Текст книги "Маяк Чудес"

– Где мы с тобой, Неужели? Ты знаешь?

– Терли-терли. – Он подпрыгнул, схватил меня за руку и потащил за собой.

Мы свернули за угол и оказались в другом зале, еще больше похожем на музей. Пробежали мимо небольшой Эйфелевой башни, детской модели автотрассы, по которой наматывала круги игрушечная «феррари», мимо розового «кадиллака» размером с небольшой диван и парочки пальм в натуральную величину. Ритмичные удары стали ближе, они действовали мне на нервы. Ударил в нос мерзкий тухловатый запах, как из канализации. Посредине зала одни трубы заканчивались над пузатыми бочками, стянутыми ржавыми обручами, а другие сходились к большому крану, торчавшему над изящной высокой ванной. Ванну подпирали мраморные львиные лапы. Трубы и кран зияли сухими отверстиями, бочки рассохлись, словно вода в них высохла много лет назад. В ванне лежала какая-то темная фигура. Неужели подвел меня к ванне и крепко вцепился в мою руку.

– Нгуся, – твердо сказал он.

Я осторожно заглянула в ванну. То, что я поначалу приняла за фигуру, при первом близком взгляде показалось мне черной жидкостью, а когда рассмотрела получше, то поняла, что это проем. Словно в пространстве проделали кривую дыру, сквозь которую можно пройти. Поначалу мне пригрезилось, что у меня кружится голова, но потом я поняла, что проем и в самом деле шевелился. Он был живым, словно неведомое чудовище, и даже я – самый нечувствительный скрапбукер в мире – ощутила, как искажается поток, словно на экране телевизора идут помехи. Глухие удары и зловоние доносились именно оттуда. Я вгляделась в темноту. Внутри черной дыры едва различимо блестели зеркала. В одном из них отразилась знакомая фигура: широкой души и тела человек, черная борода и неизменный белый платок в руке – неужели Паваротти? Не умер, ушел сюда, в Меркабур? Я слышала, что люди, которые боятся смерти, особенно тяжелобольные, иногда просто уходят на Тот Свет. Всегда завидовала тем, кто успел побывать на живом концерте маэстро. «Синьор Паваротти», – обратился к нему чей-то знакомый голос. Кристофоро Коломбо, это же Людка, моя одногруппница! Вот уж не думала, что она тоже скрапбукер, да еще умудрилась отыскать в Меркабуре величайшего певца всех времен и народов и моего кумира! Я подняла ногу и решительно собралась залезть в ванну, но Неужели обхватил меня обеими руками и не давал сдвинуться с места.

– Пусти, дурак! – Я принялась отбиваться.

Силуэт Паваротти мелькнул последний раз и пропал. Из черной дыры теперь раздавались другие голоса, женские, но незнакомые. Я напрягла весь свой слух, но ничего не могла разобрать. Тогда я перевесилась через край ванны и хотела было сунуть в дыру голову, но мой придурок-хранитель схватил меня за волосы. Дио мио, это ж больно! У меня чуть искры из глаз не посыпались. Я дернулась изо всех сил, уловила привычное головокружение и выпала из открытки, успев в последний момент расслышать короткий разговор:

– Софья?

– Софья…

– Идем?

– Идем…

Или один голос был всего лишь эхом? Мне все же показалось, что тембр у них был разный.

Я тут же записала услышанные слова карандашом прямо на странице альбома. Когда успеваешь поймать что-то на границе между мирами, оно может слишком быстро ускользнуть из памяти.

Я положила карандаш, протерла глаза, перечитала написанное – и только тут до меня дошло. Они взялись за Софью! Паваротти мигом вылетел из головы. В конце концов, мне, наверное, просто показалось. Это же Тот Свет, там легко принять желаемое за действительное. Меня другое волновало – как же теперь Софья?! Я не отличаюсь особой сентиментальностью, но при мысли о том, что до нее доберутся серые халаты, у меня противно заныло в груди. Я сама от себя такого не ожидала. Аллегра же сделала вид, что заснула. Она всегда молчит, когда дело касается Софьи.

Говорят, что первое впечатление раз и навсегда определяет отношение к человеку. С Софьей у меня все было наоборот. Поначалу я ее терпеть не могла. Да что уж там скрывать – тихо ненавидела. А если совсем честно – ненавидела от души. Так уж вышло, что я ее считала причиной внушительной горы моих неприятностей. И еще ревновала со страшной силой к Магрину. Нет, я никогда не была влюблена в этого напыщенного лупоглазого субъекта, но мне было до зарезу нужно заполучить у него контракт, который он собирался отдать Софье. То бишь я ее считала своей конкуренткой. Впрочем, как оказалось позже, совершенно напрасно. Тем более что ни одна из нас так и не подписала контракт.

