Текст книги "Восхождение в горы. Уроки жизни от моего деда, Нельсона Манделы"

3
UMNTANA NGOWOLUNTU
«Ни один ребенок не принадлежит одному дому»

Чтобы лучше понять «Историю Ндабы и его дедушки», необходимо понять сам принцип устройства африканских семей (а также плюсы и минусы этого устройства) как обширной, многокомпонентной группы. Моногамия в культуре коса – относительно новое явление, как и «традиционная» семья, состоящая из мужа, жены, двух детей и собаки. Все это пришло к нам с миссионерами и колониализмом. ПОЛИГАМИЯ И ДОГОВОРНЫЕ БРАКИ БЫЛИ НАМ ГОРАЗДО ПРИВЫЧНЕЕ И ПОНЯТНЕЕ – ТАК УЖ У НАС ПОВЕЛОСЬ ИСПОКОН ВЕКОВ. У моего прадедушки Нкоси Мпхаканисвы Гадла Манделы, главного советника короля племени Тембу, было четыре жены и тринадцать детей, но мой дед принял осознанное решение не брать несколько жен, и все его браки были по любви.

Первой женой Мадибы была моя бабушка Эвелин. Они поженились в 1944 году и развелись в 1958-м когда его деятельность в АНК стала представлять для семьи все бóльшую и бóльшую угрозу. Их первый сын, мой дядя Темби, у которого было двое детей, Ндилека и Нанди, трагически погиб в автомобильной катастрофе в первые годы заключения деда. Второму сыну, моему отцу Макгато, было двенадцать лет, когда Мадиба оказался в тюрьме, а тете Маказиве – десять. В 1958 году Мадиба женился во второй раз на матушке Винни, и у них родились двое дочерей: Зенани и Зиндзи, которые еще даже не ходили в школу, когда их отца арестовали. Мой старший брат Мандла – сын первой жены отца Роуз. Когда отец с Роуз развелись, он женился на моей матери Зонди, из народа зулусов, и у них родились я и мои младшие братья, Мбусо и Андиле. Мой двоюродный брат Квеку, сын моей тети Маки, мне все равно что родной брат, а уж всех двоюродных бабушек и дедушек, кузенов, троюродных братьев, зятьев и невесток, бывших и нынешних жен, мужей и их детей – и не перечислить. Но главное: мы все одна семья. Все до единого.

Африканские семьи всегда шумные и суетные, в наших домах звучит музыка, а атмосфера наполнена любовью и преданностью друг другу, хотя мы нередко до хрипоты спорим обо всем на свете. Женщины народов коса и зулусов славятся своей силой и красотой, они готовы защищать своих детей до последней капли крови. Все члены семьи самоотверженно заботятся о стариках. В наших семьях считается обычным делом принимать гостей и рассчитывать на ответное гостеприимство: ты желанный гость за моим столом, а я – за твоим; твои дети могут спать под крышей моего дома и делить комнату с моими детьми. Разумеется, время от времени и у нас бывают разногласия, вспышки ревности и зависти, но что бы ни случилось, семья превыше всего.

Современная молодежь думает, что «любовь есть любовь» – это какая-то принципиально новая мысль. «Нет четкого определения семьи, – утверждают они, – во всяком случае такого, с которым согласились бы люди во всем мире. Нужно отбросить все, что мы знали до этого о семье, и сделать все возможное для создания в своем доме здоровой, душевной атмосферы, наполненной любовью и заботой, для нас самих и наших детей». Но ведь именно так в африканских семьях было заведено испокон веков! Как хорошо, что остальной мир, наконец, нас догнал.

