Текст книги "Страшный доктор. Реальные истории из жизни хирурга"

Ударом по плечу меня разбудил Елисей. Началась утренняя оперативка, а я занял диван. Я сложил руки на груди и пытался делать вид, что бодр.

Дни стремительно бежали. Я помогал на перевязках, а потом бежал в операционную, где участвовал в плановых операциях. Там все было немного иначе. Без спешки, размеренно, под музыку «Ретро FM» из старого бумбокса проходили резекции щитовидных желез, грыж различных локализаций, удаления разных новообразований. Каждое дежурство я составлял компанию Елисею. Он неплохо объяснял, и я даже начинал верить в свои силы. Неуверенность и боязнь навредить мешали мне прыгнуть через голову. В таком режиме я трудился около трех месяцев. К сожалению, обновлять свои знания из учебников мне не хватало времени. Практика должна все покрыть. Меня стали узнавать и здороваться уже как с членом команды. Я понимал, что надо продолжать в том же духе, помогать в операционной, писать все истории и выполнять бытовые обязанности. Я никогда не умел отказывать, а если помощь принесет результаты, то такой симбиоз мне по душе.

Однажды на дежурстве проктолог позвал меня на помощь, он выглядел очень интеллигентным молодым человеком. После трех извинений он вежливо попросил ассистировать ему на выведении колостомы пациенту с кишечной непроходимостью. Колостома – это искусственно созданный ход кишки на переднюю брюшную стенку. В проктологии обычно это опухоли, которые закрывают или сдавливают собой просвет кишечника, из-за чего естественный акт дефекации становится невозможным. Главной проблемой пациента является беспокойство за дальнейшую жизнь и ее качество. Эта операция заставляет менять образ жизни. Ходить в туалет в мешок на животе с невозможностью контролировать этот акт. Людям приходится менять характер работы, а некоторым переходить на инвалидность. Это грязный отпечаток на семейной жизни, на психическом состоянии человека. Даже полностью осознавая, что операция нацелена на спасение жизни, смириться с ней под силу не всем.

Операция прошла стандартно. Я познакомился с новым интересным доктором, по ощущению, ненамного старше меня, однако уверенность, которую он источал, заставляла меня задуматься, что работа проктологом не такая уж и страшная. Пока я узнавал новые ветви хирургии, становилось все интереснее и интереснее. Казалось бы, как можно за один год интернатуры освоить такую науку. Ведь хирург – это в первую очередь врач, человек, который лечит, применяя физическое вмешательство в организм пациента. Человек, который может навредить излишним вмешательством, испортить или лишить жизни. По незнанию, по ошибке, по невнимательности. Этот экстрим как раз и манил юных хирургов, таких как я.

К середине интернатуры нам выпала честь самостоятельно провести операции плановым пациентам. Мне досталась женщина с пупочной грыжей. Сложно вспомнить ее лицо, но эта операция зажила рубцом в моей памяти.

Грыжа – это патологическое выпячивание органа или его части из брюшной полости через естественное отверстие (пупочное кольцо, паховый канал) или через дефект брюшной стенки, образовавшийся в результате оперативного лечения или травмы. Сама грыжа состоит из трех частей: грыжевой мешок, грыжевые ворота и само содержимое. Любой хирург сталкивается с этой работой рано или поздно. Аппендикс после его удаления новый не вырастает, а вот грыжи могут рецидивировать, сформироваться на других местах. Если в плановой хирургии грыжесечение – это треть всех операций, то не стоит рассчитывать, что дежурант в скоропомощной больнице не встретит ущемленку, так как на районе уже всех прооперировали. Наоборот: подавляющее число людей живет с грыжами, сами себе их вправляют, стесняются сходить к врачу и сделать операцию в плановом порядке. Я всегда считал, что если при кашле часть кишки проваливается в мошонку, то так жить неудобно.

Но моя первая пациентка, моя первая плановая операция была не из таких. Грыжа у нее была пупочная, около 8 см в диаметре. Абсолютно все стандартно и банально. Пациентка на столе, я мою руки и первый захожу в операционную. За мной плетется мой наставник Елисей. Операция планировалась под местной анестезией, без протезирования сеткой. Если в двух словах, нужно было вправить грыжу на место и зашить грыжевые ворота.