Я отлично помню тот момент, когда впервые взглянула на нее с иной стороны, и свое удивление: такие, как она, не живут в нашем мире. Хрустальный бокал не может долго оставаться целым в заводской столовой. Я увидела ее сквозь поток – легкую, тонкую, хрупкую – и тогда мне захотелось заключить ее в прочный ящик из пуленепробиваемого стекла и никому не отдавать.

Моим собственным неровным почерком на странице альбома были записаны два слова: «Софья? Идем!» Это означало только одно – мне нужно немедленно браться за дело. Нет времени на передышку, нужно во что бы то ни стало уберечь Софью. Я могла оставить маму одну – мама сильная, она опытный скрапбукер, она знает Меркабур гораздо лучше меня, она справится. А Софья… если ради кого-то я и готова рискнуть, то ради нее. Я поймала себя на этой мысли и усмехнулась.

По правде сказать, я ей всегда завидовала. Софья, в отличие от меня, чувствует все, что касается Меркабура, так, словно у нее в груди встроен локатор. Вполне возможно, что так оно и есть. Попробуйте забраться на сцену и исполнить танец маленьких лебедей вместе с балеринами Большого театра. Наверняка почувствуете себя неуклюжим увальнем, которому в детстве слон все ноги оттоптал. Вот так и я рядом с Софьей: только поражаюсь каждый раз – как много информации она может черпать из крохотного кусочка ткани или пуговицы, какие оттенки потока способна уловить, как она в один момент, интуитивно, делает то, на что у меня уходят часы и недели изучения материалов и кропотливой работы. И каждый раз испытываю крохотный укол зависти – никогда мне не заполучить и десятой доли ее способностей, даже если у меня вырастут еще два уха и два глаза. Иной человек втайне порадовался бы любой неудаче более талантливой коллеги, но моя радость – Аллегра – не способна на такое. Она вообще никогда и ничего не говорит мне про Софью. Кристофоро Коломбо, я готова завидовать еще сто пятьдесят миллионов лет – только бы было кому!

С улицы раздались глухие ритмичные удары, и я разом вспомнила искаженное пространство внутри жуткой ванны на лапах. Я подошла к окну. Во дворе рабочий в жилетке с флуоресцентными полосками мерно забивал кувалдой какой-то штырь.

Я сходила на кухню, нашла турку и сварила себе еще кофе. Проснулась Аллегра и никак не желала угомониться, отвлекая меня всякой ерундой. «Ты посмотри, как он тут все уютно устроил! Как он все это вырастил! Здесь так зелено, так хорошо! И все свои деньги потратил на твой завтрак и на вот этот самый хороший дорогой кофе, между прочим! Он такой классный, такой классный!»

Я прислушивалась к радостным воплям Аллегры, и в голове у меня крутилась какая-то подозрительная мысль. Скраповик когда-то мне рассказывал, что некоторые хранители общаются друг с другом и умеют путешествовать между меркабурскими мирами, в том числе между альбомами скрапбукеров. Что, если этот склад – на самом деле чей-то альбом? Очень на то похоже. А хранителя, с которым, возможно, дружил мой Неужели, больше нет. На его месте – эта страшная черная дыра, вот почему она так похожа на фигуру. «Видишь, какой он у тебя молодец!» – вмешалась Аллегра, и я согласилась с ней. Не ожидала я, честно говоря, что он с кем-то дружит, да еще и прыгать в другие альбомы умеет. Притащить бы ему что-то в подарок, но я даже не знаю, что он любит.

Значит, я побывала в чьем-то опустевшем альбоме. Не в мамином – это точно, уж слишком не похож на нее этот «музей». У мамы отобрали хранителя и дали такую же штуковину, как та, что чучундры в халатах носят у себя на шее. Что, если они тоже бывшие скрапбукеры? У меня внутри все похолодело, когда я представила себе, что мама может превратиться в одну из них. Я вспомнила ее голос: «А я тебя выгоню», – и мне захотелось на все плюнуть и помчаться к ней прямо сейчас.

