угомонись уже!

– О! Нормально… – пьяно улыбнулся Сергеев. – До свадьбы заживет!

– Какой свадьбы? Дурак ты, пьяный! – вскипел Беспалов. – Упился, так домой ползи. Нечего нормальным людям вечер портить!

– А кто здесь нормальный? Ты, что ли? Или я? Или они? – зажатой в руке бутылкой шампанского он обвел зал. – Или, может быть, она нормальная? – бутылкой он ткнул в плечо Тае.

– Угомонись, я тебе сказал!

– Сержик, отдых у нас – и то ненормальный. Раньше, помню, веселей сидели. Девки голые на столах плясали… Можно было хоть за задницу, хоть за сиськи. А Костя, Костя-то! Этот ушлый мачо на спор самую неприступную в подсобку – ать! Потом ее козел понты, разборки… Ах, Таисия, сколько мы здесь мебели покрушили, сколько челюстей подробили – вспомнить страшно! А сейчас? Скучно. Морду кому-нибудь пойти набить, что ли? Где Костя-то?!

– Будет скоро. Вадик, затихорись.

– Серж, я поздравить молодых супругов хотел. Пожелать… Как человек, в общем. Супруги не начав жить, уже разбежались.

Он повернулся к Тае и громко, чтобы слышали все, сказал:

– Это примета плохая!

– Так, Вадик, вставай. Я провожу тебя, – Сергей Беспалов встал между Вадимом Сергеевым и Таей. – Вставай, я жду.

– А чего ты засуетился, Сереженька, песик ты наш цепной. Гав! Гав! Сейчас Костик явится, косточку тебе принесет, сахарную, – он расцвел в пьяной улыбке. – У Костика же только две крайности: или сахарную косточку, или по морде. Всегда ведь лучше косточку, чем по морде. Правда?

– Вадик!

Беспалов попытался поднять полулежащего на диване Сергеева.

– Отстань ты от меня! – отпихнул его Сергеев. – Правда не нравится? Не любишь правду? А я люблю. Но меня за правду не любят. Не прав? Прав! – сам себе ответил он. – Вот у нее… – Сергеев указал бутылкой на Таю. – У нее сейчас сверхзадача: развести по полной нашу звезду. Деньги, шмотки, дом, машина, главные роли в кино, ведущие роли в театре… Потом под зад коленом Костика, и к другому Костику, помоложе, посвежее, побогаче. Сколько у вас разница? Лет пятнадцать? Жаль, я не баба! – он сделал обиженное лицо. – Вот сидишь ты, Тая, рядом со мной, старейшим актером труппы. Почему? Кто ты есть? Кто тебя знал? Кому ты нужна была? А сейчас так хорошо устроилась: с одной стороны лучший столичный режиссер-постановщик, с другой старейший актер труппы, в супругах сам Константин Обнаров ходит! Кстати, наш Константин Сергеевич тоже не промах. Он просто умеет дружить с нужными людьми! Мы же почему не расходимся? Мы же ждем его величество Алексея Петровича Преображенского! Теперь вопрос: получил бы Обнаров столько главных ролей, если бы не дружба с самим председателем союза кинематографистов?

– Сергеев, рот закрой! – пренебрежительно бросил Кирилл Серебряков. – Утомляешь.

– Тая, Вадик… Он же пьяный. Никто его здесь всерьез не воспринимает. Кирилл Матвеевич, помогите вывести, в такси посадить, пока здесь не уснул, – попросил Беспалов.

Вместе они подхватили под руки Вадима Сергеева и поволокли к выходу.

– Великий Павел Кадочников, увидев мою игру в дипломном спектакле, сказал: «Нас двое великих артистов, Вадик: ты да я!» – и прослезился великий актер Павел Кадочников! – пытаясь перекричать музыку, декламировал Сергеев. – Куда вы меня тащите, холопы, прихвостни Мельпомены?! Я не хочу под дождь! Не сметь под дождь великого артиста!

Ольга Беспалова подала Тае бокал шампанского.

– Выпей и забудь. Ты еще не раз услышишь такие «откровения». Артисты – народ «добрый». Театр вообще «террариум единомышленников». Просто у Вадика все на поверхности, на языке. А сколько еще таких, как он, только не орут в лицо, а мило тебе улыбаются, с поздравлениями лезут… Женская часть труппы, за моим исключением, тебя вообще растерзать готова. Перспективного мужика увела.

Тая сделала глоток шампанского, поставила бокал, сдержанно улыбнулась.

– Нормально все.

