Текст книги "Простая тайна. Заметки о современном христианстве"

Жизнь или… ее альтернатива

Чем знаменуется для нас – раз за разом – окончание многодневного поста, будь то пост Великий, Рождественский,

Успенский или же Петровский? Переживанием духовной радости наступившего наконец праздника. Телесным утешением от вкушения скоромной – более вкусной и питательной – пищи, которой мы добровольно себя лишали на протяжении длительного времени. А еще? А еще – тем, что мы начинаем реже ходить в храм, меньше молиться, утрачиваем ту малую толику собранности и «подвижности», что удалось-таки приобрести за пост, и впадаем в состояние какого-то противного нам самим духовного расслабления.

Об этом приходится регулярно слышать на исповеди, так же регулярно наблюдать это в прихожанах и, безусловно, в себе самом. Причем нередко оказывается, что чем строже старался человек быть к себе постом, тем больше он расслабляется после него.

Отчего так? Ведь должно-то быть по-другому! Пост должен превратиться в некую ступеньку восхождения, очередную веху на пути нашей христианской жизни. Благодаря ему мы, как предполагается, приобретаем то, чего не имели прежде, а затем сохраняем и умножаем приобретенное. Почему все происходит зачастую с точностью до наоборот? Скорее всего, потому, что мы настолько не привыкли к жизни собранной, мало-мальски аскетической, сопряженной с добровольным утеснением себя в чем-либо, что время поста становится для нас не только временем покаяния и молитвы, но и временем сильного стресса. А после стресса закономерен некий «откат назад», так же как после поднятия чрезмерной тяжести – требующая последующего лечения травма, грыжа или остеохондроз.

Поэтому напрашивающийся как плод горького опыта вывод очевиден: если мы не хотим так и провести все дни христианского бытия своего, переходя от напряжения к расслаблению и далее, циклически, по кругу, то необходимо начинать учиться жить внимательно, всерьез, собранно, причем уже сейчас, не дожидаясь для этого очередного поста.

Сейчас – это, к слову сказать, вообще один из главных пунктов христианской жизни как таковой: очень многое нам не удается сделать лишь потому, что мы откладываем это на завтра. Как только мы слышим вкрадчивый, успокаивающий нашу мятущуюся, бьющую в набат совесть, погружающий нас в сладкий, липкий сон шепот в душе: «Конечно, надо все менять, начинать жить иначе. Надо… Но только не сегодня, потому что поздно, сегодня ты не готов… Завтра…» – то можно быть уверенным, что это голос врага.

Вспоминается даже анекдот такой про Ходжу Насреддина, задолжавшего по бедности и незадачливости своей сразу многим людям. Приходят эти люди день за днем и спрашивают Ходжу, когда он вернет свой долг, и он как-то выкручивается, как-то их уговаривает подождать. А потом однажды прячется и высылает им навстречу сына. И тот, думая помочь любимому отцу, отвечает кредиторам на их вопрос: «Приходите через год» (или через десять лет – не столь важно, очень нескоро, в общем). Ходжа журит сына:

– Зачем ты назвал конкретный срок? Он рано или поздно наступит. Надо было сказать просто: завтра. Потому что завтра – оно всегда завтра, и сегодня, и через год, и через десять лет, и через сто.

И еще вспоминается… Вспоминается некий из отцов, чьи слова дошли до нас в одном из древних патериков:

– Делай то, что должен, сегодня. День настоящий принадлежит тебе, а завтра – Богу. И откуда ты можешь знать, наступит ли оно?

А что же такое эта самая внимательная и собранная жизнь, чем она отличается от «обычной», как к ней приступить?

В разном положении находятся человек, который живет в мирное время, в собственном доме, где все ему знакомо, ничто не внушает опасений, не служит угрозой, и воин, находящийся на поле брани. Стоит немного рассеяться, отвлечься, утратить необходимую на войне собранность и осторожность – и вот ты уже ранен, попал в плен, а может быть, даже и навсегда вышел из строя, пав смертью – не храбрых, а как раз несобранных и неосторожных. А мы, христиане, в этой жизни все время на поле боя, хотим мы этого или не хотим. Враг, по выражению одного старца, которого любил цитировать преподобный Макарий Оптинский, имеет против нас брань «неотдышную», то есть не ищет отдыха сам и не дает его нам. И такую же практически «неотдышную» брань ведут с нами при его поддержке мир сей и плоть наша – и все то, что есть в нас дурного и испорченного, весь наш, не на нашей стороне находящийся, «ветхий человек».