Но к маме нельзя. Как она там сейчас? Я порылась в сумочке и нашла ее визитку: выпуклая черная буква «N» на простой карточке, в хвостиках прячутся крохотные стразы, на заднем плане – размытый текст. Я обвела букву пальцем, та перевернулась вверх ногами, стразы вспыхнули и погасли, буква снова крутанулась вокруг себя. Визитка работает, но мама не отвечает, потому что нельзя. По крайней мере она не в Меркабуре. Я надеялась, что работающая визитка означает и то, что она еще не стала одной из тех в серых халатах.

Я достала визитку Софьи. Мне всегда нравилась белая поверхность ее карточки – грубая и шероховатая. Каждый раз, когда беру ее в руки, почему-то думаю о деревенской оштукатуренной печке. На карточке болтаются шесть выпуклых стеклышек разной формы. На самом деле это кусочки пластика, но выглядят они совсем как стеклянные. В середине – большая пуговица, обтянутая канвой и вышитая разноцветными крестиками. Каждое стеклышко держится на заклепке, и его можно крутануть пальцем. Я подбираю их одно к другому. Они соединяются в центре, под пуговицей, и превращаются в цветок с шестью затейливыми лепестками. Вдоль рук бежит легкий ветерок – это просыпается поток. Люблю этот момент – когда в стеклышках начинает проявляться цвет. Завораживает, как в детстве, когда папа проявлял в темной ванной фотографии. Сначала в прозрачности появляются размытые оттенки, словно кто-то окунул в банке с водой кисточку, испачканную краской. А потом цвет разливается и заполняет каждое стеклышко целиком.

С замиранием сердца я уставилась на визитку. Прозрачные детали одна за другой приобретали сладкий медовый оттенок, который постепенно становился ярче, пока все до единой не засияли сочным апельсиновым цветом.

Быть того не может! Значит, Софья в Меркабуре? Надолго ли? Уж не насовсем ли?!

Я больше не могла усидеть на месте. Счет идет не на дни, а на часы, если не на минуты. «Кристофоро Коломбо! Думай, Инга, думай!» – говорила я себе, и Аллегра подгоняла меня. Надо найти эту Тварь, которая взялась за Софью. Хранитель в ванне… Слышала ли я когда-нибудь о таком? Нет, слишком необычно, я бы запомнила. Но есть один способ найти человека, если знаешь, как выглядит его хранитель.

Я залпом допила кофе и достала карточку кардбука. Софья, которая могла годами ни с кем не разговаривать, терпеть не могла эту штуковину, а я, честно говоря, баловалась время от времени. Может быть, всех городских скрапбукеров здесь и нет, но большинство должно быть.

Карточка, через которую можно войти в кардбук, выглядит довольно просто. На ней уйма ножниц разных форм и размеров, некоторые из них нарисованы, другие – вырезаны из картона, третьи – сделаны из металла, и все связаны между собой толстой шерстяной ниткой, сплетенной из двух – белой и синей.

Кардбук – это такой коллективный альбом и одновременно наша скрапбукерская социальная сеть. Магрин говорит, что для его организации кардбук – это большая головная боль, а Софья ему не верит и считает, что именно в организации эту штуку и придумали. Я в их спорах не участвую, предпочитаю просто пользоваться нашей «социальной сетью».

В верхнем левом углу карточки есть специальное место, к которому надо приложить свой идентификатор. Это узкая полоска, на которой нарисованы крохотные ножницы и дебильная улыбающаяся рожица – почему-то синего цвета. Хранится она в кармашке с задней стороны карточки и на всякий случай прикреплена к ней ниткой.

Я устроилась на диване поудобнее, приложила идентификационную полоску и спустя несколько секунд оказалась в тесной комнатке без окон с синими стенами и одиноким пластиковым стулом посередине. Дио мио, только не это! Застряла в шлюзе.

– Вы уже два месяца ничего не вешали на вашу стену, – сообщил мне приятный мужской голос откуда-то сверху. – Кроме того, вы не заполнили нашу последнюю анкету. С вами хотят обменяться визитками два человека. Один из группы «Эмо», другой – ваш старый знакомый по пионерскому лагерю.

Я стукнулась лбом об стену. Иногда мне кажется, что Софья права по поводу этой штуки.

– Можно я потом все это повешу, заполню и поменяюсь?

– Необходимо выполнить хотя бы одно из трех условий.

– Хорошо, давайте анкету.

Я долго и нудно отвечала на идиотские вопросы вроде «Какого цвета чернила вы предпочитаете?», «Ваша любимая форма пуговицы» и «Опишите первую скрап-открытку, которую вы видели в своей жизни».

