Текст книги "Лис, который раскрашивал зори"

Я пробежался за вывернувшим из проулка трамваем, сопящим белым паром, и успел на подножку. Кондуктор меланхолично проверил моё назначение на транспорт и, выяснив, что такового не имею, спровадил на следующей же остановке – а мне туда и надо. До стола заказов я добрался, к сожалению, когда лавку закрыли. Часовой башни из узкой улочки не было видно, и поэтому здесь частенько закрывались раньше срока и открывались тоже. А иногда позже. Я говорил уже много раз Дивену: поставь ты сюда зеркало, пусть народ живёт в ритме города, а он всё отшучивается – мол, не оплатили.

Дивен – это мой друг, кот-оборотень с часовой башни, подмастерье. Я над ним часто шучу: возмужаешь – станешь часовых дел придурком, потому что такие, как ты, никогда не становятся мастерами. А он мне – подобное, говорит, стремится к подобному. Это он о нашей, стало быть, дружбе так философствует.

Подёргав ещё немного дверь, я вынужденно перенёс заказ запчастей на завтра и отправился в бар в центральной части города. Деревья на бульваре звенели механическими кронами, заря была мягкой, как под покраску, но сегодняшнее небо никто не заказывал. И было оно диким, было оно девственным, было оно таким, каким раньше были все зори на свете. Погода стояла безветренная, а тот ветерок, что и пролетал, делал это ненавязчиво и с одной только целью: чтобы листва чуть побренчала да пустила на мостовую пару бликов – не висеть же ей, в конце концов, без дела.

Деревья в нашем городе работали ликроносной системой, объединяя все дома и прочие здания в одну сеть, а вот вода перекачивалась по специальным трубам. Поэтому в нашем эллинге не было городского водоснабжения, и мы всесезонно испытывали явную проблему с горячей водой, а холодную зимой брали из проруби.

Миновав перекрёсток, я попал в нужный ликровый квартал, прикоснулся ликровым клапаном на запястье к механическому дереву и связался с дежурной хозяйкой бара «О паре и стрелках». Выяснил, на месте ли пушистая рожа Дивена, и заказал четыре бутылочки тёмного – велел вынуть из холодной воды, расплатился и ускорил шаг.

Пока я ходил по городу, я всегда придумывал что-нибудь новое, что подходило бы именно для сегодняшнего неба. Это развлекало меня и всегда помогало не скучать. Если я не думал о небе, то я начинал подозревать, что я туда больше никогда не поднимусь, а меня это пугало. Всегда пугало, с раннего детства, когда я даже не знал, зачем мне туда надо.

Добрался я до бара – заря кончилась. Началась белая ночь. Я вошел внутрь: дыма тут было – хоть спать на нём ложись. Я помахал рукой, хоть как-то разгоняя табачный туман, а бариста Хейла решила, что я отдаю ей знак приветствия. Она всегда мне старалась грубить – это у неё шло за кокетство:

– Тебя, драная шкура, мастер Койвин искал, – кинула вместо приветствия она.

– И тебе добрый вечер, Хейла, – я забрал бутылки со стойки, – ты запомни, наконец: он мне господин Койвин, не мастер. Он не оператор дирижабля, а сотрудник ПОРЗа по административной части. То есть начальник, но не мастер. Запомнила теперь?

Хейла мстительно ухмыльнулась в ответ. В следующий раз опять назовёт его «мастер» и посмотрит на мою реакцию. Она сама по себе мелкая. Чтобы казаться выше, делает хвостик на самой макушке, а когда вот так «сердится», смешно раздувает крылья носа. Когда она поднимает волосы, хорошо становятся видны её механические уши, и всё это вместе смотрится забавно. Я всегда с ней разговариваю в полтора раза медленнее, чем обычно, и всегда с покровительственной приветливостью. Это у нас с ней такое обыкновение.

– Короче, давай к нему, – с деланной суровостью велела она. Постоянно пыталась она мной командовать. Дивен часто шутил, что это, вероятно, неспроста. Вполне может быть, но я был моногамен, занят последние семь лет и планировал распространить это состояние на всю оставшуюся жизнь.

