Текст книги "Михалковы и Кончаловские. Гнездо элиты"

Самая обаятельная и привлекательная

Самая обаятельная и привлекательная женщина в его жизни встретилась Сергею Михалкову вскоре после выхода в свет его «Дяди Степы». И, конечно же, он на ней женился. Его женой стала Наталья Петровна Кончаловская, дочь замечательного художника Петра Петровича Кончаловского и внучка великого Василия Ивановича Сурикова. Произошло это знаменательное событие в 1936 году. Наталья Петровна Кончаловская, ставшая впоследствии автором прекрасных переводов из Шелли, Браунинга, Вордсворта, Мистраля, исторической поэмы «Наша древняя столица», до сих пор изучаемой в начальной школе, нескольких поэтических сборников для детей, книги о своем деде Василии Сурикове «Дар бесценный», монографии о творчестве Эдит Пиаф и мемуаров «Кладовая памяти», составила Сергею Владимировичу Михалкову прекрасную партию, всю совместную жизнь будучи для него не только женой, но и другом, советчиком, критиком…

«Наталья Кончаловская уже при первом взгляде на нее поражала воображение, – пишет о своей первой жене Сергей Владимирович, – она была мила и очень обаятельна, а обаяние – это такая сила, с которой не поспоришь. И дано обаяние редким людям, и объяснить, что это такое, сложно. Что-то вроде гипноза? Пожалуй. Но обаятельным может быть и очень даже некрасивый человек… А если и красота, и обаяние, и ум, и остроумие, и превосходная образованность, и воспитанность еще дореволюционная, когда понятие «интеллигентность» подразумевало доброжелательность, учтивость, радушие? Все это было присуще Наталье Кончаловской в высшей степени. С нее не хотелось спускать глаз… А если добавить к этому, что была она веселым, искристым человеком, то можно понять, почему вокруг нее всегда кружилось много людей, в том числе и поклонников.

…Надо признаться, Наташа не хотела выходить за меня замуж – ее, конечно же, сбивала с толку наша разница в возрасте. Но я ее любил, и она меня любила. Однако в обществе как-то легче принимался брак, если муж значительно старше жены, чем обратный вариант… Да и ее мать, Ольга Васильевна, дочь великого русского художника Василия Сурикова, не слишком одобряла сложившиеся отношения своей взрослой дочери с начинающим поэтом, ездившим по Москве на велосипеде. Зато сам Петр Петрович Кончаловский всегда весьма радушно принимал меня в своем доме и признавался, что ему нравятся мои стихи для детей. Я настаивал на регистрации брака, боясь потерять любимую, обаятельную, умную женщину, и в конце концов Наташа сдалась…»

Наталья Петровна Кончаловская была старше Сергея Владимировича на 10 лет. Когда они поженились, ему было двадцать три, ей – тридцать три.

Сейчас нам, насмотревшимся на всяческие мезальянсы, сомнения Натальи Петровны по поводу разницы их возрастов кажутся даже странными. Ведь что такое тридцать лет для красивой женщины?! Это же самый расцвет красоты, обаяния, всех лучших качеств!

«Все яркое, талантливое, совершенное моя Наташа принимала близко к сердцу, – пишет Сергей Владимирович в своих воспоминаниях. – И если мое новое стихотворение казалось ей удачным, она могла радоваться до слез… И ее мнение было для меня годы и годы решающим…

Мы с Наташей прожили вместе пятьдесят три года… Отметили золотую свадьбу. Что нас всегда сближало, не считая увлечения поэзией, искусством, готовности работать, действовать? Думаю, что чувство юмора. Ни она, ни я не отдавали предпочтения суровости, угрюмости, старались по мере сил видеть в жизни хорошее, а то и забавное…

Все менялось – моды, настроения масс, состав правительства, законы-постановления, но для меня одно оставалось неизменным – чувство глубокого уважения к жене, вечное изумление перед ее талантами и энергией…»

