Текст книги "Дневник. Продолжение"

12. К Венеции! Grand Canal

 
Не хватит слов! Не им творить сюжет.
Кишит кишеньем, изумляя паки.
И паки… И, из небыли сошед
и былью представая и уже
явившись ею, пробуждает парой —
восторг и вдохновенье – ты внутри!
Ни время, ни событья не исторгнут
тебя из чрева… Сколько ни мудри —
не выдумаешь этакого. Миг —
чем дальше, тем быстрее – напрямик.
 

26 м а р т а

13. К Венеции! Память

 
Не присвоить и не – отпустить, лишь она не узнает,
оставаясь самой!
Вить верёвочку к ней не морскими узлами,
не сложить под замок
ни одну из примет – голубое с зелёным,
золотое поверх,
сочетавшись судьбой и с водой, и с землёю,
о которых – повем.
 

27 м а р т а

14. К Венеции! Посвящение

Памяти П. Муратова

…а если умрёт, то принесёт много плода.

Ин. 12, 24

 
Кто к полному добавит – полноты
участник, как умершее зерно,
рождающее в будущем… Но путь
тернист, елико вынесет теперь.
 
 
Земного – ни суда, ни понятых
не надобно, и почести – зело!
не жди ни до, ни после. После пусть
другие умирают без потерь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что бабочка подённая, что жук,
что жужелица?! О тебе – тужу.
 

27 м а р т а, В х о д Г о с п о д е н ь в И е р у с а л и м

15. К Венеции. Прощание

 
На Родине всё сбудется – венец.
Венеция останется собой.
По небу разливается свинец
на Родине. В Венеции забот —
ни облачка… К отеческим гробам
и воздуху родимых пепелищ
в холодные вернёмся города,
купаясь в позднемартовской пыли.
 

30 м а р т а

ТАНЕ БЕК. ВСТРЕЧА

1

 
Татьяне Бек, сказавшей за меня…
 
 
В апреле бахромой цыплячьей клёны
за сутки оперились, сняв поклёпы
на родину холодную… Поклоны
мои – любившей жизни знамена,
как жизнь, не только красные… Апрель
не прост, не постоянен, не пригоден
для неги, расслабленья… Непригожи
его задворки…
Рядом кисея и залежи суровые рогожи,
сложившие утеху – под запрет.
 

2

 
…А подержаться за руку, а встать
поближе у обрыва?..
Кто поменьше,
удержится на краешке, а кто —
усядется на стул, на два…
Не с ними
хотела бы на карточке одной
остаться полустёртой…
 
 
Эта жизнь живётся раз и набело.
Парит большая птица с новыми крылами,
отсель недосягаемыми нами.
 

3

 
Чу, девонька, красавица-душа!
Ничто не пропадает – было б только!
Не первой, не последнею дошла
до будущего… Вечного. Не долго
оплакивать и радоваться здесь,
где, как ни потянуться – не задеть
грядущее посмертно. Лишь – затем!
 
 
Тебя же – полюбила без затей.
 

30 а п р е л я

КИСЛИЦА

 
По нетронутой заячьей – по
кислой травке не сладко ходить…
Запрокинуто мая чело
высоко, разнотравьем кадит
 
 
жаркий полдень… В его глубине
всяк не целое – целого часть…
И зелёный убра́н кабинет
белизною прозрачною чаш.
 
 
Крошка-венчик, застенчив и мал,
схорони человечью печаль!
Двадцать первый не выпитый май
от начал безнадежно почат…
 
 
Не воротишь, что минуло. Тут
обретай снова душу свою.
И не думай, о чём на лету
в ухо призраки песню споют.
 
 
Двадцать первый непрожитый век
наступает с не майской тоской.
Поднимаются венчики вверх
и – лежат у меня под носком…
 

П е р е д е л к и н о, м а й

В МАЕ?..

