Текст книги "Страшный доктор. Реальные истории из жизни хирурга"

Натан Варламов
Страшный доктор. Реальные истории из жизни хирурга

© Н. И. Варламов, текст, 2024

© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2024

* * *

Глава 1

В плавнях шорох,

и легавая застыла чутко.

Ай да выстрел!

Только повезло опять не мне.

Александр Розенбаум

Хирург – профессия неоднозначная, особенно в современном обществе. Рос я в семье неполной (а если быть точнее – женской), главным работником в которой была, естественно, мама. Работает она всегда в нескольких местах. Как говорится, одна для души, вторая для заработка. Вот именно этой работой для души оказалась реанимация сочетанной патологии: пациенты после жутких ДТП с травмами, которые при описании сложно представить как совместимые с жизнью.

Помню времена, когда я оставался у мамы на дежурстве. Я тогда не осознавал всю атмосферу до конца. Дяденьки в белых халатах и зеленых хирургических робах вызывали у меня восхищение. Я видел лишь верхушку этого айсберга. Может быть, мое общество было ограничено общением с врачами разных специальностей и мастей, однако все эти спасатели мне казались супергероями. С ними было интересно беседовать, их юмор был такой специфический, грубый, циничный. Мне это нравилось. Когда в отделение реанимации заходил хирург после операции в два часа ночи, чтобы выпить очередную кружку растворимого кофе с двумя ложками сахара без молока, я всегда садился и просил пойти посмотреть.

Сейчас я не вспомню первую операцию, которую мне довелось увидеть своими глазами. Но через мрак разума ощущается эта эйфория, когда медработники с таким невозмутимым видом берут скальпель в руку и делают разрез. Ничего не понятно, они о чем-то говорят словами будто из древних заклинаний. Не отрывая глаз от операционного поля, отводят левую руку в сторону медсестры, а она кладет туда разные зажимы, молча, будто они понимают друг друга без слов. Прекрасное зрелище. А этот момент, когда наложен последний шов… Оператор так пафосно снимает перчатки, швыряет их через половину операционной в желтый пакет с отходами класса Б – какой-то навык, выработанный годами, – а после спокойно идет смывать пот с лица. Не проходит и трех минут, как он в дверном проеме в мокрой от пота и умывания хирургичке интересуется у анестезиолога, как все прошло. Он же делал операцию, только он понимает, как там все было на самом деле, а этот анестезиолог просто сидел на стуле полтора часа и изредка смотрел на время, потому что, как я думал, хочет скорей пойти спать.

Понять все мне удалось позднее, гораздо позднее, даже не во время учебы в университете. После таких дежурств с мамой я очень уставал. Но время шло, я пошел в 9 класс, где начиналось формирование по направлениям: физико-математический, информационно-технологический, социально-экономический, гуманитарный, естественно-научный. Выбор был очевиден. Я же был уверен, что стану врачом. Буду делать операции сам, люди будут просыпаться от наркоза и говорить, как им стало легче. Да и вообще, ходить в белом халате, писать в углу на диванчике истории болезней под чашечку кофе. Это определенно мое будущее. Я не был гением, а уж тем более зубрилой. Предметы давались мне не сложно, а если подумать глубже, то вообще легко. Я редко готовился к экзаменам, надеялся на авось и мне везло. ЕГЭ тогда только вводился. Чтоб попасть в университет, мне требовалось сдать физику, химию, алгебру и русский язык. Какая тут связь с медициной – мне не понятно. Я честно пытался готовиться. Химию я вообще не понимал, как мне казалось, но на уроках в 11 классе был примером и блистал у доски после неудачных попыток моих одноклассников.

В последний день учебы сильно нетрезвый, с красной ленточкой с гордой надписью «последний звонок», завязанной, как у пиратов, на лбу, я вернулся домой и уснул с одной лишь мыслью: наконец-то начинаются лучшие времена. ЕГЭ я выбрал сдавать в университете, быстрее хотелось мне попасть в эти стены. За день до экзамена я не знал ничего, а пытаться выучить то, что не успел за одиннадцать классов школы, за сутки невозможно. Нервы мешали мне сосредоточиться, я рисовал шпаргалки перед каждым предметом. Вообще все эти подготовки ассоциируются с искусанным карандашом, вкусом грифеля на языке. Когда я сидел за светлым столом и держал учебник на подставке, за которой, прикрываясь книгами, съел тонну шоколадок и пирожков из столовой за фактически десять лет учебы.