Согласитесь, таких слов, такого отношения от своего мужа заслуживает редкая женщина. И хотя последние годы жизни Натальи Петровны Сергей Владимирович жил от нее отдельно – он в Москве, она почти безвылазно на даче, и другие женщины у него тогда были, все же именно о ней он написал в своей книге воспоминаний:

«Когда я бываю на кладбище – мне есть что сказать своей незабвенной, ни на одну земную женщину не похожей жене… стихами И. Северянина:

 
Любите глубже и верней –
Как любят вас, не рассуждая,
Своим порывом побуждая
Гнать сонмы мертвенных теней…
Бессмертен, кто любил, страдая, –
Любите глубже и верней!
 

Война

 
Летней ночью, на рассвете,
Гитлер дал войскам приказ
И послал солдат немецких
Против всех людей советских –
Это значит – против нас.
 

1937 год, который теперь в наших СМИ называется не иначе, как год сталинского террора, был для Сергея Михалкова на удивление удачным: он становится членом Союза писателей СССР, поступает в Литературный институт им. А.М.Горького, и – самое главное! – у него рождается сын Андрей, ныне кинорежиссер с мировым именем, народный артист России. В 1939 году поэт, как уже говорилось, получает первый орден Ленина. В тот же 1939 год он был призван в армию и участвовал в походе наших войск на Западную Украину. Это стало началом его литературной деятельности военного писателя-корреспондента.

А потом началась война. Сергей Михалков вспоминает: «22 июня 1941 года я с группой литераторов находился в Риге. Услышав рано утром сообщение о том, что нужно ждать важных известий – выступления Молотова, я тут же поездом уехал в Москву. Я понял: вот-вот начнется война, если уже не началась, потому что услышал по радио на немецком языке фразу: «Всем судам немедленно вернуться в порты своей приписки». Случилось неотвратимое. Бомбили станцию Даугавпилс, но наш состав благополучно ее проскочил. 27 июня по предписанию ГЛАВПУРа я выехал на Южный фронт… Мне выпало видеть весь первоначальный хаос и смятение, людское столпотворение на вокзалах Харькова, Киева и других городов…» В годы войны Сергей Михалков был военным корреспондентом газеты «Во славу Родины», а затем – центральной газеты Военно-воздушных сил Красной Армии «Сталинский сокол». В Одессе, во время налета немецкой авиации, был контужен, отступал до Сталинграда вместе с действующей армией. Он побывал почти на всех фронтах, писал очерки, заметки, стихи, юмористические рассказы, тексты к политическим карикатурам, листовки и прокламации.

«Что я только не писал в войну! – вспоминает он о том страшном времени. – Как многие фронтовые журналисты и писатели в шинелях, откликался на требования боевой обстановки то стихами, то юмористическими рассказами, то сочинял тексты к карикатурам на злобу дня». Однажды на полевом аэродроме он провожал на боевое задание своих друзей-летчиков СевероЗападного фронта, вылетавших в партизанский край. А на борт самолета, вместе с другими необходимыми партизанам грузами, поднимали пачки листовок, сочиненных им: «Пусть не дрогнет твоя рука!», «Ты победишь!», «Не быть России покоренной!»

 
Нам очи жгла зола пожарищ,
Дым пепелищ слепил глаза,
Но не от дыма мне, товарищ,
Зрачок туманила слеза.
И нам с тобой забыть едва ли,
Как на асфальте площадей
Мы жертвы с виселиц снимали
И в детских лицах узнавали
Черты родных своих детей.
Вот почему мы твердо знаем,
За что деремся на фронтах,
За что ночей недосыпаем
В сырых, холодных блиндажах,
Шагами меряем болота,
Седеем, мерзнем, устаем
И неприступные высоты
Своими жизнями берем…
 

Так писал в те годы Сергей Михалков. О таких стихах говорят, что они писаны кровью. Это правда, потому что военные корреспонденты, находясь практически всегда на передовой, делили все тяготы войны наравне с боевыми частями. Поэтому почти треть Московской писательской организации так и не вернулась с фронта. Поэтому именно Михалков смог так кратко и так емко сказать в память о Неизвестном солдате, который лежит у Кремлевской стены, слова, известные сегодня каждому: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен»…

За свою деятельность во время Великой Отечественной войны Сергей Михалков был награжден орденами Красной Звезды, Красного Знамени и несколькими медалями.