Наконец, синяя стена передо мной растворилась, и я очутилась в центре знакомого лабиринта кардбука – просторном зале, откуда расходилось множество коридоров.

– Покажи стены скрапбукеров, которые живут со мной в одном городе, – попросила я.

– Вы не опубликовали портрет своего хранителя. Расширенный поиск вам недоступен.

Дио мио! Только не это! Повесить у всех на виду портрет этого босоногого дурачка? В любое другое время я бы плюнула на поиск, но сейчас, похоже, деваться некуда. И тут еще Аллегра жужжит в уши: «Зато он у тебя такой оригинальный!» Я попросила ручку и лист бумаги и уже собралась рисовать портрет Неужели, но тут же поняла, что не могу. У меня просто рука не поворачивается! Все равно, что сфотографировать бомжа и подписать: «Это мой муж». Я хотела изобразить красавца-мужчину в смокинге с бабочкой, похожего сразу на Кларка Гейбла и Дэниела Крейга. Но у меня почему-то вышел ухмыляющийся клоун с красным носом и нарисованной слезинкой на щеке. Он даже немного походил на моего Неужели – носом с горбинкой. Творчество внутри Меркабура – странная штука. Никогда не знаешь, какой фортель выкинут твои собственные руки.

Я прилепила листок на свою стену в рамку с подписью «Мой хранитель» и снова попросила:

– Покажи стены скрапбукеров в моем городе.

– Минуточку.

Некоторое время слышался натужный скрип и треск, словно кто-то с трудом вращал тяжелое мельничное колесо. Ох уж мне эти спецэффекты!

– Попробуйте, пожалуйста, позже. В данный момент кардбук подвергается попыткам несанкционированного проникновения, и поисковая система не работает в полную силу.

– Стены скрапбукеров, которые живут со мной в одном городе, – терпеливо повторила я.

Только на третий раз кардбук надо мной сжалился.

– Пожалуйста. – Над одним из коридоров повисла объемная синяя стрелка, склеенная из гладкого глянцевого картона.

Я быстро шла вдоль стен, сосредоточившись на портретах хранителей. Редко кто отличался оригинальностью. Словно листаешь глянцевый журнал вперемешку с комиксами – однотипные блондинки в вечерних платьях, элегантные мужчины в дорогих костюмах, крепкие спортивные парни, сказочные феи и супергерои. Мне даже стыдно стало за свое желание изобразить Кларка-Дэниела. Еще мне встретился веселый поросенок, красный чертик, человек-паук, мастер Йода, пингвин, лохматый домовенок с гармошкой и один краб с клешнями. Повезло же кому-то!

Есть, интересно, среди них хотя бы один настоящий портрет?

«Ой, ты посмотри, какая радостная парочка!» – Аллегра тянула меня к стене со свадьбой в стиле панк: невеста с выбритыми бровями и розовыми дредами, жених, щеголяющий фиолетовым ирокезом. «А сюда глянь! Просто праздник какой-то!» – С фотографии улыбались три розовощеких карапуза в бумажных колпачках, выполненных в скрап-технике. Моя радость пищала от удовольствия, разглядывая умильные собачьи и кошачьи морды, детские распашонки, картонные модельки домов, а в особый восторг ее почему-то привела стена, на который был изображен дурацкий хорек в шапочке для душа.

Аллегра увлекала меня за собой, возле каждой следующей стены бурно выражала свои чувства, а потом с азартом выбирала новое направление.

Но я же ищу самое нерадостное существо на свете! Я решительно развернулась и устремилась в сторону, противоположную той, куда меня звала моя радость. Чем дальше я шла, тем сильнее она тянула меня обратно, не преминуя, однако, отмечать приятные ей моменты в стенах, мимо которых я проходила. «И зомби тоже умеют радоваться», – комментировала она стену в кровавых подтеках. «Нет, ты посмотри… Не находишь, что и в глубокой мюллонохолии есть свое тайное удовольствие?» – Это про стену с оптимистичным названием «В жизни нет ничего, кроме страданий». «И ругаться тоже можно с удовольствием», – говорила она про кучку устрашающих плакатов, которые подошли бы для митинга сердитых медведей, разбуженных посреди зимы.

В каждой стене, угрюмой, как ноябрьский рассвет в промзоне, и безнадежной, как последнее место в многокилометровой очереди, Аллегра находила свою радость, пусть даже самую крохотную. Я уже почти потеряла надежду найти в кардбуке того, кого искала, когда Аллегра вдруг завизжала:

– Ооооооой! Ох, не может быть! Ох, глазам не верю. Пойдем скорее отсюда! Пойдем!

