Текст книги "Смерть в театре «Дельфин»"

– Интересно, понравился бы мне М. Смитимен, доведись нам встретиться? А вдруг я невзлюблю С. Гринслэда с первого взгляда? Или он меня, скорее?

– При чем тут это? Ты вечно переоцениваешь персональные связи. Взять хотя бы твоё идиотское обхождение с женщинами. И вообще… Подозревать бедного мистера Кондукиса в нечестных намерениях после того, как он выразил желание никогда в жизни больше с тобой не встречаться!

– Итак, ты предлагаешь мне принять его ослепительный костюм? – недоверчиво уточнил Перигрин.

– Разумеется. После такого письма было бы крайне грубо, неблагородно да и просто вульгарно возвращать его. Старик всего-навсего пытается всучить тебе ослепительно-новое платье взамен того, которое ты угваздал в его грязном люке. Не на чай же тебе, в самом деле, давать?

– Если бы ты видел его, то не стал бы называть стариком. С более странной и неуютной личностью я ещё никогда не сталкивался.

– Пусть так. Но на твоём месте я бы почистил пёрышки и явился к С. Гринслэду точно в 17.30.

– Именно это я и сделаю, – сказал Перигрин, помолчав. – Заметь, что в письме нет ни слова по поводу перчатки и приложенных к ней документов.

– Уже заметил.

– Держу пари, я заставлю этого С. Гринслэда отправить их специалистам.

– Ну, ну.

– Да, да. И вообще, Джер, пользуясь твоими словами, что, собственно говоря, произошло? Если мне по какой-то дикой, невероятной случайности выпадет шанс спасти жизнь «Дельфину», я почувствую себя на седьмом небе. Но все это так, затейливый эпизод. А тем временем нас ждёт очередной наплыв счётов.

– По крайней мере, – пожал плечами Джер, – не придётся ждать ещё одного от твоих портных.

* * *

Мистер С. Гринслэд был лыс, бледен, хорошо одет и больше ничем не примечателен. К его роскошному офису вёл целый ряд менее роскошных, но все же впечатляющих апартаментов. Мистер Гринслэд восседал за столом, рука его покоилась рядом с папкой, за спиной висела восхитительная картина, а перед носом сидел Перигрин, призвавший на помощь все приёмы, какими владел, чтобы скинуть напряжение.

– Мистер Джей, – говорил Гринслэд, – вы, безусловно, отдаёте себе отчёт в том, что наше свидание – результат вашей вчерашней встречи с мистером Кондукисом.

– Да.

– Прекрасно. Вот здесь у меня краткое изложение сути дела. Точнее – того предложения, которое, если можно так выразиться, вы сделали мистеру Кондукису. Все, что он запомнил.

Мистер Гринслэд надел очки и раскрыл папку.

– «Мистер Джей полагает, что театр „Дельфин“ следует отреставрировать и учредить там труппу для постановки пьес Шекспира и других авторов, создающих произведения высокой художественной ценности. Мистер Джей полагает также, что здание театра „Дельфин“ само по себе представляет культурную и историческую ценность».

Мистер Гринслэд поднял взгляд на Перигрина.

– Ваше предложение заключалось в этом, не так ли?

– Да, да, разумеется. За исключением того, что я не употреблял выражение «художественная ценность», поскольку терпеть его не могу.

– Мистер Джей, известно ли вам хоть что-нибудь о сфере интересов мистера Кондукиса?

– Я… нет… Я знаю только, что он… он…

– Необычайно богат и склонен к отшельничеству? – предположил мистер Гринслэд с лёгкой заученной улыбкой.

– Да.

– Да. – Мистер Гринслэд снял очки и аккуратно положил их на подушечку, которой был оборудован, помимо прочего, его необычайно сложный письменный прибор. Перигрин было решил, что сейчас последует откровение по поводу привычек мистера Кондукиса, но мистер Гринслэд просто произнёс: «Прекрасно», – и после приличествующей случаю паузы любезно попросил Перигрина немного рассказать о себе. Например, о своём образовании и карьере.

Перигрин поведал, что родился и воспитывался в Новой Зеландии, в Англию приехал, чтобы поступить и закончить театральную школу, после чего здесь и остался.

