Текст книги "Простая тайна. Заметки о современном христианстве"

Жизнь в Церкви – общая

Мой близкий друг и собрат по служению как-то раз спросил меня:

– А ты замечал когда-нибудь, что люди, которые причащаются в воскресенье на ранней, совсем другие?

Он, возможно, не совсем корректно сформулировал свою мысль, но я его сразу понял. Нет, безусловно, с таинственной точки зрения достоинство литургии ранней никоим образом не отличается от достоинства литургии поздней. Но так получается, что на позднюю литургию приходят люди, для которых очень важно помолиться вместе с теми, кого они ощущают как духовную семью, которым торжество Евхаристии, а тем паче Евхаристии в день воскресный, обязательно нужно разделить со всем приходом, представленным в это время в максимальной своей полноте. А раннюю предпочитают те, кто находит для себя удобным, встав пораньше и помолившись в храме, иметь потом возможность посвятить оставшийся день каким-то иным делам: поездке на дачу, походу в гости, кино, домашним заботам. Или же – те, кому нравится, когда на службе не так много народу Ничего предосудительного в этом нет, но мотив все-таки прослеживается.

Желание быть в храме с людьми и желание быть в храме одному или в малочисленном обществе… Прежде всего разным здесь является отношение к самой сути приходской и – шире – церковной и в целом христианской жизни. А это очень серьезно, потому что настоящий, полноценный приход, община – это и есть та среда, в коей формируется, проходит путь становления христианин. Тот, разумеется, в сердце которого слова молитвы Господней звучат как дивная песнь любви к Богу и человечеству: «Отче наш», а не превращаются в усеченное и обедненное «Отче мой».

Я беседовал однажды с человеком – умным, глубоким, искренним, ревнующим о спасении. И, пытаясь помочь ему разобраться в духовных проблемах, в которых он путался, как стреноженная лошадь, пытающаяся пуститься вскачь, спросил его, в частности, прихожанином какого храма он является.

– Я духовный турист, – с горечью ответил мой собеседник. – Нигде пока не прижился, перехожу с прихода на приход: всенощное бдение в одном храме, литургия – во втором, исповедь – в третьем, а соборование – как придется.

И такой ответ в его невзгодах и внутренних тупиках многое объяснил…

Безусловно, храм – это, прежде всего, дом Божий, дом молитвы. И приходим мы в него не в поисках человеческого общения, дружбы, помощи и поддержки, не к людям приходим, а к Богу. Но между тем как благоволил Господь устроить с самого начала Свою Церковь, прибежище всех спасающихся, столп и утверждение истины (1 Тим. 3,15)? Как общину, соединенную не только единым исповеданием веры, единым образом богослужения, единой иерархией, едиными правилами благочестивой жизни, единым Духом Своим, наконец, но и узами любви. Той, благодаря которой у множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее и не было между ними никого нуждающегося (Деян. 4, 32, 34). Укореняясь в этой любви, в ней возрастая, человек возрастал и в любви к Богу. В противном же случае так легко было бы принять за любовь к своему Создателю лишь мечты о ней, лишь временами рождающийся в душе отклик на Его любовь, больше похожий на слабое, едва различимое эхо.

В этой же общине – и от начальствовавших в ней, и от «простых» верующих – узнавал человек истины учения Церкви о спасении. А затем – знакомился с ее Преданием, воспринимал ее молодую еще тогда, но уже сложившуюся традицию. В той же общине он находил и собратьев-христиан, более сведущих, нежели он, в жизни духовной, более искушенных в брани с собственными страстями и с общим врагом нашего спасения. И их опыт, непосредственно воспринимаемый им через естественное, живое общение, а еще в большей степени – через пример, обогащал и назидал его, поддерживал в мгновения слабости и малодушия.

Если же христианин, пребывая в общине, впадал по общей нам всем гордости в какое-то заблуждение, то оно вскоре становилось заметным для окружающих, да и для него самого. И начальник общины – епископ или поставленный им пресвитер – в полном смысле мог ощущать себя пастырем, от Господа назначенным пасти овец Его духовного стада, наблюдая за ними, не давая потеряться, отбиться от стада, вовсе сбиться с пути.