Уклад большой семьи во многом продиктован традициями, но помимо этого семье Мандела и другим членам АНК на протяжении многих десятков лет приходилось постоянно помнить о нависшей над ними опасности и неопределенности. Поэтому, несмотря на всю необычность ситуации, свой переезд к дедушке я воспринял как нечто само собой разумеющееся. Я решил, что поживу у него некоторое время – несколько дней, недель или даже месяцев, но потом за мной все-таки приедет отец и заберет обратно к себе, и жизнь снова вернется в привычное русло. Отец и в самом деле приехал в дом Мадибы всего несколько дней спустя. Не помню, чем я занимался в тот момент, может быть, играл на приставке «Сега».

В 1994 году «Нинтендо» все еще был недосягаем, как Святой Грааль, но «Сега» была полностью в моем распоряжении. «Просите, и дано вам будет», – говаривала бабушка Эвелин. В первую неделю я почти не видел деда, он был очень занят – баллотировался на пост президента страны на грани гражданской войны. Но я уже понял, что он был добрым и щедрым и делал все, чтобы я чувствовал себя как дома. Через пару дней меня обеспечили одеждой, обувью, носками и нижним бельем – все это было новым и пахло магазином, а не старшим братом или кузенами, за которыми раньше мне приходилось донашивать вещи. Теперь у меня был собственный платяной шкаф, и если за обедом мне случалось посадить пятно на футболку, я мог бросить ее в корзину с грязным бельем, а потом, как по волшебству, она появлялась на полке чистая и выглаженная, совсем как в «Сказке о зулусской женщине и щедрой реке». Героиня этой сказки бросила в волшебную реку пригоршню земли со словами: «Река-река, дай мне глиняный горшок». «Хлоп!» – и река выбросила на берег красивый глиняный горшок.

Поэтому, когда спустя несколько дней после моего переезда к деду в Хьютон на пороге его дома появился отец, я подумал: «Ну что ж, хорошего понемножку!» Единственное, о чем я переживал, – разрешат ли мне взять «Сегу» с собой? Отец прошел в дедов кабинет и закрыл за собой дверь. Пока они разговаривали, я поднялся к себе в комнату и принялся собирать вещи в рюкзак. Мне было жаль оставлять это чудесное место, и я знал, что буду скучать по стряпне матушки Ксоли, но все же я был рад, что вернусь домой к маме и маленькому брату. Конечно, я уже был большой – целых одиннадцать лет! – и все же было непривычно не слышать маминого голоса по утрам. Я чувствовал, что должен быть рядом и заботиться о ней: иногда родители дрались, и ей приходилось нелегко. Мне нужно было заботиться и о Мбусо – родители иногда выпивали слишком много, и от его плача мне становилось плохо. От одной мысли о том, что он будет плакать, а меня не будет рядом, на душе скребли кошки.

Когда в комнату вошел отец и присел ко мне на кровать, я уже был готов. А он сказал:

– Мадиба – великий человек и заслуживает великой семьи. Еще не поздно, и я могу исправиться и стать адвокатом. Мне нужно сосредоточиться на своем образовании.

Он сказал, что Мадиба отправляет его учиться на факультет юриспруденции в Университете Квазулу-Натал. Должно быть, на моем лице отразилось непонимание, и он сказал прямо:

– Теперь ты будешь жить здесь.

Может быть, он даже обнял меня на прощание – я не помню. Но эмоциональным этот разговор назвать было сложно. У нас так не заведено. Я не задавал вопросов. Я не плакал. Просто распаковал вещи и аккуратно сложил их на прежнее место – так в моей комнате снова будет порядок, когда дедушка придет пожелать мне спокойной ночи.

С матерью мы долго не общались. Она не звонила мне и не писала, и, хотя мне никто прямо не говорил об этом, я понимал, что мне не стоит ждать ее. Потом дед рассказал, что она где-то учится на курсах социальных работников. «Где-то» означало «подальше от меня и моего отца». Никто не говорил мне, что и она, и отец боролись с алкоголизмом. По мнению старшего поколения, подобные темы были неподходящим предметом для обсуждения, тем более с детьми.