– Ты передала? Спасибо, – ответил я ей терпеливо и направился из бара вверх, в часовую комнату, – я тебя услышал. Всего наилучшего.

– Я передам по сети, – это Хейла бросила мне вслед как угрозу.

– Ничего не говори никому, красотка.

Я ушел. Подниматься к Дивену всегда очень скучно. Нужно подниматься, и подниматься, и подниматься… но потом всегда в итоге достигаешь часовой комнаты, а там почти безвылазно находится затворник Дивен, так что это того стоит. Дивен из тех котов, что домоседы – он очень редко выходит из зоны своего комфорта. Но есть у него какая-то искорка промеж ушей, общая для всех оборотней. Непоседливость. За эту искорку я его и терплю, зануду драного, а он, наверное, и не знает о ней.

Ну вот, Дивен находился на месте, я вместо приветствия поставил ему на рабочий стол пару бутылок, открыл первую из своих и пошел смотреть на город с высоты башни. Низковато, конечно, но выше точки в городе не существовало.

Болтали мы сначала о том да о сём. Он мне напомнил, что его Луна (то есть время лунного цикла года, когда он может в любое время перекидываться из одной ипостаси в другую) почти закончилась. Моя Луна, кстати, была в полном разгаре, за что я и отсалютовал её механической белой роже почти опорожнённой тарой.

Разговор у нас шел вяло, и оттого пиво скоро закончилось. Мы перекинулись.

Я потянулся, разминая лапы да позвоночник, он тоже – тянется так лениво и на меня глазом своим золотым косит – мол, ничего не имеет в виду. А потом как рванул – ну зараза – успел в первом лазе меня опередить, но дальше там было моё любимое место – я обогнал, и только он мой лисий хвост и нюхал.

Мы выбрались на крышу. Устроились у тёпленького места. Мне было хорошо – я чего-то волновался, пока сюда брёл. Что да почему – сам понять не мог, а тут всё вроде бы сровнялось. Там, чуть правее, был наш плавучий эллинг, в нём Лёгкая уже, должно быть, задремала. Рек, конечно, девку привёл. У него как передышка между заказами – так девка. И каждый раз новая, но не потому, что он молодец, а потому, что наоборот. Что-то с противоположным полом у него не очень ладилось, но я парню не мастер работного дома и не буду читать моралей по собственному почину, а сам он на эту тему со мной не заговаривал. Словом, его дело.

– Я б подремал, – резюмировал я, давая понять Дивену, что была у меня за душой эта странная тревога, которая, как серая метель, сейчас рассеялась над засыпающим городом.

– Надолго на землю? – спросил меня Дивен, передёрнув так ушами, как он всегда делает, когда собирается учить меня жизни.

– Дней на восемь. Не успел приземлиться, как Койвин зовёт, значит, есть заказ…

– У Сайрики уже был?

– Нет, – ответил я, подозревая, к чему он клонит, – я не был у Сайрики. Я думал, что она должна быть уже на сохранении…

Дивен очень плохо на меня посмотрел и обронил:

– Нет. Ещё через две недели.

Тут нужно сказать, что карта ветров в наших краях была не самой понятной, и порой мне приходилось отводить до недели на одно плавание, выжидая более безопасную погоду, поскольку тихоходность Лёгкой не позволяла мне бороться с сильными порывами ветра, а затяжная непогода и вовсе могла заставить нас ждать в чужих краях ясного неба и десять, и пятнадцать дней. В этот раз я задержался куда дольше, чем ожидал.

Я отвернулся от Дивена, лёг и устроил сбоку хвост. Время на земле для меня текло как-то неправильно – вечно оказывалось, что я то слишком тяну с какими-то событиями, то слишком гоню мотор. Я выдохнул:

– Дивен, я… я куплю ей этот кулон, если она так хочет. Но он стоит кучу денег. Лёгкой нужен ремонт, я закажу завтра запчасти, и посмотрим, сколько останется…

– Кай…

– Да что я с тобой, в конце концов, как с женщиной? – начал я ему выговаривать. – Ты этот кулон выпрашиваешь чуть только не больше, чем она! Запиши себе где-нибудь, чтобы запомнить: я беден, я делаю всё, что могу, но дирижабль – это вопрос жизни и заработка. Я седьмой год в одних сапогах и буду восьмой, но куплю я ей этот кулон… – я притих, ожидая возражений кота, но тот смолчал, и я для верности добавил, – ты зануда, это вообще не твоя женщина, не твой ребёнок…

– Она не хочет, чтобы ты купил кулон ей. Она хочет, чтобы ты его купил для сына.