К тому моменту, как вернулись Беспалов и Серебряков, Тая уже разослала официантов уточнить, не нужно ли еще чего отдыхающим коллегам, поторопила с исполнением заказов и попросила счет.

– Сережа, я беспокоюсь, как Костя найдет нас? Как я поняла, ваш «Погребок», где вы обычно бываете, сегодня закрыт, а Костя должен придти именно туда. Бар «У Чарли» сегодня тоже закрыт на заказ. Как Костя найдет нас здесь?

– Найдет. Не маленький, – неуверенно ответил Беспалов. – Давай позвоним ему. Думаю, деловая часть встречи должна быть окончена.

– Его телефон у меня. Он оставил мне куртку, а в ней телефон.

– Ничего… Бар недалеко от театра. Найдет. Не однажды бывал здесь. Не озадачивайся. Пойдем потанцуем. Костя мне не простит, если ты будешь скучать.

– Я пойду искать его.

– Куда? Потом все вместе тебя в ночи будем искать. Костик мне башку отвернет. Точно! Нет. Не выдумывай. Ждем его здесь. Это лучший вариант.

– Хорошо. Идем танцевать. Зови Ольгу. А где Кирилл Матвеевич?

Беспалов обернулся, поискал взглядом Серебрякова, нашел в танцевальном зале в обнимку с фигуристой блондинкой.

– Кирилл времени даром не теряет. Давай руку, идем, зажжем. Воспользуюсь отсутствием друга и недоглядом жены. Тая, прости, но я не могу избавиться от ощущения, что был раньше знаком с тобой. Я, наверное, чушь говорю, да?

– После занятий в театральном вузе я подрабатывала официанткой в закусочной, здесь, недалеко. Вы втроем заходили к нам перекусить после коньяка и премьеры.

– Да, да, да! Девушка с красивой улыбкой и добрыми глазами… – Беспалов был рад, что вспомнил. – Иногда я жалею, что женат. Как в известном кино: нет такого мужа, который хотя бы на час не мечтал стать холостяком.

– Почему?

– О-ой… – смутился Беспалов. – Наверное, мужчина по своей природе охотник. А бывает, добыча до такой степени задолбит, что хоть в петлю. Охота, как глоток свежего воздуха.

– Зачем же охотник женится? Сам себе враг?

– А доспехи чистить? А мамонтов варить? А огонь в очаге поддерживать? Мы же ничего этого не умеем. Вот если с дубиной за мамонтом – пожалуйста! А ежели посуду после его съедения помыть, то уж лучше жениться.

Тая рассмеялась.

– По-моему, лучше один раз потратиться – машину посудомоечную купить.

– Согласен. Но здесь свои минусы. С посудомоечной машиной вы не сможете заняться сексом в уютной пещерке. Опять придется идти на охоту.

– Довод заслуживает внимания. Но противоречит вашей теории о негативном отношении к надоевшей добыче.

Беспалов улыбнулся.

– Сложно вести беседу с умной девушкой. Когда умная девушка задает вопрос, перестаешь следить за нитью рассуждений, заботишься только о том, чтобы понравиться. Я хочу тебе понравиться. Очень хочу.

– Зачем?

– Ну-у… – Беспалов замялся. – Ты так странно волнуешь меня. С Олькой у меня такого не было. Еще там, в закусочной, ты мне очень понравилась. Будем считать, что я вышел на охоту.

– Я никогда не стану вашей добычей. Расслабьтесь… – уверенно сказала Тая.

– Никогда не говори никогда… Кстати, здесь есть совершенно роскошные апартаменты. Может быть, уединимся, выпьем шампанского, поговорим? Здесь музыка гремит, душно…

Она отстранилась.

– Мне сложно понять нюансы мужской дружбы. По моим меркам, это перебор.

– Что я сделал-то? Тая…

– Вы только что дали мне понять, Сергей, что не уважаете своего друга, а следовательно, и меня. Ваши намеки оскорбительны. Извините. Пойду, посмотрю, не приехал ли Костя.

Беспалов смотрел вслед шедшей к выходу девушке и довольно улыбался:

– Юная еще совсем. Максималистка. Ах, Костик-Костик, сучий ты потрох! Боюсь, тебе, обормоту, и вправду с женою повезло…

Окна «Погребка» сегодня были темными, безжизненными, парковка рядом – пустой. Было ясно, что заведение закрыто. Однако, не веря глазам, желая удостовериться лично, Обнаров нырнул под проливной дождь, добежал до двери заведения и несколько раз с силой дернул ручку.