Текст книги "Смерть в театре «Дельфин»"

– Конечно, – благодарно ответил Перигрин.

– Разрешите, я возьму ваш плед и куртку, а также ботинки, – сказал Мэйсон слегка дрогнувшим голосом. – Купальное полотенце и халат на вешалке, горячий ром с лимоном у вас под рукой. Когда будете готовы, соблаговолите позвонить. – – Буду готов к чему?

– Одеваться, сэр.

Спрашивать: «Во что?» было явно неуместно, поэтому Перигрин просто сказал: «Спасибо». Мэйсон ответил: «Благодарю вас» – и удалился.

Ванна превзошла все ожидания, и Перигрин испытал непередаваемое блаженство. Аромат сосны. Прекрасная щётка с длинной ручкой. Горячий ром и лимон. Перигрин перестал наконец дрожать, намылился с головы до ног, растёр себя до красноты, нырнул с головой, вынырнул, выпил рому и попытался разобраться в сложившейся ситуации. Последнее ему не удалось – слишком многое случилось в столь короткое время. Вместе с тем он рассудил, что не имеет принципиальных возражений против бодрящего холодного душа. Душ действительно помог окончательно прийти в себя. Перигрин со вкусом вытерся, завернулся в махровый халат и позвонил. Чувствовал он себя просто изумительно.

На звонок явился Мэйсон, и Перигрин довёл до его сведения, что хотел бы обсудить по телефону проблему одежды, хотя весьма смутно представлял себе, куда и к кому можно обратиться. Его друга и соседа по квартире Джереми Джонса наверняка нет дома, не говоря уж о приходящей служанке, для которой утро давно кончилось. Позвонить в театр «Единорог»? Кто-нибудь там, конечно, будет, весь вопрос в том, кто именно.

Мэйсон провёл его в спальню с телефоном.

Там же на кровати лежала одежда.

– Надеюсь, сэр, она придётся вам впору. Вас просят сделать одолжение, воспользовавшись ею на некоторое время.

– Да, но послушайте…

– Будет очень приятно, если вы ею воспользуетесь. Что-нибудь ещё, сэр?

– Я… честно говоря, я…

– Мистер Кондукис кланяется вам, сэр, и надеется, что вы присоединитесь к нему в библиотеке. У Перигрина не нашлось достойного ответа.

– Благодарю вас, сэр, – произнёс Мэйсон и удалился.

Кондукис? Кондукис?! С тем же успехом Мэйсон мог сказать «мистер Онассис». Неужели речь идёт именно о мистере Вэссиле Кондукисе? Чем больше Перигрин размышлял над этим, тем более возможным ему это казалось. Но, Боже милостивый, какое чудо могло привести мистера Вэссила Кондукиса в заброшенный театр на южном берегу Темзы, да ещё в половине десятого утра, когда, по общему мнению, ему надлежало болтаться в собственной яхте где-нибудь в океане? И каким чудом мистер Перигрин оказался в доме мистера Кондукиса, что по своей дерзости, как теперь забрезжило перед его мысленным взором, равнялось попытке принять участие в великосветском романе, пусть даже и вышедшем из-под пера бульварного писаки (сорт литературы, которой мистер Джей никогда не интересовался)?

Перигрин оглядел комнату, и его губы непроизвольно скривились. Пусть он не любитель светской хроники, но собственную-то пьесу «Современный политик» он все-таки читал! Экипировка тоже вполне соответствовала его понятиям о театральном реквизите и поразительно сочеталась с окружающими декорациями. Перигрин растерянно поднял галстук, который лежал рядом с плотной шёлковой рубашкой. «Шерве» – гласила этикетка. Где это ему доводилось читать о «Шерве»?

"Не желаю иметь с этим ничего общего!» – вдруг пронеслось у него в голове. Затем он сел на кровать и без всякого успеха набрал один за другим несколько номеров. Мистер Джей вздохнул и стал обряжаться. Несмотря на некоторую консервативность стиля, он должен был признать, что выглядит необычайно представительно. Даже ботинки подошли.

Спускаясь по лестнице, он репетировал короткую речь. Мэйсон поджидал его внизу.

– Вы сказали – мистер Кондукис? – осведомился Перигрин.

– Да, сэр. Мистер Вэссил Кондукис. Сюда, сэр, будьте любезны.

