Текст книги "Шизофрения. Найти и потерять себя"

После показа этой программы канал BBC подвергся критике. Профессор психологии Ливерпульского университета Питер Кидерман написал в телекомпанию открытое письмо, которое затем подписали более тысячи человек – включая заслуженных академиков, специалистов в сфере охраны психического здоровья и получателей услуг в этой сфере. В письме говорилось о том, что, несмотря на то, что передача Фрая, как и другие передачи серии In the Mind, явно делалась с лучшими намерениями, она допускает и поддерживает заблуждение: принимает за истину в последней инстанции спорное утверждение о биологическом происхождении психологических проблем.

Создатели передачи не отметили, что причины проблем и то, что удерживает их в жизни людей, часто не просто «дисбаланс в головном мозге», но сами события и обстоятельства их жизни – бедность, плотное городское расселение, миграция, пережитое насилие, травля, расизм и другие формы виктимизации. Эта теория подтверждается большим количеством исследований, и, надо сказать, в ее пользу есть куда больше доказательств, чем в пользу «биологической» теории. Рассказывать об этом широкой публике нужно не только потому, что это поможет людям понять ситуацию: исследования показывают, что просвещение снижает уровень стигматизации и во многих случаях оказывается полезнее для тех, кого коснулась проблема психического здоровья[30].

«Взгляните на влиятельных людей и политиков, которые громче всех кричат о противостоянии стигме, – говорит доктор Люси Джонстон, психолог и писательница. – Это те же люди, которые ответственны за политику, сводящую людей с ума, делающую их жизнь невыносимой»[31].

Как и многие люди, посвятившие свою жизнь проблемам психического здоровья, Люси Джонстон в детстве и юношестве часто оказывалась в беде. Она принадлежала к тому типу подростков, которые справляются с неприятностями, запираясь у себя в комнате и с головой погружаясь в чтение. Это было во второй половине 1970-х, движение антипсихиатрии было в самом разгаре. Убежденная идеалистка, Люси была молода и только что получила лицензию клинического психолога, когда вышла ее первая книга «Психиатрия. Потребители и злоупотребители» (Users and Abusers of Psychiatry). С тех пор Люси не переставала работать в этой сфере. Я встретился с ней в нашем родном городе, Бристоле, и разговор быстро свернул на политические темы.

Невозможно говорить о психическом здоровье, не упомянув стигму, точно так же невозможно обсуждать стигму, не затрагивая политику.

«Кажется, как будто все до единого в правительстве с радостью оседлали тему антистигмы, – заявляет Джонстон. – Тереза Мэй среди прочих. Но что они делают, чтобы прекратить злоупотребления в сфере выдачи пособий? Чтобы бороться с растущим неравенством? С возрастающим количеством договоров “c нулевым временем”[16]16
  Договор с нулевым временем (zero hour job) – тип трудового договора, по которому работодатель не обязан предоставлять работнику какое-то минимальное количество рабочих часов, а работник получает зарплату по количеству отработанного времени. – Прим. перев.


[Закрыть]. Именно такие вещи сводят людей с ума. Нельзя говорить, что если люди больше не боятся признаться, что у них шизофрения, то все в полном порядке! Это полный бред. Это оскорбительно. И за этим стоят политические интриги. Хочет ли нынешнее или предыдущее правительство говорить о дискриминации? Нет, конечно, им это невыгодно. А хотят ли чиновники с умными лицами говорить о стигме и выглядеть хорошими парнями? Конечно, да».

С 2007 года министерство здравоохранения Англии финансировало инициативу Time to Change («Время перемен»), национальную программу по преодолению стигмы и дискриминации в сфере психического здоровья. Эту инициативу возглавляют благотворительные организации Mind и Rethink Mental Illness. Я и сам работал с этими организациями в последние годы, например, принимал участие в ежегодном мероприятии Time to Talk Day («Время поговорить») – в этот день широкую публику призывают поговорить о психических расстройствах и здоровье.

Звучит совсем неплохо, правда?