Вывеска с результатами аттестации. На массивной дубовой двери пятого корпуса университета между четырех колонн вывесили списки поступивших. Я приехал рано, очень рано, однако меня встретила огромная очередь абитуриентов и их родителей. Я стремительно двигался к плакату, смотря на радостные лица этих личинок медицины. Найдя себя в списке, я раз пять перепроверил, точно ли я поступил. Да, пульс мой достиг максимума за свои семнадцать лет. Я спокойно развернулся, пытаясь сдерживать улыбку, и пошел к маме. Она еще за двадцать метров поняла, что я поступил, не знаю, что меня выдало в тот момент. «Естественно, поступил», – с ухмылкой поделился я. Этот момент был началом новой стадии в моей жизни. Я перестал ходить на дежурства. Я стал уже большим мальчиком, вечера я проводил в анатомичке, с университетскими товарищами.

С теплотой я вспоминаю эти 6 лет, проведенных в университете. Столько знаний пытаются вместить во врача за эти годы. Я был уверен, что буду хирургом, и гордо на вопрос экзаменатора, кем я стану, отвечал: «Хирургом». Я закончил университет и поступил в интернатуру. Та самая больница, в которой я проводил беспечные детские ночи, была кафедрой хирургии, и меня распределили именно туда. За год интернатуры мне надо было побывать в хирургии чистой и гнойной, урологии, проктологии.

Нас было в группе 8 человек, двоих я никогда не видел за время интернатуры. Первый день был знакомством. Наш руководитель – азербайджанец грузинского происхождения – был серьезным (но с какой-то доброй улыбкой) профессором кафедры. Он распределил меня в гнойную хирургию.

– Спускайся на четвертый этаж и знакомься с докторами, – сказал он.

– Хорошо, – улыбаясь, робко ответил я.

– Быстро!

Я, одетый в белоснежный халат, в чистых сандаликах помчался по лестнице на 4-й этаж. Длинный коридор, желтая потрескавшаяся краска, линолеум середины прошлого столетия и запах табака с ноткой тухловатых сладких персиков. По правую сторону коридора была ординаторская, по крайней мере, там так написано. Открыв дверь, я увидел светлую комнату, где было четыре компьютера, столы, образующие букву П, и отдельно стоящий стол с креслом. Спиной ко мне сидел очень большой врач, увлеченно, медленно и громко что-то печатающий. Под его массой ножки стула продавили траншею на полу. Я решил, что это заведующий.

– Здрасте, – промямлил я, но ничего не поменялось в этой спокойной атмосфере ординаторской. Сделав шага три, я повторил, но громче и уверенней.

– Че надо?! – повернувшись и немного подпрыгнув – стремительно, как голова филина, только всем телом со стулом вместе, – грубо пробормотал он.

– Я интерн, буду у вас работать.

– Тебе… – сказал он, почесав затылок со шрамом на темечке в виде эмблемы мерседеса, и с тяжелой одышкой продолжил: – Надо к заведующему, но его нет. Так что иди отсюда.

– Хорошо, спасибо. – Огорченный, я вышел из ординаторской.

Не успев сделать и десяти шагов, я услышал скрип той самой двери, которую я только что закрыл. Обернулся, подумав, что меня сейчас позовут обратно, но это был ветер. Я решил вернуться и уточнить: может, ему нужен интерн. Я был готов выполнять любые задания за возможность обучения искусству врачевания.

– А вам нужен интерн? Меня послали найти себе куратора.

– Мне не нужны никакие интерны, я один работаю, – уже не повернувшись, через плечо ответил он.

В этот момент в комнату забежал доктор восточной внешности с короткими черными, как уголь, волосами и смуглой кожей. Он был в синей хирургической форме. Очень громкий: его смех был настолько пронзительным и неповторимым, как у безумного злодея из комиксов, что становилось немного жутко. Он что-то выкрикнул тому доктору за компьютером, подбежал, схватил его за шею, как боец смешанных единоборств, и пытался по-дружески немного задушить. Это отделение теперь вызывало у меня еще больше вопросов. Под дикий продолжающийся смех его оттолкнули и матом сказали, чтобы отвалил. Меня как будто не существовало, я стоял как призрак в центре ординаторской. Но, вытерев слезы от смеха, мой новый знакомый обернулся ко мне.