 
Соловей – не разбойник, не тать —
заливается… Майский разлив…
 
 
Уплываю. Не выплыть, не встать,
не попятиться – в землю вросли
было ноженьки…
Впредь плавником
разворачивать, прямо глядеть
в зенки чудищу – запросто съест…
 
 
«Знатоки» – пострашнее – людей
в океане пожизненном есть…
 

16, 17 м а я

РАЗГОВОРЫ

Смерть! где твое жало?!

Иоанн Златоуст. Пасхальное

огласительное слово

1

Л.

 
Ночные звуки, медный камертон
и голос тихий
заводят сердце заново, мертво
что было, тикать
велят расстроенным часам,
скрепляют вехи…
 
 
Глядишь, и дышишь нынче сам,
и любишь – с верхом.
 

2

Т.

 
Родная кровь, что миру синевой
отсвечивает в жилке,
восставит стержень становой
движеньем жизни.
 
 
И ты, впотьмах, посереди
ночного плена
вновь осязаешь – се Един,
разлука тленна.
 

3

Е.

 
Ночные жители – слова,
что к свету стайкой
упорно лепятся, в овал
слетаясь – стадо
 
 
закла́нное… но не зазря,
ожога ради —
так Божий охраняет зрак
в земной ограде.
 

19, 20 м а я

ПЕРВОРОДНОЕ

 
Покачаться на каждом листке
новорожденном – майское племя,
с каждой пташечкой вылить словцо…
Посидеть на живом лепестке,
отдыхая от долгого плена…
 
 
И остаться Отцовой овцой,
и уйти с «человеков ловцом».
 
 
В мае – хочется. Просится – жить.
С каждой пташечкой с веточки – вжик…
Где ты, умница? Вешний простор…
Не взлетает овечка на спор…
 
 
Други – недруги, май-то на что?
Он опять соблазняет мечтой.
И опять отцветает в кустах…
И бессмертная тайна – густа.
 

20 м а я

РАДУЯСЬ ЛЕТУ

Мы длинной вереницей идём

за синей птицей…

Из спектакля «Синяя птица»

по пьесе М. Метерлинка

 
И лету радуясь, и щедрый славя день,
принявший из глубин
родительских, окучиваю тень
воздухов голубых,
 
 
где перья синие – лишь руку протянуть
и сбудется… Вотще.
Воспринятый в земную простыню,
заглядываю в щель
 
 
меж сферами… Не птичья благодать
там властвует уже.
И незачем, как дитяткам, гадать —
не синее ужель?
 

20 м а я

МОТИВ

 
Мне в ухо дудочка вдувает, что жива
моя страна, пока жива народом,
которого призванье – пожинать
не сладкое… Сия печаль нарочна.
 
 
Нарочна жизнь. Раз взялся, так живи.
Сегодня май в своей последней трети.
И нету у живого сдешевить
ни шанса, чтобы после не ответить.
 

20 м а я

ВДОГОНКУ
Вспоминая весну

 
Отчирикать – как не было.
Где вы теперь, соловьи?
Не пошарить ли неводом,
далеко от земли заломив —
запрокинув, что моченьки
хватит, шею с подушным ярмом…
 
 
Лишь не верится очень-то
в соловьёв под июня гармонь…
 

15, 16 и ю н я

«Растёшь и умещаешься в душе, неведомой почти…»

 
Растёшь и умещаешься в душе, неведомой почти,
в свою вмещая неведомые чьи-то. Но полней
не делаешься. Жизнь идёт на скос…
 
 
Блуждаешь где-то. «Где-то там» почить
готовясь исподволь… Но на волне
качаешься Глядящего насквозь.
 
 
Блуждание и колет, и влечёт,
но, видно, не найдёшь, не поблуждая…
 
 
Упёршись Вседержителю в плечо,
покоишься, земли́ не ублажая.
 

И ю н ь

А ТЫ ГОВОРИШЬ: «ГРУСТНО…»

 
А кто говорит «грустно»,
вовсе того не знает.
Стоит вдали хрустнуть
веточке – уж без сна и
 
 
ждёт самого татя,
прячась за все засовы…
Так понапрасну тратя,
что отдают за слово.
 