Мистер Кондукис стоял в библиотеке перед камином, и Перигрин спросил себя, как это его угораздило не узнать столь знаменитую личность, фотографии которой буквально не сходили со страниц газет. Говорили, что лицо на этих фотографиях совершенно не соответствует характеру его обладателя. Оно было смуглым, почти оливковым, а глаза – неожиданно светлые, почти бесцветные, невыразительные. Как решил впоследствии Перигрин, именно они являются виновниками всех досужих домыслов. Рот тоже оставлял двойственное впечатление: с одной стороны, его линию можно было назвать жёсткой, с другой – неуверенной, уязвимой. Подбородок тяжёлый. Волосы тёмные, вьющиеся, с сединой на висках. В общем и целом мистер Кондукис выглядел как человек, стоящий невесть сколько миллионов.

– Заходите, – произнёс он. – Пожалуйста. Говорил мистер Кондукис тенором. Небольшой акцент, выдающий иностранное происхождение? Скорее лёгкое пришепётывание.

Когда Перигрин приблизился, мистер Кондукис перевёл взгляд на руки своего гостя.

– Вы в порядке? Оправились?

– Да. Не знаю, как благодарить вас, сэр. Что же касается всех этих вещей, я, право…

– Они вам впору?

– Да, совершенно.

– Больше ничего и не требуется.

– Кроме признания того, что они все-таки принадлежат вам, – сказал Перигрин, выдавив из себя лёгкую усмешку, чтобы фраза не прозвучала чересчур напыщенно.

– Я уже говорил, что чувствую себя ответственным за случившееся. Вы могли… – тут голос изменил мистеру Кондукису, но губы беззвучно закончили фразу:

– захлебнуться.

– Клянусь честью, сэр, это так! – начал Перигрин заготовленную речь. – Вы спасли мне жизнь. Без вас я так бы и висел на кончиках пальцев, пока совсем не обессилели, а потом… потом, как вы изволили выразиться, захлебнулся бы самым гнусным образом.

– Я бы винил в этом себя, – почти беззвучно произнёс мистер Кондукис.

– Боже, но почему?! Какая связь между вами и дырой на сцене «Дельфина»?

– Это здание – моя собственность.

– О! – воскликнул Перигрин прежде, чем успел сдержать себя. – Прекрасно!

– Почему?

– Я имел в виду, как прекрасно владеть этим восхитительным маленьким театром.

Мистер Кондукис посмотрел на него без всякого выражения.

– Вот как? Прекрасно? Восхитительный? Вы, наверное, знаток театральных зданий?

– Не совсем. То есть я не специалист. Господи, конечно, нет! Но я живу театром и прихожу в восторг от старых построек.

– Понятно. Полагаю, вы не откажетесь выпить со мной? – предложил мистер Кондукис в своей безликой сухой манере, направляясь к подносу с напитками.

– Ваш слуга уже потчевал меня очень крепким, великолепно подкрепляющим горячим ромом.

– Мне кажется, вы согласитесь ещё на одну порцию. Все необходимые компоненты тут есть.

– Только, пожалуйста, немного, – сказал Перигрин.

Кровь в жилах радостно пульсировала, и хотя в ушах стоял тихий звон, чувствовал он себя просто великолепно. Мистер Кондукис поколдовал у подноса и вернулся с ароматным дымящимся бокалом для Перигрина и чем-то налитым из кувшина для себя. Это «что-то» походило на простую воду.

– Присядьте, – предложил он.

Когда они сели, мистер Кондукис кинул на Перигрина быстрый, ничего не выражающий взгляд и сказал:

– Вы, вероятно, задаёте себе вопрос, почему я оказался в театре? Мне подали идею снести его, чтобы освободить место под застройку. Уже некоторое время обдумываю это предложение и решил освежить свои воспоминания. В агентстве по недвижимости моему человеку сообщили, что вы там.

С этими словами мистер Кондукис запустил два пальца в нагрудный карман, и Перигрин увидел свою карточку. Она показалась ему чудовищно неопрятной.

– Вы… вы собираетесь снести театр? – спросил он нарочито бесстрастным голосом, что прозвучало ужасно фальшиво, и сделал глоток рома. Напиток оказался очень крепким.