В общине же человек находил и образ, способ своего служения Богу и Церкви – теми дарами и способностями, которыми наделил его Господь и которые были необходимы здесь и сейчас – в том месте, куда Он его привел, и именно в это самое время.

Наша жизнь существенно разнится с жизнью первых христиан, с этим не поспоришь. Мы менее ревностны, менее самоотверженны, более горды и оттого немощны. Но потребности в Церкви и в ее приходской общине это никак не отменяет, – напротив, делает ее еще более острой и насущной.

Одна из самых страшных болезней современного мира – равнодушие, какая-то аномальная способность не замечать человеческой нужды, боли, необходимости лично в нашем участии. И если человек даже в храме не испытывает теплых чувств по отношению к тем, с кем составляет единую семью единого Отца, если у него не появляется желания участвовать в их жизни, помогать, поддерживать, а иногда и самому просить о точно такой же помощи, то, значит, и здесь, в этой духовной лечебнице, его болезнь остается не-уврачеванной. Значит, он еще не на пути к любви. И, выходит, что бы ни делал он, все, по апостолу, останется медью звенящей и кимвалом звучащим (см. 1 Кор. 13, 1).

Тема прихода как общего дома, пространства общей жизни христиан очень тесно связана с темой духовного руководства. Нередко сегодня можно слышать, что «опытных, духовных священников нет, а потому и не надо искать духовника, какой в этом смысл». Помимо того, что эти слова наполнены гордостью, они свидетельствуют и об очень большом неразумии. Христианской жизни нельзя научиться исключительно самому, «по книгам» – во многом она окажется тогда выдуманной, искусственной, изобретенной, подобно велосипеду, который выглядит почти как настоящий, но не едет в нужную сторону… Эта жизнь требует причастности к традиции, вхождения в ту среду, в которой человек с открытым сердцем, искренне ищущий возможности приблизиться к Богу, научится по благодати Духа Святого тому, чего на словах никак не объяснишь, – и узнает, о чем молился Господь Своему Небесному Отцу, говоря: да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ин. 17,21).

Требует эта жизнь и окормления, наставления, которые невозможны без более или менее постоянного наблюдения. Должен быть один священник, у которого постоянно исповедуется христианин, к которому обращается за советом, за разрешением неминуемо возникающих вопросов и недоумений. Он не обязательно должен быть мужем высокой подвижнической жизни, как и не требуется, чтобы он обладал какими-то особыми дарами. Просто он должен быть пастырем с определенным жизненным и духовным опытом, неравнодушным к своему спасению и спасению своих чад. А такие пастыри и в наше духовно скудное время есть.

Христианин, не имеющий духовника, гораздо чаще ошибается, падает, а упав, не знает, как встать и что делать дальше. Он оказывается предоставленным лишь самому себе, сам о себе судит и чаще всего сам себя оправдывает. Отсутствие духовника имеет и особое «удобство»: не говорить одному и тому же священнику о всех своих преткновениях, не краснеть раз за разом, являя ему новые и новые свидетельства своей немощи, малодушия, неверности, а подчас и подлости. Можно ведь одно сказать одному, другое – другому, третье – третьему пастырю. И уже не так стыдно и не так трудно, и гораздо проще думать о себе по-прежнему хорошо… Но только на самом деле похож бывает такой христианин-«безотцовщина» на запущенный, неухоженный сад или на овцу со свалявшейся, нестриженой шерстью да ввалившимися от голодной жизни боками. Это не всегда бросается в глаза, но взгляд внимательного священника непременно это заметит. Нужен духовник, обязательно нужен.

