Текст книги "Два ларца, бирюзовый и нефритовый"

10. Близкое и далекое

Лин Сю обрел известность своими книгами, описывающими обычаи других народов и стран. Ему случалось бывать в Ямато, в Ассаме, в Сиккиме и Индии. Лин подолгу жил среди варваров Севера и Юга, и никакие различия в нравах и обычаях не смущали его; Лин Сю умел завоевывать доверие варваров. Воистину похвальный образец любознательности и преодоления предрассудков!

Но известно также, что, навещая дом родителей или приезжая в гости к невестке, Лин не в силах был пробыть там и нескольких дней: он непременно впутывался в какую-нибудь ссору и уезжал в сердцах.

ТРЕБУЕТСЯ ответить, отчего человек, которого не смущали даже нравы дикарей, выходил из себя и не мог примириться с совершенно ничтожными различиями укладов?

Решение Укротившего бурю

Не все жизненные обстоятельства зависят от самого человека – многое даруется судьбой

и случаем, а они не подотчетны законам человеческой справедливости. Лин Сю принимал на себя добровольные лишения, следуя как своему влечению к странствиям, так и задаче ознакомить подданных Срединной Империи с обычаями диких народов. Стоит ли удивляться, что в кругу близких он надеялся найти отдохновение от невзгод: ведь никто не ходит дома, застегнув все застежки и завязав все шнурки. Возможно, что Лин не проявлял всей подобающей церемониальности, гостя у родных. Но его близкие, не испытавшие и десятой доли злоключений почтенного Лин Сю, могли бы сделать над собой усилие и отнестись снисходительно даже к прихотям Лина. Но этого не случилось, что как раз подтверждает неподкупность судьбы. Ибо человеку в высшей степени достойному нередко выпадает удел непонимания в кругу самых близких.

Решение Хэ Цзая

Умение поладить с чужими, с теми, кто ни в чем тебе не подобен, это одно, а умение ужиться с близкими, почти во всем подобными тебе, – нечто совсем другое. Второе сложнее первого, о чем говорил в свое время мудрый Конфуций: «Человек недостойный постоянно ссорится со своими близкими, но во всем от них зависит. Муж благородный живет с близкими своими в мире, но не зависит от них ни в чем».

В соответствии с этим изречением мы не можем назвать Лин Сю человеком недостойным: ясно, что он не зависим ни от мнения близких, ни от их кошельков. Однако, задав себе вопрос, можно ли назвать его мужем благородным, мы оказываемся в замешательстве. Как же следует расценить двойственность натуры Лин Сю? Почему, оказавшись в родных стенах, он напрочь забывает те навыки, которые спасли ему жизнь и принесли известность?

Поведение Лина можно объяснить усталостью, погруженностью в свои думы и многими другими уважительными причинами. И все же на ум приходит слово «неряшливость» [чу хо] – неряшливость неизбежно вытекает из пренебрежения ритуалом. Часто приходится слышать, как люди задают вопрос: «Хоть дома могу я побыть самим собой?» Отсюда получается, что «быть собой» – значит быть невнимательным, небрежным, получается, что мы хотели бы обрести себя таким, каким никогда не хотим видеть другого. Скорее всего, тут просто неточность выражения, но истинный сюцай избегает неточности, приносящей вред.

Достоинство Поднебесной опирается на воспитываемую с детства привычку блюсти свое подлинное [сохранять свое лицо]. Очень может быть, что Лин Сю не нашел такого обычая в других странах. Вполне возможно, что кочевники северных степей именно так и ведут себя со своими домашними, да и далекие заморские варвары Запада наверняка поддержали бы Лина. Но как раз в Китае ему труднее всего рассчитывать на понимание, ибо в отношении важности мира в собственном доме подданные Сына Неба на редкость единодушны.

Лин Сю нарушил незримую иерархию ценностей: представая лучшей своей стороной перед другими, незнакомыми ему людьми, он оборачивается спиной к тем, кто ему близок и чья жизнь должна быть частью его жизни. Надо ли говорить, что в результате он наказывает и близких, и себя самого?

Дело вовсе не в том, чтобы всегда быть застегнутым на все пуговицы, – этим тоже непременно обидишь тех, кто тебе близок. Дело, как всегда, в мудрости и благородстве, а эти качества проявляются именно там, где различия почти незаметны. Уметь замечать еле заметные различия – и значит быть мудрым. Принимать их во внимание – и значит быть благородным.