24 и ю н я

У ТИБРА
Упражнения 2010

1

 
Зверь Тибра, насельница мест,
бродячая римлянка-крыса,
чей древний латинский замес
едва показался и скрылся
в воде, в унисон моему
движенью вдоль долгого брега
поплыл по волнам оберега…
И – глядь – унесён – коемужд!
 

2

 
День вычерпан. Рим устоял.
Затихли уставшие твари.
Но будто «стоит у станка»,
работая те же товары,
не спящий недремлющий Тибр,
последний слуга и вельможа
первейший… Кому – невозможно
ничей – приспособить – мундир.
 

29, 30 и ю н я

«Кто претерпит жару, сдаться холоду сможет ли? Тот…»

 
Кто претерпит жару, сдаться холоду сможет ли? Тот
в полынью – что в костёр.
Как и прежде, одет в райской смоквы дрожащий листок,
на ошибки востёр.
 
 
Как положено, слаб, но случится – и в поле один
будет воином, чтоб
строить мир, засевать, ждать плодов, собирать, молотить —
не оставить мечтой.
 
 
И хитёр и горазд, как любая подлунная голь,
хоть простак простаком…
И толкает вперёд и назад эту землю ногой,
отрываясь тайком…
 
 
Лишь когда отойдёт, распознает, кем был и чем стал,
чтобы новый Адам
под дрожащим листком – каждый день, что течёт, как вода,
в поте жизни листал.
 

И ю н ь

В ЖАРУ

 
Аравийское солнце в Москве.
Свёрнут в точку, ну ладно, в овчинку
небосвод… Превращается в сквер
каждый куст на ходу не по чину…
 
 
Третий Рим, где фонтаны с водой
акведуковой? Молнии с громом?
Здесь от засухи губы сведёт —
замолчу, се молчанье не скромно,
 
 
а винительно – что за напасть?
Развяжи же язык мне, прохлада!
Я водицу ношу про запас
битый срок, и пора бы поладить.
 
 
Но чему-то нас учит, должно,
этот зной, безвоздушие, жажда…
И стоянье – тем паче ожог
аравийского солнца – не шашни.
 

2 и ю л я

ДОЖДЯ!

…всяк пияй от воды сея

вжаждется паки…

Ин. 4, 13

 
Всё навыворот. Даже цветов
поменялась палитра. На грядке
пертурбация… Не воробей
злое слово – вот-вот улетит…
 
 
Причитания мнимых святош
не помогут. Захочет – нагрянет!
Мы и так помаленьку на грани
очутились… Не воля – уйти
из-под вёдра (читайте – неволи),
если краски – и те взаперти…
Но попробуй его запрети!
 
 
Подкрадётся, зашепчет, нагрянет,
развернётся последнею гранью
и покажет – в запасе ещё,
и уже запасайся плащом…
 
 
Это завтра. Сегодня мы грезим.
День проходит как посуху крейсер.
Тучка дразнит надеждой одной —
о сухое царапаем дно…
 
 
Но чему-то нас учит и вёдро.
Быть в достатке не невидаль бодрым.
Да и вжаждется снова любой
не познавший Отцову любовь.
 

3 и ю л я

ЦВЕТЕНИЕ

1. Иван-чай

 
Над облаками иван-чая
плывут воздушные дома…
Июльскую жару венчает
макушка лета. И томят
пейзажи прошлого, предчувствья
далёкого – скончанье лет…
Но шепчет на ухо про чудо
небесное цветок полей.
 

4 и ю л я

2. Лилии

 
Не городские лилии… А тут,
во чреве грубого жилища,
в заброшенном дворе – в цвету
с невинностью своей излишней…
А на дворе стоит жарища.
 
 
Ах, эта поросль, этот миг,
продлишься ль ты в жестоком веке?
Нагая белизна томит,
притягивает взгляд… И веки
смежает охлаждённый вечер.
 