Вот она! Стена без радости.

Я обернулась и увидела картинку – длинноволосый старик утопал в пене, лежа в белоснежной ванне на львиных лапах. «Мой хранитель – водяной» – гласила подпись под картинкой. Благородными чертами лица пожилой джентльмен напоминал волшебника Гэндальфа из «Властелина колец», а вовсе не знакомого по детским мультикам хитрого пухлощекого старичка, как я его себе представляла. Интересно, каким он был на самом деле? И как теперь выглядит открытка с ним – это композиция с ванной или голый старик?

Я оглядела стену снизу доверху, и меня посетило странное чувство. Такое бывает, когда в интернете случайно забредешь в блог умершего человека. Читаешь записи, смотришь фотографии, заглядываешь в профиль: чем он интересуется, с кем дружит и как зовут его любимую собачку. А потом открываешь верхнюю запись и видишь комментарии: соболезнуем, светлая память, пусть земля будет пухом. И сразу чувствуешь себя неуместно, словно с любопытством разглядываешь могилу чужого тебе человека.

– Пойдем, пойдем отсюда. Тут нельзя, тут нам нельзя. Тут мы испортимся, – бубнила Аллегра. – Тут мы опять что-нибудь потеряем, что-нибудь ценное, что-нибудь важное.

– Подожди, радость, – сказала я. – Дай мне подумать.

Стена принадлежала типичной «штамповщице». Большинство штамповщиц занимаются в основном простенькими поздравлялками, пользуясь готовыми шаблонами, скетчами и штампами, за что, собственно, и получили свое прозвище. Открытки у них выходят унылые и однообразные, как с конвейера, с незатейливыми растиражированными эффектами, например, получив такую карточку, именинница начинает считать, что нос у нее хоть и похож на картошку, но украшает ее профиль столь же загадочно и привлекательно, как улыбка – Мону Лизу. Хорошие мастера относятся к штамповщицам терпеливо-снисходительно, как профессора консерватории к самодеятельному оркестру «дворца дружбы между народом и культурой»: морщат лбы и хранят интеллигентное молчание. Организация Магрина такими не интересуется вовсе.

Хозяйка стены звала себя красивым иностранным именем – Эльвира. Может быть, это было и настоящее имя, в кардбуке не разберешь. И специализация у нее была довольно типичная – «сваха». Если бы не стала скрапбукером, то, наверное, писала бы книжки в духе «Как выйти замуж за мешок с деньгами» или проводила бы тренинги по эффективному укрощению мужчин. Кроме того, Эльвира давала платные уроки по скрапбукингу. Хороший v.s. скрапбукер редко берется преподавать, потому что, чем глубже ты погружаешься в это дело, тем больше понимаешь, что ни шиша ты в нем не соображаешь. Штамповщицы же, можно сказать, не успеют разучить на пианино три гаммы, как уже берутся учить других музыке.

С фотографии на меня смотрела длинноногая блондинка в мини-юбке и коротенькой шубке. Даже странно, что губы не накачаны до состояния «художник плохо нарисовал Дональда Дака». Эльвира стояла возле пальмы на фоне какого-то отеля, кокетливо выставив вперед ножку и демонстрируя убийственной высоты шпильку, широко улыбалась и держала в руках нехитрую, но красочную «завлекалку» – единственную открытку, выставленную на стене. Куда больше творческих усилий было приложено к замысловатому рисунку на длинных отточенных ногтях.

Девушка очень напоминала самую высокую и тощую из тех троих, кого я видела под своим окном, но полной уверенности у меня не было – непричесанную чучундру без макияжа, которая словно только что встала с постели, к тому же одетую в уродливую мешковину, трудно было сравнивать с модницей на фото. Стену украшали свадебные фотографии от клиенток – непременно с белыми лимузинами, женихами на ладони у невесты, брюльянтовыми кольцами, трехэтажными тортами и прочими изысками в том же духе, какими нынче трудно кого-то особо поразить.

Удивительно было другое – от ванны к фотографиям тянулись картонные трубы, покрытые облупленной краской, навевающие воспоминания об унылых советских больницах и общежитиях и совершенно не подходившие ко всему остальному.

От стены оторвался листок и с шорохом упал к моим ногам. Я подняла фото – оно выцвело, будто было отпечатано много лет назад. Обратная сторона пожелтела. Вслед за листком рухнул вниз кусок трубы, рассыпавшись в бумажную пыль.