– Сыну-то он зачем? Он родится – будет мелким и ничего не будет понимать. Зачем ему побрякушка? – это я начал ворчать, но потом решил рассудить здраво, – ну, допустим, его заберут в работный дом в другом городе. Бывает такое – со мной вот и с тобой такое случилось. Ну и что? Разве у нас с тобой были кулоны? Нет. Мы просто пошли в Центр, заплатили немного и узнали адреса родителей. Вот и всё! Я даже потом написал отцу.

– Я помню. Это была открытка «Рисуйте зори с ПОРЗом!».

– Ну зато мой отец теперь в курсе, что у меня самая лучшая работа на свете. Он даже ответил мне, я тебе говорил?

– Миллион миллионов раз говорил… – вздохнул кот. Беседа вошла в обычное русло.

– …прислал мне таблицу соответствия цветов эмоциональному состоянию. Вроде зелёный – дарит надежду, красный – вызывает агрессию… такая чушь. И написал ещё: «Когда-нибудь я подарю тебе всё на свете». На этом переписка наша закончилась, ведь я не придумал, что на такое можно ответить. Может быть, когда-нибудь я ему ещё что-нибудь напишу, – я усмехнулся таким мыслям. Это было очень много лет назад. Мы помолчали немного, глядя как Луна вертит медленно по небу свою механику, а потом я вернулся к своей мысли, – детям двойные кулоны не нужны – они нужны женщинам. Жен-щи-нам. Чтобы было видно, что их любят. А я и так люблю Сайрику. У меня с ней сын! Ну? Куда уж больше-то доказательств?

Дивен вздохнул и сказал мне:

– Он будет оборотнем, Кай.

Я встрепенулся:

– Мой сын? Как мы? Как я? Лисом?

– Не знаю. Доктор сказал только, что оборотнем.

– Так ты был с ней у врача? – догадался я. Он отдал знак согласия, – она расстроилась?

– Дело не в ней, – Дивен вздохнул, и видно было, что ему было не по себе, а мне стало его очень жалко, ну сейчас скажет. Он-то думает, что я не знаю, – если у тебя действительно нет денег, Кай, давай я тебе отдам всё, что скопил. Твой маленький сын может с первых дней оказаться в другом городе. И всё то время, пока он не пойдёт в Центр, не заплатит пошлину и не узнает, что…

– Ну хватит, дружище, – пробормотал я, но было уже поздно. Я отвёл глаза в сторону озера, горло сдавило, а Дивен закончил то, что собирался сказать:

– Я родился от органической кошки, Кай. У меня не было кулона, потому что моя мама не была в полном смысле слова живой, а кто мой отец – неизвестно, но очевидно – подлец. Сотрудники Центра нашли меня случайно: мать выкинула меня на улицу – не понимала, что я такое. Меня спасли, а рядом со мной было тело механической кошечки – моей сестры – она замёрзла насмерть, а я пытался согреться у её трупа.

Мы помолчали, я вздохнул, сказал честно:

– В тот день, когда мы пошли в Центр, ты мне соврал, что твои родители умерли, но я всегда знал правду. Я очень боялся, что ты не от механоидов, и узнал про тебя в Центре, как только мы познакомились. Я вообще-то не хотел с тобой больше общаться, если ты не… если ты окажешься ненастоящим. Но, как выяснилось, это действительно не имеет значения, Дивен. Я люблю твою серую полосатую шкуру, какой она получилась, и как она вышла, я не знаю, как это сказать… запутался… ладно. Я повременю с ремонтом Лёгкой. Куплю Сайрике завтра кулон.

– Сыну.

– Да. Точно. Просто он ещё не родился, мне сложно думать о нём как о механоиде.

– Это потому что ты редко бываешь дома, – назидательно изрёк кот. Это хорошо, значит, он отошел, успокоился. Хорошо. Я сел, выпрямив спину, поглядел на город:

– Небо – мой дом. Как же мне сделать так, чтобы Сайрика плавала вместе со мной?