Мне помогли облачиться в операционный хирургический костюм, дали скальпель и, так как у нас операция без наркоза, я начал проводить анестезию новокаином. Елисей стоял рядом и ничего не комментировал. Начав кожный полулунный разрез длиной 5 см, я отделял кожу с подкожной клетчаткой от грыжевого мешка самой пупочной грыжи до тех пор, пока не стали четко видны грыжевые ворота. Пациентка время от времени дергалась и говорила, что ей больно. Я набирал еще новокаин и подкладывал в необходимые места. Осмотрев грыжевые ворота, я немного задумался, но в моей голове четко вырисовывались картинки из учебника оперативной хирургии. Мне так хотелось озвучить вслух, что сейчас я продольным разрезом рассеку пупочное кольцо, но видимо волнение и контроль над тремором рук не давали мне такие привелегии. Грыжевой мешок выделен, вскрыт, в нем меня встретил сальник. Аккуратным движением указательного пальца я вправил его в брюшную полость, но при дыхании он опять покидал свое родное место. После многочисленных попыток его заправить Елисей все же помог мне, взяв в руки зажим с марлевым шариком и утопив его в недрах брюшной полости. Грыжевой мешок был полностью иссечен, а брюшина ушита непрерывным швом из кетгутовой нити[14]14
  Кетгутовые нити – саморассасывающийся хирургический шовный материал.


[Закрыть].

Настало время швов. Верхний лоскут апоневроза прошит шелком сначала снаружи внутрь, а затем этой же нитью ровными стежками на нижнем крае апоневроза снаружи внутрь и изнутри кнаружи. Таких швов было три. При завязывании образуется нахлест, который вторым рядом швов надежно закрепляет нижний край апоневроза со свободным верхним в виде дупликатуры[15]15
  Дупликатура – анатомическое образование, состоящее из двух слоев какой-либо пластинчатой структуры.


[Закрыть]. На коже я сделал красивый внутрикожный шов. Завершив последний стежок, я понял, что такое экстаз, и осознал относительность времени.

В общей сложности при поддержке Елисея мои труды заняли 2,5 часа. Это, конечно, крайне долго, и нет слов, чтобы описать мое восхищение выдержкой пациентки и операционной бригады.

– Ну, теперь… – начал Елисей с довольной улыбкой, – надо проставляться за первую операцию.

В тот момент я вообще плохо воспринимал происходящее, направив свой взор на лицо пациентки. Она смотрела на меня, и эти глаза, прищуренные от радости, стоят потраченных минут в операционной и лет в университете.

– Конечно, с меня поляна, спасибо! Всем спасибо!

Легкий дурман, как от половины бокала шампанского, потная холодная майка, бодрящее прикосновение которой приводит в чувство, ладони в морщинах, будто пролежал в ванне сутки, и кристаллики соли, скатившиеся со лба, в уголках глаз. Вот за этим я пришел на работу. Внутренний мазохист пировал. А вместе с ним пировали коллеги. Кузьмич, Елисей, Гималай и тот самый крупный доктор. В день своего дежурства здоровяк после плотного обеда выгонял всех из ординаторской, чтоб покурить и сделать тихий час. Ничего не поменялось после моего маленького праздника. Открыв окно, он сложил руки на поясе.

– Время видели? – пробормотал он.

– Игорь! – шипящим смехом, с выражением хитрого песца хохотал шеф.

– Задолбали жрать! Давайте, по пакетикам сложили и пошли домой, я сегодня дежурю, – не поворачиваясь к нам, бормотал он в открытое окно.

– Окно закрой, сейчас сдует! Игорь! – возразил Гималай.

– Кому прохладно – идите в теплый коридор, – непоколебимо, как скала, стоял наш морж.

– Ты его шкуру видел? – продолжил шеф.

Два раза чиркнув зажигалкой, Игорь прикурил.

– Смотри, смотри, сейчас обидится, – с ухмылкой продолжал Гималай.

– Ладно, давайте расходиться, – предложил Елисей, – а то Игоря Алексеевича сейчас начнет тошнить.