И посему жить «просто так» нельзя. Нужно постепенно, шаг за шагом, миллиметр за миллиметром, порой отступая, но затем вновь возобновляя движение вперед, учиться «воевать», вести необходимую и спасительную духовную брань.

Начала жизни внимательной на самом деле просты, в них нет ничего хитрого, вся суть лишь в трудолюбии и постоянстве. Первое правило таково: ни один день не должен пройти для нас без испытания вечером совести, без пяти, десяти или пятнадцати минут, которые мы проведем, вспоминая, что сделали, сказали, подумали и почувствовали сегодня не так, как должно, в противность воле Божией. Это сперва только покажется, по отсутствию навыка, что не так легко припомнить все, в чем наша совесть в какие-то мгновения обличала нас. Но это потому, что мы не привыкли или же отвыкли внимательно ее слушать. Когда же мы все-таки заставляем себя прислушаться к ней и, более того, просим, чтобы Бог помог нам расслышать все, Господь, не хотящий смерти грешника, но премудростью Своей устрояющий ему путь покаяния, обязательно поможет.

Следующее, что необходимо, – разобраться с помощью Божией не только в том, что мы сделали худо, неправильно, но и почему мы это сделали: сознательно или по невниманию, по неразумию, в силу неискусности и неопытности своей? Затем надо понять, есть ли у нас решимость, невзирая на все препятствия и «объективные обстоятельства», впредь поступать, как следует. И если нет, то корить и стыдить себя, приводя на память то, вспоминая о чем человек если и не избавляется от греха окончательно, то, по крайней мере, обуздывает и сдерживает грех, борется с ним. Я имею в виду смерть и посмертное воздаяние. Если же решимость есть или нам удалось ее обрести, то все дальнейшее уже проще. Остается лишь обдумать, как вновь не попасть в те же ловушки, не споткнуться на тех же самых кочках. А потом помолиться – о том, чтобы Господь укрепил нас в наших добрых намерениях, даровал необходимую мудрость, силу и благодать Свою.

Ну а прежде того (да и после тоже не будет лишним) надо, конечно, просить у Бога прощения за неверность нашу и ко греху удобопреклонность, учась видеть в грехе не мелочь, не досадную случайность, а то, посредством чего – именно ради мелочи какой-то зачастую – отпадаем мы от Того, Кто без меры и предела любит нас.

А потом мы отходим ко сну, спим и, пробудившись, вступаем в новый день, который так же будет наполнен трудными для нас, искусительными, недоуменными ситуациями, как и предыдущий. И нам надо хотя бы малое время потратить на то, чтобы подготовиться к этому дню и ожидающим нас испытаниям, чтобы иметь возможность сказать потом о себе, подобно Псалмопевцу: Уготовихся и не смутихся (Пс. 118, 60). Или не говорить даже, а просто – не смутиться, то есть не оказаться захваченным врасплох. Как это сделать? Тоже достаточно просто – присесть и подумать: «Такие и такие меня искушения встретят сегодня. Почему? Да потому, что и вчера, и позавчера, и ранее того они меня встречали, и я уже каялся в них. Как мне поступить в этом случае, и в том, и в другом?» Совесть, не заглушаемая в этот момент восстанием страстей, проясненная утренней молитвой, даст ответы верные. А нам останется принять их и утвердить в сердце решимость сообразно с ними себя вести. И опять – молиться, чтобы Господь помог и укрепил.

О таком «подведении итогов» и «уготовлении на брань» много, подробно пишет преподобный Никодим Святогорец в «Невидимой брани». Очень ясно и четко говорят об этом же в своих творениях святители Феофан Затворник и Игнатий (Брянчанинов). Также можно найти указание на необходимость этого делания почти у всех отцов, писавших об основах подвижничества и жизни в Боге.

Авва Дорофей так вообще убеждал своих учеников, что испытывать свою совесть надо еще чаще – дважды, а то и трижды в день, по невнимательности, рассеянности и немощности нашей. И советовал, если чувствуем мы среди дня какое-то отягощение совести, не откладывать на потом, а сразу разобраться в себе и с собой и, если в чем на самом деле погрешили, тут же попросить у Господа прощения и вновь положить начало исправлению.