– Вам не нравится эта идея, – заметил мистер Кондукис скорее в форме утверждения, чем вопроса. – Есть ли тому иная причина, кроме общего интереса к подобным зданиям?

Если бы Перигрин был абсолютно трезв и одет в собственный костюм, он, скорее всего пробормотав нечто неубедительное, поспешил бы покинуть мир мистера Кондукиса. Однако он был вырван из привычного окружения и даже лишён привычной одежды.

Мистер Джей начал вдохновенную речь. Он говорил о том, как выглядел театр после всех нововведений мистера Адольфуса Руби. Он описал посетившее его за миг до падения в люк видение чистого, сверкающего огнями, полного взволнованной публики зала. Он упомянул, что здание – последний шедевр в своём роде и так хорошо оборудовано неожиданно большой сценой, что в нем можно ставить любые спектакли.

Он забыл и о мистере Кондукисе, и о бокале с ромом. Речь лилась красиво и свободно.

– Только подумайте, что значило бы устроить сезон шекспировских комедий! – восклицал Перигрин. – Представьте, как выглядели бы там «Усилия любви»! Может быть, даже баржа… да, например, «Серый дельфин», который доставлял бы зрителей в театр по воде. А перед началом представления на башне взмывал бы флаг с таким хитрым-прехитрым дельфином… и лёгкая, изящная, искромётная игра!.. О! От неё захватывает дух! Ничего подобного не бывает никогда – никогда! – на пьесах других авторов.

Мистер Джей метался по библиотеке мистера Кондукиса, бросая взгляды на тиснёные переплёты и картины, но не видя их. Он размахивал руками. Он кричал.

– Ну разве это не бесподобная мысль?! Лондон не знал такого рода зрелищ с тех самых пор, как Бурбаже перевёл в Саутвок первый театр!

Тут Перигрин обнаружил, что очутился рядом со своим бокалом, и сделал ещё глоток.

– И заметьте себе, что все это – не пустые фантазии, не чириканье, не попурри. Ни в коем случае! Это просто классный театр, который занят своим делом и делает его, невзирая на пресловутые Методы, Движения, Направления, Периоды и прочую галиматью. Учтите это.

– Если я правильно вас понимаю, вы имеете в виду Шекспира? – раздался голос мистера Кондукиса.

– Ну конечно же! – воскликнул Перигрин, и только тут до него вдруг дошло, что он не один в комнате.

– О, Боже! – выдохнул он.

– Что-то не так?

– Боюсь, сэр, я слегка навеселе. То есть не совсем, но вёл себя несколько несдержанно. Прошу прощения. Думаю, мне пора уходить. Разумеется, при первой же возможности я верну все вещи, которые вы так любезно мне одолжили. Ещё раз прошу прощения и…

– Чем вы занимаетесь в театре?

– Постановками. Кроме того, я написал две пьесы.

– Я ничего не знаю о театре, – веско произнёс мистер Кондукис. – Вы пользуетесь успехом?

– Пожалуй, да, сэр. Полагаю, что так. Конечно, театр – это джунгли, но я, смею надеяться, ориентируюсь в них. Последние три месяца у меня было ровно столько работы, сколько я мог на себя взвалить, и мой авторитет в этом мире, как я льщу себе, растёт. До свидания, сэр.

С этими словами Перигрин протянул руку, но мистер Кондукис попятился с выражением, весьма похожим на ужас.

– Прежде чем вы уйдёте, – сказал он, – я хочу показать вам одну вещь, которая, возможно, вас заинтересует. Вы можете уделить мне ещё пару минут?

– Конечно.

– Она здесь, – пробормотал мистер Кондукис, направляясь к бюро. Более изысканного предмета меблировки Перигрин ещё в жизни не видел. Он последовал за хозяином и посмотрел, как тот открывает полированный ящик с превосходной инкрустацией.

– До чего красиво!

– Красиво? – повторил Кондукис. – Вы имеете в виду бюро? Мне его нашли. Я ничего не понимаю в такого рода вещах и хотел показать вам совсем не это. Взгляните лучше сюда. Давайте только перейдём к столу.