– От тебя уже давно тошнит. Тебя четыре ребенка ждут, иди домой, – выпячивая нижнюю губу, фыркнул Игорь.

– На диване видел вмятину размером с луну? – обратился ко мне Гималай.

– Вот этот кратер? – решил пошутить я.

– Так… – обернувшись в мою сторону и сморщив лоб, Игорь зафиксировал свой взгляд на мне. – А для тебя будет партийное задание.

Достав из надорванного халата сморщенную купюру в 100 рублей, он положил ее мне в карман на груди:

– Сгоняй в магаз и возьми мне сигареты, только тонкие! Понял? ТОНКИЕ! Можно с кнопкой, – наказал Игорь Алексеевич.

Выбора у меня не было. Закрыв дверь под хохот коллег, я пошел. Путь мой был недлинный, метров четыреста до киоска на остановке.

– Мне сигареты тонкие, пожалуйста, можно с кнопкой, – сказал я продавщице.

Мне протянули Kiss с ментолом. Я забрал сдачу и направился формировать дружеские отношения с Игорем. Легкий и теплый снежок меня очень воодушевлял. Я отлучился всего на 5 минут, однако в отделении уже царила тишина. Дверь в ординаторскую была закрыта. Я постучал и услышал скрип дивана. Я постучал еще раз, но настойчивее.

– Врач ушел в операционную! – с некоторой одышкой воскликнул Игорь.

– Да это я.

– Ох. – Я вновь услышал скрип дивана и тяжелое дыхание, после чего дверь отворилась.

– Вот, – протянув пачку дамских сигарет, сказал я.

– Попроси его водку принести – так он одну возьмет! Как это можно курить? Они у меня изо рта вываливаются, я же не бабские просил, а тонкие. Уф, давай сдачу.

Растерявшись, я отдал ему явно больше, чем следует. Его голос внушал ужас. Он как тролль из-под моста. Социопатичный, грубый, страшный, ему только дубины не хватало для полноты картины.

– Ой, ладно. – Захлопнув дверь прямо перед моим носом, Игорь завалился на свой диван.

Я стал для отделения и гонцом, и писарем, и айтишником. Но я получал возможность помогать на дежурствах. И помогал я всем: Елисею, Гималаю, шефу на плановых операциях и каждому, кто попросит подержать камеру, просушить рану, зашить доступ. С момента моей самостоятельной операции прошло достаточно времени, и жажда стоять на месте оперирующего хирурга не утолялась. Естественно, «прыщи»[16]16
  Имеются в виду различные фурункулы, карбункулы.


[Закрыть] я вскрывал сам, без какого-либо контроля.

– Можно мне аппендицит сделать? – спросил я на дежурстве во время перекуса у Елисея.

– Найди и делай.

– Подробнее? У меня есть друзья, у которых еще остался червеобразный отросток, – в шутку, но с излучающей надежду улыбкой уточнил я.

– Идешь в приемный покой, принимаешь больных, находишь аппендицит, оформляешь историю, договариваешься об операции, показываешь все мне, а я тебе помогу в операционной, если захочешь.

– А если случайно залетит в отделение, можно мне сделать?

– Я же объяснил…

– Вас понял, спасибо.

Путь мой лежал на первый этаж больницы, в это адское жерло, в место, где всегда движение, конфликты. Безусловно, это важное консультативно-диагностическое отделение, ведь первичный диагноз ставят там. Врач в профильном отделении может и не догадываться, что происходит внизу, пока он пьет кофе. Я пообщался с доктором из «приемника» и предложил ему безвозмездную помощь. Пятница, ближе к полуночи – отличное время, чтобы обратиться в больницу с аппендицитом.

А ночка была спокойной: пять обращений, из которых всего три госпитализации. Один мужчина с клиникой кишечной непроходимости на фоне вероятной спаечной болезни, которого я госпитализировал, явно требовал хирургического вмешательства. Я позвонил в операционный блок, анестезиологам и отправил пациента. Сам решил остаться дальше на этой своеобразной рыбалке. Но трофейного аппендицита я не нашел.

Время приближалось к четырем часам ночи. За углом у регистратуры я услышал знакомый спокойный тембр голоса. Елисей в своей флегматичной манере общался по телефону. В этот момент я почувствовал вину, но за что конкретно – еще сам не понимал.