Да. Конечно же, это все приносит пользу, иначе я не стал бы тратить свое время. Но меня беспокоит, что цели таких мероприятий часто начинаются и заканчиваются «повышением осведомленности», но не дают глубокого понимания ситуации. Конечно, будет хорошо, если кому-то будет менее страшно рассказать о своих проблемах другу или коллеге. Но эти проблемы могут быть и очень серьезными – чувство беспомощности, безвыходности, невыносимости собственной жизни – и тогда другу или коллеге нелегко будет найти нужные слова, не то что оказать квалифицированную помощь[17]17
  Если вы считаете, что ваш знакомый думает о самоубийстве, и не знаете, что вы можете сказать или сделать, – вот вам прекрасный тренировочный курс [на английском языке], созданный группой Zero Suicide Alliance. Прохождение курса бесплатно, оно занимает 20 минут. Вы можете найти курс на сайте https://zerosuicidealliance.com.


[Закрыть].

Безусловно, инициатива Time to Change помогает людям с психологическими проблемами, меняя отношение окружающих к таким проблемам. Инициатива спонсируется деньгами налогоплательщиков, поэтому ей нужно доказывать свою пользу. На сайте инициативы говорится:

«Национальные опросы свидетельствуют о позитивной динамике отношения к психическим болезням. В период с 2008 до 2016 год изменения коснулись 9,6 % людей – это примерно 4,1 миллиона человек, пересмотревших свою позицию»[32].

Звучит отлично. Хотя я предполагаю, что оценка в точных цифрах такого сложного понятия как «улучшенное отношение» требует более подробного объяснения.

Если мы заглянем в некоторые из опросов, упомянутых на сайте, как сделал доктор Грэм Торникрофт и его коллеги, мы увидим, что в них не проводилось различия между часто встречающимися и более редкими расстройствами. Согласно составителям опроса мы не должны предполагать, что «изменения общественного мнения» могут разниться в отношении таких пугающих и веками порождающих стереотипы диагнозов как «шизофрения» и более безобидных и «популярных» проблем как «депрессия» или «тревожное расстройство»[33].

На самом деле, утверждение «это болезнь как любая другая, и ты не стал бы говорить мне “взять себя в руки”, если бы у меня был рак/диабет/сломана нога», которое лежит в основе большинства кампаний против стигмы, может скорее поддерживать предрассудки о людях с диагнозом «шизофрения». Да, мы склонны меньше осуждать людей за странное поведение, если оно вызвано нарушениями в их мозге, но мы в то же время будем бояться таких людей, избегать их[34], считать их опасными и непредсказуемыми[35].

Именно поэтому множество людей (включая, как мне кажется, львиную долю подписавшихся под критическим письмом в телекомпанию BBC) отвергают стандартный и поддерживаемый государством подход к стигме вместе с необоснованными биологическими и медицинскими предположениями.

Есть множество причин, по которым государству выгодно придерживаться такой стратегии. Биомедицинская модель психических нарушений означает, что государству не нужно разбираться со сложной проблемой – как обращаться со странным и беспокоящим поведением людей, если оно не попадает под юрисдикцию уголовного (или другого) кодекса? Вероятно, гораздо удобнее налепить на такое поведение ярлык «медицинская проблема» (прямо как рак или диабет!) и вывести его из своей зоны ответственности[36].

Это сложная ситуация, о которой не может в паре ярких фраз адекватно рассказать белозубая голливудская знаменитость. Правда заключается в том, что шизофрения вовсе не похожа на сломанную ногу.

Тем не менее не стоит категорически пренебрегать биологической теорией только потому, что на нее, как мухи на варенье, слетаются гонцы социально-политической повестки. Сравнение психического здоровья с физическим может оказаться нам полезно.

Как отмечает доктор Алекс Лэнгфорд, психиатр и блогер, аналогия с диабетом может быть очень удачной, если мы сфокусируемся на диабете второго типа. Лэнгфорд сравнивает его с депрессией. «Если у диабета первого типа есть четкая причина, лежащая в основе заболевания, – гипергликемия, ведущая к пожизненной зависимости от инсулина, то второй тип – куда более разнообразное в проявлениях и причинах состояние организма, прямо как депрессия. При диабете второго типа высокий уровень сахара в крови чаще всего вызывается тем, что организм не реагирует на инсулин так, как должен бы, но уровень инсулина также часто бывает понижен. Другие гормоны, вроде глюкагона и инкретина, тоже не в порядке. Это похоже на картину депрессии, потому что мы знаем, что на биологическом уровне за нее отвечает не только низкий уровень серотонина. В процесс вовлечены и другие нейромедиаторы, вроде норадреналина, дофамина и множества других. […] А еще, ни у диабета второго типа, ни у депрессии нет одной ясной причины. И то и другое вызывается суммой факторов, каждый из которых сам по себе несет относительно небольшой риск. Крупными игроками на этом поле для диабета будут ожирение, высокий холестерин, нездоровое питание и сидячий образ жизни, а для депрессии – перемены к худшему, тяжелое детство и отсутствие поддержки со стороны друзей и близких. Генетика играет важную роль и для депрессии, и для диабета, но ни за то, ни за другое не отвечает один конкретный ген».