Следующие несколько лет родители не принимали никакого участия в моей жизни. С последствиями этой ситуации мне пришлось бороться значительно позже. Лишь повзрослев, я смог понять, как эта разлука отразилась на их отношениях, а узнав, какую роль в этом сыграл мой дед, я приложил немало усилий, чтобы его простить. Я знал, как глубоко его ранило осознание того, что за тюремные годы он пропустил целую жизнь собственных детей, и это частично смягчало его вину в моих глазах. Теперь, вернув себе власть и благосостояние, он, разумеется, хотел помочь им. Я знаю, что он действовал из добрых побуждений, и все же разлучить их было ошибкой с его стороны. Если уж говорить откровенно, о матери и вовсе все позабыли. Для меня в тот момент она словно исчезла – совсем как та зулусская женщина из сказки о реке.

В той сказке река кажется бездонной, и женщина приходила к ней, с каждым разом прося все больше и больше, а река взамен требовала от нее все бóльших жертв. Горшок в уплату за лодку. Лодку – за дом. Наконец женщина говорит: «Река-река, верни мне ребенка, которого я давно потеряла», а река отвечает: «Вырежи свое сердце и отдай его мне».

Мораль этой сказки схожа с известной западной поговоркой «Опасайтесь своих желаний!». Но теперь, когда у меня появились собственные дети, я понял эту историю совсем на другом уровне: она – об огромной роли детей в африканской семье. Героиня сказки, не раздумывая, вырезает сердце из груди, чтобы вернуть ребенка, и я уверен, что моя мать любила меня так же сильно. Думаю, отправляя меня к Мадибе, она верила, что поступает правильно, и, как ни больно мне было это осознавать, так оно и было. Иногда нелегко сделать для своего ребенка то, что нужно сделать, – словно вырвать сердце из груди. Но если бы мама приехала и забрала меня у деда, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому и, скорее всего, не была бы лучше.

Спустя долгие годы я понял это в полной мере: когда сам поступил в колледж, чтобы изучать политологию в Претории. Только тогда я увидел тесную связь между разбитым сердцем моей матери и более глобальной картиной апартеида – политической системы, по вине которой черные семьи оказались в подобной ситуации. Когда Мадиба стал президентом ЮАР, законы изменились, но лишь на бумаге. Он понимал, что жители Южной Африки терпели лишения в образовательной, социальной, политической и экономической сферах на протяжении многих поколений и столько же времени потребуется, чтобы это наследие притеснений по-настоящему осталось в прошлом.

Его собственная семья была ярчайшим примером: отец Мадибы умер, когда он был совсем маленьким, а потом его и самого лишили возможности быть со своими детьми. В свою очередь, мой отец, который никогда не видел деда, потерял и отца – уже во втором поколении. И это случилось не от недостатка любви, ума или таланта. Все эти мужчины были готовы на все ради блага своей семьи, но у них раз за разом отнимали возможность иметь отца и самим быть отцами. Поэтому нынешнее поколение – я и мой сын – должно наверстать упущенное и за всех них. Я уверен на сто процентов, что, если понадобится, вырву собственное сердце за моего маленького Леванику. Но также знаю по собственному опыту, что этого мало, ведь ему нужен я сам. Мой голос, мои сильные руки, мой смех. Мой пример. Ему нужно, чтобы я занимал четкую позицию в своей жизни и принимал постоянное участие в его. Только так он поймет, что и сам важен: для своей семьи, для общества, для нации и для всего мира. Это нелегко, потому что он и его сестра живут с матерью, моей бывшей девушкой. Со своей стороны я должен принять осознанное и целенаправленное решение проводить много времени со своими детьми – это должно стать моим приоритетом. Я понимаю, что это может быть непросто, но подхожу к этой задаче со всей серьезностью и ответственностью.