– Ну, вот и все… – начал он.

У меня появился легкий тремор в голосе и какая-то слабость в коленях.

– Что? Что произошло? – глотая слюну, спросил я.

– Непроход, говоришь?

– Да, там живот острый – перитонит, похоже, или некроз кишки… Он что, умер?

Я захожу в операционную, там лежит мужчина и стоит вся бригада, причем косо смотрят на меня.

– А вот теперь скажи: в чем срочность этой операции? Ты сделал рентген обзорный? УЗИ? Барий дал? Анализ крови и ЭКГ – все, что я нашел в истории болезни.

– Ну, там болевой синдром…

– Боль – вообще чувство субъективное. Мы лечим не анализы, не боль, не заболевание как таковое, а человека. Есть конкретные показания для экстренных операций, для срочных операций и для плановых. В чем здесь срочность? Операция – наиболее опасный и ответственный этап, который должен выполняться по показаниям, причем обоснованным. Характер патологии, прогнозируемые осложнения и неблагоприятные исходы, эффект от операции или консервативного лечения. Все нужно учитывать перед тем, как отправить пациента на стол.

– Там на рентгеновском снимке… – я показал в область левого подреберья на снимке, где определялся уровень жидкости, – чаша Клойбера[17]17
  Чаша Клойбера – специфический рентгенологический симптом кишечной непроходимости.


[Закрыть], что является признаком кишечной непроходимости.

– Ты ошибся, – с печалью в глазах сказал Елисей. – Но страшного ничего нет, не переживай, просто в следующий раз советуйся со мной перед тем, как госпитализировать пациента. Пойдем лучше кофе глотнем.

Мы отправились в ординаторскую, он вызвал лифт. Похлопывая по плечу, пытался как-то подбодрить. Но гнев переполнял меня: а если бы я пошел и начал операцию, доверившись юнцу из приемного отделения? Я же мог покалечить человека, мог погубить его. Что управляло мной в тот момент, когда я выставил диагноз и показания к операции?! Я же просто поторопился или хотел казаться лучше, чем есть на самом деле… или был напуган криками, воплями, страданиями пациента и пытался быстро переложить ответственность на других. Во время нашей кофейной церемонии я молча осушил кружку и затем вернулся в приемный покой. Поток амбулаторных больных быстро вернул меня в строй. Перевязки, хирургические обработки ран, осмотры и консультации для смежных специалистов украсили восход солнца.

Я очнулся на кушетке возле кабинета нейрохирургов. Время идти домой.

Подходили мои крайние дни в роли ученика. Получение сертификата. Самостоятельность.

Больница – это недвижимость, динамика которой создается людьми, трудящимися в ней. Я часто слышу, что, мол, вот этот стационар плохой, а этот отличный. Но стены не лечат – лечат только специалисты, передающие свой опыт свежим поколениям. Вот что ценно. С опытом они также передают традиции. И такая местная традиция существовала и для интернов, называлась она «Днем интерна». В этот день за одним столом сидят все хирурги больницы и наши любимые анестезиологи-реаниматологи.

Чтобы отдать дань уважения своим учителям, порадоваться своему сертификату и запомнить начало новой самостоятельной жизни, мы сняли в аренду загородный дом, закупили напитки и еду и накрыли отменный стол – как на маленькой свадьбе уж точно. Первыми нас посетили хирурги помоложе, вчерашние интерны, так сказать. Мы присели за стол и начали вспоминать прошедший учебный год. Гималай уже раздувал угли. Играла громкая музыка и царил некий приятный беззаботный хаос. Тем временем закупоренные бутылки покрылись холодной испариной, которая оседала на скатерть блестящей росой, но никто не прикасался к ним до прихода боссов. И вот пришел Кузьмич. Так приятно смотреть на начальника, когда он не думает о работе, когда он одет в футболку и вообще похож на обычного дядьку, которого можно встретить на улице, курящего у остановки и читающего свежие новости.

Он подошел к нам, но атмосфера не сгущалась, как это происходит в стенах больницы.

– Здорово, врачи! – обратился он к нам.

– Добрый вечер! – хором ответили интерны.