11. Сыновья

У Императора Шу Э из династии Чжоу было восемь детей, но из них лишь два сына. У сыновей была значительная разница в возрасте: младший родился, когда старшему исполнилось уже двадцать лет. Воспитанию детей отец уделял огромное внимание. Старший принц ни в чем не знал отказа. С самого детства он утопал в роскоши, любая прихоть принца была во дворце законом. Лучшие учителя Поднебесной обучали старшего сына императора искусствам и наукам, потакая ему во всем. Но наследник вырос безвольным, капризным, неспособным принимать решения. Не было в нем ни доблести, присущей отцу, ни подобающего Сыну Неба великодушия.

Видя это, младшему сыну Шу Э решил дать совсем другое воспитание. С малых лет принц был вынужден беспрекословно подчиняться указаниям воспитателей и учителей. В полной мере довелось испытать ему и тяготы, выпадающие на долю отпрысков чиновников, воинов и даже простолюдинов. Отец относился к нему с преднамеренной строгостью, спрашивал с принца за все провинности и недочеты. Однако по прошествии двадцати лет выяснилось, что и младший сын недалеко ушел от своего брата. Он вырос мелочным, мстительным, неспособным видеть дальше собственного носа.

ТРЕБУЕТСЯ ответить, в чем причина несчастий Шу Э и отчего столь различные методы воспитания привели к равно плачевным результатам?

Решение Ли Сун По

Все великие учителя в Поднебесной провозглашали важность продуманного воспитания, но ни один не считал это делом легким, сравнимым с выращиванием моркови. Но ведь даже морковь может в один год уродиться, а в другой – нет, несмотря на все ухищрения земледельца.

Чтобы овладеть хотя бы искусством выращивания овощей, нужно заниматься этим многие годы, тогда, по крайней мере, можно будет отделить случайное от закономерного. Несчастье императора в том, что у него было всего лишь два сына, поэтому оснований достаточно только для того, чтобы винить судьбу, но их недостаточно, чтобы отвергнуть тот или иной метод обучения или обвинить кого-либо из воспитателей.

Классическое решение

Не каждый из рожденных предназначен в императоры. Это значит, что воспитание Сына Неба имеет как общие черты с традиционным каноном воспитания почтительного сына, так и важные различия, связанные с особым предназначением воспитанника.

Потакание и строгость в равной мере необходимы, когда речь идет о столь ответственном деле. Предназначенный повелевать должен иметь яркие, отчетливые желания, чтобы ни он сам, ни окружающие не путались, что именно угодно господину. Эти желания, вещественные как сама вещь, бывают присущи детям, но они свойственны и императору, что идет во благо его подданным и стране в целом. Поэтому очень важно не спугнуть детские желания в период их раскрытия, не навредить им окриком или пренебрежением, ибо вытоптанные ростки потом уже не приживутся. Сломанные в раннем детстве желания так и останутся надломленными, такими желаниями как раз и желают завистники, ревнивцы и вообще люди низкого происхождения, воспитанные в унижении. Но не такими желаниями желает повелитель.

Те м не менее наступает время, когда побеги подрастают, и их следует подрезать, укреплять и закаливать. Это период настоящего понимания слов, время, когда рождается и формируется воля. Теперь тон наставников должен быть уважительным, но твердым, а сами распоряжения – непоколебимы. Лишь в этом случае будущий господин сможет ясно различать повелителя в себе, и его деяния обретут единство желания и воли. Детство императора продолжительнее, нежели детство простолюдина, но ведь и воля его простирается гораздо дальше. Сочетание длинного детства и столь же длинного, выдержанного без всякой спешки периода возмужания отличает и доблестных воинов северо-восточных гор и князей (нойонов) степных кочевников. Ибо есть время потворства капризам и время настоящего понимания слов. Если сюда прибавить еще образованность, чуждую варварам, душа повелителя станет похожей на чистый ограненный кристалл.

Шу Э ошибся в том, что разделил истину на две части, каждая из которых в отдельности была ложной. И каждому из принцев, увы, досталось лишь по половинке.