5 и ю л я

ИЗ СУМЕРЕК

о. Сергию

 
Руби, коль надобно, сплеча —
вот шея под топор.
Не носишь платье палача,
землица под тобой
 
 
не загорится – ведь сама
устроила беду…
Но без головушки недуг
горазд нарисовать
 
 
и пострашнее… Дети мы
Единого Судьи.
Позволь же с головой уйти,
коль в сумерках нет тьмы,
 
 
надеюсь… Маленький сюжет,
большие слёзы – наш
неровный путь: рывок в са-
жень
и лабиринты сна…
 

6 и ю л я

В МОСКВЕ

 
Москва на новый лад. Ковровые дорожки
петуньи. Был табак душистый во дворах
когда-то… Старины милее дух, дороже
ушедшее… Оно умеет вытворять
 
 
такие чудеса, что бьётся горячее
сердечко под мотив, знакомый испокон.
Смотрю по сторонам на новое кочевье
и слышу, и – ещё: спаси и упокой…
 
 
Москва на новый лад – подрублена под корень,
продута сквозняком, поставлена под смерч…
Бесстыднее толпа, готовая посметь,
но Агницы душа смиренна и покорна
 
 
не этому, не тем… На всё иной указ
и цветиков других льёт запахи оттоле…
Родной пленённый дух покуда не угас,
дрожит на языке – не точка, а отточье…
 

7 – 1 5 и ю л я

В ПАРИЖЕ

 
…Где плывёт Сен-Луи по столетьям, но ржавая баржа
уплывает вперёд,
где в апреле сто лет подают подоспевшую спаржу,
за желёзки берёт
допотопный шансон (что Монтан? – отправляйся подаль-
ше —
это зреет нутро) —
затаился Paris… без навязчивой фальши
самозваных утроб.
 

15 и ю л я

СЕРЁДКИНО

 
Называться Серёдкино – быть навсегда посреди.
Между этим и тем, дальним небом и ближней землёй.
В окруженьи всего, что родному дыханью сродни,
что никем не берётся и не выдаётся взаём.
 
 
Это мамино детство, далёкое, дальше звезды
над уснувшим селом, где у речки цвели по весне
голубые подснежники… Ведь – до ближайшей – езды
тыща лет…
Где Она и Она, несчастливых нас нет.
 
 
Жизнь земную пройдя до полуночи, дальше черты
половинной, увидеть из сумерек свет
нам бы только… Полночного леса черны
очертанья…
Серёдкино. Мамин рассвет.
 

16 и ю л я

ИЮЛЬСКИЕ ЦВЕТЫ
Ван Гог. Подсолнухи

Г. Д.

1

 
Почти подсолнухи… Нисколько не Прованс.
Ван Гог в земле. Земля горит, сгорая.
Не думаю, что кто-нибудь про нас
припомнит ненавязчиво, коря и
изнемогая в засухе, жару…
Здесь выжжены подсолнечника лица…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На зимнем замерзающем пару
горячее предстанет небылицей.
 

2

 
Почти подсолнухи в стеклянной банке – дом
на краешке… Июль снимает жатву.
Крадущегося марева хитон
окутывает жизнь… Живущим – жарко.
 
 
Завив и расправляя лепестки,
любезны глазу жёлтые соцветья.
За окнами, наверное, пески
Сахары и Аравии… Со свету
 
 
сживает зной. До августа за так
не дотянуться. Всяк вступает в сроки.
И где-то за июлем, на задах,
стоит… зима… невидимая… в строку.
 

22 и ю л я

В. К.

 
Братец Виктор, что б ни было – вверх!
Проволок и оглядки
не люби, чтобы вечер не вверг
в несвободу… В окладе —
невечернего Свет.
С ним не страшно, но больно.
Не Бывающий сверх
отпускает на Волю.
 

22 и ю л я

В. БРАЙНИНУ-ПАССЕКУ. ЛАСТОЧКА

 
К нежной варварской речи впритык
оказавшись, подвинулись недра.
Рокот гравия рифмы притих —
притихает… Душе – не до метра.
 
 
Испытующий точный размер
тут не нужен – иное в почёте,
если голой утробой прочтёте
и подробно смолчите про что-то.
 
