Текст книги "Простая тайна. Заметки о современном христианстве"

О чем говорить с батюшкой, как и когда?

Онлайн или все-таки лично?

Одним из разделов, присутствующих едва ли не на всех более или менее крупных православных интернет-порталах, является раздел со стандартным, как правило, названием: «Вопросы священнику». И он же – один из самых востребованных, о чем свидетельствует как статистика посещений, так и количество поступающих на электронные почтовые ящики этих порталов вопросов. Огромную популярность приобрел за сравнительно короткое время проект «ВКонтакте» с чудным названием «Батюшка онлайн», о котором писали в свое время многие СМИ.

В чем же причина этой востребованности, в чем секрет популярности? И почему вопросы так похожи друг на друга, так часто повторяются и львиная доля их требует не просто ответа, а пастырского совета, наставления, утешения? Неужели только в интернете и можно пообщаться со священником, неужели большая часть батюшек и правда чаще находится в Сети, «онлайн», чем в храме, на приходе, там, где с ними можно было бы побеседовать вживую, а не на «удаленном доступе»? Если так, то кто же тогда служит в этих храмах, кто исповедует, причащает, венчает, крестит, отпевает? Не те же ли самые батюшки? Вроде бы они же… Что же тогда получается? На службу, на требы приходят одни люди, а вопросы в Сети задают другие, которые в храм даже и не заходят? Бывает, конечно, и так, однако те же вопросы свидетельствуют: подавляющее большинство их авторов в храме, как минимум, бывают.

Странная какая-то ситуация, парадоксальная… Приходит человек на службу, исповедуется, причащается, целует крест, уходит и… Включает дома компьютер и пишет письмо священнику из другого города, которого никогда не встречал и даже фотокарточки, возможно, не видел. Или – заходит в храм, ставит свечи, молится, проходит мимо встретившегося ему настоятеля, выходит на улицу и далее – то же самое. Странно, правда?..

А происходит так по большей части оттого, что человек, имеющий к священнику немало вопросов, не знает толком, как к нему подойти, не говоря уже о том, как эти вопросы задать, – и не потому, что это особенно трудно, а просто навыка нет, не по себе как-то или опыт какой неудачный был. Однако все это вполне преодолимые препятствия. Я бы даже так сказал: нуждающиеся в преодолении. Остро.

Проблема доступа

Церковная жизнь без полноценного общения со священником вряд ли может вообще должным образом состояться. Человек приходит в Церковь, практически ничего не зная о ней. Книги, тот же интернет, средства массовой информации, безусловно, могут оказать ему какую-то помощь, что-то прояснить, но живого собеседника не заменят. Тем паче не заменят они пастыря, имеющего определенный жизненный и духовный опыт, способного увидеть, кто стоит перед ним и какое слово, какое участие и совет ему потребны.

Распространенная – в частности, в интернете – точка зрения такова: батюшкам чаще всего некогда, о чем они коротко скажут, сквозь зубы, на бегу, поэтому рассчитывать на их внимание особенно не приходится. И вообще не очень им интересно с разными «захожанами» общаться, да и с прихожанами тоже… Зато им очень нравится сидеть дома и иногда до поздней ночи, а иногда с раннего утра стучать по клавиатуре компьютера, отвечая очередному вопрошающему. В этом, видимо, корысть какая-то есть, заинтересованность. Вот, правда, какая, не совсем понятно. В Сети на вопросы отвечать – это ведь не иномарку дорогую освятить, не пару состоятельную повенчать – дохода никакого!

Шутки шутками, а на самом деле священников, неравнодушных к тем, кого посылает к ним за помощью и назиданием Господь, совсем не так мало, как кажется. И найти их самих и «доступ» к ним не так уж и сложно. Не исключено, что в некоторых особенно больших приходах стоило бы даже специальную инструкцию разместить: как это лучше сделать. Ну а пока этого нет, попробуем здесь что-то похожее на эту самую инструкцию изложить.

Время и темы

Для людей, еще не очень хорошо знакомых с церковной жизнью, необходимо сразу сделать следующее разъяснение: чтобы поговорить со священником, надо предварительно разобраться, как, где и в какое время его найти.

Существенную помощь в этом плане может оказать висящее у входа в любой храм расписание богослужений. Совершенно естественно предположить, что когда есть в храме служба, есть там и священник, а во время между службами он может находиться на требах или быть занят какими-то иными делами. Так же естественно предположить и то, что непосредственно во время службы пообщаться не получится, потому что священник будет занят. И перед службой будет не очень удобно, потому что он может подойти незадолго до ее начала. А вот сразу после – вполне возможно.