Он извлёк из ящика маленькую деревянную шкатулку викторианской эпохи, очень потёртую, в пятнах и, как показалось Перигрину, не особенно оригинальную. Она походила на детскую вещичку. Мистер Кондукис положил её на стол и жестом предложил своему гостю занять за ним единственный стул. Перигрин чувствовал себя так, словно попал в чужой сон. «Но я в порядке, – подумал он. – Я не пьян. Просто я очутился в том прискорбном, но завидном положении, когда все происходящее оборачивается во благо».

Он уселся, и мистер Кондукис, не сделав попытки подойти поближе, открыл шкатулку, нажал холёным пальцем на дно и вытащил его, обнажив потайное отделение. Тайник был вполне обычным для викторианских шкатулок, поэтому Перигрин не знал, стоит ли ему удивляться. В открывшемся углублении лежал узенький плоский свёрток. Что-то небольшое было завёрнуто в выцветший светло-коричневый шёлк и перевязано кусочком потрёпанной ленты. Мистер Кондукис взял со стола нож для разрезания бумаги.

"Все, что у него есть, – подумал Перигрин, – представляет собой музейную ценность. Это, должно быть, ужасно обременительно».

Его хозяин, воспользовавшись ножом как лопаточкой, подцепил маленький шёлковый свёрток и жестом официанта, раскладывающего по тарелкам куски торта, подал его Перигрину.

Свёрточек соскользнул с лезвия, а вместе с ним на стол упала выцветшая карточка, на которой он лежал. Перигрин, который не знал хорошенько, на что обратить внимание, разглядел, что это была карта с меню, помеченная датой шестилетней давности и озаглавленная: «Яхта „Каллиопа“. Из Виллифранса. Гала-ужин». Его глаза остановились на витиеватой росписи, закрывшей собою чьи-то другие, но тут холёная белая рука быстро прикрыла и убрала карточку.

– Это пустяки, – пояснил мистер Кондукис. – Это не имеет значения.

Он подошёл к камину. Взметнулся красноватый язычок пламени. Мистер Кондукис вернулся.

– Вас может заинтересовать содержимое свёртка. Разверните его, пожалуйста.

Перигрин с готовностью потянул за концы ленты и развернул шёлк.

Его взору предстала перчатка.

Детская перчатка. В пятнах, будто от воды, она была цвета старого пергамента и вся покрыта мелкими морщинками, как старое, очень старое лицо. Вся её поверхность была расшита золотисто-алыми розами. Очень тонкая работа. Отворот отделан золотой тесьмой, теперь потемневшей и местами обтрёпанной. Перигрину не доводилось видеть ничего более трогательного, чем эта детская перчатка.

Под ней лежали два сложенных листка бумаги, тоже сильно выцветшие.

– Прочтите, – предложил мистер Кондукис и вернулся к камину.

На ощупь перчатка оказалась необычайно нежной. «Шевроновая, – решил Перигрин. – Только не стала ли она ломкой от древности?» Нет, не стала. Она подалась под кончиками его пальцев с почти сверхъестественной мягкостью, словно её только что сняли с руки. Перигрин осторожно вытянул из-под неё листки. Они были сломаны вдоль сгиба, сильно пожелтели и выцвели. Едва дыша, Перигрин развернул тот, что побольше. Он лежал перед ним в виде двух половинок. Перигрин собрался с духом и стал читать:

«Эта перчатка и приложенная к ней записка были переданы моей прапрабабушке её лучшей подругой миссис Дж. Харт. Моя дорогая бабушка всегда повторяла, что она принадлежала Поэту. Особого внимания заслуживает метка на изнаночной стороне отворота.

М.Э. 23 апреля 1830».

Приложенная записка оказалась всего лишь полоской бумаги. Строчки сильно выцвели и были настолько стёрты, что в первый момент Перигрин принял буквы за иероглифы, в которых ему никогда не разобраться. Затем ему почудилось в них что-то знакомое, и постепенно сложились слова. В комнате стояла полная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня в камине. Кто-то прошёл через покой, расположенный над библиотекой. Перигрин слышал стук собственного сердца.

Он прочёл:

«Сделаны моим отцом для моего сына на его XI день рождения, но никогда не носились бедным мальчиком».

Перигрин, словно погруженный в транс, смотрел на перчатку и документы, затем взял нож, оставленный мистером Кондукисом на столе, аккуратно коснулся лезвием слоновой кости перчатки и чрезвычайно медленно приподнял отворот. Метка состояла из двух букв, написанных тем же корявым почерком: ГШ.