История Гимна

Когда летом 1943 года правительство приняло решение о создании нового Гимна Советского Союза, решив оставить «Интернационал» гимном коммунистической партии, Михалкова к участию в конкурсе не пригласили, посчитав, что он поэт детский, а сочинение Гимна – дело поэтов-песенников. Когда он в очередной приезд в Москву с фронта об этом узнал, то даже обиделся.

– Но ты же сам говоришь, что там участвуют только поэты-песенники, – утешал его верный друг и фронтовой товарищ Габо (Габриэль Аркадьевич Уреклян, писавший под псевдонимом Г. Эль-Регистан).

– Все же могли бы пригласить. Я все-таки сочинил несколько песен, – продолжал сокрушаться Михалков.

На другое утро, в несусветную рань, его разбудил настойчивый звонок в дверь. На пороге стоял Габо. Михалков тогда, приезжая с фронта, ночевал дома, в своей квартире, а Регистан – в гостинице «Москва».

– Мне приснился сон, что мы с тобой стали авторами Гимна, – заявил он ошеломленному другу. – Я даже записал несколько слов.

И протянул Михалкову гостиничный счет, на котором тот прочитал: «Великая Русь», «Дружба народов», «Ленин»…

«Маловато, но почему бы и не попробовать», – подумал тот. И друзья взялись за дело. Как пишутся гимны, они не знали, и потому первым делом открыли энциклопедию. Прочли: «Гимн – торжественная песнь… Гражданская молитва народа…»

Но каким должно быть содержание? Очевидно, надо вспомнить основные положения Конституции СССР… Размер решили взять тот же, что у «Гимна партии большевиков» со словами Лебедева-Кумача на музыку Александрова. Определившись с основными вопросами, сели за работу. Михалков сочинял, Эль-Регистан вносил предложения, редактировал формулировки. Наконец в последний раз прочитали свое произведение вслух.

Авторам оно понравилось. Решили отправить текст Д.Д.Шостаковичу, а сами снова, по заданию редакции, вылетели на фронт. Вернувшись из очередной командировки, друзья узнали, что Шостакович написал на их слова музыку, и все варианты Гимна прослушивает правительственная комиссия во главе с Ворошиловым. Михалков и Регистан снова улетели на фронт.

«И вдруг получаем приказ срочно вернуться в Москву, – вспоминает Михалков. – Нас вызывают в Кремль, к Ворошилову, который стоял во главе правительственной комиссии.

– Товарищ Сталин обратил внимание на ваш вариант текста, – говорит, обращаясь к нам, Ворошилов. Очень не зазнавайтесь! Будем работать с вами…

Выходит… мы с Габо выиграли конкурс! Победили! Переглянулись, еще изумленные, но уже счастливые…

Я и сегодня не скажу, что мы с Габо сочинили нечто вровень, к примеру, с Блоком, даже после всех доработок-переработок. Но следует учесть – требования к тексту будущего Гимна были весьма жестки, во многом диктовались политическими, военными соображениями того нелегкого противоречивого времени и, конечно же, Сталиным, за которым оставалось последнее слово.

Но так или иначе – конкурс был объявлен не для показухи. Всем желающим написать слова Гимна была предоставлена такая возможность. Требование было одно: «Гимн должен быть таким, чтобы смысл его слов и энергия мелодии сливались воедино и способны были заражать советского человека оптимизмом, верой в свои силы, будить чувство патриотизма, гордости за свою Родину».