А найдя духовника, совершенно естественно не только регулярно исповедоваться у него, но и к приходу, на котором он служит, привязаться, осесть там, пустить корни. И спустя какое-то время понять, что «ходить в храм» и «жить в Церкви» – это две очень разные, хотя и неразрывно связанные между собой вещи. Зачастую человек, который просто «ходит в храм», воспринимает Церковь как нечто нужное, полезное, важное, но все же внешнее, в то время как живущий в Церкви мыслит о ней как об огромном, удивительном целом, частью которого он является. Но это достигается на самом деле только тогда, когда вливается христианин в приходскую общину, когда начинает мыть в храме полы, чистить подсвечники, убирать с церковного двора мусор, пономарить, читать на клиросе, петь, участвовать в нуждах своих братьев и сестер, не отвергая при том и их участия, когда оно необходимо. Ведь апостол Павел не просто так уподобляет Церковь телу, а людей в ней – частям этого тела (см. 1 Кор. 12, 12–28). Каждый из членов тела служит ему, имея свое назначение от Бога. Так и мы в Церкви: каждому отведено особое служение. Но это, конечно, в том случае, если мы понимаем, что Церковь в этом служении нуждается и что мы к нему призваны. А этого, повторюсь, вне приходской общины и не поймешь, по крайней мере – правильно.

Можно, конечно, как и в случае с отсутствием духовника, много найти объяснений, почему в конкретном случае все не так: не нахожу сплоченной общины, не вижу пастыря, который бы о создании такой общины заботился, не понимаю, как войти в ее жизнь, и т. д. Но все это, как и в отношении невозможности найти духовника, неправда. Все зависит от произволения. Ну и от разумения верного.

И могу привести пример, который подтвердит, что утверждение это не голословно. Около полугода назад довелось мне познакомиться с жизнью прихода, ютящегося в небольшом приспособленном для богослужения помещении. На протяжении долгого времени там не было постоянного священника, служил то один, то другой. Не было, разумеется, и постоянного пастырского окормления. И вместе с тем это один из самых дружных и сплоченных приходов, мною когда-либо увиденных. Общая жизнь, забота о храме и друг о друге, совместная трапеза, какая-то удивительная, семейная атмосфера… Откуда все это? Просто у людей есть понимание, что именно так в Церкви необходимо жить. И желание так жить есть.

Так что нет ничего невозможного в этой общей, общинной жизни – по примеру христиан древних. Просто надо сознательно выбирать между ней и… духовным туризмом, с его такой «удобной», совсем не обременяющей свободой.

От чего устает священник?

На протяжении ряда лет я читал лекции по «Практическому руководству для пастырей» в Саратовской духовной семинарии. По характеру данного послушания мне приходилось раз за разом – подробно и обстоятельно – рассказывать ее студентам о том, в чем заключается «работа» священника, ее особенности и нюансы, скорби и радости, священнические труды и отдохновение от них. И вот как-то я поймал себя на мысли: вот здорово было бы хоть в самом сжатом виде, но поведать это людям внешним, не знающим нашей пастырской жизни! Тем самым людям, для которых священник по умолчанию – бездельник и тунеядец, вымогающий последние копейки нищенской пенсии у доверчивых старушек и мастерски «обрабатывающий» потенциальных спонсоров на предмет целевого или нецелевого пожертвования.

Потом я подумал: а стоит ли? Ведь если человек хоть немного интересуется жизнью Церкви – пусть даже и не как друг, а как недоброжелатель, – не может же он совершенно не знать, в чем заключается пастырское служение. Или может? Может, пожалуй. Но я предпочту сказать в немногих словах не столько о служении как таковом, сколько о другом, что в принципе к этому близко. О том, от чего священник устает.

Прежде всего замечу, что в наши дни «пастырь добрый» – это практически всегда лицо, несущее на себе печать многоразличных и многообразных забот, вкупе с сопутствующим такому многоразличию и многообразию синдромом хронической усталости. Допускаю, что есть батюшки с недюжинно крепким телесным здоровьем и бесконечно стойкой нервной системой, но лично мне их встречать приходится редко. Да и сам таковым не являюсь, так что тема по-настоящему близка. Что же так священника утомляет, что к этому синдрому приводит?