– Откуда… – услышал Перигрин собственный голос. – Откуда это? Чьё оно?

– Моё, конечно, – сказал мистер Кондукис. Голос прозвучал как бы издалека.

– Но… где вы нашли это? Долгое молчание.

– На море.

– На море?

– Во время круиза шесть лет назад. Я купил шкатулку.

Перигрин посмотрел на мистера Кондукиса. Как он бледен и как странно держится!

– Шкатулка, – пояснил он, – была чем-то вроде фамильного достояния. Прежний её владелец не знал о двойном дне, пока…

Мистер Кондукис замолчал.

– Пока? – повторил Перигрин.

– Он узнал об этом только перед самой смертью.

– Вы показывали эти вещи специалистам?

– Нет. Мне, безусловно, следовало бы спросить мнение какого-нибудь музея или аукциона Сотсби.

Он произнёс это так равнодушно, что в голове Перигрина мелькнула дикая мысль: вдруг мистер Кондукис не до конца понимает, о чем тут идёт речь. Он уже судорожно прикидывал, как бы повежливее выяснить это, когда мистер Кондукис продолжил:

– Я специально не вникал, но, насколько могу судить, возраст мальчика ко времени его смерти совпадает со свидетельствами, а дед его действительно был перчаточником.

– Да.

– Инициалы на изнаночной стороне также соответствуют инициалам ребёнка.

– Да. Гамнет Шекспир.

– Вот именно, – сказал мистер Кондукис.

Глава 2
МИСТЕР ГРИНСЛЭД

– Знаю, знаю, – сказал Перигрин. – Хватит об этом, Джер. Мне прекрасно известно, что подпольный бизнес на Шекспире существовал всегда, а за последние четверть века достиг просто небывалых масштабов. Я знаю о спекуляции на старых портретах с величественными лбами и поддельными подписями, об «украденных» и «неизвестных» копиях, «случайно обнаруженных» документах и прочих подобных вещах. Мне прекрасно известно, что подавляющее большинство непарных перчаток – самая обыкновенная фальшивка. Я прошу тебя только об одном: пойми наконец, что я был буквально нокаутирован увиденным.

– Ну, насколько я понял, не только им. Ты сперва наполовину утонул, затем наполовину напился, оделся, как миллионер, и никак не мог решить, издевается над тобой хозяин или нет.

– Я почти уверен, что нет.

– Однако, судя по твоему отчёту, его поведение казалось по меньшей мере странным.

– Более чем странным, но, по-моему, ничего подозрительного в нем не было.

– Что же, тебе виднее, – пожав плечами, Джереми Джонс склонился над своим рабочим столом и осторожно отрезал кусочек тонкого картона. Он делал миниатюрный макет декораций к пьесе «Хранимый Венерой» по заказу клуба театралов. Спустя минуту Джер отложил бритву и поднял глаза на Перигрина.

– Ты можешь её нарисовать?

– Постараюсь.

И Перигрин постарался. Он помнил перчатку до мельчайших подробностей и сделал вполне приличный набросок.

– На вид, – подчеркнул Джер, – все как надо. Тесьма, вышивка, сужение к запястью. В общем, конец шестнадцатого века. А кожа?

– Тонкая-претонкая, жёлтая, мягкая, морщинистая и старая, как сама древность.

– Тогда перчатка и в самом деле может относиться к периоду Елизаветы или Иакова, а вот записка – наверняка подделка.

– С чего ты решил? Ведь никто не пытался заработать на этом.

– Ты этого не знаешь. Ты вообще ничего не знаешь. Кем именно был тот приятель, у которого Кондукис купил её?

– Он не сказал.

– А кто такая М.Э., бабушка которой всегда повторяла, что перчатка принадлежала Поэту?

– Ну чего ты ко мне пристал? Важно то, что её прапрабабушке перчатка досталась от миссис Дж. Харт, каковая Джоан Харт…

– Урождённая Шекспир и вполне могла получить этот предмет одежды от своего брата. Да. Ни одна подделка не обходится без таких вот «косвенных доказательств». Впрочем, разбираться – это дело специалистов.