– Купи её, – предложил Дивен, подобрав под себя лапы и ещё больше распушив мех.

– Нет денег, Дивен, – вздохнул я напряженно, – нет денег. Она с пятой ступени, у неё большой опыт работы, а за переход не по профилю нужно ещё и накинуть процент… Новый дирижабль возраста Лёгкой купить дешевле, чем Сайрику. Я не справлюсь, даже если дену куда-нибудь Река и платить за новое рабочее место Центру не придётся. А без этого… Ведь ты не знаешь, как я её люблю. Поверь, я просто… я не знаю, как ей это нарисовать.

– Это обычно говорят, – многомудро сглупил мой дорогой приятель.

– Это обычно, а я…

– А ты уплываешь в небо делать зори для чужих радостей, оставляешь её, а потом нарисовываешься.

– … рисую. Я рисую, что чувствую.

Снизу из часовой комнаты донёсся крик Хейлы. Она звала нас обоих. Из воплей я понял, что господин Койвин так хочет меня видеть, что сейчас подавится этим жгучим желанием насмерть. В интерпретации бариста он вечно выходил каким-то желчно-злым начальником, хотя на самом деле был вечно вздыхающим стариком с круглым пузом и обвисшей физиономией, который носил яркие подтяжки и старомодные шляпы, но никогда не пользовался зонтом.

Так или иначе, мы спустились с крыши, я перекинулся в механоида, а Дивен забрался мне на плечи и устроился так наблюдать за Хейлой. У них двоих был свой ритуал: он на неё смотрел и иногда моргал, помахивая полосатым хвостом, а ей это, по легенде, не нравилось.

С минуту мы повыслушивали, какие кары на мою голову якобы сулил господин Койвин, и дальше я пошел в контору прямо так, не снимая кота. Дивен вообще обычно гулял на мне. Наверное, я был частью его дома, и перемещая таким образом свои развесистые вибриссы, Дивен полагал, что своего жилища он не покидает. Домосед, что с него взять.

Контора, как несложно было понять, была в том же ликровом квартале, так что топать пришлось недалеко. Мимо прогремел трамвай, потешно отдуваясь на повороте паром, и проехала парочка эксцентричных моторных велосипедистов.

Второй раз нарушать общественное спокойствие, катаясь на транспорте без назначения, я не стал, и мы мирно прошлись туда, куда собирались. Неспешно зашли в контору, сели напротив господина Койвина. Я думал, он будет бухтеть, раз уж звал через Хейлу дважды, но он просто протянул мне бумаги. Сказал, что, мол, срочный заказ.

Я достал содержимое уже раз вскрытого им конверта.

– Ну… – начал комментировать я прочитанное, – будут в Угольной Спирали похороны. Чернить небо. Через четыре дня. Слушайте, «Северное сияние» не успеет – это на самой границе нашего ведения и дотуда лететь почти двое суток…

– Заказали два экипажа, так что ты летишь, – старик налил себе в стакан капельку дрянного пойла. – Совместные заказы крайне важны для репутации базы, сам знаешь, – мрачно бросил затем он и, как ему и следовало, вздохнул. Дивен как-то неуютно перемялся у меня на спине. Меня кольнули через пальто его механические когти.

– А чей второй экипаж?

– Тайриса, – ответил, пожевав губы Койвин, – вы, кажется, знакомы…

– А, Тайрис – хороший парень. У него нет одного глаза, и он копит на протез, сколько я его знаю… – улыбнулся я своей словоохотливости и задумался, прикидывая срок нашего знакомства, – лет пять. Заказать два экипажа – это какие же деньжища нужно иметь! Кого хоть хоронят?

Разлилось молчание. Как из опрокинутой бутылки пиво разлилось. Я прочитал всю бумагу дальше.

– А. Мой отец умер. Не выполнил, значит, обещания старик. Проклятье…

Я откинулся на спинку кресла, прищемил Дивена – забыл, что он там, и больно стукнулся об него головой. Кот перелез ко мне на колени и посмотрел как на дурака. Господин Койвин смотрел на меня тоже как на дурака, но достойного всяческих жалостей.