– Так… а где наши звезды?

– Вы про Игоря Алексеевича? – улыбаясь, уточнил я.

– Ну, естественно, как без него-то. Вы же его позвали?

– Он обещал приехать…

– Хотя после последнего «Дня интерна» у него могут быть сомнения. – Заливаясь смехом, Кузьмич пошел дальше в зал.

Я решил уточнить, что произошло, и отправился на расследование. Гималай с баночкой пива в одиночестве махал подносом и пел какую-то песню – видимо, сам для себя.

– А что случилось с Игорем на предыдущем дне интерна? – спросил я.

– По его версии, ему в затылок прилетела хоккейная шайба.

– В июне?

– Ага. А вообще, как ты понял, он тот еще болельщик. Сидели мы в сауне, а он забрался на самый верхний полок и через запотевшее стекло пытался смотреть трансляцию какого-то хоккейного матча. Ну вот когда «наши» забили, он так радовался, что оттуда и улетел затылком вниз.

– А он трезвый был? – уточнил я.

– Конечно, – посмеявшись, продолжал Гималай. – Самое смешное, что там было прямо настоящее рассечение. Ну, мы его на месте и зашили, благо он был уже обезболен. Как видишь, зажило неплохо.

Наш разговор прервал громкий стук по воротам в коттедж.

– Вы че там закрылись?! – кричал Игорь Алексеевич.

Я открыл дверь и увидел его, курящего свои тонкие сигареты, и Елисея.

– Привет, – сказал Игорь, пожал мне руку и отправился уверенно, как будто он тут уже был, в сторону дома.

Все расположились за столом, в центре сидел Кузьмич. Какая-то волнительная тишина, как при получении диплома… Он встал. И начал свою речь.

– Дорогие друзья! Я подчеркну слово – друзья. Именно так мы должны относиться друг к другу, не все присутствующие здесь интерны будут работать хирургами, не все останутся в этой работе, не все мы будем коллегами, но мы должны остаться друзьями. Много чего было за этот год, кто-то проявил себя великолепно и готов начать свой путь. Вы работали за троих, помогали нам, а мы, как наставники, старались научить азам хирургии и вообще медицины. Вы освоили действительно много оперативных моментов, но поняли ли вы хирургию? Я думаю, нет. Год – это мимолетный момент. Но вы своим упорством – я в этом уверен на сто процентов – сможете достичь высот, о которых мечтает каждый врач. Я всегда думаю над тем, кто будет лечить моих детей, моих внуков. Будущее медицины стоит перед нами. Главное – помните и каждый раз задавайте себе вопрос: зачем, как и почему вы делаете то или иное действие? Хирург – это врач, который лечит не только головой, но иногда и руками. Не теряйте голову. Подходя к пациенту, думайте, хотели бы вы, чтобы вас лечил такой же доктор? Если это так… – Возникла пауза. Этот момент будто замер. Все были очень-очень сосредоточенны и как будто не дышали, пока Кузьмич говорил. – Будьте счастливы, поздравляю вас! – закончил он.

Все начали шуметь, стучать бокалами, разговаривать, смеяться, и создалось ощущение некой таверны, где после длительного похода вновь собрались путники и начали делиться впечатлениями. В этот день не было масок, не было места официозу, в этот день вино лилось рекой, и я чувствовал себя самым счастливым. Ближе к вечеру обстановка становилась все менее и менее формальной. Праздник плавно перетекал в дискотеку, и мужской компании требовались партнерш для танцев. Эти злые операционные медсестры. Недолго думая, мы начали обзванивать всех и каждую, приглашая на внезапную вечеринку. И самое неожиданное было то, что отказов мы не получали. Все любят отдыхать, все хотят беззаботных выходных, а сегодня был как раз тот самый день.