– Я именно так и сказал ему. Я спросил, не хочет ли он показать эти вещи экспертам, и даже предложил, куда обратиться, а он кинул на меня один из своих странных взглядов – не то вороватых, не то испуганных или вовсе пустых… Я просто не знаю, как тебе их описать. Так вот зыркнул на меня и тут же захлопнул створки, как устрица.

– Что уже само по себе подозрительно, – улыбнулся Джер и добавил:

– «Жаль, что я не был там»[2]2
  Шекспир, «Гамлет», I акт.


[Закрыть].

– В таком случае «он ужаснул бы вас»[3]3
  Шекспир, «Гамлет», I акт.


[Закрыть].

– «Весьма возможно»[4]4
  Шекспир, «Гамлет», I акт.


[Закрыть]. Что нам с тобой вообще известно о Кондукисе?

– Не могу вспомнить ничего определённого. Не так давно в каком-то воскресном приложении появился очередной опус о нем. Он-де ненавидит рекламу, зато любит яхты и так проскочил мимо мистера Гульбенкяна, что тот до сих пор не может прийти в себя. А ещё он враг всяческих развлечений, баснословно щедрый, но всегда анонимный филантроп. Что-то в этом роде. Говорят, что его мать – русская, а отец – англо-румын.

– А откуда у него презренный металл?

– Не знаю. Наверное, как всегда, нефть. Статья была озаглавлена «Тайна Мидаса» и сопровождалась фотографией, где он, мертвенно-бледный, пытается увернуться на ступеньках банка от объектива, а также заметкой о том, как фотографу все-таки удалось его снять. Я тогда сидел у дантиста, потому и прочёл.

– Холост?

– Кажется, да.

– Как же вы с ним расстались?

– Он просто вышел из комнаты. Потом появился дворецкий и сообщил, что машина ждёт. Заодно он вернул мне мой мерзкий, вонючий бумажник и доложил, что одежда отправлена в чистку, где данный случай признан безнадёжным. Я пробормотал что-то по поводу мистера Кондукиса, однако слуга почтительно довёл до моего сведения, что мистеру Кондукису позвонили из Нью-Йорка и он «вполне поймёт». Получив столь откровенный намёк, я ускользнул. Как тебе сюжет?

– Блеск. Стало быть, он владеет «Дельфином» и собирается снести его, чтобы соорудить на Южном берегу ещё одну вафлю из стекла и бетона?

– Он «обдумывает это предложение».

– Чтоб у него шарики за ролики заехали.

– Джер, ты просто обязан пойти и взглянуть на театр. Ты умрёшь от одного вида. Ажурные решётки, херувимы, кариатиды – этакое попурри на тему ранне – и средневикторианского периода, а общий план придумал ангел, не иначе. Господи, стоит мне только подумать, что можно сделать с этаким шедевром…

– А ужасный старый Крез…

– Знаю, знаю.

Друзья уставились друг на друга с возмущением и отчаянием молодости, загоревшейся невыполнимой идеей.

Они оба окончили одну и ту же театральную школу и оба решили, перепробовав почти все, что по темпераменту, интересам и способностям склонны скорее к созиданию, нежели к лицедейству. Джереми, как правило, был автором постановок, а Перигрин их воплощал. Они работали то вместе, то врозь, с недельным и двухнедельным репертуаром, сначала на провинциальных подмостках, а затем наудачу перебрались в Лондон. Оба уже имели относительную известность как подающие надежды профессионалы и оба время от времени сидели без работы. В настоящий момент Перигрин как раз был на гребне, занимаясь постановкой современного репертуара в «Единороге», и увидел на сцене первую свою пьесу. Джереми обдумывал декорацию к маскараду, которую собирался представить на международный конкурс.

Недавно он приобрёл долю в маленьком магазинчике на Уэлтон-стрит, где торговали, как он выражался, «первосортным барахлом». Он был фанатом аутентичности и начал приобретать репутацию эксперта.

Большую часть своих сбережений Джереми с Перигрином потратили на аренду и обстановку своей квартиры, вследствие чего оказались, вопреки намерениям, у порога финансового кризиса. Впрочем, Джереми наконец решился расстаться с одной блондинкой непредсказуемого темперамента, чему Перигрин был очень рад, поскольку отпала необходимость приноравливаться к её неожиданным появлениям.