– Привет! Студент? – уже куда более серьезно спросил он меня.

– Добрый день! Интерн.

– С кем работаешь? – развалившись на диване, поинтересовался он.

– Я не знаю, вот пришел прикрепиться к врачу.

– Значит будешь со мной, – решил он. – Куришь? – Мужчина подмигнул и немного двинулся на край дивана.

– Я… нет.

– Ладно, все равно пошли.

Он встал с дивана, подтолкнул меня в спину и дружелюбным жестом предложил следовать за ним.

Этот длинный коридор по левую сторону имел два прохода, которые именовались блоками. Третий блок был прям совсем гнойным, там лежали в большинстве своем пациенты с гангренами, остеомиелитами, флегмонами, абсцессами разных локализаций и другими тяжелыми гнойными патологиями. Четвертый блок по большей части составляли аппендициты, огнестрельные и ножевые ранения, ущемленные грыжи. Мы проследовали до комнатушки с табличкой «Клизменная». Это помещение размером метр на два, где стоял унитаз с ржавой дорожкой от постоянно текущей воды и кушетка, обтянутая красным дерматином.

– Заходи и дверь закрой. – Приглашая, как гостя в собственную квартиру, он указал мне ладонью на кушетку. – Как звать?

Я представился, закрывая дверь с внутренней стороны.

– Значит так, ты дежурить будешь с врачом, к которому тебя прикрепят, помогать будешь всем, кто попросит. Будь активнее и пойми: врачам не нужны интерны. Учить вас – это трата своего времени. Я сам сделаю свою работу быстрее и качественнее, а после тебя еще все исправлять придется. Узлы[1]1
  Имеются в виду хирургические узлы. (Здесь и далее – прим. науч. ред.)


[Закрыть] умеешь вязать? Мыться[2]2
  Мыться – обрабатывать руки антисептическими растворами перед операцией.


[Закрыть] умеешь?

– Умею, – отвечаю я, вспоминая, сколько узлов я вязал за время учебы в университете, прокалывая подушку, диван, вокруг спинки стула и на других предметах.

– Это уже что-то, – затягиваясь с наслаждением тлеющим «ротмансом», сказал он.

– Я буду с вами работать? – уточнил я.

– В сентябре у заведующего всегда отпуск, в саду своем копается. Он шеф, выйдет завтра, как скажет – так и будет. А я работаю дежурантом в основном. Днем можно заниматься своими делами, а вечером пришел, прооперировал и забыл. Дневные врачи у нас неизменны, только в случае болезни или отпуска заменяют. Это надо заслужить. Да мне и так нравится, бумажной работы гораздо меньше. Ты, кстати, истории писать умеешь?

– В университете приходилось, на кафедре терапии писали.

Он опять начал смеяться, достал вторую сигарету и закурил. Запах дыма дешевых сигарет пропитывал мой халат.

– Я сегодня дежурю, так что и ты остаешься, понял?!

– Понял, – согласился я, хотя планы у меня были другие.

– Погнали, обход сделаем.

Встав с кушетки и оставив дверь приоткрытой, мы вышли из клизменной.

Начали мы с 4-го блока. Какое бесчисленное количество патологий я увидел за какие-то 5 минут… Мой сегодняшний босс заходил в палаты и осматривал каждого, спрашивал, как дела у пациентов, шутил, улыбался и подбадривал всех. Это был первый раз, когда я не как студент смотрел выбранных преподавателем пациентов в университетских клиниках, а как врач осматривал всех без исключения. Дойдя до 3-го блока и вновь почувствовав тот самый запах тухлых персиков, мы начали с первой палаты. Тут контингент уже был другой: инвалиды с диабетом без конечностей, наркоманы, бомжи. Улыбок было уже меньше. Но мой первый наставник управлял ситуацией: с кем-то он мило беседовал на протяжении 2–3 минут, другим угрожал выпиской за нарушение режима больницы, а к некоторым, особо неприятным и зловонным, подходил на расстояние около двух метров и просил показать послеоперационные повязки. Часть из них была такого необычного цвета морской волны, градиент переходил то в глубинный синий, то в болотно-зеленый. Тут я понял, что эти инфицированные раны издают совершенно неповторимое амбре.