Но можно поступить и еще проще: подойти к продавцу за свечным ящиком и вместо того, чтобы задавать ему вопросы обо всем – и о Церкви, и о жизни (как нередко бывает), – спросить только об одном: когда можно прийти для того, чтобы побеседовать со священником на интересующие темы.

Темы… С этим на самом деле тоже надо бы определиться, причем данное замечание касается уже не только людей, делающих в Церкви первые шаги, но и тех, кто находится в ней далеко не первый день. О чем уместно говорить с батюшкой и о чем не очень? Вполне уместно и даже необходимо – о том, что такое христианство как таковое и как жить по-христиански в нашу столь непростую эпоху, что такое церковная жизнь и как ее начать, как правильно молиться, исповедоваться, причащаться, что читать, как учиться бороться со страстями, чем руководствоваться в той или иной ситуации, связанной с нравственным выбором. И еще о многих подобных вещах. А вот о чем не очень уместно или даже неуместно совсем, так это о вопросах бытового, материально-технического или правового характера: стоит ли менять машину, продавать квартиру, как отсудить захваченную соседом по даче часть участка, положить ли деньги в банк, вложить их в недвижимость или просто перевести в валюту. И так далее.

За такими советами, как ни странно, к духовенству обращаются совсем нередко, не учитывая почему-то при этом, что далеко не каждый священник способен совмещать в себе разом экономиста, юриста и специалиста по разрешению кризисных ситуаций. Хотя стоит признать, что подчас и приходится совмещать: мало ли в наше и правда совсем непростое время людей, которых никто и нигде больше не выслушает, кроме батюшки в церкви, и никто больше не поможет. Куда тут деваться… Но лучше бы все же без непрофильных вопросов. Впрочем, бывает, разумеется, и так, что человек хочет по житейскому вопросу не совета попросить, а благословения и молитв, и это совершенно естественно.

Терпение вкупе с милосердием

По мере того как человек начинает узнавать церковную жизнь, ему становятся понятны те ситуации, за которые прежде он мог обижаться на священников, куда-то спешивших. Прежде всего потому, что он постепенно узнает, что священнику есть куда спешить. Иногда он спешит соборовать, исповедовать и причащать умирающего, иногда – в отделение детской реанимации крестить новорожденного с трудно совместимым с жизнью диагнозом.

У него может быть то или иное епархиальное послушание, которое требует его присутствия в определенном месте и в определенное время, у него вообще может быть немало обязанностей и дел. А еще может быть язва, требующая питания строго по часам, или диабет, или ишемическая болезнь сердца, или гипертония, причем не всегда в преклонном возрасте. Это все, к сожалению, не редкость. Ну и семья еще может быть собственная и дети, которых надо забирать из школы. Или супруга в роддоме… И много еще всего такого. Почему? Потому что он всего лишь навсего человек.

И посему не стоит на него сердиться за «невнимание» и «неуловимость». Лучше проявить терпение вкупе с милосердием. Узнав, когда его можно застать в храме, не надо «набрасываться» на него сразу со всем, что накипело за долгие годы, правильней просто сказать:

– Мне хотелось бы с вами поговорить. Как и когда это удобнее сделать?..

Исповедь и беседа – разные вещи

Для ведущего нормальную церковную жизнь христианина, регулярно исповедующегося и причащающегося, встреча со священником проблемой, конечно, не является. Он регулярно видится с ним: подходя к Чаше, у аналоя с крестом и Евангелием. Но, как ни странно, сложности с общением все равно подчас возникают.

То, что у Чаши, во время причащения, поговорить с батюшкой не получится, дело понятное. А вот исповедь кажется для разговора временем вполне подходящим.

Ошибочно, конечно. И не только потому, что исповедников может быть много, а времени у священника мало. Бывает и так, что народу всего ничего и времени достаточно. Дело в другом: исповедь и беседу смешивать не стоит, слишком разные это вещи по самому характеру своему, по тому настрою, который необходим для первого и для второго. Лучше поступить иначе. Сначала исповедоваться, дождаться, когда будет прочитана разрешительная молитва. А уже потом спросить:

– Батюшка, у меня есть вопросы, могу ли я их сейчас задать?