 
Жизнь, которая здесь и везде, —
то чужбина, то родина-мама.
Безотцовщине Глобуса мало.
На соломке не тесно в гнезде
под присмотром Создателя.
Плачу
над строкой, как в учебнике, как
в тайне жизни, кончины на плахе,
и несу неразменную плату,
грубой нитью вошедшую в ткань.
 

24 и ю л я

ЖАРА. ПРОДОЛЖЕНИЕ

1 73

 
Парные молочные дни.
Вскипает вода в водоёме.
Застопорен тракт, и «дневник»
лежит без движения… В доме,
 
 
что в коме, ни звука, ни глаз,
смотрящих в открытое небо…
И сколько б ни жали на газ,
всё медленно, призрачно, немо.
 
 
Творящего спрятан ответ
от нас, «семерых одолевших»,
как в сказке… Но чудно отверст
путь узкий по краешку лезвий.
 

2

 
Облегчения просит вся тварь
с Высоты, не чураясь и малым.
Не на шутку крепчает отвар
разнотравья июльского. Мамы
 
 
нет четвёртое лето. В тени
тридцать пять. У России забота —
тянет лямку. За ленту тяни —
развяжи, иль сгорим за забором
 
 
раскалённых, как уголья, дней —
знать, июль обнесён без зазора…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На небесном открывшемся дне
ни следа мирового разора.
 

24, 25 и ю л я

ЗАСУХА, или СОН ПЕРЕБЕЖЧИКА

 
Океанский размах! – ты бы точно «его укротил»,
засыпая в глуши, посреди переделкинской мути…
У просевших озёр, отмелевшей реки, у кропил
освящённых – живою водою кому-то
 
 
исцеляют души отмиранье, невидное там,
где залейся – воды не убавится в самое пекло…
Перебежчика сон, точно обморок, топь, дурнота —
к пробужденью не ключ – на листе зарифмованы бегло…
 
 
Это сон или смерть? Знает Пастырь, но медлит назвать.
Не иссякла вода без возврата в последнем колодце.
Без движенья лежишь – не поднять – ни вперёд, ни назад.
Лишь в закрытых глазах что-то чуть продолжает колоться…
 

25 и ю л я

МОСКОВСКИЕ ПОТЕРИ

 
Прихрамывая, припадая, Кривоколенный на ходу…
Москва домами пропадает – я Дом родной не нахожу.
 
 
Не хороша кому чужбина, пусть вместе с нами, под пожар,
вдыхает горькое… Что было, того уж нет – поди пошарь…
 
 
Корабль плывёт. Мелеет море. Всё меньше верных на борту.
И азбуки тревожной Морзе уже оскомина во рту…
 
 
Куда ж нам плыть?! Во дни потопа в ковчеге праотца Сам Бог.
Но Ноев наложил потомок на дверь святилища замок.
 
 
Душа – ковчег. Возьмём по паре всех добрых помыслов – они
предтечи будущего. Парус, быть может, выдержит во дни
 
 
несчастия… Кривоколенный ещё не выпрямлен, не снят
с картины мира… Поколенья его причастников не спят…
 

26 и ю л я

ЖАРА. ЛЕВКОИ

 
Левкоя свежести достаточно ль теперь?
Дымит июль, невзгода небо застит.
Нетерпеливым выходцам терпеть
равно беду и призрачное счастье.
 
 
Один левкой безгрешен, как в раю
безгрешна тварь, Отеческим присмотром
живущая… И подмосковным смогом
не заперты в оставленном краю
 
 
ни небо, ни земля… Душист левкой,
белеющий противу… Вдох и выдох…
Беря и отдавая – вход и выход —
живёшь, не зная – трудно иль легко?
 
 
Мы выходцы, изгнанники – в садах
земных, не уставая, счастья ищем…
И знает только праотец Адам,
что некогда Живот с потомка взыщет.
 