Какое бы послушание на пастыря ни возлагалось, все равно его главной заботой остаются люди – вверенная его попечению паства и те, кто может в нее влиться, а может так и остаться за пределами ограды церковной. И первый, самый важный труд – работа с этими людьми. Но, конечно, еще прежде того – служение Божественной литургии и вообще совершение богослужений.

Казалось бы, что сложного и утомительного в этом? Напротив, богослужение должно являться для священника источником сил, энергии, необходимых для всей его деятельности в целом. Так оно и есть. С одним лишь маленьким, но очень значительным «но».

Будучи еще послушником, я как-то беседовал с хорошим, опытным игуменом из лаврской братии, который незадолго перед тем вернулся из села в одной из северных областей, где он гостил, находясь в отпуске, и где ему привелось послужить на престольный праздник, заменяя в местном храме заболевшего настоятеля.

– Ты знаешь, – говорил он, – читаю молитвы, произношу возгласы, а чувство такое, словно сквозь лес густой продираюсь. Поворачиваюсь, чтобы народ благословить, а на меня люди смотрят с искренним непониманием происходящего. И весь их интерес сконцентрирован на баке с освященной перед литургией водой. Они бы на него и раньше набросились, да я просто лег сверху грудью и сказал, что до отпуста литургии воду набирать не позволю, а то и на службу толком никто бы не остался. Отслужил, причастился, разоблачаюсь – и состояние такое, будто палками по всему телу били… Избаловала нас лавра прихожанами-молитвенниками!

Может, кто-то и правда подумает: «Какой избалованный батюшка! Какой изнеженный… Палками его били, дескать, – ну скажет тоже!» А меж тем в этом маленьком рассказе, как в капле воды, отражается то главное, от чего священник может уставать. Это очень непросто – молиться за всех, кто в храме, быть локомотивом для состава, у вагонов которого колеса еле крутятся, если не вовсе заблокированы. Ощущения, конечно, у разных священников различные бывают – «палками били», «вагон с кирпичами разгружал», но это просто от особенностей восприятия. А суть одна – всех на себе тащил. Разумеется, на приходе уже сложившемся, благоустроенном, дружном, состоящем из по-настоящему церковных людей, все совсем иначе. Да только чаще всего начинать приходится – особенно в сельских храмах – не то что с нуля, а с отрицательной отметки. Помню хорошо нашего товарища, которого на Страстной седмице отправили на вновь открытый сельский приход. Привел запущенную церквушку в порядок, отдраил ее в одиночку, просфоры испек, приготовился к службе, и вот она – первая Пасха.

– Христос воскресе! – радостно возвещает он людям, пришедшим в храм.

А они на него смотрят, и в глазах ясно читается вопрос:

– Ну? И что дальше?

Только и оставалось, что самому себе отвечать:

– Воистину воскресе!

После такого праздника не то что будешь чувствовать себя неважно – отлеживаться придется. Правда.

Кто не помнит образ пастыря доброго, который идет за одной-единственной заблудившейся овечкой и несет ее обратно на своих плечах? Она не так уж и легка. А если она не одна? И если опять же надо все стадо нести на себе?

Вот, например, крещение. С крестными и родителями провели ряд огласительных бесед, они их… выдержали. Но крестить ребенка пришли не только они, а еще и их родные с друзьями, все люди невоцерковленные. Час в храме для них подвиг, причем, судя по всему, непосильный. Они переминаются с ноги на ногу, смотрят по сторонам, мучаются. Священник обратился к ним перед началом таинства со словом, в котором кратко сказал о том, что крещение не просто частное событие, а праздник всей Церкви, и сейчас они ее собой представляют, призвал к молитве. Но… слово не нашло благодарных слушателей. И можно, без сомнения, просто «отчитать» и «отпеть» положенное, да будет ли совесть спокойна? И священник молится – опять же один из всех присутствующих – не только за крохотного младенца в белой кружевной рубашечке, но и за всех прочих младенцев – великовозрастных и совсем несмысленных. И то же чувство страшной усталости и изнеможения потом. Каждый из нас знает эту удивительную разницу – между таким крещением и другим, во время которого крещающийся и немногие близкие ловят каждое слово молитвы, откликаются на него сердцем, участвуют и сопереживают. Не так часто это бывает, как хотелось бы. И не в том дело, что пастырь нерадив и «оглашать» пришедших как следует не хочет. Просто люди такие духовно немощные в большинстве своем – овечки, иначе и не скажешь…

Добрый Пастырь.