– Мне известно о ваших успехах на театральном поприще, – сказал мистер Гринслэд. Перигрин моментально решил, что его собеседник провёл собственное конфиденциальное расследование.

– Мистер Джей, – продолжил мистер Гринслэд, – мне поручено сделать вам одно предложение, которое может показаться чересчур стремительным, однако мистер Кондукис – человек быстрых решений. Предложение заключается в следующем: мистер Кондукис готов рассмотреть вопрос о восстановлении театра – разумеется, при условии, что мнение архитектора и строителей окажется благоприятным. После получения всех необходимых разрешений он профинансирует это мероприятие, но при одном условии…

Мистер Гринслэд сделал паузу.

– При одном условии? – повторил Перигрин хрипловатым, как у подростка, голосом.

– Вот именно. Условие заключается в следующем: вы должны взять на себя управление «Дельфином». Мистер Кондукис предлагает вам занять пост директора театра с широкими полномочиями: планировать художественную политику, формировать труппу и ставить спектакли. Здесь вы сможете действовать целиком по собственному усмотрению, не выходя, однако, за определённые финансовые рамки, которые будут оговорены в контракте. Мне хотелось бы услышать вашу реакцию на это, пока, как вы сами понимаете, предварительное предложение.

Перигрин едва подавил неудержимое желание расхохотаться. Секунду он смотрел в проницательные глаза на бесстрастном лице своего собеседника, затем произнёс:

– С моей стороны было бы смешно притворяться, что я испытываю иные чувства, кроме полного изумления и восхищения.

– Вот как? – откликнулся мистер Гринслэд. – Прекрасно. В таком случае я продолжу предварительные изыскания. Кстати, я являюсь полномочным представителем мистера Кондукиса по целому ряду вопросов. Полагаю, что когда дойдёт до составления контрактов, если до этого вообще дойдёт, мне нужно будет связаться с вашими агентами?

– Да, это…

– Благодарю вас. По-моему, мистер Слейд и мистер Оппингер?

– Да, – пробормотал Перигрин, судорожно припоминая, на каком именно такте своей пьяной рапсодии он упомянул об этом мистеру Кондукису. Похоже, об этом речь вообще не заходила.

– Перейдём к следующему вопросу, – предложил мистер Гринслэд и, подозрительно повторяя жесты своего патрона вчерашним утром, выдвинул ящик стола, чтобы извлечь из него маленькую викторианскую шкатулку.

– Насколько я понимаю, вы уже знакомы с содержимым этой шкатулки и выразили некоторую тревогу по поводу её аутентичности.

– Я сказал, что следовало бы обратиться к специалистам.

– Вот именно. Мистер Кондукис согласился с этим и поручил спросить, не будете ли вы столь любезны лично заняться этим вопросом.

Перигрин почувствовал, что впадает в транс.

– Перчатка и документы застрахованы? – спросил он.

– Только на общих основаниях вместе с остальным имуществом, поскольку их стоимость неизвестна.

– Мне кажется, ответственность слишком…

– Я понимаю ваши колебания и, предвидя их, предупредил мистера Кондукиса. Однако мистер Кондукис остался при "своём мнении и просил вас взять эту миссию на себя.

В кабинете повисло молчание.

– Сэр, – проговорил наконец Перигрин. – Почему мистер Кондукис делает все это? Почему он даёт мне… по крайней мере, шанс взяться за столь фантастически ответственную работу? Что заставляет его так поступать? Я же не такой осел – во всяком случае, надеюсь на это, – чтобы вообразить, будто сумел произвести на него впечатление, хоть в какой-то мере соответствующее сделанным через вас предложениям, и я… я…

Перигрин почувствовал, что краснеет, и запнулся. Мистер Гринслэд выслушал его очень внимательно и, как показалось Перигрину, с большим интересом, затем поднял очки за дужки обеими руками, покачал их над письменным прибором и сказал, не поднимая глаз:

– Разумный вопрос.

– Надеюсь.

– И вопрос, на который я не в состоянии ответить.

– О?

– Да. Буду с вами откровенен, мистер Джей. Я понятия не имею, почему мистер Кондукис так поступает. Однако, если я правильно интерпретировал ваши опасения, могу заверить вас, что они неуместны. Это не в его натуре, – как-то очень по-приятельски добавил он и положил очки.