27 и ю л я

ЖАРА. БЕЗ СВЕТА

 
А здесь закрыт столпом удушливым восход
светила, и к тебе неверная дорожка…
Но солнце и луна от этого дороже —
их непохожий свет не выльется во зло…
 
 
Едва ли не к добру огонь на океане,
где каждый не бывал, но точно – на маяк,
по во́лнам, по волна́м, с удачей на паях,
спешил туда-сюда, благой и окаянный…
 
 
…Но засветло в твоих потёмках не видать,
как водится, ни зги – не в помощь и лампада…
 
 
Уже московский смог по улицам витать
отправился… Жара не обещает падать.
 

28 и ю л я

ЖАРА. ИЗГОРОДЬ

 
Перегрелась ли, вымерла плоть —
лишь далёкое завтра ответит.
За завесою плотною сплошь
неизвестное, что – не отведать,
 
 
не увидев воочию… Густ
то ли дым, то ли морок напрасный,
где застряла бескрылая грусть,
как в силках, ушибившись о прясло.
 

29 и ю л я

ЖАРА. САД

 
Полегли девясил и шары
золотые, гортензия в шоке,
а добавить хоть градус жары,
перейдёт гладиолус на шёпот.
 
 
Птица падает камнем, в пруду
тяжелеет вода – мир на грани…
Ветерок не берётся продуть,
и уже замолчали герани.
 
 
Общий обморок. Остов скамьи
позабытой, горячие речи…
Та же жажда, и так же скорбим,
и никак – не выходим – навстречу.
 

30 и ю л я

ЖАРА. УТРО

 
Просыпаешься – лёгкая зыбь.
За окошком – ни моря, ни бриза…
Но мерещится спелая сыпь
на волнах, ходит парусник-призрак
по простору… Распалась вода
на соцветья, обласканы скалы…
 
 
Так гудят поутру провода…
Засыпает пустыня песками
бесконечными… Их перейти
баловство ли? Москве не до шуток.
Просыпается день. Впереди
море жизни, и дальше дышу я.
 

30 и ю л я

ЖАРА. УГНЕТЕНИЕ

 
Докричаться до прошлого – труд
незавидный – пустые усилья.
Понапрасну пронзительных труб
выступленья-вступленья… Усидчив
 
 
час, что был. Ни туда ни сюда.
Надо вовремя там состояться,
не собрав окаянных «стагнаций»
на тяжёлую чашу Суда.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Инородное слово ещё б
взять и вытеснить, но неподвижным
остаётся замочком висеть
да впивается, будто клещом,
в лист и текст, и берите повыше…
 
 
Но не ждите вчерашних вестей.
 

30 и ю л я

БЕЗ НАЗВАНИЯ

Я дал разъехаться домашним…

Б. Пастернак

 
Разъехались домашние. В пустом
пространстве натыкается на стены
воспоминанье, эхо… На постой
стучится вечер, запуская тени,
как мы родную кошку в новый дом…
Побрызгать бы крещенскою водой.
Да вот беда, вода давненько вышла…
По горлу поднимается всё выше
перед незваным гостем подлый страх…
Водичкой бы крещенскою с утра,
но нет воды. Она прогнала тени
вчерашние, где жизнь взрастила стебель,
а корни укрепить доверив нам…
 
 
Разъехались домашние. Видна —
с утра – неразделённая вина
оставшегося сторожить хоромы,
которые и тесны, и огромны
в том мирозданье, что зовётся мы.
Где не было, должно, заветной кошки,
но хлебца пересушенные крошки
таскала перепуганная мышь…
 
 
Мы улыбались, мы страдали, мы ж…
разъехались… Ещё вино не вышло,
а что вода – вода прольётся свыше,
я знаю, я слыхала много раз…
 
 
По Гласу подвигается гора,
снимается с насиженного места…
 
 
Разъехались. Я не одна. Мы вместе.
 