Фреска. Рим. III в.

А исповедь? Это, пожалуй, самое трудное и энергозатратное. И не в том дело, что раз за разом священнику приходится слышать не только о грехах «повседневных», но и о проступках действительно тяжких – таков уж мир, в котором мы живем. И слава Богу, что решаются люди прийти с ними в храм, чтобы разрешиться от этого страшного бремени! Усталость от этого – естественная и законная, можно сказать здоровая, потому что не только ангелы на Небесах радуются покаянию грешника, а и пастырь ему радуется, особенно когда видит, что оно настоящее – искреннее и глубокое. А вот если оно «постольку поскольку», без сокрушения, без желания измениться, стать лучше, сводящееся к констатации факта или даже какому-то странному недоумению стоящего у аналоя человека: «Вот, вроде бы и грех это, а может, и нет… Все так живут»… Тогда опять возникает ощущение, словно воз на себе тянешь. Так же как и тогда, когда после каждого сказанного слова человек смотрит на тебя и ждет: не разберешься ли ты с его грехами вместо него, не решишь ли за него эту проблему: как сделать так, чтобы их больше не было? У него-то ведь сил бороться нет. Не говоря уже о людях, которые на исповедь подходят не со «списком грехов», а с просьбой: «Сделайте мне что-нибудь…» И сколько ни бьешься, ни объясняешь, что ты «сделаешь» – помолишься, посоветуешь, но главным образом человек сам делать должен, в глазах просящего лишь тоска, которая, кажется, еще немного – и твое сердце тоже наполнит…

А еще устает священник и унывает порой даже, когда видит, как и постоянные его прихожане, с которыми уже не одна Пасха и не одно Рождество вместе отпразднованы, с которыми не только десяток куличей, но и пуд соли съеден, топчутся на месте, спотыкаются, падают вместо того, чтобы споро идти вперед. Неправедно такое уныние – но, чего греха таить, бывает и оно.

А после службы – требы. В разных домах, квартирах, больницах, на улицах даже, на кладбищах. И едет священник из конца города в конец с чемоданчиком и епитрахилью на шее, со смешно оттопыривающей плащ на груди сумочкой для дароносицы. И один смотрит на него так, другой – иначе, кто-то язвит, кто-то произносит вполголоса из сокровенности сердца идущее: «Мог бы – убил!» Ну, это, конечно же, в том случае, если не имеет священник роскоши «незаконной» – личного автомобиля. Впрочем, зачем он ему, бездельнику и тунеядцу?

Ни для кого не секрет, наверное, что если священник является настоятелем, то волей или неволей ему приходится осваивать всевозможные смежные профессии – понемножку становиться администратором, финансистом, прорабом. А иногда и не понемножку, потому как хозяйство часто достается порядком запущенное, во многих заботах нуждающееся, не говоря уж о тех храмах, которые с нуля строить нужно. Кажется, что это очень здорово – такая многофункциональность. Здорово и интересно. Только надо самому быть «практикующим священником», чтобы на опыте узнать, насколько в действительности все эти «наросты» мешают пастырю в его служении. И не только потому, что время отнимают и силы, а и потому, что трудно, когда у тебя все вперемешку в голове и в душе: долги перед строителями, которые вот-вот развернутся и уйдут, кирпич некачественный, с которым тебя обманули, зарплата сотрудникам, опять задержанная, при том что она и так невысокая… И вместе с этим – исповедь, служба, требы. Что-то в итоге страдает. Что-то… А священник страдает непременно, разрываясь меж тем и другим.