Огромное значение в стяжании навыка к внимательной и собранной жизни принадлежит, разумеется, и тому, что у древних подвижников называлось словом «поучение»: ум и сердце наши не должны быть предоставлены, отданы «на откуп» самим себе, а точнее – врагу человеков, похотям нашей плоти и соблазнам мира. Ум и сердце нуждаются в том, чтобы поучаться в вещах духовных: иногда в молитве, иногда в памяти о Господе (что тоже есть, по сути, молитва) и о делах Его, иногда же – о Его воле, в заповедях евангельских ясно и полно выраженной. Тогда мы пребываем в добром устроении и состоянии, и нам не так трудно отличить добро от зла и добродетель от греха, как если бы мы пребывали в рассеянии и праздномыслии. И устоять в должном, не поскользнуться тоже гораздо легче.

В общих чертах о жизни внимательной и собранной здесь сказано. В самых общих. В более мелких и частных, с большей обстоятельностью и основательностью изложено учение об этой жизни в творениях тех, кто в ней подлинно преуспел, – отцов-подвижников. И чтение их, наряду с возделыванием своего сердца, трезвением и молитвой, является весьма важным для нашего христианского преуспеяния подвигом.

Но в целом не премину повториться: наука о жизни со Христом не сложна. Суть – в постоянстве, мужестве и терпении, которые нам необходимы для исполнения тех заповедей, которые Господь неслучайно назвал малыми, то есть не трудноисполнимыми. Суть в том, что мы считаем для себя по-настоящему важным, что выбираем – эту жизнь или какую-то другую. Или нет, иначе: жизнь выбираем или не жизнь как ее альтернативу. На этот выбор смотрит Христос, и этот наш шаг в конечном итоге определяет все.

Никто и никогда не преуспевал, если не подвизался так – внимательно и ответственно, хотя бы и в скромную меру малых своих сил. Не восходил ни один человек на Небо, живя прохладно и рассеянно, как говорил преподобный Исаак Сирин.

Есть, конечно, и такой путь спасения, как терпение скорбей, о чем многие из нас говорят и на что уповают. Но верно ли оставлять его как единственный шанс Господу, чтобы нас спасти? Да и не всегда мы даже этим шансом сами пользуемся. Почему? Потому что чаще всего не осознаем спасительности посылаемых испытаний, но малодушествуем и ропщем на них. По той же невнимательности не сознаем и ропщем…

Размышления на Крещение

Есть церковные праздники, которые неизменно несут в себе некий элемент испытания – для священников, для прихожан и для тех, кто заходит в храм не часто, а исключительно в эти – праздничные – дни. И первое место в ряду таких праздников-испытаний принадлежит, вне всякого сомнения, Крещению. И не потому, разумеется, что народная (а не церковная!) традиция предписывает в этот день погружаться в иордань – специально вырубленную во льду купель. Это как раз необязательно: хочешь – купайся, а хочешь – нет. Испытания тут совсем другого рода…

Я служу в храме в удаленном районе Саратова. Прихожу в праздничный день задолго до начала богослужения и сразу вижу множество незнакомых мне людей, чего-то напряженно ожидающих. Ожидают они воды. Не богослужения, не проповеди, раскрывающей суть воспоминаемого сегодня события Священной истории, а только лишь воды. Еще человек сто, по словам диакона, приехав ни свет ни заря и убедившись, что воду еще не освящали, тут же отбыли в различных направлениях, кто куда, надеясь, что, может быть, им повезет и в других храмах водосвятие уже совершилось. Напрасно надеясь, конечно.

Они не знают, в чем смысл этого обряда, каково его происхождение, что это вообще такое – крещенская вода. Специально для них мы отпечатали листовки с рассказом о празднике и объяснением, что есть агиасма, или вода Великого освящения. Но они их не берут, они спешат – вдруг там, куда они от нас уходят, воду разберут без них?..

…Служба заканчивается. После литургии мы освящаем воду, кропим ею храм и прихожан. С амвона, уже после проповеди, я обращаюсь к людям (а их около трехсот человек) с просьбой:

– Братия и сестры! Вы бываете в храме часто, многие из вас живут поблизости. Очень вас прошу: у кого есть такая возможность, не берите воду сейчас, придите за ней позже. Вы ведь знаете, что сейчас на улице уже выстроилась огромная очередь из тех, кто приходит сюда совсем не часто – в лучшем случае несколько раз в год. Уступите, пожалуйста, место им, чтобы не было толкотни, свалки, обид, чтобы всем этим не омрачился сегодняшний светлый праздник. И еще: обязательно будьте готовы отвечать на вопросы, если вас о чем-то спросят, а также помогать, проявлять заботу и терпение.