Я встал, стряхнул Дивена с колен и вышел из конторы, не прощаясь. Нужно лететь – значит, нужно. Скорей бы лететь… куда угодно, лишь бы убраться с земли наконец. Только день здесь – уже опостылело. Я по дороге достал из кармана сегодняшний чек.

Дивен догнал меня уже на полпути в ювелирную лавку.

Глава 2. Дорога к Угольной Спирали

Сайрика смотрела своими большими чёрными глазами на кулон, который болтался перед ней на цепочке, как на чудо-юдо. Она сидела на лавочке у проходной завода. Живот у неё был очень большой. Мне казалось, что с таким уже идут на сохранение. Беременность вообще очень ей шла, но сейчас я думал только о том, почему она так странно разглядывает кулон. Я улыбнулся:

– Ну, давай что ли надену?

Она промолчала, опустила глаза, а потом словно встрепенулась, убрала своими ловкими механическими пальчиками тёмные тугие косы от шеи и прошептала:

– Надевай.

Я начал расстёгивать аккуратный замочек на цепочке. Набрал в грудь воздуха – такой важный для нас троих момент, начал говорить, что, мол, де скоро вернусь, туда-сюда сплавать – всего неделя, а там ещё с месяц-другой подождать уж, и с новым горожанином познакомлюсь, перекинул ей цепочку через шею и тут только заметил – у неё ухо сверху было проколото. А там – в ещё не зажившей ранке – обручальное колечко. Я сморгнул. Сайрика несколько дней назад вышла замуж.

У меня опустились руки – я правду говорю – такое со мной случилось в первый раз. Раньше я думал, что это просто так для красного словца говорят, что, мол, опускаются руки. Нет. Так правда бывает.

Кулон уехал с цепочки и упал ей куда-то на большой живот. Сайрика вздохнула и сникла. Она ждала, что я теперь буду делать: орать на неё или, может быть, ударю?! Я обошел её кругом. Правда кругом – она теперь совсем кругленькая. Набрал в лёгкие воздуха, подумал что-то сказать, но вместо этого шумно выдохнул. Потом опять собрался говорить, но так и не придумал ничего путного.

– Мы с тобой встречались семь с половиной лет, – напомнила мне спокойно и тихо Сайрика, – последние полтора года я ношу под сердцем твоего ребёнка.

– Да! – выкрикнул я, оттого что понял, что именно с этого я сам и собирался начать, – именно!

– За это время ты не собрался жениться на мне…

– Ну и что же?

– Я устала ждать, когда ты у себя в небе вспомнишь обо мне.

– Ты мне изменяла с Дивеном, – догадался я, пытаясь хоть как-то обосновать для себя происходящее.

– Нет.

– Не изменяла? Вы… вы что, не спали из уважения ко мне? Он женился на тебе, ты пошла за него, а вы… не спали?!

– Это не Дивен. Дивен просто ходил со мной везде, как… посольство от тебя. О моём… браке он не знал, ты не сердись на него. Он не знал. Но с моим мужем мы действительно не спали из уважения к тебе и к твоему сыну. Мы не плохие механоиды, Кай, – вот только теперь она смахнула с края глаза слезинку, – мы просто… живём, как умеем, и как нам кажется…

– …счастливее будет, – закончил я за неё известную фразу, и на этом слова у меня закончились.

Я сел на лавочку рядом с ней. Помолчали мы немного, она, рассеяно смаргивая бусинки слёз, искала кулон в складках одежды, я её обнял одной рукой за плечо. Вздохнул. Сказал:

– А у меня вчера отец умер… сегодня вечером лечу его хоронить… два дня пути до Угольных Спиралей. Небо должно быть чёрным в белую ночь… Если за то, чтобы сжечь моего родителя позрелищней, готовы платить такие деньги, наверное, он не зря жил. Как ты думаешь, росинка моя?