Если обстоятельства позволяют, то и слава Богу. И очень хорошо, если хотя бы какая-то часть этих вопросов будет касаться предметов духовных: той же борьбы со страстями, чтения, молитвы. После исповеди, когда обнажились раны души, нужды конкретного человека, священнику гораздо проще будет дать ему правильный совет, верное наставление. (В связи с этим же нелишним будет, думаю, сказать о такой странности современной церковной жизни: то и дело приходится встречаться с людьми, которые исповедуются у одного священника или даже вообще у разных, а за советом и поговорить приходят к другому, у которого никогда не исповедовались. Это примерно то же, что, пройдя обследование в одной клинике и не забрав оттуда ни одной выписки, отправляться на консультацию в другую…)

Если же времени ответить на вопросы в этот момент нет, то надо договориться, как уже выше было сказано, на потом – на то время, когда будет удобно и священнику, и прихожанину.

* * *

…Я уверен: большинство из нас, пастырей, время для беседы обязательно найдет. Очень многие из нас действительно серьезно относятся к тем, кто приходит к нам со своими духовными нуждами. Да и заинтересованность, если честно, тоже, разумеется, есть: так ведь хочется видеть плоды своего служения, хоть малые, хоть скромные самые… А их трудно увидеть, если не будет этих бесед, этого общения, этой совместной и единой, насколько возможно, со своей паствой жизни.

Сети «правил», «разрешений» и «запретов»

«Православие – религия запретов»… С таким мнением сталкиваться приходится то и дело: человеку внешнему, ничего не понимающему в церковной жизни, в христианстве как таковом, все представляется не чем иным, как совершенно неоправданными, иногда смешными, иногда неразумными, а иногда прямо-таки изуверскими запретами. Женщине не следует заходить в храм без платка и в брюках – смешно! Постом запрещается вкушение скоромной пищи – разве же это не глупость: вредно ведь! Нельзя вступать в брак столько раз, сколько хочется, нельзя изменять супругу или супруге, даже если полюбил кого-то другого, – изуверство ведь, надругательство над любовью!

И вот о чем не могу не сказать: как бы ни возмущалось мое сердце, когда я слышу подобные речи, я понимаю, отдаю себе отчет в том, что в них заключено рациональное зерно, по-своему они очень логичны и разумны. То есть в каком-то смысле я с ними согласен.

Нет, я не считаю, что традиции ничего не значат и можно ходить в храм в чем угодно – хоть в штанах, хоть в шортах, хоть вообще без штанов. И не думаю, что пост – пережиток, с которым следует скорее расстаться. И почему личная жизнь человека должна предполагать не только следование за неожиданно возникающими импульсами и эмоциями, но и ответственность, и хранение целомудрия, я понимаю очень хорошо.

Но вот именно в этом-то все и дело: я понимаю, а они нет! И я знаю, почему не должен чего-то делать, а что-то, наоборот, должен, а они не знают, потому и удивляются, возмущаются, смеются. Мне ясен смысл заповеди, говорящей «не вкушай», а тем паче «не укради» и «не убий», я отдаю себе отчет, почему все это плохо. Это не только нехорошо по отношению к другим людям или ко мне самому, но, что гораздо важнее и страшнее, поступая вопреки заповеданному Богом, я становлюсь чужд Ему, оказываюсь перед пропастью, которая отделяет меня от Него, или стеной, заслонившей Его от меня.

И я совершенно не воспринимаю заповеди с частицей «не» в качестве запретов, как не воспринимаю подобным образом и другие такого же рода «не». Разве спортсмен не отказывается в период подготовки к очередным соревнованиям от вредной для него пищи, разве не подчиняет свою жизнь строгому распорядку, не становится до определенной степени аскетом? И делает он все это не потому, что тренер говорит ему: «Запрещаю!», а потому, что знает по опыту: если не придерживаться этих правил, то придешь к финишу позже всех, команду подведешь, схватку проиграешь. А если слушается первоначально тренера, подчиняется ему, то вышеуказанный опыт быстро приходит и все становится в его сознании на свои места. Запрет становится не запретом, а благом: возможностью, преимуществом, выгодой, даже хитростью, элементом мастерства, секретом успеха.

Апостолы Петр и Павел. Икона. Греция. XV в.

И если в спорте, который созидает по преимуществу тело и в гораздо меньшей степени – душу, это так, то насколько же верно это в отношении упражнений духовных, а точнее – жизни духовной, христианской! Все испытывайте, хорошего держитесь (1 Фес. 5, 21) – это слово апостола Павла универсально, о чем бы речь вообще ни шла.