И вот действительно и радость, и праздник для меня: я вижу, что многие так и поступают – уходят, чтобы вернуться позже.

Тем временем наше духовенство выходит из храма и… тут же сталкивается с народным недовольством. На улице холодно, самый настоящий крещенский мороз, но очередь растянулась на несколько десятков метров.

Одного из наших клириков, отца Владимира, тут же на крыльце останавливает какой-то мужичок.

– Я крестьянин, – представляется он (очевидно, путая это слово со словом «христианин», поскольку он однозначно житель не села, а города), – и я хочу вам доложить, что попы очень плохо работают! Воду освятили поздно, народ мерзнет. Чем вы там вообще занимаетесь?! Я жаловаться буду!

Важный вопрос, интересный, вне всякого сомнения: чем мы там вообще занимаемся? Мы – это не только «попы», но и все, кто наполняет наши храмы, для кого жизнь в Церкви и жизнь Церкви вышла как-то постепенно на первое место. Помню, меня самого в конце восьмидесятых – начале девяностых этот вопрос тоже очень занимал. И я искал на него ответ: спрашивал, читал, хоть и книг-то тогда почти не было, а главное – старался если не часто, то, по крайней мере, регулярно бывать в храме. И разобрался-таки. Причем оказалось, что это совсем не сложно.

Очередь не таяла до самого вечера, только через наш храм за день прошло около пяти с половиной тысяч человек. Мы раздавали листовки, с людьми общались ребята из православного молодежного общества, отвечали на вопросы. Кто-то заинтересовывался, задумывался, но большинство людей просто стояли за водой. И они ушли, чтобы вернуться в следующий раз очень нескоро, – может быть, даже не на Пасху, не на следующее Рождество, а опять на Крещение, когда снова можно будет прийти с канистрой, наполнить ее и унести с надеждой, что хватит на год.

Нас часто обвиняют в том, что мы «далеки от народа». Да мы и сами нередко недовольны собой: делать получается гораздо меньше, чем необходимо. Но я убежден: мы не можем никого привести к Богу, мы можем лишь помочь тому, кто к Богу идет сам, в чьей душе уже есть это стремление – к Тому, без Кого не было бы никого и ничего. Или если не это стремление еще, то другое: понять, осмыслить, кто мы, откуда здесь, зачем…

И больше того скажу: именно от желания или нежелания осмысливать и понимать зависит не только «наполняемость» наших храмов и отношение к Церкви в современной России. От этого зависит очень многое – успешность и не-успешность человека в жизни, его место в ней, да и жизнь наша сама как таковая.

Я думаю об этом каждый раз, когда слышу: «У вас (в Церкви то есть) все так запутанно… Я бы пришел/пришла, да ничего не понимаю…» Так это горько… Особенно когда ты готов и объяснять, и вместе разбираться, и помогать. Впрочем, я не отчаиваюсь, потому что знаю: все не безнадежно. Ведь у Бога много способов заставить задуматься и «заинтересоваться» не только отдельных людей, но подчас и целые народы (сколько тому примеров в истории, особенно нашей, российской!).

И можно терпеливо ждать, пока сам станешь одним из таких примеров. А можно – взять в храме листовку в день Крещения. Можно немного постоять на службе, слушая, что читается и поется. А потом, придя домой, открыть Евангелие и постараться во всем этом разобраться. Начать разбираться, по крайней мере.

Когда поститься легко, а молиться трудно

Петровский пост и сам по себе самый легкий, а порой еще и самый короткий, короче даже двухнедельного Успенского.

Да и вообще летом, особенно в жару, поститься просто: аппетита нет, есть особенно не хочется, разве что пить…

И все же, как и обычно, после воскресной литургии подходят прихожане и просят благословения на пост. И, соответственно, на какие-то посильные труды и подвиги. Посильные – чаще всего значит весьма скромные.