Она разревелась. Нашла кулон, наконец, я вздохнул, вдел ей его на цепочку и застегнул. У меня будет сын, а женщины больше нет. Я посмотрел на неё, стало приторно жалко:

– Ну… хочешь быть счастливой… ну… что делать – будь счастливой, только так, чтобы по-настоящему, а не тяп-ляп. И ты уж в этот раз не ошибайся, не трать кучу лет на парня, с которым тебе потом никак, – я достал платок и вытер ей все слёзы. И поцеловал в раскрасневшийся носик. А вот её механические пальчики я больше никогда не смогу ей поцеловать: второй, четвёртый, мизинчик, а потом перепоночку между вторым и третьим – у неё там особенное место. А он-то знает о нём?

Я вздохнул и начал вставать, чтобы уйти. Навстречу к нам шел парень с завода Сайрики – его, кажется, звали Руртом. Великовозрастный, в меру обеспеченный дурак, который постоянно сидит в конторе, что над цехом, в котором работает Сайрика. Говорить с ним противно: он вечно мямлит и смотрит будто бы близоруко, но в действительности – очень внимательно и всегда прямо в глаза. Плешивый к тому же. Увидев нас вместе, он встал столбом и побледнел. Посмотрел на слёзы Сайрики с таким видом, словно хотел их прочесть вместо утренней газеты. Я глянул на его ухо.

– Это он? – спросил я сквозь зубы. Руки сжались, кожа на костяшках чуть не затрещала.

Сайрика отдала знак согласия.

Что со мной было потом, я плохо помню.

Из долговой ямы меня выкупал, ясное дело, Дивен, который и до того потратился на кулон (моих денег всё-таки не хватило), а теперь отдал всё до последней черточки в чековой книжке. Самому Руртому досталось не так и много – нас разнимать прибежал народ с проходной, и я переключился на них, а дальше я, кажется, подрался с половиной заводской охраны. Под конец я перекинулся лисом и пустил в ход зубы и когти, перескакивая с одного противника на другого, но меня успокоил чей-то точный удар по голове, а потом ещё раз, для уверенности, со всей силы пригрели башкой о мостовую. В общем, повеселился я на славу, а завод, где работают Сайрика и Руртом (собственно – «Изразцы») очень щедро платит службе приставов, и штраф был ого, какой. Я даже цифру запомнить не смог, что было, в общем, неудивительно, учитывая моё состояние.

Дивен отнёс меня на Лёгкую. Он же вызывал врача. Мне досталось что надо – я не мог обернуться назад в механоидную ипостась, не мог поднять головы, толком открыть глаз, и если брался говорить, то нёс околесицу.

Врач меня осматривал уже, должно быть, в кредит: всё наше здравоохранение сейчас болталось у Сайрики на шее, но, кажется, я видел, как с доктором рассчитывался господин Койвин. Ну, этот с нас высчитает в свой час.

Кажется, наступил вечер. Нужно было лететь.

Рек метался как угорелый, делая всё подряд, я пытался им руководить, но выходило у меня что-то не вполне подобающее. Словом, беда.

– Мы заказ сорвём… – прошептал я Дивену, который стоял рядом и глядел в предписание врача. Господин Койвин встал на цыпочки, заглянул ему через плечо и махнул от разочарования рукой, засопев, как он всегда делает, когда понимает, что дело – дрянь.

– Мастер Койвин, что случится, если вы не совершите один вылет? – уточнил у него Дивен, надеясь, что в этом случае не произойдет ничего страшного.

– Потеряем многие будущие совместные заказы, сынок, – грустно сказал толстяк и удрученно подмигнул ему, мол, «так-то». Надел шляпу. Вышел. Дивен посмотрел на меня грустно-грустно. Я понял, что он меня не бросит. Меня здорово повело. Замутило, вся картинка разъехалась, я попытался свернуться в клубок, но толком не смог, поскольку запутался в собственных конечностях.

– Нужно лететь, – изрек я, пытаясь не выключаться, но веки были слишком тяжелыми, да и без них в глазах темнело, – Рек, поднимай Лёгкую.

– Молчи уже, – задумчиво произнёс кот, надевая куртку, чтобы, видимо, пойти в аптеку. – Рек, я скоро вернусь.

– Дивен, – позвал я его в полусне, – Дивен! – он наклонился ко мне с таким видом, что я понял, что уже до смерти ему надоел, но информация была сверхважной, и я прошептал ему на ухо страшным пророческим шепотом, – ничего не поручай Реку, когда мы на земле! – набрал воздуха в лёгкие и из последних сил выдавил из себя, – Никогда!