Нынешнему поколению африканских мужчин – моему поколению – вполне по силам изменить курс этой непреклонной реки. Как отцы мы можем в буквальном смысле воссоздать культуру всего континента. Я ни в коем случае не хочу преуменьшать роль матерей, лишь призываю своих братьев, исходя из своего опыта, подумать о том, что значит быть хорошим отцом, иметь хорошего отца и вырастить хорошим отцом своего сына. Нам необходимо создать такую культуру, в которой роль отца занимает центральное место, и такую социально-экономическую систему, которая ни за что не допустит, чтобы отдельные ее члены оказались беспомощными.

Я признаю, что в жизни мне удивительно повезло. Знаю, что мой дед был уверен: я, мои братья, кузены и все дети Африки должны иметь перед глазами пример уважающих себя взрослых на фоне выросшего в глазах международной общественности уважения к Африке как к стране. Я и сам в это верю, но считаю, что для достижения этой высокой цели необязательно забывать о собственной семье, и мне жаль, что дед не смог помочь родителям быть вместе.

* * *

Может быть, вы слышали поговорку «Чтобы вырастить ребенка, нужна целая деревня». Так вот, у народа коса говорят Akukho mntwana ungowendlu enye – «Ни один ребенок не принадлежит одному дому». Это означает, что не бывает чужих детей, все дети общие, мы несем ответственность за то, чтобы дети всего мира были сыты и ни в чем не нуждались.

Я СКУЧАЛ ПО МАМЕ И ОТЦУ, НО ВСЕ ХОРОШЕЕ В МОЕМ ДЕТСТВЕ НАЧАЛОСЬ, ТОЛЬКО КОГДА Я НАЧАЛ ЖИТЬ СО СТАРИКОМ. Матушка Ксоли носилась со мной, как наседка. Потом из Штатов вернулась тетя Маки, я стал проводить каникулы у нее, и нам с Квеку было весело, как в детстве. Жизнь с дедом текла в упорядоченном ритме. Я должен был быть послушным, хорошо учиться и содержать комнату в чистоте. Мадиба был человеком невероятной силы воли, который почти тридцать лет вынужден был соблюдать очень строгий режим, и самодисциплина в его доме была чем-то вроде религии. Для меня же такие порядки были в новинку. Бабушка Эвелин вела хозяйство уверенной и твердой рукой, но никогда не скупилась на тепло и ласку. Что же до деда, то не помню, чтобы в первые пару лет мы с ним часто обнимались. Думаю, нам обоим нужно было время, чтобы притереться друг к другу.

И все же мне было грех жаловаться. Впервые в жизни у меня была своя комната и куча других вещей, которым мои друзья отчаянно завидовали. В школу я приезжал на частной машине, а не на такси. Надо сказать, что у африканских такси в отличие от классических желтых машин с шашечками одно название. На самом деле это микроавтобус, куда битком набиваются пятнадцать-шестнадцать человек. За рулем частной машины был Бхут (это имя означает что-то вроде «чувак», только покруче). Моим друзьям тоже иногда разрешалось прокатиться в моей машине и вместе со мной поиграть дома в компьютерные игры, посмотреть кино или поплавать в бассейне.

В то время с нами жила и моя кузина Рошелль, но ей уже было за двадцать, и у нее была своя жизнь. Я никогда не спрашивал, почему матушка Винни не живет с нами. Из разговоров взрослых я подслушал достаточно, чтобы понять, что теперь они со Стариком живут порознь. К тому моменту они еще не развелись, но теперь обязанности первой леди исполняли тетя Зенани и тетя Зиндзи. Они приходили в кабинет Мадибы, когда нужно было сопровождать его на разных светских мероприятиях и встречах на государственном уровне. Все, кто работал у деда в доме, любили его и почитали эту работу за честь – и не раз напоминали, что это честь и для меня.