31 и ю л я

БЕЗ НАЗВАНИЯ

 
Быть может, скажут – вот июль, и в нём
плоды растут помедленней словечек —
вынослива бумага… Паче тем…
 
 
Не буду, догадаетесь. Кивнём
согласно: перегрелся человечек
в июле, это правда – по черте
 
 
проходит еле-еле… Не свалиться
не грезит даже. Умничать горазд,
и плакать, и рыданием залиться…
 
 
И думать: «О иулий, что за лица?!
Неужто это зреет на горах…»
 
 
Гора спустилась вниз. Как трудно выше
подняться. Поднимаешься – не вышло.
А это – перебор иль недобор…
 
 
И даже если б ты полнеба вышиб,
навстречу бы Творцу в пролом не вышел
не знающий, где худо и добро.
 
 
Вот так и я, кропающий без меры,
сломаю, проломлю башку – бессмертным
не сделаюсь без Бога моего.
 
 
И всё-таки скажу – меня простите!
В июле жарко. Я потом простыну…
Всё выровняет времени огонь.
 

31 и ю л я

ПОСВЯЩЕНИЕ

 
Забыв жары увечье, подвязав
дорожное тряпьё,
уходит лето…
 
 
Что вызрело и снято – по возам,
бесплодного репья —
телега.
 
 
Ах, лето жаркое… Я тоже…
кабы кровь
комар не выпил.
. . . . . . . . . . . . . . .
…Лишь дожил
бессловесный крот
с кричащей выпью.
 

31 и ю л я

ЖАРА. АВГУСТ

1

 
Август, в путь! За пожаром пожар
нам июль посылает вдогонку…
Раскалённую руку пожать
нелегко – не пускает огонь как…
 
 
Дым Отечества сладок ли, друг,
когда душит? Не чеховским садом
дышит Родина… Утро в чаду.
 
 
Свод небесный провис без подпруг —
нет пути между раем и адом —
надевает окрестность чадру
беспросветную…
Не на востоке,
не на западе – в люльке родной
голосить и молчать заодно,
оставаясь в горящем остроге.
 

2

 
…Сух гербарий, за окнами зной,
и шуршит под ногами до срока…
И не спится, но снится озноб,
опрокинув июльских основ
непреложность… Влажнеет сорочка.
 
 
Зной за окнами… Высох ручей
с инфузорией-туфелькой бедной…
И течение летних речей
высыхает… И пыль горячей
под колёсами велосипеда…
 
 
Дачный привкус… Пронзающий звук
из-за лет, перемолотых в крупку,
и помельче… заваренных круто
кипятком…
что поныне – зовут.
 

1—9 а в г у с т а

ПОСЛЕ ЖАРЫ…

 
Уставшая бабочка грудкой на крюк
посажена ловко —
пленённая странница… Замкнутый круг.
Любовная лодка,
застрявшая в отмели…
Солнечный пыл – земные приметы.
 
 
Из засухи – в оттепель,
где «угольки» восстанут из мертвых:
обугленный лес, и жилища… и душ
крылатых собранье,
летящих на пламя в родимом чаду
с открытым забралом…
 

14—16 а в г у с т а

НЕНАСТЬЕ

 
Комарик носу не подто…
Подточит.
Вот-вот осеннее пальто,
платочек
надену весело – а что
в дожде мне? —
не начинает силачом
в рожденьи.
Приходит паинькой,
как кот на лапках,
у пташки паника —
уж больно ласков…
Моргнёшь, и – на тебе!
Смотрите в оба!
Уже и на небе – трево…
Тревога.
Комар-то – бестолочь,
а дождь крепчает.
Промочит, бестия,
в момент кратчайший…
И вот уж холодно —
пальто б да шапку…
Прикроешь голову,
а как душа-то?
 

16 а в г у с т а

ОШИБКА

Ирине Ермаковой

 
…Конечно, осень хладна. Холодна
зима. Тем паче русская, метелью
пугающая… Кто там – зверь ли, куст?
 
 
В рубахе из простого полотна,
заснеженного, с крестиком нательным,
раскинулась… Не сахар на укус.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но долго не забыть осенней глубины,
заглатывая хлад,
смотрящим в полусне из хижин лубяных
на утренников лад…
 

17 а в г у с т а