Потом опять плохо помню.

Как я понял из более поздних объяснений Река, в ту ночь парень с готовностью, достойной лучшего применения, принял командование на себя. Первым делом он зачислил к нам в штат свою новую девушку по имени Вайранн (ей было пятнадцать), а вторым – Дивена. Каким образом господин Койвин добился для всего этого балагана назначения на пересечение межей по линии ПОРЗа – я не знаю. То есть я знаю технически – как.

Он купил Вайранн к нам на временное, а Дивена взял пассажиром – тот договорился со своим мастером на то, что привезёт несколько редких деталей из Угольной Спирали – они и правда ждали оттуда, как и из нескольких других городов, оказии. Но я не понимаю, как господин Койвин допустил, чтобы этот паноптикум вёл дирижабль, и как Лёгкая на это согласилась. А хотя и этому было объяснение – Лёгкая не желала терять заказ, а Койвин просто не был воздушных дел мастером. Он, как я уже говорил, был начальником по линии администрации, то есть, иными словами, не имевшим о полётах никакого понятия старым дураком.

Мне стало чуть получше где-то к утру, и я смог проверить, куда и как мы летим. Поглядел также и то, как мы заполнились для задания. По итогам инспекции я нашел, наверное, миллиард недочётов и выписал это всё Реку и сотоварищам, но в целом парнишку оставалось только поблагодарить – он действительно поднял дирижабль в небо и повёл его работать. Дивену я тоже выдал благодарность за то, что не пустил детей одних, но в нашем деле он ничего не понимал, и Рек этим на всю катушку пользовался.

Это не очень хорошо, но у меня не было повода не доверять Реку, ведь сам я начинал, когда был ещё моложе.

Сейчас мне было двадцать девять. Я пришел в бизнес четырнадцать лет назад. Меня ещё подростком купили из работного дома после трагической гибели прошлого судна и экипажа. «Северное сияние» всегда было небогатым, и меня старик Койвин выбрал по двум причинам: я очень любил небо и стоил гроши – Центр хотел за меня чуть больше компенсации расходов на моё содержание до пятнадцати лет, а в работных домах шестой ступени почти не содержат: я до сих пор помню, как Койвин накормил меня досыта – это было вообще первое чувство насыщения в моей жизни, которое я помнил, и после него долго и сильно болел живот (Река я поэтому сразу досыта не кормил).

Центр предупредил Койвина, что я – оборотень, который на тот момент выбирал свою преимущественную ипостась, и если я вдруг решил бы остаться механическим зверем, который лишь в определённые фазы Луны сможет принимать облик механоида, то это личное невезение Койвина, и Центр снимает с себя ответственность за это. Старик, на моё счастье, решил рискнуть.

Он взял меня, озлобленного на мир паренька и уже почти убеждённого лиса, с собой на аэросалон в Холодных Танцах, где собирался приобрести подержанный дирижабль. В целях экономии на железнодорожных билетах я всю дорогу сидел в багажной сумке. Потом я выбрался и увидел приготовленные к продаже воздушные суда.

Аэросалон в Холодных Танцах – это такая захудалая провинциальная ярмарка, где за сдельную плату сбывают раз в несколько лет полуживые дирижабли и планеры, но мне было всё равно – я увидел свой заветный билетик в небо и схватился за него со всей силы, что у меня была, а парень я крепкий. Именно тогда с моей преимущественной ипостасью всё стало решено.

Продавец, с которым Койвин заключил сделку, был раньше лётчиком, весьма охотливым на советы. Он рассказал мне самые основные правила управления и один раз даже показал на примере. У меня тогда страха не было, Койвин действительно думал, что управлять дирижаблем – просто. В общем, назад мы приплыли по воздуху – я правил сам, при этом буквально раздуваясь от чувства собственной важности и восторга.

По воле Сотворителя, тогда мы не разбились, хотя, оглядываясь назад сегодня, я искренне не понимаю, почему. Потом у меня было много тренировок, много ремонтов. Я так боялся упустить свой шанс, что дешевый (как и всё, приобретаемое «Северным сиянием») плавучий эллинг стал моим вторым, после дирижабля, домом. Другого жилья на земле я не снял до сих пор.