Решение Мо, Утолившего печали

Если внимательно прочесть условия задачи, можно распознать в ней хорошо скрытую ловушку. Ловушка заключается в поспешности, и торопливый читатель непременно начинает судить о том, чего еще не случилось. Ведь ни старший, ни тем более младший из сыновей Шу Э, еще не обрели сана императора. Между тем только это и можно считать решающим испытанием. Мало ли было примеров, когда воин, успешно пройдя обучение в лагере, терялся в бою? Нередко встречаются и противоположные примеры, когда человек робкий, попадая в действительно трудную ситуацию, связанную с риском для жизни, вел себя подобно герою. Власть, которой обладает Сын Неба, вообще является высшей и исключительной, именно поэтому экзамены на соответствие этой «должности» были бы абсолютно бесполезны. Непреложный ход вещей сам определяет, что потребовать от повелителя, ибо он мудрее всех наставников, вместе взятых. Если же в глубинный порядок сущего вкралась превратность, если сбито дыхание времени, тогда не помогут ни знания, ни человеческие достоинства приступающего к правлению. Самый достойный сможет в этом случае – сохранить только себя, но не Поднебесную.

Следует, пожалуй, еще заметить, что все усилия признанных и опытнейших наставников порой оказываются тщетными – известны ведь случаи, когда и Конфуций был бессилен. С другой стороны, как бы плохо ни было налажено образование, сколько бы нареканий не вызывала школа, нет столь отвратительной школы, которая не позволила бы действительно одаренному человеку проявить свою одаренность.

12. Степени несправедливости

Гости чествовали судью Чяо, попивая вино и отдавая должное прекрасно приготовленному ужину. Поднимая кубок, каждый из них произносил какое-нибудь доброе слово в адрес хозяина: судье никогда прежде не доводилось слышать столько искренних похвал.

Но пир закончился и гости стали расходиться. По пути домой чиновник судебной управы Шан У обратился к своему коллеге Гу Чину;

– Должен сказать вам по секрету, уважаемый Гу, что судья Чяо не столь успешно справляется со своими обязанностями, как его предшественник. По всему видно, что нашему Чяо не достает проницательности, необходимой в таких делах. Надеюсь, что сказанное останется между нами, – добавил Шан У.

Однако Шан надеялся напрасно: при первом же удобном случае Гу Чин передал его слова судье, взяв предварительно обещание не упоминать своего имени.

На следующий же день Чяо заявил Шан У:

– Я вижу, что тебе в тягость работать под началом никудышного судьи, напрочь лишенного проницательности. Что ж, я не стану тебя удерживать – ты свободен.

Изумленный Шан У посмотрел на покрасневшего Гу Чина и все понял. Гу Чин закрыл лицо руками, и, взглянув на него, судья Чяо в свою очередь смутился.

ТРЕБУЕТСЯ решить, каждый ли из них поступил несправедливо и, если это так, то есть ли различия в степени проявленной несправедливости?

Решение Укротившего бурю

Все трое поступили несправедливо: очевидно, что поступок каждого далек от образа действий благородного мужа. Природа несправедливости, однако, такова, что, будучи однажды проявленной, несправедливость не остается на месте своего проявления, а устремляется дальше, подобно волне накрывая и виновных и невиновных. Гу Чин был введен в соблазн, судья поколеблен в своей невозмутимости, что же касается Шана, то хотя его проступок кажется самым невинным, именно он поднял волну. В этом смысле степень его вины следует признать наибольшей.

С другой стороны, и наказание, постигшее Шан У, оказалось самым суровым. На первый взгляд может даже показаться, что в результате этого справедливость была восстановлена, но всякий, обладающий чувством соразмерности, видит, что это не так. Следовательно, главный урок всей истории гласит: справедливость не восстанавливается тем же путем, которым нарушается. А плоды несправедливости всегда весят намного больше, чем ее семена.

Классическое решение

Если отбросить эмоции, придется признать, что действия участников этой истории далеко не равноценны. Слова Шан У можно назвать опрометчивыми, поступок Гу Чина выглядит неприглядным, и лишь решение судьи является воистину несправедливым. Дело в том, что Чяо выступал как представитель закона, а в этом случае несправедливостью оборачивается любой просчет – даже простая вспыльчивость. Несправедливость судьи подтверждается еще и тем, что в свете его действий слова Шан У оказываются вполне оправданными.

