Текст книги "Код каббалы"

Натан Барридж
Код каббалы

Посвящается Лаз и Лиане, двум звездочкам-близняшкам, указывающим мне жизненный путь, а также маме и папе, открывшим для меня чудеса, спрятанные меж страниц книг.

Пролог

1308 год, Йоркшир

 В морозном воздухе собора серебрилась струйка пара, который, вместе со словами молитвы, исходил из уст брата Эдвина. Холод от каменных плит пробирал до костей, и кожа его покрылась пупырышками, как у ощипанного цыпленка. Обычно умиротворяющий ритм речитатива заставлял его забывать о невзгодах зимы и старости... Но не теперь.

Эдвин сбросил с головы серый капюшон и в неверном свете свечей устремил взор на соседний придел. На стенах висели гобелены, изображающие вручение Моисею десяти заповедей. Выцветшие от времени фигуры явственно напоминали Эдвину его самого.

На алтаре не было ни украшений, ни церковных ликов. Кипа свитков громоздилась на одном его конце, другой же занимали с полдюжины книг в кожаных переплетах, сложенных аккуратной стопкой. Поначалу возможность изучать манускрипты представлялась даром небес; они обещали раскрыть тайное древнее знание, которое манило и пленяло. Но время наложило на эти дары тяжелую длань ограничений, и пленительное обещание потускнело. На смену ему пришли тьма и разочарование.

Эдвин отвернулся от алтаря и, насколько мог, распрямил застывшую согбенную спину. Еще одну, последнюю, ношу осталось сбросить с усталых плеч – и придет отдохновение.

Собор тонул во мраке, свечи и жаровни с углями не могли разогнать сумрак. Безмолвие собора было абсолютным и почти осязаемым, как в склепе. Эдвин привык к спокойствию, но эта необычайная, мертвая тишина давила на него.

Высокий алтарь был единственным ярким пятном во всей громаде храма. Сотня свечей озаряла его мерцающую поверхность, их желтые огоньки отражались в позолоченном обрамлении.

Эдвин опустился перед алтарем на колени и не слишком внятно произнес короткую молитву. Его взор скользнул выше, к Древу жизни, сакральному мистическому символу его тайного ордена – ордена Просветляющего Восхода. Серебристые плети змеились между его ветвями, символизируя пути мудрости. Однако все его отчаянные изыскания не привели его ни к одному из этих путей. Осознание безуспешности поисков грохотало в ушах, словно топот копыт конского табуна.

Настал момент расплаты.

Эдвин преклонил колена перед алтарем и снова скрыл голову под капюшоном. Окончательно решившись, он поднялся и пошел к нефу.

Лучше поспешить, чем вновь погрузиться в бесплодные раздумья.

Он скользнул за завесу, отделявшую алтарь от нефа, и направился к нижнему алтарю. В северном и южном трансептах гнездились тени, они струились между стройными параллельными рядами колонн, поддерживающих высокие арочные своды. Связки высушенного тростника снопиками стояли на церковных скамьях, словно лесная паства, ожидающая искрометной проповеди.

«Да изольются на них огонь и сера», – подумал Эдвин.

Центральный проход между скамьями заканчивался двумя дубовыми дверьми. Он проскользнул между их створками в неприветливый холод ночи. Цепочка факельных огней змеилась по крутым склонам чашеобразной долины, скрывающей собор. Идущие в авангарде уже дошли до дна чаши и с грохотом приближались.

Веками Англию лихорадило от войн и междоусобиц. Завоеватели вторгались, успевали обосноваться и, в свою очередь, изгонялись новыми захватчиками. Но во все времена собор оставался неприкосновенным, его местоположение не выдал ни один из посвященных, и его древняя тайна хранилась свято и бережно.

До сих пор.

Эдвин прислонился к иссеченному непогодой камню, черпая в нем силу, но и при этом цепенея от холода. Десяток огней закружился в ночи, и лязгающие звуки приближающихся конников сотрясли воздух. Всадники ехали в мрачном молчании, оружие и доспехи бряцали в унисон топоту лошадиных копыт. Шум этот был ему вовсе не в тягость. Все лучше, чем могильное безмолвие собора – ни голосов, ни надежды.