Ближе к полуночи в сауне уже не было места для кислорода от горячих камней и множества нетрезвых тел. Где-то около двух часов ночи энергия высшего эшелона заканчивалась, и они начинали расходиться. Обнимаясь, как с родными братьями, мы попрощались и продолжали пир. Внезапно, как волшебник из шляпы, Гималай вытащил из-под стола гитару. Мы вышли во двор. В свете луны и зарева костра он начал играть знакомые всем песни. Я удивился, насколько люди, окружающие меня, талантливы. Его шелковый баритон был как никогда мягок, а мы подпевали как могли. Приятно было видеть коллег без халатов и хирургичек. Игорь, шатаясь, как медведь, и опираясь на дом, начал подходить к каждой медсестре, обнимать и целовать в щеку или куда получится, сопровождая невнятными комплиментами. Под припев песни Розенбаума «Утиная охота» я уснул.

Утро встретило меня болью.

Прошли и мои последние в жизни каникулы. Две недели пролетели незаметно. Я забрал свой сертификат об окончании интернатуры и пришел устраиваться на работу. Возможно, этот день был роковым в моей карьере. Может, стоило подумать, а может, просто кинуть кости на удачу. Мы постоянно принимаем решения – серьезные и не очень, – иногда даже не задумываясь, куда может привести необдуманная мысль. Приехав в альма-матер, я пошел на встречу к своему научному руководителю. Мы присели за стол и решили выпить немного кофе.

– Все-таки решил стать хирургом? – уточнил он.

– Естественно, – без доли сомнения ответил я.

Он задумался.

– Могу ли я устроиться в то же место, где проходил интернатуру? – продолжил я. Вы же там всех знаете и сами работали на той базе.

– Сожалею, но там нет свободных мест. Можно попробовать устроить тебя в отделение первой хирургии, там тоже хорошо. Для начала на половину ставки, поработаешь в приемнике, потом на этаж, в отделение.

– Но…

– Что «но»? Ты на работу хочешь устроиться или жену на всю жизнь найти? В общем, есть вариант очень перспективный. У меня друг работает в столице. Он рентгенэндоваскулярный хирург[18]18
  Рентгенэндоваскулярная хирургия – направление в медицине, предполагающее манипуляции с кровеносными сосудами человека путем воздействия на них изнутри.


[Закрыть]. У них сейчас идет набор в ординатуру. Могу организовать тебе туда путевку. Два года отучиться – и ты работаешь в самом востребованном направлении современной хирургии. Сейчас уклон в малоинвазивную хирургию. Лет через 10 хирурги даже аппендицит без камеры не смогут убрать. Наука движется, медицина развивается, и тебе я советую забросить идею сельского доктора. Надо найти свое направления, освоить его и развивать. Что скажешь?

– Мне нужно подумать, это ведь очень ответственный шаг, – сказал я.

– Тогда в конце недели я буду ждать от тебя ответ.

– Спасибо, я заеду к вам.

Осушив чашку, я вышел из кабинета и оказался в некой прострации. Я не понимал, что мне делать. Весь этот год, проведенный в тяготах и радостях с людьми, и отношения, которые мы строили, как влюбленная пара… Неужели все было зря?!

На следующее утро я поехал к шефу. Зайдя в отделение, я понял, как мне тут уютно. Кузьмич пригласил к себе в кабинет.

– Ну, чего? – шевеля усами, пробормотал он.

– Я хочу работать у вас в отделении.

– Зачем? – уточнил шеф.

Этот вопрос я не совсем понял. Логичнее было спросить: «Почему?» – как это принято на собеседованиях. Но он человек, который не ошибается в наречиях.

– Потому что я готов быть хирургом и хочу оказывать экстренную помощь, я уже многому научился и стану еще лучше, – начал рекламировать себя я.

Кузьмич смеялся в своем стиле. Его губы от смеха становились лилового цвета.

– Я спрашиваю, зачем тебе эта помойка, – продолжил он. – Ладно, я уже давно не молод. Мне зарплату платят, хватает на недешевые сигареты и проезд до огорода, а большего мне и не надо. А ты хочешь, видимо, так же?

– Я хочу уметь все! Как вы, – ответил я.

Он опять залился смехом, открыл окно и закурил.

– Так… Сейчас, чтоб взять тебя на работу, мест нет. Бездельничать тоже неправильно.

– Что мне тогда делать?! – в отчаянии спросил я.

– Трудно сказать…

Видимо, в тот момент я очень хотел пережить этот год еще раз, поэтому предложил:

– А давайте я поступлю в ординатуру по хирургии? Буду продолжать учиться в вашем отделении, а когда появится место, вы возьмете меня на работу.