Запах не казался мне отвратным, однако этот аромат я отличу везде и всюду – настолько он специфичен. Pseudomonas aeruginosa, она же синегнойная палочка, подруга и обитательница, наверное, всех стационаров, враг клинических фармакологов. В природе синегнойная палочка обитает в почве и воде. Абсолютно непривередлива: даже в дистиллированной воде растет и размножается, правда, не так активно. Pseudomonas aeruginosa отлично растет и живет в темной, сырой и теплой среде. И тут пазл складывается: человек – отличное место для жизни и размножения, а именно – его открытые раны, дыхательные и мочевыводящие пути. Да любые полости, которые возможно катетеризировать. Но как она попадает в рану под бинт? Она же не умеет летать. В этом помогаем ей мы – медицинский персонал. Общие полотенца в перевязочной, несоблюдение правил обработки рук, и один-единственный больной в отделении – этого достаточно для того, чтобы к концу рабочего дня обсеменены были все.

Я только лишь провел обход, но голова моя уже трескалась от избытка информации.

– Ну, как тебе? – с ухмылкой спросил меня дежурный доктор.

– Интересные больные.

Он опять залился своим безумным смехом.

– Иди отдыхай, книжки почитай, завтра придет шеф. Бывай.

Он пожал мне руку, я собрал вещи и ушел. Вечер я провел за учебником оперативной хирургии, изучая аппендицит и проведение первичных хирургических обработок. Я очень не выспался, однако решил прибыть самым первым, считая, что так проще знакомиться. Будут заходить доктора по одному, а я буду представляться. Так и случилось: с первыми лучами я уже был на территории больницы. Перед тем как постучаться в ординаторскую, я посмотрел на часы, они показывали 6:45. Я не рассчитывал услышать ответ, но мои робкие стуки по двери спровоцировали какое-то движение в кабинете. Я приоткрыл дверь и встал в проеме.

– Да?! – откликнулся мужчина в белоснежном халате, с ровно подстриженными, как обувная щетка, седоватыми усами. Он сидел за отдельным столом и от него веяло таким авторитетом, который сложно описать – какая-то внутренняя сила, уверенность: «Да, я и есть заведующий».

– Доброе утро! – Я громко представился, прошел до середины ординаторской и остановился.

– Знаем такого. – Он улыбнулся. В эти моменты его лисьи глаза превращались в щелочки, а багрово-фиолетовые щеки поднимались в улыбке. – Зачем пришел? – продолжил он, ни на секунду не отводя от меня взгляд.

– Учиться хирургии, – машинально ответил я.

– А каким хирургом хочешь стать? – с какой-то подковыркой спросил он.

– Ну, э-э-э… Не знаю пока, – все тише и тише отвечал я.

– Ты понимаешь, что сейчас попал в отделение гнойной хирургии? Тут нет космических операций, мы людям мозги не пересаживаем. Тебе это надо?

– Естественно, – кратко, но четко поставил я точку, понимая, что это основа всего. Однако у меня закрались сомнения: а хочу ли я посвятить жизнь спасению других жизней от обыденных проблем? Аппендициты, ампутации, грыжи – это же уровень оперативной хирургии пятого курса учебника в университете. Однако я продолжил давить: – Ну, кто-то же должен этим заниматься, я хочу уметь все, как вы.

– Ну, ясно. – Он что-то фыркнул и продолжил листать истории.

Тут в кабинет зашел мой вчерашний знакомый. Увидев шефа, он подбежал к нему, пожал руку и встал как бронзовое изваяние. Затем немного неуверенным голосом попросил выйти.

Я вышел за дверь. Речь мне полностью разобрать не удалось, но я понял, что шеф его отчитывает за какую-то оплошность. Когда дверь открылась и из нее вышел осажденный моральными гонениями доктор, он взял меня за предплечье и повел в курилку. Времени выкуривания двух сигарет хватило, чтобы описать проблему: вчера врач приемного покоя положил больного в урологию под видом почечной колики. По данным УЗИ в животе и забрюшинном пространстве норма, свободной жидкости нет, клинические анализы на момент поступления относительно спокойные, на урографии камней не видно, однако болит в правом боку, при поколачивании боль усиливается. Пациенту сделали уколы обезболивающего и спазмолитика, и вроде стало легче. А суть проблемы в том, что пациента просили посмотреть очно, а мой товарищ проконсультировал по телефону.