– Чрезвычайно рад слышать это.

– Итак, вы возьмётесь за выполнение поручения?

– Да.

– Превосходно.

* * *

Эксперт сложил руки и откинулся на спинку стула.

– Ну, – начал он, – по-моему, можно с уверенностью утверждать, что эта перчатка относится к концу шестнадцатого или самому началу семнадцатого века. Некоторое время она подвергалась слабому воздействию солёной воды – слабому, поскольку явно была чем-то защищена. Шкатулка пострадала гораздо сильнее. По поводу инициалов «ГШ» на изнаночной стороне отворота я ничего определённого сказать не могу; не являюсь специалистом в этой области. Что же касается этих двух, я сказал бы, поразительных документов, то их можно подвергнуть ряду тестов с помощью инфракрасного излучения, спектрографии и так далее. Здесь я тоже не специалист. Однако могу ручаться, что если они подделаны, то это непременно обнаружится.

– Вы не подскажете, каким образом я могу получить полное заключение?

– О… полагаю, мы могли бы это устроить. Но предварительно хотелось бы иметь письменное согласие владельца на экспертизу, гарантии и так далее. Вы ведь пока ничего не рассказали мне об истории этих предметов, не так ли?

– Пока нет, – согласился Перигрин, – но я сейчас исправлюсь. Правда, если вы не возражаете, с одним условием. Мне дано разрешение назвать имя владельца под ваше честное слово, сохранив тайну до тех пор, пока не будет получено окончательное заключение. Видите ли, он испытывает почти смертельный страх перед любой рекламой или простым упоминанием его имени в прессе, что вас, безусловно, перестанет удивлять, когда вы узнаете, кто он.

Эксперт довольно долго молчал, пристально разглядывая Перигрина, потом сказал:

– Хорошо. Я готов считать этот вопрос конфиденциальным в той части, которая касается имени вашего патрона.

– Его зовут мистер Вэссил Кондукис.

– Господи Боже!

– Вот именно, – веско сказал Перигрин, подражая Гринслэду. – Теперь я расскажу вам все, что сам знаю об истории этих предметов. Слушайте.

И Перигрин старательно изложил канву событий, начиная с посещения старого театра.

Эксперт ошарашенно слушал.

– Действительно, очень странно, – проговорил он, когда Перигрин кончил.

– Уверяю вас, я ничего не выдумываю.

– Нет, нет, я верю. Я, разумеется, слыхал о Кондукисе, да и кто не знает о нем? Но вы понимаете, какая… какая сенсация, если предметы окажутся подлинными?

– С тех пор, как я их увидел, я не могу думать ни о чем другом. Детская перчатка и записка… Они лежат перед вами, прося поверить, что одним летним утром 1596 года искусный мастер из Стратфорда сделал пару перчаток и подарил их своему внуку, который носил их всего день, а затем…

– Комнату заполнило горе об ушедшем ребёнке?

– Да. А спустя долгое время, целых двадцать лет, отец составил своё завещание и оставил одежду своего умершего сына дочери Джоан Харт. И эта записка возникла с её слов… То есть я хочу сказать, что именно её рука водила по этому листочку бумаги… Если, конечно, он подлинный. А ещё через два столетия некто Э.М. положил перчатку и записку в викторианскую шкатулку вместе с сообщением, что его – или её – прапрабабушка получила их от Дж. Харт, а бабушка уверяла, что они принадлежали Поэту. Речь действительно может идти о Дж. Харт. Она умерла в 1664 году.

– Я бы на этом не основывался, – сухо сказал эксперт.

– Разумеется, нет.

– Говорил ли мистер Кондукис что-либо о ценности этих предметов? Если, конечно, они окажутся действительно ценными… Я не могу прикинуть, какова может быть их стоимость в денежном выражении… Думаю, вы понимаете, что я имею в виду.

Пару секунд Перигрин и эксперт смотрели в глаза друг другу.

– Мне кажется, – сказал Перигрин, – он сознаёт это. Однако должен вам сказать, обращался он с этими вещами довольно небрежно.

– Что же, мы небрежности не допустим, – сказал эксперт. – Я дам вам расписку и попрошу вас лично проследить за тем, как будут уложены эти предметы.

Затем он на мгновение склонился над мёртвой сморщенной перчаткой и пробормотал:

– Если бы она оказалась настоящей!

– Страшно подумать, что случилось бы! – воскликнул Перигрин. – Пристальное внимание, стремление обладать…

– Тут запахло бы убийством, – категорично произнёс эксперт.

* * *

Спустя четыре недели осунувшийся, с запавшими глазами Перигрин дописал последнее слово в своей пьесе и поставил под ним ремарку «Занавес». Этим же вечером он прочёл её Джереми, которому пьеса понравилась.

От мистера Гринслэда не было никаких известий. Театр «Дельфин» все ещё стоял на своём месте. Джер посетил агентство по недвижимости, чтобы получить разрешение на осмотр здания, но услышал ответ, что театр изъят из их ведения и, по-видимому, снят с продажи. Служащие агентства держались натянуто.

Время от времени молодые люди заговаривали о «Дельфине», но теперь приключения Перигрина стали казаться такой фата-морганой, будто он сам все выдумал.

Музей дал предварительный отчёт, в котором сообщалось, что пока ничто не противоречит предполагаемому возрасту исследуемых предметов. Получить же заключение специалиста по древним манускриптам не представляется возможным, поскольку он находится в Америке. Экспертиза будет проведена по его возвращении.

– Во всяком случае, они не дали от ворот поворот, – сказал Джереми.

– Это уж точно.

– Ты переслал отчёт Гринслэду?

– Конечно.

– А как насчёт открытия сезона в театре «Дельфин» примерно об эту пору на следующий год новой пьесой Перигрина Джея «Перчатка»? – спросил Джереми, опуская свою покрытую веснушками руку на рукопись Перигрина.

– Иди ты!..

– Почему бы и нет? Пусть занавес вздымается и падает. Твоё дело – творить!

– Уже натворил.

– Хлеба и зрелищ!

– Слушай! – Перигрин судорожно смял клочок бумаги. – Я представляю себе возможную реакцию. Во-первых, моментально завопят, что нечто похожее уже было, а во-вторых, превратят бедную невинную вещицу в постоянную мишень для затрещин, со вкусом отвешиваемых нашей поэтической гильдией. Все шекспироведы встанут на дыбы во главе с Энн Хэзэвей. Пьесу сочтут дурно пахнущей и потопят ещё до спектакля.

– Лично я не нахожу ничего предосудительного.

– Да, но стоит только сказать «Шекспир», как поднимется буря. И какая!

– По-моему, сам Шекспир только и делал, что вызывал бури. Подумай, как в его время звучал «Генрих VIII». Ладно, давай дальше. Кому ты хотел бы дать роль Шекспира?

– А ты не понял?

– Сердитому елизаветинскому старцу, не так ли? Одинок. Непредсказуем. Хитёр. Блистателен, как само солнце. Пегас из конюшни Хэзэвей. Неотразимый мужчина, точь-в-точь как на портрете Графтона.

– Ты угадал. Кто ещё может выглядеть и играть, как он?

– Господи! – пробормотал Джереми, проглядывая список действующих лиц и предполагаемых исполнителей.

– Вот именно. Я же говорю, что нельзя не догадаться.

– Боже, Маркус Найт!

– Конечно. Он поистине портрет Графтона, но написанный огнём. Вспомни его Хотспера! А Генрих Пятый? Меркуцио? А какой Гамлет!..

– Сколько ему лет?

– Сколько бы ни было, он никогда этого не покажет. Он может сыграть даже подростка.

– Послушай, а удавалось ли хоть раз поставить вещь с участием Маркуса, чтобы при этом не поднялись большие мутные волны?

– Ни разу.

– Говорят, что он в состоянии испортить моральный климат в любой труппе.

– Да, таков уж великий Марко.

– Помнишь случай, когда он внезапно прекратил игру и после паузы велел опоздавшим побыстрее садиться или убираться к чертям? После чего остальные актёры дружно провалили свои роли?

– Ещё бы мне не помнить. Имею непосредственное отношение к провалу, поскольку числился в режиссёрах.

– Говорят, что в последнее время он стал ещё более вспыльчив, ибо не находит в молодом пополнении ни капли рыцарства.

– По-моему, все это должно скрыть обычную раздражительность.

– Ладно, в конце концов это твоя пьеса. Кстати, я вижу, ты свёл в одном характере прекрасного юношу, обольстительного красавца и «мр. В.Х.»?

– Именно.

– Как ты посмел? – пробормотал Джереми.

– О, бывали и более сумасшедшие идеи.

– Ты, наверное, прав. Роль от этого только выиграла. Каким ты его видишь?

– Яркий блондин. Очень мужественный. Очень дерзкий.

– В. Хартли Грав?

– Возможно. Типаж подходящий.

– Разве его не считают плохим гражданином?

– Чушь.

– А «смуглая леди»? Розалин? Я вижу, ты проставил Дестини Мейд?

– Она так и просится сюда. От этой дамы невозможно отвести глаза. Она исключительно сексапильна и лично у меня вызывает ассоциации с клокочущей бездной. Она способна изобразить что угодно, если растолковать ей роль простыми английскими словами и очень-очень медленно. Кстати, она живёт с Марко.

– Может, кстати, а может, и не очень. А Энн Хэзэвей?

– Да любая не очень смазливая актриса с хорошим темпераментом, – пожал плечами Перигрин.

– Типа Герти Брейс?

– Да.

– Джоан Харт – очень милая небольшая роль. Я скажу тебе, кто хорош для Джоан. Эмилия Дюн. Знаешь её? Она работает в нашем магазине и понравилась тебе в том телешоу. В Стратфорде она была очень милой Целией, Нериссой и Гермией. Запиши её.

– Ладно. Видишь, я даже кляксу от усердия поставил.

– Все остальные роли не представляют сложности, насколько могу судить. Дрожь пробирает только при явлении невинного младенца.

– Он же умирает ещё до конца первого акта.

– И слава Богу! Меня приводит в полную растерянность видение немого подростка, который натягивает штанишки.

– Его будут звать Гарри.

– Или Тревор.

– Неважно.

– Декорации, чур, делаю я.

– Не будь ослом.

– Нет, согласись: ведь забавно вышло бы, а?

– Не волнуйся – ничего и никогда не будет. Я это нутром чую. Не будет ни-че-го: ни перчатки, ни театра, ни пьесы. Все это мираж.

Стукнула крышка почтового ящика.

– Ну вот. Судьба стучится в дверь, – заметил Джереми.

– Знаешь, на этот раз я даже гадать не буду, что там может быть, но по доброте душевной схожу и посмотрю.

Перигрин спустился с лестницы, вынул почту, однако для себя ничего не обнаружил. Наверх он шёл медленно и прямо с порога начал:

– Я же тебе говорю: ни-че-го. Все позади. Все растаяло, как мираж. Почта тускла и обыденна, как вода в канаве, и вся для тебя. Ой, извини!

Джереми разговаривал по телефону.

– Он как раз вернулся, – сказал он в трубку. – Будьте любезны, подождите секунду.

Затем Джер прикрыл трубку рукой и пояснил:

– С тобой желает побеседовать мистер Гринслэд.

Глава 3
ЗВАНЫЙ ВЕЧЕР

"Год назад, – думал Перигрин, – я стоял на этом самом месте. Проглянувшее из-за туч солнце позолотило башенку израненного «Дельфина», и я буквально заболел этим театром. Я думал тогда об Адольфусе Руби, мечтал стать владельцем, как он… И пожалуйста! Видит Бог, я снова стою здесь, но теперь уже в лакированных ботинках, а не в своих прошлогодних башмаках».

Мистер Джей окинул взглядом подновлённые кариатиды, вставших на хвосты дельфинов, золочёную надпись над портиком, безупречно белый фасад и ажурное кружево решёток. Его взгляд излучал обожание, а в голове стучало: «Что бы ни произошло потом, это мгновение – прекрасно. Что бы ни случилось со мной, я буду оглядываться на сегодняшнее утро и говорить себе: был миг, когда я знал, что такое быть благословенным».

Пока Перигрин медлил перед зданием театра, из проулка к складам «Фиппс Браса» вышел человек.

– Доброго утра, шеф.

– Доброе утро, Джоббинс.

– Приятно смотрится, а?

– Да, красиво.

– Ничего не скажешь, сильно он изменился с тех пор, как вы тут нырнули.

– Очень сильно.

– Да уж… А вам сторож случайно не нужен? Можно ночью, можно днём – в любое время.

– Наверное, понадобится. А вы знаете подходящего человека?

– Есть такое присловье, что коли сам себя не похвалишь, то никто не похвалит.

– Другими словами, вы хотите предложить себя?

– Не буду врать, шеф, к тому и веду. Видите ли, там, внизу, для моей поясницы сыровато, ноет она часто. А отзывы у меня хорошие. Кого угодно спросите. Ну, как вы на это? Благосклонно или не очень?

– Почему же не очень? Вполне благосклонно.

– Будете, значит, иметь меня в виду?

– Буду, – пообещал Перигрин.

– Спасибо и всего наилучшего, шеф, – поблагодарил Джоббинс и ретировался в проулок.

Перигрин перешёл через улицу и вступил под портик своего театра, который украшало броское объявление:

Театр «Дельфин» вскоре открывает сезон под новым руководством.

Оно висело непосредственно под обрывком той самой старинной афиши, которую мистер Джей заметил во время своего первого достопамятного появления здесь:

«СВАДЬБА ПОПРОШАЙКИ»

По настоятельным требованиям! мистер Адольфу с Руби…

Когда маляры очистили и заново отштукатурили фасад, Перигрин велел им сохранить случайно уцелевший обрывок, а Джереми Джонсу заявил:

– Пока я в театре, эта афиша останется здесь, и точка. Он мягко толкнул парадную дверь, которой вернули прежнее достоинство: отмыли, отскоблили и покрыли лаком, поставили новые замки.

В фойе кипела жизнь. Стены были заново окрашены, а все остальное отполировано и позолочено. Люди на стремянках, лестницах и в люльках спешно доделывали работу. На полу искрилась огромная люстра. Умытые и ухоженные херувимы сверкали толстенькими щёчками над окошком театральной кассы.

Перигрин поздоровался с рабочими и поднялся по плавно изогнутой лестнице в верхнее фойе.

Задняя стенка бара по-прежнему была отделана зеркалом, однако теперь мистера Джея от приближавшегося к нему двойника отделяла окованная медью стойка красного дерева. Весь бар был выдержан в паточно-мелассовой гамме.

– Светло, уютно, ничего вызывающего, – пробормотал Перигрин.

Реставрационные работы тут уже закончились, и на пол скоро будет положен ковёр. Они с Джереми и молодым декоратором остановились наконец на классической темно-красной гамме с белым и золотым, а по краям – традиционный узор из дамасских роз. Мистер Джей пересёк фойе и исчез за дверью с надписью: «Дирекция».

Театр «Дельфин» состоял под контролем одноимённой корпорации, которую субсидировала «Консолидэйтед Ойлс», а породил, образно говоря, мистер Гринслэд. В кабинете за новым столом сидел мистер Уинтер Моррис, необыкновенно способный театральный менеджер. По предложению Перигрина мистер Гринслэд заключил с ним контракт – после ряда собеседований и, в чем мистер Джей не сомневался, тщательной проверки. Во все это время мистер Кондукис оставался фигурой совершенно призрачной, ни во что не вмешивающейся, но при этом столь могущественной, что само его существование излучало флюиды уверенности, изгоняя малейшие сомнения в возможности ренессанса. Мистер Моррис имел все полномочия по ангажементам с актёрами, декораторами, костюмерами, статистами, обслуживающим персоналом и так далее и тому подобное, в общем, распоряжался всем и вся.

Это был низенький, бледный, суетливый человечек с густыми курчавыми волосами, который все свободное от работы время (довольно скудное) посвящал коллекционированию старинных безделушек.

– Доброе утро, Уинти.

– Перри, – сказал мистер Моррис, что прозвучало гораздо более похоже на констатацию факта, чем на приветствие.

– Что хорошего?

Мистер Моррис покрутил головой.

– Да, пока не забыл: нам нужен сторож на дневное или ночное время, смотритель, швейцар на служебный вход или ещё кто-нибудь в этом роде?

– Через пару дней понадобится.

Перигрин поведал Уинтеру о мистере Джоббинсе.

– Прекрасно, – сказал мистер Моррис. – Если рекомендации в порядке, считай, что дело улажено. Теперь моя очередь. Ты уже набрал труппу?

– Не совсем. Есть некоторые сомнения.

– Что ты думаешь о Гарри Граве?

– Как об актёре?

– Да.

– Как об актёре я много чего о нем думаю.

– Ну и хорошо. Считай, что ты его нанял.

– Уинти, что ты несёшь? О чем ты?

– О поступившей директиве, мой дорогой. О приказе из головного офиса.

– По поводу В. Хартли Грава?!

– Ты наверняка найдёшь его в своей почте. Перигрин направился к своему столу и ловко выхватил из кучи корреспонденции письмо от мистера Гринслэда, поскольку прекрасно освоился с видом его посланий.

«Уважаемый Перигрин Джей?

Все, похоже, идёт гладко и в соответствии с планом. Мы очень довольны общим замыслом и воплощением первоначального проекта, а также Вашим решением открыть сезон собственной пьесой, особенно если учесть успех Ваших, постановок, в "Единороге ". Хочу обратить Ваше внимание на мистера В. Хартли Грава. Вам, безусловно, известно, что это опытный актёр с хорошей репутацией. Мистер Кондукис будет доволен, если Вы при наборе труппы уделите своё благосклонное внимание мистеру Траву.

С уважением, преданный Вам

Стэнли Гринслэд».

Когда Перигрин дочитал это письмо, его охватило настолько острое предчувствие беды, что он сам растерялся. Ведь, собственно, ничего необычного или непредсказуемого не произошло. Театр держится на личных связях. Нет, пожалуй, ни одного актёра, который откажется воспользоваться ими при удобном случае. Неужели его гложет зависть, или он уже настолько испорчен полученной властью, что не в состоянии спокойно отнестись к вмешательству в «свою» епархию? Хотя… если подумать, неприятное чувство вызвано гораздо более серьёзными причинами.

Тут Перигрин поднял глаза на Морриса и обнаружил, что Уинти наблюдает за ним с иронической усмешкой.

– Мне это не нравится, – сообщил мистер Джей.

– Вижу, приятель. Можно узнать почему?

– Конечно. Мне не нравится репутация Хартли Грава, хотя я старательно пропускаю мимо ушей театральные сплетни.

– А что о нем говорят?

– Очень уж странно он ведёт себя. Я как-то ставил спектакль с его участием; впрочем, мы встречались и раньше. Однажды он забыл вернуться после уик-энда. Был скандал, который быстро замяли. Женщины, конечно, находят его привлекательным. Правда, не могу сказать, – добавил Перигрин, ероша себе волосы, – что в последних постановках он вёл себя предосудительно. Признаю даже, что лично я считаю его занимательным типом. Только вот в труппе он никому не нравится, кроме двух женщин. Они, конечно, ни за что в этом не признаются, но какие взгляды будут кидать на него!

– Полагаю, что письмо, адресованное тебе, не менее категорично, чем вот это, – сказал Моррис, помахав конвертом, который лежал на его столе.

– Да, будь оно проклято.

– Знаешь, Перри, до настоящего момента тебе предоставляли просто сказочную свободу. Не моё, конечно, дело, приятель, но, честно признаюсь, ничего подобного мне прежде видеть не доводилось. Ты и директор, и режиссёр, и автор. Тут легко заработать головокружение.

– Надеюсь, – веско произнёс Перигрин, глядя прямо в глаза своему менеджеру, – я заслужил такое отношение. Другого приемлемого объяснения здесь быть не может, Уинти.

– Разумеется, старина, – поспешно пробормотал Моррис.

– Что касается Хартли Грава, тут не поартачишься. Тем более, что роль для него есть. Именно для него. Просто мне это не нравится.

Перигрин прошёлся по кабинету и застонал:

– Господи! Неужели тебе мало того, что я решился дать главную роль Маркусу Найту? Что на репетициях придётся терпеть клокотание трех великих темпераментов? За что же карать меня Гарри Гравом?

– Суперзвезда уже показывает свой характер. Он звонит мне дважды в день: контракт обрастает дополнительными сложностями и туманностями.

– И кто же побеждает?

– Я, – сказал Моррис. – Пока.

– Молодец.

– У меня уже голова идёт кругом, – пожаловался Уинтер. – Зато вот: доказательство победы – на моем столе.

Он торжественно помахал сколотыми страницами печатного текста и гордо произнёс:

– Подпись получена, так что теперь ему уже не отвертеться. Правда, чтобы его росчерк поместился, пришлось добавить дополнительную страницу. Взгляни, каков гусь.

Чудовищная, совершенно нечитаемая подпись действительно заняла внушительное место. Перигрин скользнул по ней глазами, затем вздрогнул и вгляделся более пристально.

– Этот циклон я уже где-то видел, – задумчиво проговорил он.

– Такое раз увидишь – никогда не забудешь.

– Я точно её видел. Интересно, где именно? Взгляд Морриса выразил тоску.

– Случайно не в своей книжке для автографов? – язвительно осведомился он.

– Это было в каком-то неожиданном месте… Ах, неважно. Надо думать, потеха начнётся с первой же репетиции. Он, разумеется, потребует, чтобы я заново переписал его роль, добавив побольше перца, хотя она и так весьма непроста. Нет, драматург не должен ставить собственные пьесы! Они слишком дороги ему. Но я уже грешил этим и – видит Бог! – буду грешить снова и снова, а Марко пусть проваливает к дьяволу. Он фантастически похож на портрет Шекспира кисти Графтона; у него голос ангела и колоссальный престиж; он блистательный актёр, и роль эта написана под него… В общем, ещё бабушка надвое сказала, кто из нас двоих победит, но могу побиться об заклад, что все-таки он.

– Ну и прекрасно, – сказал Моррис. – «Пусть Бог хранит тебя, мой милый мальчик»[5]5
  Шекспир, «Генрих IV», часть II, акт V.


[Закрыть].

* * *

Перигрин наконец уселся за свой внушительный стол. Почти в тот же момент тренькнул телефон, и секретарша, располагавшаяся в отдельном уютном закутке, сообщила:

– Мистер Джей, вас спрашивают из «Виктории и Альберта».

Перигрин не стал говорить: «Всегда к услугам Её Величества и Наследного Принца», поскольку это, во-первых, было бы несолидно, а во-вторых, его охватило чувство, похожее на страх. Он ответил:

– Спасибо. Соедините, – и услышал в трубке голос эксперта:

– Мистер Джей, вам удобно сейчас разговаривать со мной?

– Да.

– Я решил, что лучше будет вам об этом знать. Мы, конечно, оформим официальный документ для передачи вашему патрону, но… – тут голос эксперта дрогнул от едва сдерживаемого возбуждения, – дело очень важное. Я… короче говоря, переданные вами документы были подвергнуты самой тщательной проверке. Свои заключения дали три независимых специалиста по почеркам, и они единодушны в своих оценках. Установленное ими авторство подтверждается возрастом кожи и бумаги. Можно с уверенностью заявить, что, кроме пятен, оставленных солёной водой, эти предметы не подвергались никаким существенным обработкам. Итак, мистер Джей, невероятно, но факт – перчатка и документы подлинные.

– Знаете, – произнёс Перигрин, – я всегда надеялся услышать это, однако в данную секунду просто не верю своим ушам.

– Встаёт вопрос, как поступить дальше.

– Вы можете подержать их у себя ещё некоторое время?

– Безусловно. Мы даже были бы готовы, – тут до Перигрина донеслось что-то вроде смешка, – вообще оставить их у себя. Я уверен, что мои начальники, посовещавшись, сделают предложение… э-э… владельцу. Разумеется, через вас и, насколько я понимаю, через мистера Гринслэда.

– Да. Но, надеюсь, никакой огласки?

– Помилуй Боже, нет! – едва не завизжал эксперт. – Вот уж чего решительно не хотелось бы. Даже представить страшно…

Он помолчал и после паузы осторожно осведомился:

– Как вы полагаете, не намеревается ли он… выставить их на продажу?

– Понятия не имею, а гадать не берусь.

– Ясно. Ну что же… Мы представим вам полное официальное заключение на следующей неделе. Должен признаться, я позвонил вам… в общем, мне хотелось… Короче говоря, просто я такой же фанатик, как и вы.