Отдельная тема – спонсоры и благодетели, о которых так любят иронично писать светские журналисты. И вообще – «добывание денег». Если кто-то думает, что это легкий и радостный труд, то такого человека просто надо брать на работу – пусть сам трудится, добывает, а мы ему зарплату платить будем. Зарплаты мало – пусть процент с каждого пожертвования получает, лишь бы нас от этой нужды освободил. Только утопия это, к сожалению, мечта несбыточная.

Спонсоры спонсорам рознь. Бывает, что церковный человек, прихожанин, имеющий свой бизнес, регулярно жертвует на храм, но это – редкость. А гораздо чаще священник идет – порой по рекомендации, порой наугад – по офисам и кабинетам, пишет письма, отсылает и снова идет. Потом отсылают его, иногда вежливо, иногда не очень. Иногда – делают «интересные» деловые предложения:

– Ну мне в общих чертах нужда ваша понятна. Сколько, говоришь, на куполок надо? Пятьсот тысяч? Нет, могу только сто пятьдесят. И знаешь что, альтруистов сейчас нет. Мне тоже какая-то польза должна быть.

– ?

– А пусть меня по телевизору покажут с этим, как его… с владыкой вашим, и он обо мне хорошо скажет. И грамоту не забудьте.

Иногда – еще интересней, ну да что рассказывать, душу бередить. Жизнь!

И после такого похода снова чувствуешь себя если не избитым, то, по крайней мере, аферистом каким-то, который ходит и ищет, как бы чего урвать на разные свои нужды. И часто только понимание, что не свои они, нужды эти, а церковные, что храм у тебя за спиной и люди в нем, помогает снова идти. Бывает и иначе, конечно, и порой совсем другие люди попадаются, но это как чудо уже воспринимаешь и благодаришь за него – Бога и их самих…

Отдельная статья – те, кто требует твоей помощи. Они никогда не оскудевают, если только ты и правда священник. Они несут тебе свою скорбь, боль, беду, приходят с нуждой духовной и нуждой материальной. И ты бьешься, чтобы им помочь. Духовно – проще на самом деле, потому что тот, кто духовного ищет, как правило, хоть что-то, но готов делать и сам. А у кого беда и никакого понимания ее внутренних глубинных причин, и никакого желания в них разбираться, и даже веры как таковой нет, а только одно: «Сделай что-нибудь, если можешь»… С ними ты и соцработник импровизированный, и участковый, и даже спонсор – опять в одном лице. Только с КПД не особо высоким, потому что не хватает тебя на все. И от этого тоже страшно устаешь – от того, что нужен ты, а тебя не хватает. Выправляешь с грехом пополам паспорт бомжу (слово противное, но трудно постоянно повторять: «бездомному человеку» – вот и привыкаешь к этому жестокому сокращению), пролечиваешь его от… разных болезней (таких, что в приличном обществе и не назовешь), а на следующий день кто-то бьет его бутылкой по голове, и ты даже отпеть его не можешь, его уже без тебя похоронили…

…Что-то, мне кажется, увлекся я. Хотел просто сухо и коротко изложить, от чего может уставать современный пастырь, а перешло все в жалобу какую-то, что ли… Наверное, просто тема больная. Или усталость накопилась. И поделиться захотелось усталостью этой. Да мы и делимся ею друг с другом – собратья по служению, армия усталых бездельников и тунеядцев. И очень хорошо находим между собой понимание: знаем ведь, что у кого болит и почему.

Конечно, грех нам, на самом деле, на что-то роптать, в действительности мы очень счастливые люди. И Господь за малый труд утешает так, что никаких других утешений не надо, и людей вокруг замечательных море, и смысл и цель жизни предельно ясны, и жизнь сама так часто открывается как самое настоящее чудо.

Поэтому и жалоба – не жалоба, а обычный рассказ. В большей степени, повторюсь, на внешних по отношению к Церкви людей рассчитанный. Может, кто-то вчитается в него и увидит в нашей жизни что-то достойное – нет, не уважения, а хотя бы принятия. Может, не будем казаться мы такими уж никчемными, никому пользы не приносящими и ровным счетом ничего не делающими ленивцами. Дай Бог, если так.