Мы спустились в отделение урологии, где на койке у окна лежал молодой тощий мужчина лет тридцати, может чуть больше. Его вынужденное положение было необычным: он лежал на спине и прижимал обеими руками правое колено к животу. Ноги были в множественных мелких язвах, зубы в ужасном состоянии. Проведя беседу, удалось выяснить, что он наркоман с большим стажем и болит у него правая половина живота уже около недели. Для снятия болевого синдрома он использовал героин, который колол в пах. Он не давал себя пальпировать из-за того, что попросту не мог выпрямить ногу. Мы покинули палату и сказали медсестре, чтобы его подавали в операционную.

– Чем болеет? – поинтересовался доктор.

– Видимо, перитонит, – не придумав ничего интересного, ответил я.

– Это не диагноз. Какие-нибудь более точные варианты предложишь? – с ухмылкой переспросил он.

– Ну-у-у, аппендицит, перитонит… На прободную язву не похоже, – ответил я, понимая, что мыслю не в ту сторону.

– Ну вот сейчас и посмотрим, – очевидно, зная ответ, загадочно сказал он мне.

Мы отправились в операционную. Я уже слышал крики больного при перекладывании в предоперационной, она же «моечная». Мне сказали мыться, и я начал натирать свои пальцы мылом из дозатора как никогда раньше, обработав три раза сначала по локоть, потом до середины предплечья, а напоследок ладони и все межпальцевые промежутки. Мой разум был затуманен предстоящими событиями, и, отойдя от раковины, я опустил руки, позволив каплям с локтей стечь. За спиной я услышал: «Перемывайся!» Еще три минуты я драил свои руки.

Когда я зашел в операционную, меня пробрала легкая дрожь. Белая плитка, металлические столы, огромные окна без штор. Корчащийся от боли мужчина и колдующий над ним анестезиолог. Когда врач ввел препараты, его нога наконец-то распрямилась. Мы обработали операционное поле три раза и начали «обкладываться» стерильными простынями. Я понимал, что стерильно и можно трогать, а что категорически запрещено. Медсестра передала скальпель, а я был готов ассистировать.

Кожный разрез был длиной около 15 см, и я сначала подумал, что с аппендицитом угадал, однако скальпель следовал вдоль подвздошного гребня. Рассечена кожа, подкожная клетчатка, фасция, апоневроз наружной косой мышцы. И тут я увидел брюшину. Определенно, это аппендицит. Но вместо рассечения и проникновения в брюшную полость мы отслоили брюшину кверху. Мой наставник взял длинный зажим Микулича[3]3
  Зажим Микулича – хирургический инструмент, предназначенный для захвата брюшины, прикрепления операционного белья к брюшине, может применяться для тупферов.


[Закрыть] с тупфером[4]4
  Тупфер – стерильный тампон, который состоит из марли, ваты или другого пористого материала. Применяется с целью осушения операционной раны, полости, наполненной отделяемым, или тупого расслаивания тканей.


[Закрыть], и при дальнейшей сепарации поступила струя гноя цвета шоколадного коктейля. От запаха меня чуть не стошнило под маску. Отсосом аспирировано 550 мл гноя. Полость была санирована[5]5
  Санация в хирургии – обработка раны (удаление мертвых тканей с язв, ожогов или удаление разложившегося органа).


[Закрыть], установлены толстые дренажные трубки, тампоны с антисептиком. И эта огромная рана не была ушита. Мне сказали, что очень повезло увидеть эту патологию – не самое частое явление. Никто не сознавался, но это был не аппендицит.

Когда я вернулся в отделение, заведующий назначил мне куратора. Это был худощавый высокий мужчина средних лет, с огромными голубыми, как океанская волна в знойный день, глазами, с трехдневной щетиной и немного неряшливой прической. Он выглядел очень уставшим, как будто не спал пару ночей. Его халат был мятым, с множеством пятен, которые, видимо, уже не отстирать, а кожаные сандалии со стоптанными задниками намекали, что он не первый день ходит в операционную. После знакомства и непродолжительного диалога он предложил идти домой и почитать про сегодняшний гнойник. А завтра он дежурит сутки, и, соответственно, я вместе с ним.