Беда, мне кажется, на самом деле не в том, что кто-то, не зная этой жизни, внимательно приглядываясь к ней или же вскользь посмотрев на нее, неправильно интерпретирует отдельные ее моменты. Переступив порог и войдя в Церковь, эти люди во всем смогут разобраться, научатся правильному пониманию христианства, забудут все эти «бессмысленные запреты» – точнее, не будут их больше так воспринимать. Смогут, научатся, забудут… Если только не окажутся, придя в Церковь, среди тех, кто, прожив в ней долгие годы, из детских пеленок так и не вырос, для кого в христианстве все по-прежнему делится на «можно» и «нельзя». Вот тогда-то и будет беда.

И мне кажется, что это едва ли не первый пастырский долг наш – учить людей жить в Церкви осознанно, разумно и ответственно. Не шарахаться между «накажут» и «наградят», а научаться познавать волю Божию, приобретать опыт, который позволит понять: поступая так, я ощущаю мир и сердечный покой, а действуя вопреки, я мира лишаюсь. И не пренебрегать, конечно же, наставлениями тех, кто прошел этим путем до нас и достиг вожделенной цели – спасения. Я имею в виду святых отцов, оставивших нам свои слова и писания, – у кого ж нам еще учиться жизни христианской, как не у тех, кто в ней очевидно преуспел!

Жизнь в Церкви – удивительна, парадоксальна, она не укладывается в наши привычные представления о том, что есть жизнь в принципе, у нее есть свои правила, но есть и то, что выше правил. Стоит формализовать ее – и ничего от нее не останется, стоит утратить свободу – и все в ней исказится.

Из жития преподобного Пахомия Великого мне буквально врезался в память такой эпизод. Преподобный заметил как-то, что на трапезе совершенно перестали подавать вареную или вообще более или менее питательную пищу. Он призвал к себе повара и расспросил его о причинах этого, и тот объяснил: «Братия наши такие подвижники, что нет нужды в готовке, достаточно воды, трав, зелий и сухарей». Пахомий не принял такого ответа. Он сказал, что повар лишил братий возможности подвизаться (!), отняв у них выбор, и повелел, чтобы трапеза вновь стала достаточной, разнообразной, дабы те, у кого есть такая нужда, питали и подкрепляли должным образом свою плоть, а произволяющие – упражнялись в воздержании.

Иными словами, лишь тогда, когда есть свобода, выбор, есть и место для подвига. Оно есть тогда, когда человек знает, что может поступить так, а может иначе, и не люди, не Церковь, даже не Господь, но лишь он сам решает – как, руководствуясь тем же, чем и апостол: Все мне позволительно, но не все полезно (1 Кор. 6, 12). Только когда наши действия не обусловлены ни страхом, ни «правилом», ни «разрешением», ни «запретом», а лишь стремлением быть со Христом, они могут быть Христу по-настоящему угодны. А иначе… Иначе, запутавшись в сетях этих самых «правил», «разрешений» и «запретов», можно прожить жизнь совершенно зря, подвизаться, но незаконно, неразумно, бесплодно и никакого венца не стяжать.

За искушение паче, нежели за утешение

Все, наверное, знают, какое непростое время – Страстная. Именно в эту пору горечь, еюже нас сопротивник напоевает[2]2
  Молитва по Каноне покаянном ко Господу нашему Иисусу Христу.


[Закрыть], особенно горька, скорбь – особенно скорбна, боль – болезненна. Думаю, у каждого есть какой-то свой особый опыт подобных искушений – не исключительный, но личный. Что-то такое, что врезалось в память, прочно заняло в ней место и никогда не забудется…

В 1995 году, будучи еще мирским человеком, я отправился на Страстной седмице в Оптину пустынь. Не помню даже, как это получилось: в работе выдалось «окно», начальство отпустило, никакие препятствия не помешали. Для меня это вообще была первая Страстная, прожитая вполне сознательно от начала до конца, да еще и в монастыре.

Все было в целом как обычно: ранним холодным утром – короткий и радостный путь из Предтеченского скита в монастырь на полунощницу, служба, потом до вечера разные, не требующие особой квалификации и особых познаний послушания. Усталость, совсем не похожая на ту, что осталась дома, в Москве. Чувство, что вот-вот заснешь прямо на ходу. И – вечернее богослужение.

В первый раз я услышал там, как поется «Чертог»[3]3
  «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь: просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя!»