Так что да, определенно они чем-то похожи.

А еще, рассматривая эти сходства, Лэнгфорд отмечает изрядную иронию в том, что некоторые люди до сих пор настаивают, что психиатрическим больным нужно «взять себя в руки». «Вообще говоря, – объясняет он противоречие происходящего, – диабетикам второго типа гораздо легче контролировать свою болезнь, избегая жирной еды, упражняясь и не набирая вес, чем людям с депрессией нивелировать вызывающие стресс факторы, вроде тяжелой работы или пережитого насилия»[37].

Но что же делать со стигмой психической болезни?

Что ж, у доктора Люси Джонстон есть весьма радикальное решение: «Самый быстрый и простой способ избавиться от стигмы – избавиться от психиатрического диагноза».

Наверное, настала пора поговорить о диагнозах.

Но сначала познакомьтесь с солдатом.

Солдат

Ты понимаешь, что все это неправда.

Тебя заставили поверить в то, что ты очень важен, что ты нужен этому миру. А затем ты видишь, что это был обман. Твой мозг сыграл с тобой злую шутку. Ты чувствуешь себя преданным.

Затем приходит стремление найти смысл. Почему это со мной случилось? Зачем все это было? Как я оказался здесь, в изоляторе, рычащий и воющий, как плененный зверь? Больше похож на животное, чем на человека, – так мама сказала. Почему армия выбрала меня для этой миссии?

Медицинский журнал корабля «Энтерпрайз», звездная дата 5027.3, записывает доктор Леонард Маккой: «Меня беспокоит капитан Кирк. Он проявляет признаки напряжения и эмоционального стресса. Я не вижу для этого причин, кроме той, что мы слишком долго находимся на патрулировании без отпуска или разнообразия. Капитан отверг все мои просьбы составить его психологический профиль».

«Я думаю, ты нездоров, пап. Это как… – Джеймс Вулдридж громко всхлипнул и утер слезу рукавом свитера, – как в той серии “Звездного пути”, когда Кирк устал и стал принимать неверные решения. Ему нужно было отдохнуть немного. Вот сейчас так».

Последние пару месяцев обстановка дома была накаленной до предела. Старшие брат и сестра Джеймса уже съехали, так что они с младшим братом были единственным свидетелями того, как брак их родителей разваливается на части. Джеймс подозревал, что в этом есть и его вина. Вряд ли то, что он так часто будил родителей среди ночи, укрепило их отношения. Он будил их, потому что волновался. Его тревожила ядерная война. Тревожили вещи, написанные в Библии. Тревожило, что он пах странно. В школе он носил толстое шерстяное пальто – немного похожее на дедовскую военную форму, – иногда он зарывался носом в ткань и глубоко вдыхал. Пахло несвежей мочой, он был уверен. Это тоже не давало ему спать. Но больше он боялся написанного в Библии. Я есмь путь. Я свет миру. Слишком много чтения, слишком мало сна. Казалось, что он никогда не может нормально заснуть. И он все время будил родителей. Это явно не улучшало ситуацию.

Сейчас именно пятнадцатилетний Джейк отвечал за то, чтобы отец их не бросил. Ему нужно было убедить отца ради мамы и ради брата. И – больше всего – ради самого себя. Джейк обожал отца. Поклонялся ему. От этого мужчины, служившего когда-то главным инженером в королевских военно-воздушных силах, Джеймс унаследовал свой выдающийся и живой ум. Он выпрямил спину и посмотрел отцу прямо в глаза. «Это не ты, ты бы так не поступил», – настаивал Джеймс. Или что-то в этом роде. Сейчас тяжело вспомнить детали. Это случилось 35 лет назад. Единственное, что навсегда отпечаталось в памяти, – это реакция отца. Он рассмеялся, вот что он сделал. Рассмеялся прямо Джеймсу в лицо. «Ты еще слишком маленький, чтобы понять, сынок». Это было унизительно. Его отец не был нездоров. У него просто был роман. Подарком на прощание сыну стал совет после выпускных экзаменов подать документы в Уэлбекский колледж-интернат по подготовке военных инженеров и технических специалистов с весьма высокими требованиями к поступающим.