Потом соавторам пришлось еще немало поработать, в частности, исправлять текст в соответствии с пометками Сталина. Какими они были? Например, авторы писали: «Свободных народов союз благородный…» Сталин помечал на полях: «Ваше благородие?» Или: «Созданный волей народной…» Сталин снова помечал на полях: «Народная воля»? Как мы помним, в царской России была такая организация… То есть он обращал внимание на так называемые нежелательные ассоциации, которые могли бы возникнуть у исполнителей и слушателей. А однажды Сталин сам позвонил и сказал, что нужно добавить еще один куплет об армии. Потом авторов неожиданно вызвали в Кремль, где им пришлось сочинять еще один вариант одного из куплетов в комнате рядом с кабинетом Сталина, где в то же время проходило совещание Политбюро.

Ну и, наконец, после завершения работы Михалков с Эль-Регистаном были приглашены на банкет в честь нового Гимна страны с первыми лицами государства, где авторы, находясь в понятной эйфории от происшедшего, так разошлись, что исполнили перед присутствовавшими весьма рискованную сценку. В ней трусливый офицер противовоздушной обороны, которого изображал Михалков, надевший для этого фуражку Сталина, боится подойти к неразорвавшейся бомбе, упавшей на одну из подмосковных дач, и пытается послать посмотреть на бомбу маленькую девочку.

– Как можно! Ребенок же! Вдруг бомба взорвется! И девочка погибнет! – удивляется гражданское население в лице Эль-Регистана.

– Ну и что? Война без жертв не бывает! – отвечает трусливый офицер.

Сталин смеялся до слез. Остальные реагировали более сдержанно.

«…Я и до сих пор не могу понять, как мы с Габо решились так шутить? – удивляется Сергей Владимирович, рассказывая о том случае. – И почему потом нам это никак не аукнулось?»

Так описывает Сергей Владимирович в книге «От и до» историю сочинения Гимна страны. Описывает, как бы оправдываясь – слишком много нападок пришлось ему перенести за это, величайшее по значению, сочинение в его жизни. Ну, что ж… Нападки нападками. Без них талантливые и успешные люди не живут. А Гимн страны, пусть и немного измененный, но измененный не кем-нибудь, а самим автором, звучит и поныне.

Встречи со Сталиным

Сталин обратил на Михалкова внимание, как уже сказано, после его стихотворения «Светлана», которое тот написал, чтобы привлечь внимание красивой девушки, а привлек внимание «отца народов». Встречался поэт с вождем не раз, и не только во время написания Гимна. Как же Михалков относился к Сталину? Что чувствовал? Боялся ли? Видел ли перед собой сатрапа и кровожадного тирана?

Относился, как все в те времена, «когда тысячи и тысячи восторженно, в слезах встречали его появление на трибуне, когда его неторопливый голос с легким кавказским акцентом безо всяких окриков пригвождал людей к репродукторам. И если кто-то сегодня, второпях перекраивая историю, сочиняет, будто многие и многие воспринимали эту фигуру как только зловещую, – врет», – утверждает Сергей Владимирович.

В подтверждение своих слов он ссылается на дневниковую запись Корнея Чуковского от 22 апреля 1936 года, описывающего реакцию зала на появление Сталина:

«…Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть – для всех нас было счастьем… Каждый его жест воспринимался с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства…

Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова… Домой мы шли с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью…»

Напомним, это была дневниковая запись Корнея Чуковского.

«Что это было такое, – спрашивает себя уже умудренный летами и жизненным опытом Михалков, – если даже в дневниках Он заставлял писать о себе как о земном Боге, и это ощущение земного Бога было даже у его врагов – и каких врагов! Черчилль вспоминал, как в дни Ялтинской конференции, когда Сталин входил в зал, они почему-то вставали и при этом держали руки по швам. Черчилль решил не вставать. Он пишет: «Сталин вошел, и вдруг будто потусторонняя сила подняла меня. Я встал».

И еще: «И пусть кто-то пробует уверять, будто не кричали солдаты, идя в штыковую: «За Родину! За Сталина!» Где-то, может, и не кричали, но это был своего рода боевой, роковой клич, когда «либо пан, либо пропал».