В свою очередь, Перигрин выпутался из интрижки с некой актрисой. Произошло это по обоюдному согласию, поскольку она весьма кстати поняла, что скучает, прежде чем Перигрин решился высказать это вслух. Роман их был небогат событиями, кончился без всяких эксцессов, не оставил о себе недобрых чувств, и потому в настоящий момент Перигрин был свободен сердцем и совершенно счастлив.

Он был высоким, темноволосым мужчиной несколько хулиганского вида. Джереми обладал красноватым, слегка свирепым, но вместе с тем приятным лицом и был крайне влюбчив, что скрывал за превосходными манерами. Обоим было по двадцать семь лет. Их квартира располагалась на верхнем этаже бывшего склада на берегу Темзы восточное Блэкфрира. Именно из её окна Перигрин, бесцельно изучая Южный берег с помощью полевого бинокля, углядел театр «Дельфин» и откопал занимающееся им агентство. Вот и теперь он подошёл к окну.

– Смотри, его видно. Вон там. Внутри этого театра я провёл самые кошмарные полчаса моей жизни и должен был бы содрогаться от одного взгляда на это здание, но, клянусь Богом, меня влечёт к нему так, как никогда и ни к чему не влекло. Знаешь, если Кондукис начнёт его сносить, я, пожалуй, переменю квартиру, чтобы не видеть этого варварства.

– Может, подкараулить его и броситься перед ним на колени с воплями «О, сэр, пожалуйста, сэр, пощадите „Дельфина“, умоляем, сэр»?

– Я могу точно сказать тебе, какова будет реакция. Он попятится, словно от нас дурно пахнет, и скажет своим бесцветным голосом, что ничего не понимает в подобных вещах.

– Интересно, сколько понадобилось бы денег?

– Чтобы восстановить его? Не иначе как сотни тысяч, – мрачно ответил Перигрин. – Вряд ли Национальный театр захочет даже задуматься над этим. И вообще никто не захочет… Нет ли какого-нибудь общества, которое занимается памятниками старины?

– Есть, но… «я ничего не понимаю в подобных вещах», – передразнил Джереми и вернулся к своей модели.

Перигрин же с некоторым сожалением (в котором не признался бы даже под угрозой расстрела) принялся упаковывать костюм от мистера Кондукиса. Он был из прекрасного угольно-серого твида и сшит прямо по-королевски. Затем мистер Джей выстирал и выгладил носки, нижнее бельё и рубашку, которые были на нем чуть более получаса, и похитил принесённую Джером картонную коробку, чтобы сделать посылку.

– Теперь надо найти посыльного, чтобы доставить все это.

– Зачем?!

– Идти самому – чертовски мучительно.

– Тебе всего-навсего понадобится сунуть коробку раззолоченному лакею.

– Я буду чувствовать себя настоящим ослом.

– Совсем рехнулся, – коротко резюмировал Джер.

– Не хочу туда возвращаться. Понимаешь, все было так странно, диковинно и в то же время несколько зловеще. Точь-в-точь как в сказке, где исполняются все желания, кроме последнего.

– Молодой драматург с вытаращенными глазами и добрый отшельник?

– Я не уверен, что Кондукис добр, хотя допускаю это, а глаза я действительно таращил. На перчатку. Знаешь что?

– Что?

– Мне пришла в голову одна мысль.

– Уже? И какая же?

– Не сейчас. Пока я хотел бы воздержаться от обсуждения, но речь идёт о пьесе.

– Да, такие вещи лучше не обсуждать заранее, – согласился Джереми.

– Вот именно.

Наступившее молчание прервал хлопок крышки почтового ящика.

– Пет, – свистнул Джер.

– Вряд ли это наш.

– Счета.

– Ну, их я в расчёт не принимаю. Просто не смею.

– А вдруг это письмо от мистера Кондукиса с предложением усыновить тебя?

– Хи-хи-хи.

– Лучше посмотри, а то мне что-то не нравится твоё кудахтанье. Прогулка по лестнице тебе не повредит.

Перигрин прошёлся по комнате, затем, как бы ненароком, толкнул дверь, медленно спустился по ветхой лестнице и пошарил в почтовом ящике. Там оказалось три счета (два из них для него), рекламный проспект и конверт.