«Я не виню ни в чем армию, – эту фразу Джеймс произносит не раз за время нашего разговора. – Я никогда не винил армию за то, что произошло. Если у меня был какой-то врожденный недостаток, то хорошо, что они его нашли».

Мы встретились у Джеймса, в небольшом уютном домике с живописным видом на церковь и старый рынок в Саут-Молтоне, что в графстве Девон. Джеймс приветствует меня слегка неловким извинением, говоря, что если я ожидаю запаха свежего хлеба, то буду разочарован. «Мы оба курим, и у нас собака. Я поставлю чайник». В нем все еще осталось что-то от военного (по крайней мере, на мой гражданский взгляд). Он гладко выбрит, седые волосы аккуратно причесаны. Он широкоплеч, стоит очень прямо, а говорит взвешенно и уверенно. Тон его голоса значительно отличается от того, что я слышал несколько месяцев назад, при нашем первом телефонном разговоре. Он тогда оправлялся от рецидива и был еще совсем не в форме. Он чувствовал, что не справился, подвел сам себя. В его словах были усталость и покорность: «Мне 51 год. Почему мне до сих пор приходят в голову эти мысли, если вероятность, что они правдивы, становится все меньше и меньше?»

Но когда я выслушиваю историю его жизни, меня поражают подоплека самых странных идей Джеймса, его логика и эмоциональный фон. Идеями, которые можно проследить до холодного плаца Королевской военной академии в Сандхерсте и отчаянного желания не быть брошенным снова.

Честность общежития

Вступительные испытания в Уэлбекском колледже включали три дня беспощадной муштры в армейских бараках Уэстбери. Там были экзамены по физике и математике наряду с проверкой физической выносливости на полосе препятствий – скрип десятков кроссовок на деревянном полу старого обшарпанного спортивного зала. И за ними все время наблюдали. Это Джеймс помнит наиболее живо. Чувство, что на тебя смотрят, изучают тебя, оценивают.

«На тебя смотрели даже тогда, когда ты не знал об этом», – говорит он мне. Он вспоминает, как за обедом случайно окунул конец галстука в суп. Вот дерьмо. Они наверняка заметили. У меня появляется ощущение, что Джеймс был к себе более придирчивым, чем приемная комиссия.

Из тысяч юношей со всего королевства, подававших документы, только 75 были приняты в колледж. «Они искали лидерский потенциал, – объясняет Джеймс, – лидерский потенциал в пятнадцатилетних мальчиках». На финальном собеседовании он стоял перед тремя мужчинами в униформе, еще несколько наблюдали из углов комнаты. Те трое сидели за длинным столом, просматривая документы кандидатов. «Ваш отец служил в ВВС, правильно? Почему вы хотите присоединиться к армии?»

Мысль Джеймса на секунду вернулась к отцу и всему, что происходило дома. «Я хочу твердо стоять на ногах, сэр».

Офицер поднял бровь и почти незаметно кивнул.

Когда пришло письмо, Джеймс втайне надеялся на отказ. Последняя пара месяцев были беспросветно мрачными. Мама узнала о романе отца, и обстановка дома стала такой отравляющей, что Джеймс отправился пожить к сестре, пока родители занимались разводом.

Он не мог сконцентрироваться на уроках, потерял мотивацию, сдал экзамены хуже, чем от него ожидали. Он чувствовал оторванность от жизни, ему было наплевать на будущее. «Мне было наплевать, что я не смогу найти работу, – сообщает мне Джеймс, – я был готов жить на пособие. Меня как будто выключили».

Но, очевидно, люди из Уэлбека увидели в нем что-то, и отец в конце концов убедил Джеймса принять приглашение.

Тогда Джеймс еще не знал, что отец уже планирует переехать и начать новую жизнь со своей девушкой в Саудовской Аравии. Сейчас он гадает, не пытался ли отец таким образом убедиться, что кто-то будет присматривать за Джеймсом, пусть даже армейское командование. «Но я не знаю, – заключает Джеймс, отмахиваясь от этой мысли. – Понятия не имею, о чем он думал».