Женщины, работавшие на кухне, с огромной гордостью готовили для него свои лучшие блюда. Свои предпочтения он выражал предельно ясно, и кухонный персонал с удовольствием их удовлетворял. Дед обожал рубец, куриные окорочка и нечто под названием амаси (по-зулусски), или маас (на африкаансе). Матушка Ксоли готовила его так: ставила банку с коровьим молоком на подоконник, давала ему скиснуть до тех пор, пока не получался густой белый амаси со слоем водянистого умлаза сверху. Это было нечто среднее между творогом и натуральным йогуртом. Амаси можно было есть ложкой прямо из банки или же заправлять им кукурузную кашу. Дед любил, когда он был очень кислым: чем кислее – тем лучше. Бывало, попробует, задумается – и покачает головой, и женщины снова ставили банку на подоконник, чтобы стало еще кислее.

Завтракал и обедал я на кухне с матушкой Глорией и матушкой Ксоли, но чаще всего по вечерам мы с дедом садились вдвоем, ровно в семь, за длинный стол в столовой и ужинали. Сам он, разумеется, всегда сидел во главе стола, а я – сбоку на соседнем стуле. В первый год диалоги наши были сдержанными и всегда на английском. Он говорил:

– Добрый вечер, Ндаба. Как дела в школе?

– Хорошо, – отвечал я.

– Вот и славно.

Когда он был готов к приему пищи, то звонил в маленький колокольчик – не повелительно, но так, чтобы было понятно, что мы готовы. В один из первых дней он заметил, с каким любопытством я разглядываю этот блестящий серебряный колокольчик, и однажды вечером, подмигнув, спросил:

– Хочешь сам позвонить?

Я кивнул.

Он пододвинул мне колокольчик, и я уверенно позвонил. Вошел шеф-повар с нашим ужином, и я почему-то почувствовал огромное удовлетворение – как будто был организатором какого-то праздника. Мадиба рассмеялся, похлопал меня по плечу и поблагодарил всех за ужин, который мы съели молча. Это не было напряженное молчание. Мы были вместе, и это было хорошо. Дед был счастлив оттого, что делит этот ужин с членом своей семьи. Я был счастлив оттого, что сыт. Все было здорово.

Иногда за стол приносили телефон. Звонящий непременно был очень важным человеком и звонил оттуда, где рабочий день еще не закончился. Мадиба откладывал вилку, вытирал рот салфеткой и брал трубку.

– Здравствуйте! Как поживаете? – неизменно спрашивал он, широко улыбаясь, несмотря на то что по телефону улыбки не было видно. Но ее можно было услышать и почувствовать – в этом не было никаких сомнений. Тогда я не слушал – мне было одиннадцать, и все мои мысли были заняты футболом, компьютерными играми и MTV. А даже если бы и слушал, все равно мало что понял бы. Насколько жаркими были эти дискуссии, я понял спустя много лет, когда стал изучать историю того периода. Иногда звонящие были рассержены, язвительны или напуганы. И теперь при мысли об этом я восхищаюсь тем, с каким неизменным уважением и теплотой он приветствовал каждого из них.

В апреле 1994 года Мадиба впервые в жизни принял участие в голосовании и 10 мая стал первым чернокожим президентом ЮАР.

– Пусть будет справедливость для всех, – заявил он в своем инаугурационном обращении. – Пусть будет мир для всех. Пусть будет работа, хлеб, вода и соль для всех.

Чернокожие южноафриканцы наконец обрели свободу, а моего деда назвали Отцом нации, но, как сказала Коретта Скотт Кинг: «Свободу нельзя получить раз и навсегда – ее нужно завоевывать снова и снова, для каждого поколения». Тяжелое наследие апартеида глубоко пустило свои корни: расизм, жестокость и бедность проникли в самые недра сознания, а эпидемия СПИДа и растущее политическое давление со всех сторон только усугубляли ситуацию. Взгляды всего мира были устремлены на нас в ожидании великих перемен – к лучшему или к худшему. Тогда я не осознавал этого в полной мере, но сам Мадиба находился под колоссальным давлением и при этом умудрялся сохранять невозмутимость и спокойствие даже наедине с собой, как бы ни изматывала его вся эта ситуация.