«Перигрину Джею, эсквайру, в собственные руки».

Перигрин и сам не знал, почему ему не захотелось вскрывать конверт прямо у ящика. Он вышел наружу, добрёл по их тихой улочке до проёма между домами с видом на Темзу и Сауквок, невидящим взглядом уставился на склад, который частично заслонял «Дельфин». Наверное, склад «Фиппс Браса», где работает тот человек с маслёнкой… Джоббинс. Ветер с реки обвевал его голову, собирал волосы на затылке. Быть может, именно в тот миг ведьма-муза, как любил её называть Перигрин, и запустила свои когти в его шевелюру. Где-то ниже по течению дружно взревели баржи. «Почему, интересно, речные суда так любят гудеть хором?» – удивился Перигрин. Его правая рука судорожно сжимала в кармане куртки письмо.

Глубоко вздохнув, словно решившись на отчаянный шаг, он резко выдернул конверт из кармана и вскрыл его.

Пять минут спустя Джереми услышал, как хлопнула входная дверь, и Перигрин, спотыкаясь, взлетел по лестнице. Он ворвался в комнату бледный как смерть и явно лишившийся дара речи.

– Господи, ну что ещё-то стряслось? – устало поинтересовался Джереми. – Кондукис пытался тебя похитить?

– Читай, – выдохнул Перигрин, сунув ему в руку листок.

«Уважаемый сэр, – прочёл Джереми, – мистер В.М.Г. Кондуки с поручил мне проинформировать Вас, что он занялся вопросом касательно театра "Дельфин ", Причальная набережная, который имел удовольствие обсуждать с Вами сегодня утром. Мистер Кондукис считает, что данный вопрос требует более детального изучения, и потому предлагает Вам позвонить в представительство компании «Консолидэйтед Ойлс, Лтд» и связаться с мистером С. Гршслэдом, который полностью введён в курс дела. Для Вашего удобства я прикладываю карточку с адресом, а также сообщаю, что позволил себе договориться о Вашей встрече с мистером Гринслэдом сегодня до 17.30.

Мистер Кондукис поручил мне также умолять Вас не затрудняться возвращением тех вещей, которые он был счастлив предложить Вам после прискорбного несчастного случая, виновником которого он, без сомнения, себя чувствует. Мистер Кондукис понимает, что Ваш собственный гардероб безнадёжно испорчен, и надеется, что Вы позволите ему сделать тот жест, который кажется наиболее адекватным в плане компенсации ущерба. Вещи, кстати, совершенно новые. В ином случае мистер Кондукис будет надеяться возместить причинённый Вам ущерб в более удобной для Вас форме.

Мистер Кондукис не намерен лично участвовать в каких бы то ни было планах относительно театра "Дельфин "и нив коем случае не желает затрагивать эти вопросы. Мистер Гринслэд уполномочен представлять его на всех уровнях.

С уважением,

М. Смитимен

(личный секретарь мистера Кондукиса)».

– Не может быть, – сказал Джереми, глядя поверх своих очков.

– Может. Пока, во всяком случае. Джереми ещё раз перечитал письмо.

– Что же, по крайней мере, он не собирается приближать тебя к себе, стало быть, мы судили о нем неверно.

– Насколько я понял, он, слава Богу, не желает меня видеть.

– Не впал ли ты в грех красноречия, мой бедный Перигрин?

– Похоже, что впал. И польщён результатом.

– Сдаётся мне, – неуверенно произнёс Джереми, – что он когда-то потерпел крушение на море.

– Кто?

– Кондукис, болван. Кто же ещё? На своей яхте.

– Уж не на «Каллиопе» ли случайно?

– Кажется, да. Я почти уверен, что она утонула.

– Быть может, неприятное положение, в которое я попал, напомнило ему о собственных переживаниях?

– Знаешь, – заявил Джереми, – я решительно не понимаю, чего ради мы все это раздуваем. Что, собственно, произошло? Ты посмотрел на заброшенный театр, свалился в выгребную яму, откуда был извлечён мультимиллионером, после чего стал резать правду-матку, настаивая на уникальности здания. Владелец спросил себя, не надо ли повременить и разобраться в существе вопроса, и направил тебя к одному из своих рабочих муравьёв. Где тут повод для возбуждения?