Сидя в поезде, Джеймс нервно сворачивал и разворачивал газету. Он слишком волновался, чтобы читать. На самом деле он купил газету, только чтобы создать образ. Ему подумалось, что очень важно будет выглядеть респектабельно и что начальство оценит, если он будет держать под мышкой серьезное издание.

Джеймсу еще предстояло выбраться из переходного возраста. Он был небольшого роста, узкогрудый, с кипой курчавых волос – из-за них его будут звать Мочалкой. В руках у него был чемоданчик с блестящими медными пряжками, костюм широк в плечах. Джеймс все еще не понял, правильный ли он сделал выбор, во многом его сомнения относились к девушке, от которой он так далеко уезжал.

Он познакомился с Луизой в школе и долго собирался с духом, прежде чем сделать ей открытку на День святого Валентина (с обязательным сентиментальным стишком внутри). Джеймс не мог поверить своему счастью, когда Луиза ответила взаимностью. «Она была первой красавицей в школе, – вспоминает он, – на четверть итальянка, идеальный римский нос, смуглокожая». Короче говоря, он ее обожал. Они начали встречаться, ходить на танцы, и вскоре все стало серьезно. «Я был так влюблен, она мне просто голову вскружила. Все вот это шестнадцатилетнее безумие. Мои родители разводились. Я думаю, что много нерастраченной любви перенаправил в эти отношения».

Проезд прибыл на станцию в Северном Ноттингемшире, где Джеймс со стайкой других кадетов должен был сесть в автобус и проехать последние несколько километров до Уэлбекского аббатства, где располагался колледж. Джеймс опустил глаза, он не помнит, чтобы обменялся хоть словом с кем-то. Но когда шины стали шелестеть по гравию (они заехали на территорию колледжа), Джеймс впервые увидел аббатство. Он делает глубокий вдох и медленно выпускает воздух. После паузы он говорит: «У меня аж дыхание тогда перехватило. Это было по-настоящему красивое место, просто прекрасное».

Это чувство никогда его не покидало. После государственной общеобразовательной школы колледж был просто откровением. «Просто находиться рядом с этими умными, здоровыми, любопытными и целеустремленными людьми – это было как глоток свежего воздуха после домашних проблем», – описывает Джеймс.

Рассказывая об учителе литературы, Джеймс сравнивает его с персонажем Робина Уильямса в «Обществе мертвых поэтов». Он вспоминает, как они с классом вышли в заросший сад и сидели на берегу бассейна в виде полумесяца, пока учитель читал стихи.

Я совсем не так представлял себе образование будущих военных. Но здесь готовили не простых солдат, а высокопоставленных офицеров. Вместе с другими курсами у ребят были занятия по дипломатии, академическому письму, их учили тому, когда прилично появиться на коктейльной вечеринке, как выбрать место для ужина, где провести встречу за завтраком. Когда можно опоздать и на сколько можно опоздать.

Мальчики носили блейзеры, брюки со стрелками и лакированные ботинки. Военный камуфляж был для парадов и физических упражнений. Они жили все вместе, там и появилась «Честность общежития». «Это было жестоко иногда, – говорит мне Джеймс, – по крайней мере, могло быть жестоко. Мы обходили общежитие и говорили правду о каждом кадете. Говорили, что на самом деле думаем о нем. Если кого-то не любили, его просто по кирпичикам разбирали».

И что же соратники говорили Джеймсу?

Он не медлит с ответом: «Что я слишком чувствительный. Это правда, я и был чересчур чувствительным». Он часто сомневался в себе и краснел, если учитель вызывал его говорить перед классом. Он все еще переживал по поводу развода родителей. За три четверти первого года в колледже он ездил навещать родных в четыре разных дома. Затем пришло письмо от Луизы. «У меня сердце в пятки ушло, признается Джеймс, – я дня три уходил спать раньше всех, накрывался с головой одеялом и плакал почти всю ночь. Да, это было очень тяжело для меня».

Другие парни могли поддевать Джеймса за чувствительность. Но его все еще уважали, он нравился всем. Когда Луиза рассталась с ним, куча друзей предложили написать ей письма, чтобы попытаться убедить ее передумать. Джеймс не принял их предложение, но был очень тронут, что они подумали об этом, что им было не все равно. В Уэлбекском колледже и в обещании армейской карьеры по его окончании Джеймс обрел семью, на которую мог положиться.

«Я чувствовал себя дома. На своем месте».