Но уж если он срывался на меня, то вселял настоящий ужас. Его зычный бас рокотал надо мной, как раскаты грома. Это было хуже, чем если бы он просто злился на меня, тогда он был разочарован. Бывало, развалившись безмятежно у телевизора в гостиной, я вдруг слышал сверху его рык:

– Ндаба! Приберись у себя в комнате.

Это означало, что нужно немедленно подняться и убрать, одновременно выслушав проповедь о личной ответственности. Он заставлял меня содержать комнату в чистоте и порядке, так же как он содержал свою: сам застилал постель и все такое, несмотря на то что прислуга была бы счастлива сделать это за него. Со мной он держался строго, и это было причиной некоторого напряжения между нами в течение нескольких лет.

Об одном случае я буду помнить всю жизнь и обязательно как-нибудь расскажу своим детям. Началось все с того, что я потерял школьный пиджак и мне нужны были деньги на новый. Я мог спокойно попросить его о чем угодно – о компьютерных играх, книгах, новом плеере. Он соглашался или говорил: «Нет, по-моему, тебе хватает игр». В общем, я не боялся просить, дело было в другом: мне нужно было заменить вещь, которую я потерял по собственной небрежности. Поэтому сначала я пошел к своей кузине Рошелль.

– Рошелль, ты не могла бы одолжить мне сорок рэндов?

В ответ она только закатила глаза:

– Пф-ф-ф! Нетушки. Если что-то нужно, попроси у дедушки.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что… Ладно, забей.

Потом я пошел на кухню.

– Матушка Ксоли, ты не могла бы купить мне новый школьный пиджак?

– Зачем?

– Ну, чтобы…

– Ты вырос из старого? – Она оглядела меня с ног до головы. – Непохоже, чтобы ты сильно вырос со вчерашнего дня.

Я принялся перебирать в голове версии. Порвал, перелезая через забор? Украли, пока я играл в футбол? Съела собака? Но я знал, что она вмиг меня раскусит.

– Я его потерял, – ответил я наконец.

– Ага. Так иди и скажи ему.

Я вернулся в холл и подошел к двери кабинета Мадибы – он сидел в кресле и читал.

– Дедушка?

– Ндаба. – Он улыбнулся и жестом подозвал меня к себе. – Как дела? Как учеба?

– Нормально. Только… Деда, я потерял свой пиджак, и мне нужен новый.

– Ох, Ндаба…

– Прости, дедушка.

После очередной строгой отповеди о личной ответственности, в которой он говорил о том, как много людей на свете не имеют ничего и им не к кому обратиться даже за самым необходимым, дед наконец сказал:

– Я велю Рошелль поехать с тобой завтра и купить новый. Надеюсь, впредь ты будешь аккуратнее.

– Обещаю. Прости, дедушка, – ответил я, понурив голову от стыда.

– Ничего страшного, иди спать.

Я отправился к себе, думая о том, что все прошло не самым худшим образом – как говорится, без дыма и кровопролития, все остались живы. Но спустя несколько недель я снова потерял пиджак. Отправляясь к нему, я трясся с ног до головы, пытаясь на всякий случай судорожно придумать «План Б». Убежать из дома? Сменить школу? Найти кого-нибудь, на кого можно было бы свалить вину? Принять самый несчастный вид, чтобы вызвать у него жалость?

– Дедушка?

– Ндаба… – должно быть, он с первого взгляда понял, что сердце у меня вот-вот выскочит из груди.

– Прости, – сказал я убитым голосом. – Я опять потерял пиджак.

Вызвать жалость не получилось: он пришел в ярость. Разговор о личной ответственности перешел на другой уровень, и на этот раз он не собирался отправлять меня с Рошелль, чтобы купить еще один пиджак.

– Вижу, ты не придал значения моим словам, когда я велел тебе быть аккуратнее. Вот как ты ценишь свой дом и свои вещи – одежду, игры, комнату. Настолько, что мне каждый день приходится повторять: «Ндаба, уберись в комнате! Ндаба, собери одежду!» Знаешь, что? Сегодня будешь спать на улице.