Во время перестройки, когда на нас обрушился поток разоблачительной литературы, повествующей о страшных масштабах сталинских репрессий, как потом выяснилось, многократно преувеличенных, Михалков, привыкший верить печатному слову, пытался пересмотреть свое отношение к Сталину. В своей книге «Я был советским писателем», вышедшей в 1995 году, он писал, например:

«…Однажды в музее Сталина в Гори меня попросили оставить запись в книге посетителей. Я написал: «Я в него верил, он мне доверял». Так ведь оно и было! Это только теперь история открывает нам глаза, и мы убеждаемся в том, что именно он, Сталин, был непосредственно повинен во многих страшных злодеяниях. Тиран, садист, сатана. Режиссер кровавых политических спектаклей и сам непревзойденный актер в жизни. Вождь, снискавший фантастическую любовь народных масс и уважение государственных деятелей мира. Не человек, а явление. Персонаж, достойный пера Шекспира…»

Однако практически каждый раз, когда его заставляли по тем или иным поводам вспомнить прошлое, Сергей Владимирович вновь попадал под обаяние этой великой и такой неоднозначной личности и честно отвечал на вопросы журналистов, которые пытали его, к примеру, о том, кто из руководителей страны, с которыми ему приходилось общаться, был наиболее интересным человеком:

– Мне было интереснее всего со Сталиным. При всем том, что мы сейчас знаем, о чем уже писали и говорили, это был выдающийся государственный деятель. И смешно мне судить о нем, если его уважали такие деятели, как Черчилль, Рузвельт, Фейхтвангер, Ромен Роллан, виднейшие деятели культуры и политики, выдающиеся военачальники. Сталин был выдающейся личностью. Конечно, он сделал много ошибок, пострадали многие невинные люди, но это был интересный человек.

И, в конце концов, словно подводя итоги своим размышлениям, Михалков пишет: «Любая революция – это кровь и слезы. Любое историческое событие имеет плюсы и минусы. Любая историческая фигура – это свет и тень…»

А потом приводит слова из своей басни, написанной давным-давно, но, как видим, не утратившей своей актуальности и сейчас:

 
Все можно сокрушить, смести, предать забвенью,
Заасфальтировать и заковать в бетон,
Взорвать собор, как лишнее строенье,
На месте кладбища построить стадион,
Все можно растерять, что собрано веками,
Все можно замолчать, расправами грозя…
И только человеческую память
Забетонировать и истребить нельзя!
 

Баснописец Михалков

В 1943 году у Михалкова состоялся знаменательный разговор с Алексеем Николаевичем Толстым, непререкаемым авторитетом для всех литераторов того времени. «Приближается юбилей Крылова, – сказал Толстой Сергею Владимировичу. – Не удивляйся, когда увидишь свое имя в составе юбилейного комитета. Это я рекомендовал тебя…»

Толстой предложил поэту испытать себя в сатире для взрослых. «Твои детские стихи, – сказал он, – как мне кажется, дают тебе возможность попробовать свои силы в жанре притчи, в жанре басни. Тебе лучше всего удаются стихи, в которых ты идешь от фольклора, от народного юмора».

Михалков не сразу внял совету старшего товарища: слишком уж архаичной казалась ему аллегорическая поэзия. Кроме того, в те годы сатира на темы внутренней жизни Советской страны не слишком поощрялась. Напишешь басню про зверей, а потом думай, кто как ее воспринял, кто кого представил в образах какого-нибудь Льва или Осла.

Однако, слушая по радио басни Крылова, которые в те предъюбилейные дни передавали постоянно, Михалков все более и более начал проникаться обаянием этого удивительного жанра, задумываться над его общественным звучанием, все более его тянуло попробовать в нем свои силы. Дошло до того, что наброски первой своей басни он сделал за столом президиума на торжественном заседании, посвященном памяти великого баснописца.

Но что дальше? Как их воспримут редакторы, издатели? В конце концов он решил, не мудрствуя лукаво, послать свои басни Сталину, вместе с письмом, в котором просил его высказать свое мнение о них, спрашивал, надо ли детскому писателю вообще работать в этом жанре?

Сталин на письмо не ответил, но вскоре две басни из посланных вождю, «Заяц во хмелю» и «Лиса и Бобер», одна за другой появились на страницах «Правды» с рисунками Кукрыниксов. Успех был оглушительный, но, самое главное, басни Михалкова зажгли зеленый свет сатирическим жанрам в советской печати. При этом нельзя сказать, что сатира как таковая была тогда не востребована или запрещена: напротив, именно в конце сороковых годов популяризация сатирического искусства достигла своего апогея. Только в школе изучались семь полномасштабных произведений М.Е.Салтыкова-Щедрина (в отличие от шестидесятых, когда в общеобразовательной программе остались лишь три его сказки).

Правда, ознакомление с сатирой происходило весьма своеобразно: негласным постановлением на радио, телевидении, эстраде и в школе было запрещено цитировать того же Щедрина вне контекста, чтобы не возникало нежелательных аллюзий, связанных с внутренней обстановкой в стране…

Сергей Михалков, большой знаток и ценитель творчества «прокурора русской общественной жизни» (так современники называли Салтыкова), не мог этого не знать. И тем не менее стал сатириком-баснописцем, чьи аллегории расшифровывались с первого прочтения и понравиться могли далеко не всем. Ведь, по словам поэта,

 
…Насмешки даже тот боится,
Кто не боится ничего.
 

Неспроста же В.Г.Белинский сказал когда-то, что в баснях Крылова действуют не звери, а люди – «и притом русские люди». Те же слова можно отнести и к басням Михалкова.

В результате сейчас перу Сергея Михалкова принадлежит более 200 басен. Лаконичность, простота, разговорный язык, юмор – основные отличительные черты басенного стиля поэта. Ну, а цель, разумеется, в том, чтобы предложить обществу социально и нравственно значимую тему для размышления, чтобы восстановить забытые в какой-то момент представления об истине, о добре, о прекрасном… И, в конечном итоге, восстановить справедливость.

Самые известные басни Михалкова и сейчас помнят многие. Это «Шутка», «Ромашка и Роза», «Собака и Осел», «Медвежий мед», «Клятва Гиппократа», «Ученый Кот», «Орлы и воробьи» и другие, которые в то время вошли в репертуар мастеров художественного слова нескольких поколений и зазвучали со сцены и из радиоприемников.

Самое интересное, что почин Михалкова немедленно подхватили многочисленные любители, это даже отметил Александр Твардовский:

 
…К тому же басня – жанр особой меры,
Дошедший к нам из глубины веков.
И в наши дни удел ее таков:
Прибрал к рукам сначала Михалков,
А вслед за ним – пенсионеры
Взялись писать…
 

Увы, в наше время пенсионерам уже не до басен, хотя жизнь насыщена такими карикатурными персонажами, что можно лишь диву даваться…

Впрочем, кое-что из написанного Сергеем Михалковым в те далекие годы осталось, как ни странно, актуальным и сегодня. Хотя бы эти строчки:

 
Мы знаем, есть еще семейки,
Где наше хают и бранят,
Где с умилением глядят
На заграничные наклейки…
А сало… русское едят!
 

«Надеюсь, читателю ясно, – говорит Сергей Владимирович, – почему лично я никогда не был и не мог быть тем, кто мою Россию, мою Родину, мое Отечество нынче называет «эта страна», но не уезжает, потому что кормится здесь, и неплохо». Мало того, хотелось бы добавить, многие из таких людей, неплохо кормятся именно на поливании страны, ее истории, ее народа грязью. Что ж, «вот такие времена», – как говорит один из представителей этого так называемого «либерального» направления общественной мысли Владимир Познер.