Вернувшись домой, я начал ретроспективно мыслить, что сегодня была за операция. Естественно, я не мог найти себе покоя, пока не прочитал в интернете, что это был псоас-абсцесс. Пазл сложился. Довольный собой, я осознал, что на поиски ответа был потрачен вечер, а параллельно изучена анатомия забрюшинного пространства еще раз. В университете мы учили анатомию три семестра, и большую ее часть – на трупах. Половину я сейчас и не вспомню, ведь этот период делится на большие отделы: кости, связки, мышцы, внутренние органы, центральная и периферическая нервная система, сосуды, – освоить которые за такой срок катастрофически сложно. С этого момента я взял за правило открывать учебник по анатомии каждый раз, когда вижу незнакомый для меня орган или ткань. Забегая вперед, скажу, что надолго меня не хватило.

К своему первому дежурству я приготовился основательно: собрал портфель со всеми предметами гигиены, взял сменные носки, приготовил много еды и даже взял новые гелевые ручки. Этот день останется со мной на всю жизнь, а те ощущения хочется пережить еще раз. Как блюдо, вкус которого не понять сразу, а эмоции от первого укуса не вернуть.

Закончился день. Лечащие доктора покидали стационар, закрыв шкафчики и оставляя здоровье населения на ночных опекунов. На обходе спокойно, тихо, все довольны. Я сел писать дневники, а мой куратор закрылся в ординаторской. Писал я медленно, пытаясь отражать действительность в историях болезни, – как я был молод и наивен. Смеркалось. За окнами виднелся лесопарк, и солнце земляничного цвета подчеркивало очертания черных облаков, будто знамение. Куратор проснулся и позвал на ужин.

– Написал дневники? – с ухмылкой спросил он.

– Естественно, – довольный собой, поспешно ответил я.

– Приятного аппетита, – пожелал он мне.

– Спасибо, а… вчерашний забрюшинный гнойник – это же гнойный илеопсоит? – не давая ему спокойно хлебать суп, спросил я.

Врач посмеялся.

– Ну ты гигант, молодец. Патология сложно диагностируемая, сколько их было вскрыто не вовремя, ты бы знал, – с набитым ртом просвещал меня он.

– А как вы узнали? – не сдерживая любопытства, продолжал я.

– Не знаю, похоже, да и копытце он к брюху подтягивал. Вообще Кузьмич назвал диагноз, только открыв дверь в палату – ну, с его-то опытом. А так можно сделать КТ, прицельно смотреть подвздошно-поясничную мышцу. Хотя мы же хирурги…

– Кузьмич? – перебил его я.

Он снова засмеялся и чуть не подавился.

– Кузьмич – тот усатый за отдельным столом.

– Нормальное прозвище для заведующего, – я улыбнулся.

– Мужики, здорово! – Зайдя в ординаторскую без стука, веселый пухленький доктор сел рядом со мной.

– Привет, Гималай, – пожав руку, спокойно поздоровался мой куратор.

– Интерн? Слушай, я его заберу помочь на отростке, – осматривая меня с головы до ног, обратился он к моему куратору.

– Конечно.

– А что? Куда… – Не успел я задать вопросы, как мы уже были у дверей в операционную.

– Мойся, накрывайся, я сейчас приду.

– Первый раз? – встретила меня вопросом операционная сестра.

– Нет! – с некоторым чувством оскорбленности ответил я.

– Хорошо, доктор, какой у вас размер?

– Э-э-э… – не сразу сообразив, размер одежды или обуви, промычал я.

– Варежки какие? – с ноткой сарказма усмехнулась она.

– А-а-а… седьмые, – ответил я.

– Все-таки, наверное, в первый, – не переставая меня подкалывать, продолжила она. – Есть или шесть с половиной, или восемь.

– Восемь, пожалуйста, – пытаясь быть серьезным, сказал я, решив, что лучше брать больше.

– Пожалуйста, доктор.

Я чувствовал себя очень странно: с одной стороны, ко мне относятся как к настоящему врачу; с другой стороны, ощущение, что все смеются надо мной, не покидало меня. В операционной уже был Гималай, начавший обработку операционного поля. Едкий дым сигарет окутывал его. Он быстро оделся и начал помогать «накрываться». После всех подготовительных мероприятий анестезиолог дал отмашку к началу.