– Два года учиться? У тебя и так уже есть сертификат по хирургии, – недоумевая и как будто пытаясь отговорить, не останавливался Кузьмич.

– Да.

– Ну, ты мальчик большой, твое решение. Поступай как знаешь. Я могу лишь обещать, что при возможности возьму тебя в наш штат, – докурив глубоким затягом, промолвил Кузьмич.

– Спасибо большое! – ответил я.

Улыбка не сходила в тот день с моего лица. Я, не дождавшись конца недели, помчался к научному руководителю со своим предложением. На меня все смотрели скорее как на дурака, нежели как на гения-мецената, но это мое решение. Так и случилось: я поступил в ординатуру на ту же специальность, на которую уже отучился.

И вот все как в первый раз: новый учебный год, новые интерны, которые хотят за год освоить хирургию, и среди них я, опытный молодой хирург. Программа ординатуры более широкая: я посетил и урологию, и проктологическое отделение, но дежурил я все так же со своим Елисеем. Мне доверяли самостоятельно выполнять небольшие операции типа вскрытия гнойников, ампутации пальцев. Я рос каждый день, и вот уже все аппендициты стали моими. Хоть рядом и стоял Елисей, он все меньше и меньше смотрел на монитор и контролировал меня.

Зима пришла неожиданно быстро. Кузьмич после утреннего обхода взял меня под руку и повел к себе. Я уже обдумал все косяки, совершенные мной за последнюю неделю, но он, как обычно, затянулся «Парламентом аква».

– Бегом в отдел кадров! – приказным тоном сказал он.

– Эм-м, зачем? – не сразу поверив его словам, спросил я.

– Пора уже получать деньги за свою работу, устраивайся.

– Есть! – не зная, какими словами его благодарить, ответил я.

Я быстро оформил все документы. И принялся работать врачом. Меня устроили на полставки, а это около 4–5 дежурств в месяц. К сожалению, окончание ординатуры только через полтора года, поэтому все смешалось. Каждый день я приезжал как ординатор. Дежурил с Елисеем как ординатор. А приемный покой я охранял как настоящий врач, за что, собственно, получал зарплату. Если не учитывать пару ночей в месяце, когда я ночевал дома, в остальное время я жил в больнице. И, наверное, меня это устраивало. Я получал около 10 тысяч рублей в месяц, чего мне хватало на проезд и еду. А что еще нужно юному энтузиасту?

Приемный покой. Откуда это название? Покой там только снится. Но сегодня работа шла как-то равномерно. Естественно, все пациенты, которые навестили травматолога, в большей части нуждаются в осмотре хирурга. Бывает, ехал на мотоцикле между рядов, никого не трогал, а потом тебя зажали между бульдозером и жигулями пятой модели. Хрусь… и помимо сломанных косточек у тебя еще и селезенку изымут – жаль, что в мусорное ведро. А если постараться, можно и подарить жизнь другому человеку, нуждающемуся в почке.

У меня на приеме сидела женщина с подозрением на ущемленную пупочную грыжу и ждала своего обследования. Почти идеальный вечер омрачил наряд скорой помощи. Выбивая дверь, в приемный покой заезжает каталка, на которой расположился мужчина без сознания.

– Открывайте ремзал, тут ДТП, – кричал мне врач скорой помощи.

Но я, пытаясь сохранять спокойствие, решил выяснить отношения.

– Почему вы не отзвонились, что везете в реанимационный зал? Вы сейчас заехали со стороны приемного покоя, – уточнил я.

– Быстрее, больной тяжелый. Давления нет! – паниковал врач скорой помощи.

И правда: взглянув на пациента, я увидел бледное тело с синими губами, будто его достали из сугроба. С огромным, как у беременной на поздних сроках, животом. На мое счастье, мимо проходил анестезиолог. И хоть он не растерялся. Словно уличный маг, он достал из кармана интубационную трубку и вслепую, без релаксантов пациенту, который лежал на каталке, выполнил интубацию трахеи. Они ринулись в ремзал, а я начал звонить старшему дежурному хирургу.

– Але? Але? Игорь Алексеевич!