Первый заказ поступил через два месяца из Изразцов. Я справился, и понеслось: заказы, профилактика, тренировки, ремонты, заказы, тренировки, заказы, заказы…

Когда я свалился с температурой, то даже не понял сперва, что это перестройка по преимущественной ипостаси – настолько давно я не оборачивался лисом. И вот по прошествии лет я остался в основном парнем с двумя руками, двумя ногами и головой – ни единого хвоста в комплекте, как правило, не имеется. Хотя нужно признать, что свою Луну я до сих пор использую как надо – небо кажется мне совсем иным, когда я лис. Оно одновременно и дальше, и ближе.

К сожалению, тот, мой самый первый дирижабль, которого звали Бросок, умер через четыре года службы. Койвин, конечно, бранил меня за это, хотя даже он понимал, что четыре года работы для этого дремучего старика – был чрезвычайно долгий срок.

Потом я купил Лёгкую. Итак, она была со мной последние десять лет.

А Река мы приобрели всего три года назад. Парень был ещё дешевле, чем я. По непроверенным данным, Койвину за то, что он согласился трудоустроить это ходячее недоразумение, лично доплатил мастер работного дома. Хоть Рек и не тянул на учёного мужа, умственные способности и прилежность паренька не позволяли его выгнать ниже седьмой ступени и вовсе пустить на мор в угольных разработках. Но все считали, что для реального дела он не пригоден: Рек, по мнению наставников, был очень невнимательным и невезучим.

Слава у него была до того дурной, что Койвин сомневался перед покупкой, но я побеседовал с парнем и велел его брать: у него в душе было небо. Для меня Рек – совершенно нормальный смуглый пятнадцатилетний высокий и тощий подросток, с механическим плечевым поясом и большой тягой по женской части. Я позволяю ему править Лёгкой даже в сильный ветер, одним словом – вверяю свою жизнь и здоровье дирижабля. Так что я не в первый и не в последний раз доверял ему сейчас, позволяя себе валяться в полубессознательном состоянии.

Но это всё – в небе. К сожалению, земля – совсем другое дело.

Впрочем, сейчас мы находились именно в небе. Ветер для нас был, на счастье, попутным. Тут нужно сказать, что Лёгкая, кем бы она ни работала до меня, скорее всего, была наблюдательным дирижаблем, задача которого была – зависнуть где-нибудь в безветренном месте и ждать, ждать, ждать… Она была тихоходом, и оттого «Северное сияние» сильно зависело от погоды.

Но с опытом я всё больше учился общаться с воздушными течениями родного края – это была моя главная ценность для ПОРЗа, и тому же я учил Река. Итак, в зоне нашей ответственности мы вели себя свободно – ветра я чувствовал собственной шкурой и знал, когда, куда они подуют и как (на точные приборы у нас всё равно не было денег).

Словом, теперь я видел, что Рек многое усвоил. В общем, Лёгкая оказалась скорее довольна, чем нет, Реком и была очень недовольна мной.

– Такие, как ты, только засоряют небо воздухом, который выдыхают! – выговаривала она мне всякий раз, как я подключался к её ликровой системе.

В ликровую заводь лучше было вообще не соваться – вечный её бубнёж на больную голову становился и вовсе непереносим: и то ей не так, и это не эдак. Дивена она, к слову, не переносила на дух. На мою беду, ликру мне нужно было теперь чистить часто – каждые три часа по пятнадцать минут. Ночью я просто клал лапу в ликровую заводь, и Лёгкая сама подключалась к клапану.

Тут мне повезло: обычно говорят, когда нужно часто чистить ликру – оставайтесь дома, а мой дом – это Лёгкая и была. У нас с ней идеальная совместимость по ликровым признакам, – если я, допустим, был бы ранен и потерял бы много ликры, меня просто можно было бы подцепить к ней в ликровый круг – и вот я был бы спасён. Жаль, что у дирижаблей не бывает крови – я думаю, что кровная совместимость у нас тоже была бы как надо. Но её тяга к высказыванию своего мнения… о, Сотворитель… она одна не щадила меня.