Я стоял, ошарашенный сказанным.

– Живо! – пророкотал он. – Сегодня ночью тебе нет места в этом доме.

Что мне оставалось делать? Я медленно прошел через холл на улицу. Уже собирались сумерки, становилось темно, скоро совсем стемнеет. Двор был обнесен высоким забором. Я решил, что, если какие-нибудь злоумышленники попытаются перелезть через него, охрана их остановит. Теоретически. Я нашел удобное место под раскидистым деревом, надеясь, что в траве и пруду не водятся змеи. Стемнело, и дневная жара спала. Я сидел под деревом и дрожал, обхватив руками колени. Меня колотило так сильно, что я уже готов был выпрыгнуть из кожи, как вдруг услышал, как с порога кухни меня зовет матушка Ксоли.

– Ндаба?

Испытывая смесь испуга и облегчения, я побежал к ней навстречу. Наверное, она пришла позвать меня на ужин? Но нет.

– Мадиба велел передать тебе вот это. – Она протянула мне одеяло.

Я хотел было поблагодарить ее, но слова застряли в горле. ДЕД НЕ ШУТИЛ – ОН ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НАМЕРЕН БЫЛ ОСТАВИТЬ МЕНЯ НА ВСЮ НОЧЬ НА УЛИЦЕ, БЕЗ ЕДЫ, ВО ДВОРЕ, ГДЕ МОГУТ ВОДИТЬСЯ ЗМЕИ, а через забор того и гляди проберутся воры и убийцы. Матушка Ксоли вернулась в дом, и я сглотнул комок в горле. Глаза жгло, но слезами горю не поможешь. Да я и не привык плакать, даже в детстве. Если только от каких-то внешних причин – как тогда, когда мы с друзьями попали под обстрел слезоточивым газом. Но теперь было во сто крат хуже: я был один, а дед ужасно зол на меня, и рано или поздно мне снова предстоял разговор с ним. Ну и пусть. Что бы ни случилось, я не стану плакать. Народ коса привык терпеть. Мы говорим об этом, даже когда приветствуем друг друга:

– Привет, как дела? – спрашивают.

– Ndi nya mezela, – в ответ. Что означает «Держусь».

Я устроился поудобнее на земле, завернувшись в одеяло. В ветвях деревьев щебетали птицы, шелестел ветер. Спустя некоторое время я увидел в окне кухни матушку Глорию – она мыла посуду и вешала на крючки горшки и кастрюли. Ужин закончился. В животе урчало от голода. Сейчас я обрадовался бы даже тарелке риса с кетчупом из моей прежней жизни. В живой изгороди стрекотали жуки. Где-то далеко лаяла собака, просясь в дом. Я уже засыпал, как вдруг услышал рядом тяжелые шаги и резко проснулся. Вскочив, я увидел, как по газону мне навстречу идет Старик.

– Ндаба?

– Да, дедушка.

– Если ты еще раз потеряешь пиджак, будешь спать на улице в следующий раз по-настоящему. Понял?

– Да, дедушка.

– Идем в дом.

Он повернулся и направился в сторону дома, а я засеменил рядом, пытаясь поспеть за его широкими шагами.

– Мой отец любил и уважал всех своих детей, но не давал нам слабины и всегда держал дисциплину.

Он открыл дверь кухни и подтолкнул меня внутрь.

– Ешь – и спать.

Никогда еще я так не радовался, что сижу за кухонным столом. И никогда больше я не терял свой пиджак. С тех пор как родились Леваника и Неема, я не раз повторял им слова моего деда. Недавно мать Леваники позвонила мне и сказала:

– Не знаю, как так вышло, но твой сын умудрился потерять школьный пиджак.

Я рассмеялся: учебный год только начался – и когда он успел?

– Чего ты смеешься? – спросила она.

– Так, ничего. Скажи ему: если это повторится – он будет спать на улице.