Решение Лю

Если человек лжет, в этом виновен не только он – зачастую в большей степени виновна сама ложь. Ложь способна прокладывать себе пути, даже не проникая в сознание лгущих, и лишь иногда ей требуется помощь. Из всех участников событий добровольную помощь лжи оказал только Гу Чин – такая услуга, добровольно оказанная несправедливости, именуется вероломством. Если бы Гу передал слова, сказанные ему по секрету не судье, а другому лицу, он поступил бы как обыкновенный человек. Такими обыкновенными людьми, в сущности, и населена Поднебесная. Но Гу Чин вышел за пределы простой человеческой слабости, углубив тем самым колею лжи и внеся порчу в естественный ход вещей. Он предал доверившегося ему, и этот поступок, даже не имея последствий сам по себе, способен нарушить равновесие всего царства.

Упадок в Поднебесной начинается не тогда, когда рушатся мосты и ветшают кровли, – это всего лишь следствие. Упадок начинается, когда рушатся моральные устои и ложь обретает добровольных помощников.

13. Вопрос наставника Гуна, оставленный учениками без ответа

Давно известно, что лучшие цирковые фехтовальщики не являются лучшими воинами, а девушки из веселых домов, искушенные в искусстве любви, не являются самыми пылкими возлюбленными.

Требуется ответить, объясняются ли эти случаи одной и той же причиной, и какова причина такого положения вещей?

Классическое решение

Почему искусство циркового фехтовальщика и искусство воина различны, это объяснили Ян Чжу и Чжуан-цзы. Искусный игрок при ставке на черепицу начнет волноваться, если ставкой станет серебряная застежка, и способен потерять рассудок, если на кону вся Поднебесная.

Человеческая деятельность многообразна, простор для различий между мастером и учеником огромен. И все же важнейшее различие вносится не мастерством и не упорством, оно возникает тогда, когда встает вопрос о жизни и смерти. Пока этот вопрос не встал, никто не может предсказать, сохранит ли остроумец свое остроумие перед лицом смертельной угрозы, будет ли грубиян все так же груб, сможет ли цирковой фехтовальщик применить свою виртуозность. Заглянувший в зрачок смерти увидит там свое отражение – вот только сможет ли себя опознать?

Искусство девушек, торгующих своим телом, столь же отлично от безоглядной любви – и по тем же причинам. Ведь любовь, при которой отдаешь себя навсегда, есть репетиция смерти, и потому она воистину серьезна. Что смогут прибавить к ней навыки фехтования или кокетства? Ничего существенного.

Решение Хэ Цзая

Мы готовы сказать, что именно опыт воина, а не фехтовальщика содержит истину, а любовь, оплаченная деньгами, незаконно носит свое имя – имя любви. В чем-то такие утверждения справедливы, но в них не вся истина.

Подумаем о художнике, которому заказаны две работы, и одна оценена в тысячу юаней, а вторая всего лишь в один. Кто же будет настоящим художником – тот, кто заведомо лучше выполнит первый заказ, или тот, кто, приступив к труду и погрузившись в самозабвенность, забудет о соотношении с оплатой?

Нечто подобное происходит и с истинным воином: он лучший не потому, что близость смерти вдохновляет его, а потому, что эта близость не собьет его с толку, искусство же потребует полной отдачи. Да и любовь совершенна лишь в том случае, если она забывает о совершенстве. Как любовь, она одна и та же и под знаком вечности, и в кратком мгновении, которое может выпасть на долю любого из смертных. Все это хорошо понимали мудрые мужи, следующие путем дао.

14. Нить

Идеальная нить должна быть тонкой и прочной. Но эти ее свойства противоречат друг другу, они совместимы лишь в небесном эталоне, где они, наоборот, друг друга усиливают. Нитки же, которыми мы пользуемся на земле, либо прочны в ущерб тонкости, либо тонки, вплоть до невидимости, – но в ущерб прочности.

ТРЕБУЕТСЯ дать ответ, похожи ли узы дружбы на идеальную нить, или их природа иная?

Решение наставника Лю

Уз ы дружбы разделяют участь всех земных подобий высоких идеалов. Истинная или, лучше сказать, высшая дружба сочетает в себе верность и неназойливость. Мы говорим: настоящий друг – это тот, кто никогда не бросит в беде. А про себя с горечью добавляем: и никогда не оставит в покое. Поэтому узы дружбы, как всякие узы, поддерживают при падении, но стесняют в движениях. Вообще, наши важнейшие аффекты и состояния сплетены из тех же нитей, даже настоящее знание должно быть обширным и в то же время быстро применимым.