– Ну? – пробормотал он.

– В ремзал бегите! – пытаясь не создавать лишней паники, сказал я.

– Что там?

– После ДТП мужчина, видимо, перфорация полого органа или кровотечение, не знаю. Анестезиологи уже там.

Он повесил трубку. В такие моменты время будто замирает. Я понимал, что надо что-то делать, но собрать свои мысли не удавалось. Я метнулся от компьютера в кабинете хирурга к лаборатории, чтобы они быстрее совместили кровь. И это было критически верным решением. Напротив лаборатории находился кабинет переливания крови. По дежурству там нет никого, а ключ лежит у администратора. Забежав в кабинет, я открыл холодильник и чудесным образом увидел пять пакетов первой отрицательной крови. У меня не было времени записывать в журнал списания крови, я же даже еще историю не оформил. А какая может быть совместимость – на это времени не было. Каждый раз, когда бежишь в реанимационный зал, проклинаешь проектировщиков больницы за эти длинные коридоры. Открывая двери, я достал из карманов 3 пакета донорской крови. У пациента уже стояли два центральных катетера. Анестезистка выхватила у меня их и уже заряжала систему. В этот момент хладнокровным оставался только анестезиолог. Он проверил этикетки и приказал начать капать. Игорь уже стоял стерильным и делал лапаротомию, причем это было настолько быстро, что прошло менее десяти секунд, как из доступа брюшной стенки начали вываливаться массивные сгустки крови. Я очень хотел быть за операционным столом, хотел участвовать в этой операции, но я дежурил по приемнику.

Я ринулся за свежезамороженной плазмой, по пути узнав группу крови пациента. За время моего отсутствия Игорь уже выполнил спленэктомию[19]19
  Спленэктомия – удаление селезенки.


[Закрыть] и нашел источник кровотечения: нижняя полая вена. Но что может сделать хирург при таких травмах? Он наложил зажим на артерию и затампонировал вену.

– Зовите сосудистых! – рычал он.

– А смысл есть? – меланхолично набирая на телефоне номер сосудистых хирургов, интересовался анестезиолог. – Хотя давление он вроде держит. Только от мозгов, наверное, уже ничего не осталось.

– Сейчас у тебя не останется! Где они?

– Видимо, я его разбудил, но сказал, что сейчас придет, – продолжил раздражать своим спокойствием заведующий анестезиологии.

Все это время в пациента рекой вливалась кровь, плазма и норадреналин.

– Пойду покурю. Пока вас дождешься… – поднимаясь со стула, вещал наркотизатор. – Игорь?

– М-м? – промычал тот под маску, которая уже давно сползла с носа на второй подбородок.

– Держи там крепче.

– Иди уже!

Сосудистые хирурги не заставили себя ждать. Я знал, что в моей больнице есть такое отделение, но никогда не видел этих мифических докторов. В ремзал вошел молодой высокий доктор. Все смотрели на него как на спасителя. А я в его глазах видел страх, столь знакомый мне. Но он держался молодцом, позвонил своему заведующему и пошел мыться на операцию.

Меня опять позвали в приемник. Я быстро осмотрел и распределил толпу больных животиков, скопившихся за время моего отсутствия. Последняя пациентка в коричневой меховой куртке сидела на углу кушетки. Я позвал ее в кабинет для осмотра. Но вялым голосом она сказала, что ей уже лучше. Я попросил подождать меня, потому что ее анализы еще не готовы, а сам помчался обратно в ремзал.

Игорь и сосудистый хирург, одетый, словно спецагент, с окулярами и налобным фонарем, что-то зашивали. Со стороны кажется, будто они просто водят инструментами, но нить 6–0 настолько тонкая, что волос человека может показаться стальным прутом по сравнению с ней. Стало как-то «скучно» в один момент. Все молчат, даже анестезиолог перестал комментировать происходящее, Игорь постоянно просил медсестру протирать ему очки от пота, а сосудистый, чьи руки сводил тремор, колдовал над швом. Прошло около часа, и в ремзал забежал заведующий сосудистой хирургией. Он даже не посмотрел в рану, а сразу помчался надевать перчатки. Отодвинув всех, он резюмировал: