Текст книги "Замурованная. 24 года в аду"

Найджел Кауторн
Замурованная. 24 года в аду

Предисловие

По иронии судьбы, эту книгу я пишу в подвале… но это отнюдь не подвал дома семьи Фрицля. Двадцать лет назад, когда я вселился сюда, хозяин рассказал мне, что в свое время этот переоборудованный подвал в Блумсбери, в самом центре Лондона, неподалеку от Британского музея, служил мастерской фотографу Дэвиду Бэйли. Я никогда специально не выяснял, были ли правдой его слова, но, поскольку я неплохо знаком с работами Бэйли, мне приятно жить с осознанием того, что некогда здесь сновали туда-сюда, нередко даже и неглиже, бесчисленные красавицы-модели. Хозяин этого уголка сказал мне, что выкупил подвал и выстроил в нем пять квартир. В моей, я только что измерил ее, – сорок три квадратных метра. Подвал, в котором жила Элизабет Фрицль со своей семьей, был приблизительно метров тридцать пять. А вот высота потолка там была, мягко говоря, угнетающая: метр семьдесят, тогда как у меня – без малого два с половиной метра.

Мои апартаменты расположены ниже уровня мостовой. Но тротуар от самого дома отделяет широкая полоса, и в окно проникает свет – а в самые первые дни лета, когда я и пишу эту книгу, солнце так и льется в мою комнату. Когда владелец начал делать ремонт, строительный комитет посоветовал ему откопать и дальнюю сторону подвала, чтобы впустить еще больше света, и теперь у меня есть даже небольшое патио и насыпь, кое-как засаженная зеленью. Я отрываюсь от работы и оглядываю этот маленький городской садик через высокие французские окна. Они впускают столько света, что иногда, когда солнце особенно ярко, мне приходится даже задергивать шторы, чтобы видеть монитор компьютера. Вряд ли Элизабет Фрицль могла и мечтать о таком. А иногда я просто выношу в сад летнюю мебель, раскрываю над головой зонт и работаю во дворе.

И хотя площади наших с Элизабет подвалов сопоставимы после многих лет изнурительных копательных работ, я делю это пространство только с одним человеком – с моим сыном. Ему теперь двадцать четыре года – он родился всего два месяца спустя после того, как восемнадцатилетняя Элизабет покинула мир света и красок. Нас только двое, и мы все равно нередко действуем друг другу на нервы. И это несмотря на то, что наши спальни и ванная комната запираются на замок, и мы можем время от времени остаться наедине с собой, отгородиться от всего, когда кто-то из нас устал или раздражен.

Обычно подвальные помещения так или иначе страдают от сырости и плесени, но трудно вообразить себе более светлое и просторное место, чем мое жилище. Я могу приходить и уходить, когда вздумается, открывать дверь своим ключом. Приглашать друзей, родственников, подруг. Но, даже несмотря на все это, после целого дня напряженной работы, бывает, совсем нет сил больше находиться в этих стенах. Вечером мне просто необходимо поужинать в ресторане за углом, сходить в бассейн или в сауну при отеле в конце улицы или в паб на площади, чтобы сменить обстановку, пообщаться с другими людьми. Если меня оставить взаперти хотя бы на несколько дней, лишить всякого контакта с внешним миром – я просто свихнусь.

Вот поэтому мне было непросто почувствовать себя на месте Элизабет. Нельзя и придумать более непохожих жизней. Ее изверг-отец украл у нее почти всю жизнь, от восемнадцати до сорока двух лет – те годы, которые все называют лучшими в своей жизни. В эти годы люди ищут приключений, романов, не отказывают себе в роскоши творить безрассудства «по молодости». И это, как бы они ни краснели, став взрослыми, они не променяли бы ни на что на свете.

Я могу подтвердить это на собственном опыте. В промежутке между восемнадцатью и сорока двумя годами я успел объездить весь мир. Я работал в английской и американской периодике, из-под моего пера вышло несколько книг, я женился, развелся, вернулся к холостяцкой жизни, по одной такой «ошибке молодости» побывал на скамье подсудимых в суде Олд Бэйли – и, кстати, был оправдан – и давал показания американскому Специальному комитету Сената.

У Элизабет Фрицль эти чудные годы украл тот, кто должен был любить и оберегать ее, подарить ей жизнь и быть рядом, чтобы выручить в случае беды. Ее отец делал вид, что оберегает ее от невзгод современного мира, а на самом деле просто удовлетворял свою похоть. Он не просто ограбил ее, отняв жизнь, – он заставил ее пройти все муки ада, от постоянного страха до физического и сексуального насилия.

Потом в этом аду оказались и трое детей, зачатых от него дочерью. Ему не может быть оправдания, как не может быть наказания, соизмеримого со всем, что он сделал, но эта книга не только о глубине жестокости и зла, до которой только способен опуститься человек, – это еще и повесть о мужестве. Элизабет, молодая женщина, каким-то образом сумела вынести все, на что обрек ее истязатель. Долгие годы страдала она в своей одиночной камере, смирившись с тем, что никто не станет искать ее и никогда не догадается о ее судьбе. Думать о побеге было бессмысленно. А единственным собеседником, с кем можно было переброситься парой слов, оставался ее тюремщик, который заглядывал в большинстве случаев только для того, чтобы в который раз ее изнасиловать. Единственной связью Элизабет с внешним миром был человек без малейшего проблеска жалости и сострадания.

Как это ни ужасно, рожать ей приходилось в одиночестве. А когда дети появились на свет, Элизабет даже расширила свою тюрьму, голыми руками выкопав новые комнатки. Трех малышей ей все же пришлось отдать. Но она сделала все, что было в ее силах, чтобы воспитывать и учить тех детей, которых оставили с ней, несмотря на жуткие обстоятельства, в которых все они оказались. Она не сошла с ума – что само по себе уже удивительно. Она смогла найти в себе силы, чтобы оставаться в здравом рассудке. А когда подвернулась возможность освободиться самой и освободить своих детей, она не преминула ею воспользоваться.

Испытания Элизабет Фрицль теперь позади. Что до судьбы ее беспощадного мучителя, то он закончит свои дни в тюрьме или клинике для душевнобольных. Никакое искупление, ни добровольное, ни принудительное, никакая компенсация не может оправдать всего, что он сделал. Но будем надеяться, что общество сможет дать этой сильной женщине и ее детям все то, чего они были лишены все эти долгие годы.

В то же время общество должно искупить и свою вину. Жители Амштеттена, родного города Элизабет, и австрийские власти допустили промах, не обратив внимания на то, что еще в детстве она стала жертвой насилия со стороны отца. А когда она пропала, то не задали ему нужных вопросов, которые могли бы спасти Элизабет и помешать коварному плану.

После неоднократных громких судебных разбирательств люди из разных уголков мира пытались доказать, что насилие родителей над детьми и лишение их свободы – уникальный австрийский феномен, связанный с нацистским прошлым этой страны. Конечно, история – это лишь один из множества факторов, но проблема надругательства над детьми – проблема не только австрийская. И в Британии, и в Америке, да и почти в каждой стране встречаются случаи невыполнения родительских обязанностей и жестокого обращения с детьми – и всякий раз эти бесчинства могла предотвратить бдительность соседей и друзей. Но, как ни прискорбно, слишком многие из нас предпочтут не вмешиваться.

Найджел Кауторн,

Блумсбери, июль 2008 г.

1. Живая могила

В 1984 году, через две недели после окончания Олимпийских игр в Лос-Анджелесе, молодую девушку из одного маленького австрийского городка накачал наркотиками, втащил в подвал их дома и многократно изнасиловал ее собственный отец. И этому испытанию не суждено было закончиться вечером или на следующей неделе – оно продлилось 8516 дней – без малого 24 года. И все это время она не могла видеть дневной свет и дышать свежим воздухом. Если не считать ее отца, никто не знал о том, что с ней произошло.

И пока Элизабет Фрицль томилась в своем обжитом подполье, глобальные события конца двадцатого века неумолимо сменяли друг друга: убийство Индиры Ганди; избрание Рональда Рейгана на второй срок; гласность и перестройка в СССР; взрыв космического шаттла «Челленджер»; Чернобыль; избрание президентом Австрии бывшего Генерального секретаря ООН Курта Вальдхейма и разоблачение его нацистского прошлого; Олимпийские игры 1988 года в Сеуле; победа на выборах Джорджа Буша-старшего; падение Берлинской стены; освобождение Нельсона Манделы; объединение Германии; падение миссис Тэтчер; Первая война в Заливе; развал Советского Союза; избрание Бориса Ельцина Президентом России; распад Югославии; выборы Билла Клинтона; осада Сараево; теракт с применением нервно-паралитического газа в метро г. Токио; эпидемия коровьего бешенства; захват Талибаном Афганистана; возвращение Гонконга Китаю; убийство принцессы Дианы; массовое самоубийство членов секты «Небесные Врата»; Косово; введение в оборот евро; арест Пиночета в Лондоне; проблема 2000 года; Олимпийские игры в Сиднее; ответный удар США и Великобритании по Афганистану; суд над Слободаном Милошевичем; приход Уго Чавеса к власти; традегия «Норд-Оста» в Москве; Вторая война в Заливе; взрыв шаттла «Колумбия»; казнь Саддама Хусейна; Олимпийские игры в Афинах; Беслан; цунами в Юго-Восточной Азии; смерть Папы Иоанна Павла II; ураган Катрина; президентство Николя Саркози и предвыборная кампания Барака Обамы, баллотирующегося от демократической партии; стрельба в университете Вирджиния Тек; а потом, три дня спустя…

В субботу, 19 апреля 2008 года, «скорая» привезла в больницу Красного Креста в маленьком городке Амштеттене в Нижней Австрии, в округе Мост-фиртеля, в 120 км от Вены, девушку. Она была в коме, и никто не мог определить, что с ней. Через час в больнице объявился 73-летний Йозеф Фрицль. Он сказал, что это его внучка. Девятнадцатилетнюю девушку звали Керстин. Девочку, сказал он, без сознания оставили на пороге его дома.

Это был не первый подобный случай в семье Фрицля. Всем любопытствующим Фрицль рассказывал, что его дочь Элизабет сбежала в какую-то тайную религиозную секту в августе 1984-го, когда ей было всего восемнадцать. С тех пор прошло двадцать четыре года, и ее не видел никто – ни семья, ни друзья. Но она писала им письма. Воспитание своих детей, должно быть, оказалось ей не под силу, и Элизабет бросила троих малышей на пороге родительского дома с запиской, в которой умоляла родителей позаботиться о них, – такова, во всяком случае, была версия Йозефа Фрицля. Он и его жена Розмари, шестидесяти с лишним лет от роду, забрали детей и, как полагается, усыновили одного и оформили официальную опеку над двумя другими. У пациентки, внучки Фрицля, были частые конвульсии и шла ртом кровь. У нее практически отсутствовали зубы, она была болезненно истощена и смертельно бледна. По словам лечащего врача, она зависла между жизнью и смертью. В таком состоянии девушка могла остаться надолго.

Несмотря на весь ужас ситуации, ее дед, казалось, вовсе не был встревожен. Вместо того чтобы остаться в больнице – хотя бы до тех пор, пока врачи не поставят диагноз, – или дождаться стабилизации ее состояния, он удалился, поставив врачей в тупик своей просьбой не сообщать о них в полицию. Он передал также записку от ее матери, которую он якобы нашел при девушке, когда та потеряла сознание. «В среду, – говорилось в записке, – я дала дочери аспирин и лекарство от кашля, чтобы привести ее в чувство. В четверг кашель усилился. А в пятницу стал еще хуже. Она искусала себе губы и язык. Пожалуйста, пожалуйста, помогите ей! Керстин так боится чужих людей, она никогда не была в больнице. Если возникнут какие-то проблемы, просто попросите о помощи моего отца, он единственный человек, кого она знает».

После записки следовал любопытный постскриптум, адресованный больной девочке: «Керстин, держись, пока мы снова не увидимся! Мы скоро вернемся к тебе!»

Это письмо было совсем не похоже на письмо женщины, которая, как было сказано, не могла и не хотела воспитывать своих детей; женщины, которая попросту бросила своих детей у порога трехэтажного родительского дома в Амштеттене по Иббштрассе, 40.

Лечащий врач девушки, доктор Альберт Райтер, заявил: «Я ни за что не поверю, что мать, которая так переживает, пишет такие слова, могла просто взять и испариться. Я обратился в полицию, и мы организовали телеобращение, чтобы связаться с ней».

Керстин становилось все хуже. Припадки не прекращались, она то и дело теряла сознание и снова приходила в себя, а ее иммунитет был полностью подорван. Врачам нужна была более подробная история болезни их таинственной пациентки, но обращение к ее матери не принесло результатов. В конце концов ее подключили к аппарату искусственного дыхания. Почки пациентки отказывались работать самостоятельно. Девушке делали диализ в состоянии искусственной комы, а от ее матери по-прежнему ничего не было слышно.

Но Элизабет Фрицль все же увидела обращение по телевизору и появилась в Амштеттене, словно воскреснув из мертвых. Но ни семья, ни близкие люди не были удивлены этому. В канун Рождества 2007 года от Элизабет пришло еще одно письмо, в котором она сообщала родителям, что собирается покинуть секту и вернуться домой. «Если не возникнет никаких проблем, – писала она, – я вернусь в течение полугода». И вот она вернулась.

Элизабет тоже находилась в ужасном состоянии – без кровинки в лице, рано постаревшая. Это объяснили нездоровым аскетичным образом жизни сектантов, который оказал свое губительное воздействие и на Керстин.

В субботу, 26 апреля 2008 года Элизабет Фрицль впервые за все двадцать четыре года появилась на улицах Амштеттена. Ее видели вместе с отцом, на пути в больницу к ее больной дочери. Когда они достигли территории больницы, полиция была уже готова к визиту, их задержали. Состояние Керстин было настолько плохо, что на Элизабет собирались завести дело о лишении родительских прав. Отца и дочь сопроводили в участок, где допросили каждого по отдельности. Поначалу Элизабет придерживалась версии своего отца о том, что жила в секте, но полицейские с самого начала заподозрили неладное. Ей было сорок два года, но у нее уже поседели волосы, не было зубов, и тело ее было болезненно слабым. Она выглядела на все шестьдесят, словно ее держали взаперти. Было также очевидно, что женщина до смерти напугана.

Неожиданно она сообщила, что все расскажет, если ей пообещают, что ни она, ни ее дети больше никогда не увидятся с ее отцом. Детективы были шокированы. Фрицль прожил в этом городе всю свою жизнь, был инженером-электриком, вышел на пенсию, владел не одним домом в городе. Он воспитал троих брошенных детей своей дочери и даже привез в больницу свою внучку, когда та была в критическом состоянии, а ее мать, судя по всему, отказалась от нее. И тогда Элизабет рассказала им свою версию событий, умоляя поверить ей.

Она призналась, что вовсе не сбегала из дому и не вступала в секту, а ее отец отнюдь не тот заботливый семьянин, каким хотел казаться. Он был жестоким тираном и крепко избивал ее с тех самых пор, как только она начала ходить. Когда ей было одиннадцать, начались домогательства. А потом, когда ей было восемнадцать лет, он накачал ее наркотиками, отволок в секретную комнату в подвале их дома, где изнасиловал ее, и продолжал насиловать все последующие 24 года. Итогом изнасилований стали семеро ее детей. Без малого четверть века она и трое ее детей жили в гадюшнике без окон под полом ее родного дома. Ни разу в жизни дети не видели белого света и не дышали свежим воздухом; они никогда не знали ни свободы, ни общения с людьми. Единственным человеком, кого они видели, был их тюремщик – человек, который то играл с ними, то терроризировал их.

Он угрожал им, говоря, что дверь в подвал подключена к электричеству и их убьет током, если они попытаются сбежать, рассказала Элизабет. Он насиловал мать малышей у них на глазах, и все же, просовывая через решетку коробки с продуктами, он был их единственной надеждой на существование. Порядочный семьянин из Амштеттена оказался на поверку редким чудовищем, а загородный дом по Иббштрассе, 40, – Домом ужасов.

Поверить в такое было непросто, но полиция не могла закрыть глаза на очевидное. Ужасающее состояние Элизабет само за себя говорило о том, что ей пришлось пройти через страшные испытания, – не исключено, что все происходило именно так, как она рассказывала.

Полиция предъявила Фрицлю ее показания. Поначалу он отказывался комментировать их и, отводя обвинения от себя, только совал им письмо, в котором говорилось, что она собирается покинуть секту, где провела последние 24 года своей жизни. Впоследствии он даже сокрушался, как сильно, дескать, разочаровала его дочь и как поспешно воспользовалась первой же возможностью «предать» его.

На следующее утро Йозеф Фрицль вместе с полицией вернулся в свой дом на Иббштрассе, 40. На вид это был ничем не примечательный пригородный дом, обычный фасад которого выходил на обычную улицу, но позади его громоздилось бетонированное строение, больше всего напоминающее военный бункер. И хотя оно находилось среди зеленеющих соседских садов, которые прекрасно просматривались, задний двор дома был отгорожен высокой изгородью. Сад Фрицля был единственным садом, в который не могли заглянуть соседи.

Полицейским не сразу удалось обнаружить темницу, в которой, по словам Элизабет, ее держали в плену, – так хорошо она была спрятана. Но Фрицль, понимая, что его игра подошла к концу, сам провел их вниз по лестнице, ведущей под землю, через восемь запертых дверей, через лабиринт комнат. Тяжелая стальная дверь высотой всего один метр с дистанционным закрывающим устройством спряталась за стеллажом в его подвальной мастерской. Дав полиции некоторые указания, Фрицль сообщил им код – кроме него комбинацию не знал никто. Он говорил Элизабет, а позже и ее детям, что если они вздумают сопротивляться и что-то сделают с ним, то окажутся навечно запертыми в этом подвале. Он пугал их и тем, что если с ним вдруг случится инфаркт, когда он будет наверху, и он умрет, то и они тоже умрут – от голода. Их тюрьма, по его словам, была вдобавок оснащена охранной системой, которая ударила бы током, если бы они решили прикоснуться к двери, а еще при попытке бегства в помещение будет пущен ядовитый газ.

Позже он рассказал директору управления уголовной полиции Нижней Австрии Оберсту Францу Польцеру, что на замке тяжелой стальной двери, которая отгораживала подземную темницу от внешнего мира, был установлен таймер. Он должен был сработать и автоматически открыть двери, если бы его не было долгое время, так что в случае смерти его дочь и ее дети были бы освобождены.

«Но на месте мы не обнаружили механизма, который мог бы снять защиту на двери, – сообщил старший следователь Польцер. – Я не хочу даже и думать о том, что стало бы с Элизабет и тремя ее детьми, если бы с Фрицлем что-нибудь случилось».

Под мастерской в своем подвале Фрицль соорудил тщательно укрытый бункер, в котором прятал собственную дочь и ее детей. Согнувшись и пройдя в первую дверь – всего метр высотой, – полиция вышла в узкий коридор. Он упирался в звукоизолированную комнату, обитую слоем резины, – там он насиловал свою дочь, пока дети ютились рядом. Обивка полностью поглощала звук, и никакие крики, стоны и плач не могли быть слышны ни в какой другой части дома. Дальше располагалось жилое помещение, из которого очередной узкий коридор немногим шире фута уводил в сторону, где находилась примитивная кухонька и ванная. Еще дальше теснились две небольшие спальни, по две кровати в каждой. Ни капли света, ни глотка свежего воздуха.

На белом кафеле крохотной душевой кабинки пленники нарисовали осьминога, улитку, бабочку и цветок, чтобы хоть как-то украсить свою темницу. Попадались и другие милые мелочи. Полиция нашла игрушечного слоненка, восседающего на зеркальной аптечке, обрезки бумаги и клей, из которых дети делали себе игрушки. Единственным развлечением был небольшой телевизор, который передавал в подвал мигающие картинки из внешнего мира, незнакомого детям и почти позабытого Элизабет. Там стояла стиральная машина и холодильник с морозильной камерой, где они хранили продукты, когда Фрицль отлучался в длительные путешествия и не посещал своих пленников.

Помещение освещалось только электрическими лампочками – единственным источником света, – Элизабет оставалось только просить отца давать им пищевые добавки с витамином D и ультрафиолет, чтобы ее дети не страдали от нарушений развития. Лампочки включались и выключались по таймеру, чтобы не сбивать их ощущение ночи и дня – что опять же ее детям было совершенно незнакомо.

Полиция обнаружила в подвале двоих детей, которые смогли пережить эти устрашающие условия, – восемнадцатилетнего Стефана и пятилетнего Феликса. На них было жалко смотреть. Мальчики совсем не привыкли к посторонним. Им так недоставало навыков общения с людьми, что они казались дикарями. Стефан стал сутулым из-за низких потолков в темнице, не более 1,7 метра в высоту. Феликс был взбудоражен и гораздо легче передвигался на четвереньках. Полицейские заметили, что мальчики, лишенные необходимости контактировать с кем-то вне их тесного круга, с трудом разговаривали, а между собой предпочитали скорее мычать. Они впервые увидели дневной свет в день своего освобождения.

Представ перед неоспоримыми уликами, Фрицль не стал отпираться от того, что держал свою дочь в плену. «Да, – признался он полиции, – я запер ее там. Но лишь для того, чтобы уберечь от наркотиков. Она была непростым ребенком».

Признав и то, что неоднократно насиловал свою дочь, он отверг заявления о том, что приковал ее цепями к стене и содержал «как животное», уверяя, что был добр к своей «второй семье», которую держал под землей. Он признал, что эти дети – от кровосмешения с собственной дочерью, а последующий ДНК-тест только подтвердил его отцовство. Но все же полиция не могла сначала понять, почему он решил, что трое детей – шестнадцатилетняя Лиза, четырнадцатилетняя Моника и двенадцатилетний Александр – должны жить с ним и его женой наверху и ходить в школу, тогда как трое других – девятнадцатилетняя Керстин, восемнадцатилетний Стефан и пятилетний Феликс – оставаться в своей подземной тюрьме. Когда детективы спросили, что побудило его принять такое решение, Фрицль ответил, что боялся, что громкие крики и плач могут обнаружить их. «Они были нездоровы и плакали слишком много», – сказал он.

Но был и еще один ребенок, близнец Александра – он умер всего трех дней от роду в далеком 1996 году. Пол младенца не был определен, но сейчас склоняются к мысли, что это был мальчик. Он был посмертно назван Майклом. Фрицль забрал тельце малыша и сжег его в печи, которая нагревала воду и отвечала за центральное отопление и находилась прямо за металлической дверью, ведущей в более доступную часть подвала.

Почти будничным тоном признавался Фрицль в похищении и изнасиловании дочери, в заключении и порабощении Элизабет и их детей, точно так же как и в сожжении тела Майкла. На протяжении всего допроса он не был особенно словоохотлив, сообщили в полиции. Он не утруждал себя оправданиями, сказал лишь, что ему «жаль» свою семью и что хочет только, чтобы его оставили в покое.

Несмотря на тест ДНК, подтвердивший, что Фрицль является отцом детей из подвала, не было гарантий, что на суде он не заявит о своей невиновности в изнасиловании, кровосмешении и заточении своих детей. Его защитник Рудольф Майер говорил: «Голословные заявления об изнасиловании и лишении свободы так и не были доказаны. Признания, сделанные до нынешнего момента, должны быть пересмотрены». Эксперты предполагали, что последний будет строить защиту, стараясь доказать невменяемость своего подзащитного.

«Любое дело, которое имеет под собой психологическую подоплеку, интересно, – сказал Майер. – Мы, адвокаты защиты, верим, что среди них есть и добрые души…» Он добавил, что Фрицль – это «расколотый, разбитый человек, который эмоционально сломлен».

На лице Фрицля не отразилось ни единой эмоции, когда его заключили под стражу на время, пока полиция продолжала расследование этой жуткой истории. Смертной казни в Австрии нет. Ему грозит пятнадцать лет тюремного заключения, если он будет признан виновным по обвинению в изнасиловании, хотя Фрицлю могут инкриминировать еще и преступное бездействие в связи со смертью Майкла в младенческом возрасте. Это карается заключением на срок уже до двадцати лет. Но как бы то ни было, Йозефу Фрицлю уже семьдесят три года, и маловероятно, что он переживет любой срок, к которому приговорит его суд. Более того, раз ему удавалось в течение стольких лет оставаться нераскрытым, то остается вероятность, что он и на этот раз сможет выйти сухим из воды, не получив наказания. И это тогда, когда даже казнь едва ли смогла бы искупить его преступление. Сейчас же маньяк находится не в лучшей физической форме, и кажется маловероятным, что он сможет перенести заключение.