Воины приблизились к Эдвину – стало слышно, как фыркают и в нетерпении роют копытами землю кони в предчувствии битвы. На рыцарях не было плащей с гербом, не несли они и штандарта, но он знал, что они из герцогского воинства. Не многие из знати могли позволить себе снабдить своих воинов такими лошадями и такой экипировкой.

Во главе отряда был сильный всадник с цепким взглядом и темной бородой, прихваченной инеем седины. Он выехал из строя и воззрился на Эдвина сверху, не говоря ни слова, но чуть кивнув головой в знак того, что он знает своего визави.

Эдвин ответил на эту любезность, подняв руку для благословения, осеняя их всех крестным знамением. Факелы потрескивали и неровно вспыхивали на ветру, выхватывая из темноты суровые лица бывалых воинов. Но ему было очевидно их смятение. Может статься, лишь их бородатому предводителю известно, зачем они пришли к собору этой ночью.

Призываю вас, подождите здесь, – сказал Эдвин. – Я не задержу вас надолго.

– Не стоит, – ответил глава войска, не спешиваясь. – Захватчики уже в пяти лье отсюда, а наши копья и стрелы не сдержат надолго натиск этих варваров.

Ропот с ноткой страха пробежал по скучившемуся войску. Эдвин вышел вперед и протянул руку одному из солдат. Он казался моложе остальных, но на его лице были написаны твердость и решительность. Конь под ним тревожно косился на пламя факелов, но рука седока бестрепетно покоилась на поводьях. Должно быть, он был сыном мелкопоместного дворянина и недавно пополнил герцогское войско.

– Твой факел, – промолвил Эдвин.

Молодой воин наклонился, чтобы отдать его Эдвину.

– Я верну его тебе со своим благословением, – сказал Эдвин, принимая факел.

Юноша неуверенно кивнул, и Эдвин скользнул обратно в чрево собора. Тени от факела плясали по стенам и витражным окнам, пока Эдвин шел к нефу.

Мужайся.

Еще совсем немного – и все будет сделано.

В надежде на прилив сил Эдвин стал читать главную молитву:

 
Отче наш, иже еси на небесех,
Да святится имя Твое...
 

 Эхо повторяло его слова, а он все шел к южному нефу. Колеблющийся свет факела открыл взору огромный гобелен на стене. Короли и епископы древности сурово глядели на Эдвина. Он отодвинул гобелен, скрывающий потайную дверь, которая вела в ризницу. Пламя задело старинный холст, когда он проходил под завесой, но не занялось пожаром.

 
Да придет царствие Твое,
Да будет воля Твоя,
Яко на небеси и на земли.
 

Ризницей служила небольшая комната, стены которой были увешаны полками. Там монахи держали атрибуты своего ремесла: облачения, парадные ризы, сосуды со святой водой и бутыли вина. Эдвин прошел в дальнюю дверь. Необходимость спешить подгоняла его.

Монастырь был прямоугольным, с внутренним двором под темным небом и крытой галереей по периметру. Собор был духовным центром ордена, а монастырь обеспечивал жизненно важные функции. Он предоставлял доступ к жилым кельям монахов, их трапезной, кухне и общей комнате. Обычно в середине монастырского двора была одна лишь лужайка. Но только не той ночью.

 
Хлеб наш насущный даждь нам днесь,
И остави нам долги наша,
Яко же и мы оставляем должником нашим.
 

Голос Эдвина задрожал, когда он приблизился к центру монастыря. Четыре темные фигуры лежали на земле. Томас скалился от боли даже в смерти. Патрик и Брентон скорчились, каждый прижал голову к коленям. Будто испуганные дети в серых сиротских робах. А невидящий взор Стефена вперился в Эдвина вечным укором.

Его каббала.

Разрушена.

Навеки.

 
И не введи нас во искушение,
Но избави нас от лукавого.
 

Они пришли к Эдвину за последним причастием. Они знали, что за этим последует, – но не колебались. Он добавил им в вино мышьяк и беспомощно смотрел, как падали его братья в таинствах. Как слюна бежала из их ртов, глаза закатывались и конвульсии сотрясали их безвольные тела.

Эдвин молился, но вонь экскрементов и темно-алой мочи, излившихся из их тел, погнала его прочь. Смерть медлила, и крики мучимых адской болью еще долго звенели в тиши двора.

Им недолго преследовать его.

В Священном Писании говорится, что отнимать жизнь есть смертный грех, но эти люди сами пожертвовали собой ради высшей цели. Врата небесные, без сомнения, примут их. Эдвин переживал такое ошеломляющее ощущение потери, что опасался утратить человеческий облик.

 
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа,
И ныне, и присно, и во веки веков,
Аминь.
 

Эдвин отвернулся, полный решимости завершить начатое. Он прошел по вестибюлю до капитула. По монастырскому уставу, помещение капитула представляло собой пятигранник с равными по длине сторонами, то есть стенами. Скамьи опоясывали капитул целиком, на них и сидели во время собраний братья ордена. Теперь они были пусты, как и весь собор.

Эдвин швырнул факел в связки тростника. Немедленно занявшееся пламя осветило комнату. Он отступил, чтобы не загореться самому. Огонь скакал и метался в дьявольской пляске, пожирая подношение. Суеверный страх пронзил Эдвина, когда он устремился прочь по вестибюлю от клубов дыма, которые валили из капитула.

В треске пожара за его спиной ему будто слышалось собственное имя. Эдвин возвращался по тому же пути так быстро, как только позволяли его застывшие суставы. Он задержался в ризнице – и ненасытные языки пламени жадно лизнули полки. Пыльные облачения и старые ризы вспыхнули огнем. Но – не божественным.

Пламя уже взбиралось по гобелену, когда Эдвин с трудом протиснулся через потайную дверь. Тени метались по стенам, змеясь словно души проклятых. Он поспешил к боковой часовне с ее драгоценным содержимым, дыша неровно, рывками.

Эдвин сунул факел в гущу свитков и манускриптов. Огонь принял жертву без тени сомнения. Холсты и пергамент трещали во вспышках пламени. Кожаные обложки противостояли жару чуть дольше и тоже начинали коробиться и лопаться, прежде чем исчезнуть.

Труд всей его жизни превращался в пепел, и страх Эдвина перед смертью отступил. Все и все, что было ему дорого, потеряно.

Разрушение шло по его стопам. Эдвин поджег алтарь. Повсюду, где он побывал, вверх бежал огонь. Древние гобелены и резное дерево сгорали от умело направленного им пламени факела. Собор пылал в адском огне.

Он проторил себе путь назад к западным вратам, размахивая факелом направо и налево. Большая часть собора была уже в огне, и жар гнал его наружу. Воины отступили перед пожарищем, в безмолвии наблюдая бушующее между зданиями пламя. Эдвин захромал к ним. Владевшее им неистовство покинуло его: он чувствовал, что стар и изможден.

Бородатый предводитель воинства наблюдал за огненной стихией, а тень и свет боролись за место на его лице. Даже лошади недвижимо смотрели на бушующее зарево. Зрелище завораживало, притягивало взгляд и не отпускало.

Северная и южная башни превратились в пару огромных дымящих труб. Пламя пробивалось сквозь крышу монастыря, и искры частым дождем стучали в окна капитула.

По лицу Эдвина струились слезы – он смотрел, как гибнет его дом.

Первой внутрь рухнула крыша капитула, как только выгорели деревянные балки. На миг пламя стало голубым, и столб искр взметнулся в небо.

Это был тот знак, которого он ждал.

Заморские захватчики найдут здесь ничтожно мало ценного. Место, где хранится их Священная реликвия, останется тайной. А он больше не может заставлять себя смотреть на разрушение собора.

Эдвин преклонил колени перед воинами и прочел двадцать третий псалом. Голос его дрогнул, когда он дошел до слов « иду долиной тьмы », но он собрался с силами и поскорее закончил молитву.

Он встал и испытующе посмотрел в лицо главному воину. Что бы тот ни думал, он хорошо умел это скрывать. Он не сказал ни слова, но взгляд его быстро скользнул в сторону юноши, давшего Эдвину факел.

Юный рыцарь спешился перед Эдвином.

– Простите меня, отец-настоятель. Я хотел бы, чтобы все было иначе.

– Я отпускаю тебе все грехи, сын мой, – ответствовал Эдвин. – В этот миг ты служишь Его божественным орудием. – Он повернулся и поднял руку, благословляя остальных.

– Братство Руклинского собора, благодарю вас за верную службу. Она не будет забыта теми из ордена, кто останется в живых.

Эдвин закрыл глаза. Треск огня и раскалывающегося камня нарушали тишину ночи.

Он опустился на колени и склонил голову под шелест вынимаемого из ножен меча. К нему вернулся страх смерти – Эдвин осознал, что так и не совладал с ним. Юный рыцарь вдохнул полной грудью, готовясь к удару. Эдвин замер, уносясь мыслями к монастырю.

Вот. Вот каково им было.

Меч просвистел в воздухе и отсек ему голову.

Я иду к вам, братья мои.

Тифэрэт
УКРАШЕНИЕ

ДЖЕЙМС

Стены Хэрроугейтского магистратского суда были окрашены в бежевые и коричневые тона. Ковер был грязно-серым, а окна явно давно не мыли. Сотрудники магистрата сливались с этой безрадостной обстановкой; скромно одетые люди разбирали ходатайства, демонстрируя откровенную незаинтересованность как в причинах, так и в последствиях своих деяний.

Что они знают о жизни? Ничего, подумал Джеймс.

Единственным лицом, не лишенным признаков жизненной энергии, был председательствующий. Судья-магистрат Твэйт был румяным лысеющим человеком с густой бородой. Джеймс был слегка разочарован тем, что судья одет в костюм с галстуком, а не в мантию и парик, как ему представлялось. С нарастающим трепетом он смотрел, как Твэйт вынес суровый приговор студенту, пойманному на торговле травкой в университетском студенческом городке, а потом присудил максимальный срок какому-то хулигану из Ист-Энда, взятому за квартирную кражу.

– А что, отпускать с вынесением предупреждения уже не принято? – тихо спросил Джеймс. Он уже успел забыть имя защитника, назначенного ему судом. Этот тип все равно усердно его игнорировал.

– Вы насмотрелись телепередач, мистер Стиплтон, – ответил защитник. Он не счел нужным посмотреть Джеймсу в глаза, предпочтя вместо этого снять несуществующую пушинку с рукава своего костюма. – Терпение общественности в отношении преступников-рецидивистов истощилось, и судья-магистрат Твэйт как раз из нового поколения законников, считающих толерантность излишней роскошью.

– Так он из «новых крестоносцев»? Чертовски повезло, ничего не скажешь.

– Говорите потише, – сказал защитник, озирая галерею для публики.

– Вам надлежало бы подумать о последствиях до того, как вы сели за руль того автомобиля.

– Вечно со мной так, дружище.

Высокий ясный голос объявил: «Суд заслушает дело «Государственное обвинение против Стиплтона»».

– Это нас. – Защитник поднялся.

– Не говорите, пока вам не зададут прямого вопроса, и помните, что я вам сказал.

Джеймс пошел за ним, чтобы предстать перед судом. Он был на полголовы выше адвоката, который и сам был немалого роста, но Джеймс к этому привык. В школе его обзывали пугалом за долговязую угловатую фигуру и волосы, цветом и спутанностью схожие с соломой. С тех пор минули годы, и соломенные волосы сильно поседели, но ему по-прежнему легко удавалось выделяться в любой толпе.

Джеймс остановился перед судьями, пытаясь не обращать внимания на зуд от взятых взаймы рубашки и галстука. Руки его дрожали, поэтому он сцепил их за спиной. Хорошо хоть изобразить раскаяние будет нетрудно.

Защитник положил свой портфель на судейскую кафедру и обратился к судье-магистрату Твэйту:

– Николас Гринвуд от имени защиты, ваша милость. Да, точно. Ник Гринвуд. Что до Джеймса, то ему он чаще казался мистером Гринвудом. Твэйт пробормотал что-то, видимо означающее ответное приветствие, но глаз не поднял: просматривал лежащие пред ним документы.

– Джеральд Хансен от имени государственного обвинения. – Прокурор выглядел уверенным и с тем же выражением уверенности подровнял края бумаг в папке. Джеймс ненавидел таких людей. При них он всегда ощущал себя неприбранным и неорганизованным. В данном случае наверняка так и было.

– Прекрасно, – сказал Твэйт, не глядя ни на кого.

– Зачитайте список обвинений.

Кто-нибудь собирается хоть раз взглянуть ему в глаза? Джеймсу стало любопытно.

Один из судейских, худой лысеющий человек в длинной вязаной кофте, вынул лист из бумажной папки и прочистил горло.

– Обвиняемый, некто Джеймс Майлс Стиплтон, обвиняется в управлении транспортным средством в состоянии опьянения, когда содержание алкоголя в его крови превышало допустимую норму, и в разрушении общественной собственности, а именно телефонной будки, в которую он врезался. Более того, во время допроса в полиции обвиняемый признался, что в тот момент говорил по мобильному телефону.

Все это перечислялось ровным голосом, не передающим ровным счетом никаких эмоций.

Джеймс подавил желание пересечь площадку перед кафедрой и встряхнуть вязаного человечка.

– Что скажет на это обвиняемый? – спросил Твэйт. Гринвуд подтолкнул Джеймса локтем.

– Признаю вину и сожалею о содеянном, ваша милость, – произнес Джеймс самым покаянным голосом.

Это привлекло внимание Твэйта. Он взглянул на Джеймса и нахмурился.

– Вы должны сказать « виновен » или « не виновен ». Прочее излишне.

– Простите, ваша милость. Виновен.

– Уже лучше. Тогда сразу перейдем к вынесению приговора. Такая перспектива, похоже, подбодрила Твэйта.

– Свидетели с показаниями о репутации обвиняемого, мистер Гринвуд?

Гринвуд знаком велел Джеймсу сесть.

– Да, ваша милость. Защита вызывает мисс Элиз Сизон.

Джеймс изогнул шею, глядя, как Элиз идет по залу суда к месту принятия присяги. На ней были черный жакет с юбкой того же цвета, лавандовая блузка и нитка жемчуга. Она наполовину заплела свои вьющиеся светлые волосы, чтобы они не рассыпались по плечам. Джеймсу показалось, что у нее строгий вид.

– Мисс Сизон, назовите для суда ваши адрес, возраст и род занятий.

– Я живу в Уонстеде, на Граттон-стрит, четырнадцать. Мне двадцать восемь лет, и я работаю медсестрой в травматологическом отделении госпиталя Милосердия. – Голос Элиз звучал спокойно, но то, как она вертела кольцо, выдавало напряжение.

– Благодарю. Расскажите суду, как давно вы знаете обвиняемого.

– Я... мы познакомились с Джеймсом в университете, это было девять лет назад, и с тех пор мы близкие друзья.

– В каком университете это было, мисс Сизон? – вопросил Гринвуд.

– В Университете Чиппингтона.

– Понятно. И чему вы там учились?

– Сестринскому делу.

– Конечно. А мистер Стиплтон также учился сестринскому делу?

– Нет, он учился драматическому искусству, но у нас были общие лекции из предметов на выбор учащихся. Впервые мы встретились на вечеринке после премьеры его спектакля.

– Итак, по опыту вашего общения, как бы вы охарактеризовали мистера Стиплтона?

Перед тем как ответить, Элиз бросила взор на Джеймса.

– Я бы сказала, что он один из самых мягких и тактичных людей, которых я встречала. Он верный друг, и он из тех, кто всегда думает о других прежде, чем о себе. Я никогда не слышала, чтобы он поступил с кем-то дурно или несправедливо, и я знаю, что он глубоко переживает из-за происшедшего.

– Спасибо, мисс Сизон. – Гринвуд выдержал паузу, словно взвешивая серьезность своего следующего вопроса.

– Так вы считаете, что произошедшая авария была несвойственна для его склада характера?

– Абсолютно несвойственна. У Джеймса уже были водительские права, когда мы познакомились, но я никогда не слышала, чтобы он попадал в аварии. Единственной причиной, почему он сел за руль той ночью, было слишком сильное опьянение его друга. Он просто хотел помочь ему добраться до дому, вот и все. Как я вам уже говорила, Джеймс всегда сначала думает о других, порой даже во вред себе.

– Это показания с чужих слов, ваша милость, – сказал Хансен, вставая с извиняющейся улыбкой.

– Я прекрасно осведомлен об этом. Благодарю, мистер Хансен, – ответил Твэйт.

Хансен кивнул и вновь опустился на место.

– Спасибо, мисс Сизон. Вы можете покинуть свидетельское место.

Джеймс улыбнулся проходившей мимо него Элиз, и она ему коротко кивнула.

– Защита вызывает мистера Эрика Майклса, – произнес Гринвуд таким тоном, будто речь идет о деле необычайной важности.

Коренастый плотно сложенный молодой человек стал пробираться к скамье подсудимых. Коротко стриженные темно-каштановые волосы и маленькие круглые очки придавали ему суровый вид человека, привыкшего к своей правоте. Он был одет консервативно – в темно-синий пиджак, серые брюки и галстук, своим цветовым сочетанием повторяющий цвета его университета. Эрик был как раз из тех людей, к кому Твэйт может отнестись одобрительно, подумал Джеймс с надеждой.

Один из помощников привел Эрика к присяге, и в дело вступил Гринвуд.

– Мистер Майкле, назовите для суда ваши адрес, возраст и род занятий.

– Клапам, Бартоломью-стрит, двадцать три-один. Тридцать один год. Адъюнкт-профессор и преподаватель средневековой истории Лондонского университета.

– Впечатляющие достижения для человека вашего возраста, – заметил Гринвуд. – Не расскажете ли вы суду о том, как вы познакомились с обвиняемым и каковы ваши взаимоотношения?

– Как и мисс Сизон, я познакомился с Джеймсом в Университете Чиппингтона. У нас были общие лекции на первом курсе, и мы были в одной учебной группе[1]1
  Группа из 5-15 человек, члены которой периодически (например, раз в неделю) встречаются для изучения, обсуждения каких-либо вопросов и выработки совместных действий по этим вопросам (Прим. перев.).


[Закрыть], с тех пор мы и общаемся.

– Ясно. Можете ли вы сказать, что хорошо его знаете?

– Да, мне представляется, что знаю, – ответил Эрик.

– Могли бы вы описать суду свойства его характера? – попросил Гринвуд.

– Джеймс тот человек, с которым всем хочется быть в одной компании. Он веселый и харизматичный, честный до крайности и совершенно лишен хитрости и претенциозности.

– Понятно, – сказал Гринвуд. – Хотели бы вы еще что-нибудь к этому добавить, мистер Майкле?

Эрик поправил на носу очки до боли знакомым Джеймсу жестом.

– Давайте начистоту, – сказал Эрик, адресуя свои слова Твэйту. – Джеймс доброжелательный парень, чьим единственным преступлением является безответственность. Вся эта история с машиной – ошибка, и он заслуживает наказания. Но он не преступник. Джеймс никогда не выказывал склонности к агрессивному или асоциальному поведению любого рода. Он джентльмен в лучшем смысле слова, но иногда не знает, когда нужно остановиться, вот и все.

– Спасибо за откровенность, мистер Майкле, – сказал Твэйт, – но здесь я выношу суждения.

Эрик стушевался.

– Ваша милость, я имел в виду только...

– Я знаю, что вы имели в виду. Вы можете покинуть свидетельское место. Мистер Гринвуд, у вас есть еще свидетели?

Эрик выбрался со своего места и прошагал назад к галерее для публики, не посмев взглянуть в сторону Джеймса. Джеймсу стало любопытно, слышал ли Эрик скрежет его зубов.

– Нет, ваша милость. Защита закончила опрос. – Гринвуду, похоже, не терпелось покончить со всем этим, и это показалось Джеймсу дурным предзнаменованием.

– Хорошо. Пусть прокурор огласит список предыдущих нарушений закона.

– Да, ваша милость. – Хансен живо поднялся. – Джеймс Майлс Стиплтон был ранее осужден дважды. Однажды за нарушение общественного порядка в нетрезвом, виде в тысяча девятьсот девяносто четвертом году и в другой раз за непристойное и агрессивное поведение в тысяча девятьсот девяносто шестом году. За первое нарушение на него был наложен штраф, а за второе – штраф и условное наказание.

– Но испытательный срок по его условному осуждению истек без нарушений? – спросил Твэйт с суровым выражением лица.

– Да, ваша милость.

– Посмотрим. – Хансен передал ему полицейские сводки, и Твэйт перелистал их, ничего не говоря, но плотно сжав губы. Капелька пота пробежала по спине Джеймса.

– Пусть подсудимый встанет.

Гринвуд вскочил и потянул за локоть Джеймса.

– Вы неотесанный невежа, мистер Стиплтон, – начал Твэйт. – Ваш друг это признал. Да, безобидный, добрый, приятный, нужно признать, но все же невоспитанный. Вам следует быть безмерно благодарным, что никто не пострадал от вашей безответственной выходки, потому что я могу гарантировать, вы отправились бы отсюда в тюрьму, будь в аварии пострадавшие. Но повезет ли вам так же в следующий раз? Я приговариваю вас к штрафу в размере пяти тысяч фунтов, к лишению водительских прав на срок не менее двух лет и к шести месяцам тюрьмы условно. На выплату штрафа вам дается тридцать дней. В случае неуплаты штрафа в срок вы отбудете вместо него тюремный срок. – Твэйт стукнул молоточком в знак окончания вынесения приговора.

Пять тысяч соверенов! Где же ему найти столько за тридцать дней?

– Мои поздравления, мистер Стиплтон! – Гринвуд явно спешил увести его подальше от Твэйта.

– С чем, Боже всемогущий?

– Ну, мы же избавили вас от тюрьмы, не так ли?

Элиз и Эрик подошли к ним в дверях зала суда. Гринвуд протянул ему руку, и Джеймс машинально пожал ее, все еще ошарашенный.

– Всего наилучшего, – пожелал Гринвуд и тут же устремился вниз по лестнице.

– Как ты? Нормально? – Элиз была взволнована, а Эрик выглядел мрачным.

– Я – нормально? Ты, верно, шутишь. У меня пять тысяч причин для плохого самочувствия.

– Тебе же не придется сесть в тюрьму, – сказал Эрик. – Хоть в этом Гринвуд был прав.

– Господи, Эрик! Уж ты бы не поддакивал этому извращенцу! И вообще, что это ты там плел? Ты преподаватель истории, а не гребаный адвокат.

– Я хотел помочь. Этому судье-магистрату не нужны были потоки красноречия о том, какой ты классный парень. Ему нужна была правда.

– Чушь собачья, он велел тебе заткнуть хлебальник, как хотелось и мне.

– Не смей меня обвинять! Я никуда на этой проклятой машине не врезался.

– Хватит! – сказала Элиз, вставая между ними. – Что сделано, то сделано. К чему теперь об этом спорить!

Джеймс метнул в Эрика последний уничтожающий взгляд и привалился к стене.

– Что мне теперь делать? – Он возвел глаза к потолку.

– Мне крупно повезет, если удастся наскрести пять сотен фунтов, о пяти тысячах нечего и говорить. Все равно посадят. Посадят, и буду сидеть. Чертовски здорово.

– Нет, не будешь, – сказала Элиз.

– Мы что-нибудь придумаем.

Джеймс засмеялся.

– Никудышная из тебя врунишка.

Он наклонился и обнял ее. Она мягкая, и от нее вкусно пахнет. Он – костлявый и пахнет, видимо, не розами.

– Ладно, может, я и получил по заслугам. – Джеймс повернулся к Эрику. – Прости, друг. Я знаю, ты только хотел помочь. Давай я угощу тебя выпивкой, пока еще могу.

Они пожали друг другу руки, но Эрик продолжал хмуриться за своими очками.

– Вот этого ты не сделаешь. – Элиз невозможно было исключить из обсуждения.

– Тебе нужно найти пять тысяч фунтов. А мы угостим тебя кофе.

Они вышли под холодное неприветливое небо, но Джеймс не возражал – таким же было его настроение.