[Закрыть]. Наверняка и раньше слышал, но не так, а как-то иначе – так, что сердце не откликалось, не забывалось, не отступало все. Все, кроме одного ощущения, что ты и правда стоишь перед этим удивительным, прекрасно украшенным чертогом. Видишь его великолепие, его неизреченный свет… Но он не освещает тебя и ты не войдешь внутрь – у тебя нет сотканной из него одежды, и там, внутри, нечего тебе такому, обнаженному, делать. И такая боль… Все уже определено, взвешено, ясно: не войдешь! Хотя нет… Есть надежда. Надежда на то, что Сам Господь просветит одеяние души моей и так же Сам введет в этот чертог, спасет. Почему? Нипочему, просто, туне, по милости Своей, такой утешительной, такой непонятной, такой все преодолевающей.

И чувствовалось, как замираешь на этой грани, тонкой полоске, струнке между страхом и надеждой, отчаянием и упованием…

И не до сна уже было. И усталость больше не прижимала к земле. И дышалось так полно, так чисто, как никогда прежде – не грудью, не легкими, а чем-то еще.

Но вот наступила Великая Среда. А вместе с ней пришло какое-то странное, ни до ни после не переживавшееся в такой мере состояние. Словно какая-то плита меня, душу мою, раздавила. Ощущение погибели. Точно на веки вечные определилась уже моя участь – погиб! Такой мрак, такая тяжесть навалилась… Ни просвета, ни утешения. Все напрасно, все бесполезно, все уже решено.

Я не думал так, я так чувствовал. И что-либо оценивать, анализировать был абсолютно не способен. Я все равно пошел на службу, потом побрел на послушания, с кем-то о чем-то говорил, но казалось, это все был не я. Мгла безнадежности окутала меня, а вместе со мной и всех близких и дорогих для меня людей, которых, конечно, не было рядом, но за которых я и там молился… Точно и они, как и я, заодно со мной все погибли.

Никакие мысли – о любви Божией, о том, что пока человек находится в этом мире, он не должен терять надежды, о том, что это враг так утесняет и омрачает душу, – не то чтобы не имели силы… Их просто не было.

Это было чрезвычайно сильное переживание оставленное™, обреченности. Не решусь сейчас сказать «ада», но тогда, пожалуй, именно так бы это и выразил.

И длилось это весь день.

А вечером, в скиту, все, кто готовился причащаться наутро, собрались читать правило – не вместе, каждый сам по себе, но в одно и то же время. Молился, если можно так это назвать, и я. Вопреки состоянию, вопреки ощущению, вопреки даже самому себе.

А потом пошел попить из колодца, что в скиту, воды. И тут со мной заговорил один из давно живших там трудников, Кирилл. О чем – даже не помню, ни о чем особенном. Просто. Но так тепло и сердечно, что казалось, будто он понимал, что со мной. И стало легче. Немного. Так что удалось заснуть.

Утром – все тот же мрак, тяжесть, совершенно невыносимые. Исповедь, какая-то невнятная, будто через вату. Литургия. Единственное, что удалось тогда услышать и на чем остановиться, – слова из проповеди по запричастном стихе, о том, какова любовь Божия, но какова и ревность…

Причастие. И вдруг – опять без мыслей, без рассуждения – такая радость! Мир изменился, ожил, весь осветился ярким, по-весеннему праздничным солнцем, и вместе с ним – я. Хотелось обнять, прижать к сердцу каждого человека в храме, с каждым поделиться этим захватившим душу весельем. Я не ждал этой перемены, не рассчитывал на нее. Вообще ни на что не рассчитывал. И тем более чудесной она была.

Я уезжал в тот день в Москву. Добирался от Козельска на перекладных. Физически должен был вымотаться. Но нет, усталости не было. И радость, и ощущение того, что светит ласковое солнце и я купаюсь в его лучах, не пропадали, хотя наступал уже вечер…

Многое потом изменилось, после этого Четверга. Пришло понимание того, какой лютой может быть эта брань – утраты надежды, отчаяния. И как важно ее просто пережить, перетерпеть, продолжая делать все то, что должно. И как в одно мгновение может Господь все изменить – и изменит. И как может утешить – и утешит, если не побежишь, конечно, искать утешений других – бесполезных, пустых.

Оно, то искушение Страстной седмицы, и правда было очень тяжким – словами этого никак не передашь. Они вообще очень несовершенны, а когда нужно говорить о скорби или о радости – особенно. Но я за него очень благодарен и по сию пору Богу. Даже больше, чем за утешение…