– Нож! – немного грозно сказал Гималай.

– Скальпель, – передавая ему инструмент, продублировала сестра.

– Не мне, – указывая на меня, пробормотал он.

– Ему? – с недоумением возразила она.

– Ты слышишь плохо?! – рявкнул доктор.

Мне было неловко в этой ситуации, но оплошать я не мог. Взяв скальпель в немного дрожащую руку, я начал линию разреза через точку Мак-Бурнея[6]6
  Точка Мак-Бурнея – точка на границе между нижней и средней третью линии, соединяющей пупок и правую верхнюю переднюю ость.


[Закрыть]. Разрез был перпендикулярен вышеуказанной линии. На мой взгляд, около семи сантиметров. Я очень боялся сделать длинный разрез, но его длина должна обеспечивать хороший обзор зоны операции, она очень условна и зависит от толщины подкожно-жировой клетчатки пациента. Когда последняя обнажилась, я продолжил рассекать скальпелем. С хорошо кровоснабжаемого жира пошла кровь, и я сразу начал дергаться и искать салфетки. Но тут появилась рука моего ассистента, которая уже просушила раны и остановила подтекание крови электрокоагулятором[7]7
  Электрокоагулятор – хирургический инструмент, который воздействует на биологические ткани высокочастотным электрическим током.


[Закрыть]. Взяв в руки тупфер, я сдвинул клетчатку и увидел поверхностную фасцию, а за ней уже скрывались волокна апоневроза наружной косой мышцы живота. Эти волокна рассечены ножницами.

Я молчал, пытаясь как-то силой мысли остановить пот, стекающий с моего лба, а Гималай меня подбадривал. Я понимал, что все идет как по учебнику, но страх совершить ошибку меня не покидал. Внутренняя косая и поперечная мышцы были тупо разведены с помощью кровоостанавливающих зажимов. И вот передо мной появилась брюшина – гладкая, сияющая. Я уже потянулся за скальпелем, но рука была остановлена. Гималай спокойным голосом сказал, что хочет мне немного помочь. Взяв в руки два зажима Микулича, он ловко подхватил брюшину, рассек ее, а по краям этими же зажимами зафиксировал марлевые салфетки. И лапаротомия по Волковичу-Дьяконову была завершена. Указательным пальцем доктор проник в брюшную полость. Он смотрел в потолок, и гримасы на его лице напоминали момент, когда потерял тот самый винтик за водительским сиденьем и пытаешься его нащупать. Не прошло и половины минуты, как в этом раневом «колодце» очутился купол слепой кишки. Потянув за него, мы увидели червеобразный отросток. Плотный, пухлый, багрового цвета. Толстой шелковой нитью при помощи зажима мой ассистент перевязал брыжейку у основания отростка. Кисетный шов на слепую кишку вокруг основания отростка был искусно выполнен тонкой нитью на расстоянии 1–1,5 см от него. Червеобразный отросток был перевязан и пересечен лично мной. А потом его культю мне помогли погрузить в кисетный шов. После его удаления слепую кишку мы погрузили обратно в брюшную полость.

Убедившись в отсутствии кровотечения и инородных тел внутри, рану брюшной стенки позволили зашивать мне – послойно, как положено. Я старался наложить самые красивые швы на кожу. Но получилось что получилось. В экстазе от выполняемой работы я не замечал, насколько обстановка была напряжена. Оказывается, эти минуты в моем сознании обернулись двумя часами работы. Все смотрели «косо», но не на меня, а на Гималая.

– Всем спасибо! – сказал он операционной бригаде, снимая перчатки. Выйдя из операционной, мы сели за компьютер, и я под диктовку начал писать направление на гистологию, направление на бактериальный посев, осмотр, предоперационный эпикриз, протокол операции. В общем, мне все было понятно, я был доволен, но истощен как морально, так и эмоционально. Победы утомляют, вчерашний студент – уже оперирующий хирург.

– Сколько методов аппендэктомии[8]8
  Аппендэктомия – хирургическая операция, при которой удаляется червеобразный отросток (аппендикс).


[Закрыть] ты знаешь и какую мы сделали? – спросил мой «ассистент».

– Антеградная, с доступом по Волковичу, – ответил я.

– Ну ладно. – Гималай улыбнулся, открыл окно и впустил прохладный осенний ветерок. Он снял свои сандалии, сел на подоконник и закурил в открытое окно. – Что смотришь? Печатай давай.

Из северного конца операционного блока раздался женский громкий крик: «Ремзал! Ремзал!» Он звучал не как крик о помощи, а как призыв к обороне во время осады замка. Мы быстрым шагом отправились в реанимацию. Этот зал меня встретил суетой. Происходил какой-то хаос. В центре на столе лежал мужчина – точнее тело, похожее на мужчину. У его головы кружились два анестезиолога: один его интубировал[9]9
  Интубация трахеи – введение специальной трубки в трахею с целью обеспечения проходимости дыхательных путей.


[Закрыть], второй ставил катетер в подключичную вену. Анестезистки со своими чемоданчиками с наркотиками набирали препараты, а операционные сестры расчехлили биксы[10]10
  Бикс – металлическая коробка для стерилизации материалов и инструментов медицинского назначения.


[Закрыть] с инструментами. Нейрохирурги и травматологи стояли рядом, ожидая чего-то.

Из предоперационной переодевалки вышел мой куратор Елисей. Да, его имя похоже на название реки, только через букву «л». Он переглянулся с Гималаем. И по их взглядам, учитывая окружающую суматоху, я не смог понять, что за ощущение пьянящей радости на фоне скрытой тревоги они испытывают. Бледный цвет кожных покровов мужчины отлично гармонировал с затертой голубой плиткой операционной. Но эту холодную атмосферу темным вишневым пятном увенчала экстренная лапаротомия. От рукоятки грудины[11]11
  Грудина состоит из трех частей: верхняя – рукоятка, средняя – тело, нижняя – мечевидный отросток.


[Закрыть] до лобка длинный разрез, который обогнул пупок слева. Не послойно, а через все слои одним движением. Легкая дрожь пробрала меня. Рука Елисея нырнула в брюшную полость, и он начал вычерпывать массивные кровяные сгустки, а Гималай тем временем аспирировал еще жидкую кровь. Свой интерес увидеть, что там в животе, я не смог утолить, хотя и операторы сами наверняка ничего там не могли адекватно разглядеть. Это оказался травматический разрыв селезенки. Кровотечение быстро остановили. Зажим типа Шамли[12]12
  Зажим типа Шамли – изогнутый кровоостанавливающий зубчатый хирургический зажим.


[Закрыть] – и селезенка уже лежала в лотке.

Брюшную полость отмыли, поступления свежей крови не было. Анестезиологи капали кровь и твердили, что слева дыхание не прослушивается. Там был явный перелом ребер и, видимо, пневмоторакс. Лежачему пациенту на корточках травматолог установил дренаж в плевральную полость, чтобы расправить легкое, и установил систему с водяным замком по типу Бюлау[13]13
  Аппарат для дренажа Бюлау – способ удаления жидкости и воздуха из плевральной полости с помощью трубчатого дренажа, вводимого путем прокола грудной стенки и действующего по принципу сообщающихся сосудов.


[Закрыть]. А господа хирурги уже зашивались. Положив асептические наклейки на рану, они завершили операцию. А далее продолжилось лечение в реанимации.

На тот момент из-за переизбытка впечатлений и эмоций я не отследил судьбу больного. Но повторно его не брали в операционную, это точно. Вечер был удачным для меня.

Напитавшись духом операционной, я пошел в приемный покой искать врачей, которым нужна помощь. Гималай познакомил меня с коллегами из приемника. Вечер любого приемного покоя в каждой городской больнице богат на бомжей. А они, в свою очередь, – хороший материал для практики. Вряд ли бездомный будет сильно беспокоиться, что его шов немного косой. Эта ночь была в моей власти, я зашивал все, что можно: раны на теле, голове, разбитые губы, брови. Каждый новый прокол был увереннее, точнее, ровнее. Встретив первый луч солнца, я вышел из перевязочной. Длинный коридор, соединяющий токсикологию и хирургическую реанимацию, был пуст. Ни души. Тишина. Поднявшись в ординаторскую моего отделения, я присел на диван.