У нас в храме, к примеру, к числу таковых можно отнести чтение постами Псалтири по «двадцаткам». Собирается двадцать человек, по числу кафизм, составляется список, закрепляющий очередность, и каждый день таким образом совместными усилиями прочитывается вся Псалтирь. Естественно, что тот, кто читал в первый день первую кафизму, на второй читает вторую и так далее. При этом каждый из чтецов заранее отдает имена своих близких, живых и усопших, и они поминаются всеми молящимися.

А накануне поста, в воскресный день, как правило, мы собираемся и служим молебен перед началом чтения Псалтири – обычный, тот, что полагается совершать, приступая к любому доброму делу. Вот и на этот раз служили, причем все три «двадцатки» почти в полном составе пришли. И когда повернулся я говорить отпуст и увидел лица людей, которых хорошо знаю уже многие годы, то вдруг подумал: поститься-то летом и правда легко. А вот молиться…

Я уже не говорю, что многими лето и в церковном отношении воспринимается как каникулярный период, потому-то после Троицы и редеют зачастую так ряды прихожан. Но и не разъехавшиеся, не спрятавшиеся от жары по домам несвободны от искушения вместо «подвигов» сбежать на речку, в лес или еще куда. И ничего бы страшного, конечно, если б не «вместо» на самом деле.

Жара вообще не лучшим образом действует на нас. Утомляет, рассеивает, делает неповоротливыми и ленивыми, трудно соображающими и притом раздражительными. И если обычно не всегда бывает просто поднять и поставить себя на молитву, то уж в жару-то тем паче. И если обычно собраться и помолиться внимательно не каждый раз удается, то уж летом-то…

А тут – Псалтирь читать вкупе с длинной чередой имен людей, из которых некоторые – знакомые, а некоторые – совсем неизвестные. И без упущений! Ведь если свою кафизму не прочел, то, получается, всех подвел, слабым, ненадежным звеном оказался.

И чего-то мне жалко стало предстоявших и молившихся – и тех, кто помоложе, и тех, кто постарше.

И вспомнился эпизод – один из многих подобных, которым не смог с ними не поделиться. Этот случай – иллюстрация того, как важна бывает даже та молитва, в которой внимания, чувства нет, а только лишь воля, произволение наше присутствует.

Позвонила мне как-то одна добрая знакомая – врач, не раз помогавшая мне в каких-то моих бедах, со слабым здоровьем связанных. А тут она сама занемогла, причем всерьез, и попросила послужить о ее здравии молебен. Я как мог успокоил ее и собрался уже идти служить, да задержался ненадолго… Чувствую – и мне что-то нехорошо: ночью почти не спал, мысли от усталости путаются. Ну какая, думаю, от молитвы моей сейчас польза! Я и молиться-то не могу!

Но стыдно стало, и решил: пойду и послужу просто потому, что обещал, чтобы не обмануть.

Пошел, отслужил, едва понимая сам, что читал и что пел. Вернулся к себе, и тут же телефон звонит – та самая знакомая, врач. Ей вдруг лучше стало – и физически, и, что еще важней, душевно. Страх, который ее измучил, отступил.

Конечно, это не единственный пример такого рода «совпадений», которые мы постоянно замечаем в своей жизни, пока молимся, и которых, как сказал когда-то покойный епископ Василий (Родзянко), не бывает, когда молиться перестаем. Но мне почему-то именно он особенно запомнился. Возможно, потому, что на этот раз молитву особенно трудно молитвой было назвать.

Точно это так: когда мы стоим в нерешительности перед иконами и раздумываем, взять ли молитвослов в руки, открыть ли его, начать ли читать хотя бы, то многое решается в этот момент – ив жизни близких наших, и в нашей собственной. Порой именно молитва наша, такая немощная, такая рассеянная, превращается для Господа, по слову святителя Феофана, в повод для милости – столь необходимой. А порой именно ее-то и недостает. И иногда это все становится совершенно ясно, свидетельствуется самой жизнью и чувством сердца. Иногда же (чаще, разумеется) – остается сокрытым от нас, чтобы открыться после, когда вообще все откроется.

.. Сказал я обо всем этом трем «двадцаткам» и увидел, как лица оживились и глаза загорелись. И порадовался: подумалось в тот момент, что живости и горения этих на коротенький Петровский пост им должно хватить. А по их молитвам, может, и мне самому хватит. Опыт – такая ведь вещь: и очевиден он, и забывается почему-то. А воззовешь его из памяти, поделишься с кем-то, глядишь, и тебе польза будет.