Следует также заметить, что, оказываясь перед выбором, мы вынуждены отдавать предпочтение одному из противоположных свойств, и, как правило, прочную суровую нить мы предпочитаем шелковистой нити. Утонченность прекрасна, однако надежность больше ценится на земле.

Но есть и исключения из общего правила: чтобы это увидеть необязательно даже обращаться к небесам. В созданиях художника утонченность нисколько не мешает прочности, они равно необходимы, как основа и уток; пожалуй, это неземное начало и восхищает нас в искусстве. Произведения искусства сплетены из тех же нитей, которыми пользуются боги. Только боги ткут из них собственное бессмертие, а человек лишь бессмертие своего произведения.

Решение Отвернувшегося от милости

Окажись в нашем распоряжении идеальная нить, самая тонкая и самая прочная на свете, мы быстро сообразили бы, что она ни на что не годна. То есть, годна ровно на то, чтобы быть идеальной нитью.

Ищущий идеальной дружбы, скорее всего, никогда не найдет себе друга. А если судьба и предоставила бы внезапно такой удивительный шанс, искатель идеала очень скоро впал бы в тоску от осознания собственного несовершенства. Принято думать, что все отклонения от идеала вызваны поправкой на человеческую природу. Поэтому совершенным считается такое устройство совместной жизни, которое требует наименьшего количества поправок. При этом забывают, что только отклонения от идеала и придают жизнеспособность вещам и качествам. Сама жизнь является таким отклонением.

И узы дружбы притягательны благодаря игре сходного и различного, а не благодаря тому, что тебя каждый день заставят убеждаться в собственной никчемности.

15. Относительность пустоты

Если со стола убрать тушь, кисточки, книги, то стол окажется пустым. ТРЕБУЕТСЯ ответить, будет ли отсутствие вещей на столе тем же отсутствием, что и отсутствие в природе того, что ей противоречит?

Решение Кэ Тяня

Тот, кто думает, что о небытии нечего и сказать, часто бывает просто невнимательным. Отсутствие сохраняет следы отсутствующего.

Вот со стола все убрали. Стол опустел, на нем ничего нет. Однако, если мы попробуем исследовать это ничто как отсутствие, мы, может быть, обнаружим волосок от кисти, пятно пролитой туши или вмятину от тушечницы. Но если даже ничего такого мы не обнаружим на поверхности стола, мы без труда найдем это в памяти – и тушь, и кисть, и книги. Стало быть, их отсутствие не бесследно.

Более того, отсутствие всех этих вещей на столе отличается от их отсутствия в лодке, в горной пещере, и уж тем более отличается от небытия тех начал, которые невозможно даже помыслить. Вообще, следы отсутствия порой говорят нам больше, чем зримые свидетельства присутствия. Небытие может рассказать о том, чего именно нет, гораздо подробнее, чем бытие о том, что в нем есть. Наоборот, о том, чего нельзя даже представить отсутствующим, попросту нечего и сказать.

Внимательность, проявляемая к небытию, к пустоте, есть лучший способ узнать что-либо действительно важное о сущем. И любое ничто в тени сущего отличается от небытия, при котором сущего вообще нет, но и такое абсолютное небытие мы способны вообразить, лишь отталкиваясь от отсутствия тушечницы на столе.

Решение Лесного брата

Различие, о котором спрашивается в задаче, существует, но существует лишь для отсутствующего, а не для самого отсутствия. Ибо небытие, постигающее любую сущую вещь, и небытие, которое постигает все сущее, – одно и то же. И речь наша неизбежно будет идти об отсутствующем, как о некотором бытии, но никогда о самом небытии.

Но этого мало, ведь даже речь об отсутствующем свойственна скорее простолюдину, чем сюцаю. Как раз человек, лишенный благородства и образованности, начинает свою речь с обсуждения того, чего у него нет, и далее способен часами говорить об отсутствующих предметах своего тщеславия, вожделения и безрассудства. Напротив, удел благородного мужа, и удел нелегкий, состоит в том, чтобы говорить преимущественно о сущем, не отвлекаясь на проявления небытия.