– Пойдем же! Видишь, тут для нас не место. Мы тут испортимся и потеряемся, – настаивала Аллегра.

Я не могла уйти. Я пока не нашла ничего, что позволило бы мне добраться до этой девицы, – ни телефона, ни адреса электронной почты. И ящичек для раздачи визиток автора был совершенно пуст.

Я всматривалась в благородное лицо старика-водяного и гадала, насколько этот образ соответствует действительности. Надо же, ведь и хранителям не всегда везет с «клиентами»! А мне вот не повезло с хранителем. Не повезло… мне вдруг показалось, что коридор под ногами качнулся. Каждый раз, когда я вздыхала по поводу своего хранителя, видела перед собой… Нет, сейчас я ничего не видела! Дио мио, что со мной?! Я совершенно забыла, как выглядит мой хранитель. До него у меня был кто-то другой, но и его лица я тоже не помнила. Ни лица, ни характера, ни голоса. А был ли у меня вообще хранитель? Что я вообще тут делаю? Почему стою в синем коридоре перед стеной, с которой падают, одна за другой, старые фотографии?

– Посмотри сюда! Обернись, пожалуйста! – позвала меня Аллегра.

Я не хотела. В детских сказках герою ни за что нельзя было оборачиваться – это воспоминание мне услужливо подсунула память.

– Ты что-то искала. Помнишь? Посмотри! – Голос Аллегры звучал звонко, словно она объявляла номера на концерте.

«Помнишь»! Ха-ха, «помнишь»! Она издевается, моя радость. Я помню? Я помню! Я искала источник силы. Форму без форм, образ без существа, невидимое и неслышимое. А потом искала что-то еще, но оно уже ускользнуло. Разве это теперь важно?

– Хочешь посмотреть на радость?

– На радость? На тебя, Аллегра?

Она не отвечала.

– Где ты, Аллегра?

Я обернулась и увидела позади себя стену, а на ней – одну-единственную карточку, как поначалу мне показалось – совершенно чистую. Ослепительно-белая открытка сразу приковывала к себе внимание, словно сугроб свежевыпавшего снега посреди серого асфальта. Несмотря на синеватый цвет освещения, свойственный кардбуку, в карточке не отражалось ни малейшего оттенка синевы. Когда я подошла ближе и вгляделась в открытку, на ней проступили такие же белые, искрящиеся буквы, будто выточенные изо льда.

«Она никогда не перестает».

По воздуху рассыпалась звонкость. Пространство вокруг словно зазвенело, будто кто-то ударил в сотни колокольчиков, и все они разом отозвались одной высокой нотой. Я вспомнила! Я вспомнила Неужели: его вечное ласковое «Нгуся», его босые ноги с длинными пальцами, его пухлые щеки и голубые глаза. Я вспомнила Скраповика: его небритую физиономию, запах пота и потекший грим, дурацкую шляпу дикой расцветки и его слова, которые, как я думала раньше, навсегда отпечатались в моей памяти и которые я чуть не забыла: «Золотце мое, ты даришь радость».

«Она никогда не перестает» – сияли на стене буквы.

Надпись пахла облаками после дождя.

Как странно! В отличие от других меркабурских миров в кардбуке обычно напрочь отсутствуют запахи, этот рафинированный мир пахнет не больше, чем страница в Интернете. Тонкому аромату свежести и простора, который источала белоснежная стена, не смог бы дать определения и самый опытный парфюмер. Хотела бы я иметь такие духи!

Но кто такая «она»? И что именно она не перестает делать? Хоть бы троеточие в конце поставили, а то вообще не пойми что. До сих пор не могу понять, как можно прочесть прозрачную надпись на белом фоне, но Меркабур и не такие фокусы способен выделывать.

– Они вернулись, они вернулись. Ох, я так рада, я так рада! – засуетилась Аллегра.

– Кто они?

– Хранители же! Память!

На долю мгновения во мне проснулась надежда. Я снова попыталась вспомнить тот момент, когда у меня появилась Аллегра. Но увы – самое важное воспоминание так и не вернулось ко мне.

– Пойдем, нам пора обратно! – торопила Аллегра.

– Подожди, радость. Я еще не нашла то, за чем пришла.

Я бросила последний взгляд на сияющие буквы и вернулась к стене Эльвиры. На ней теперь не осталось и половины всех карточек. Выглядит жалко, как дом, который внезапно оставили, не успев собрать вещи.

Откуда это ощущение – словно та, кому принадлежит эта стена, умерла?

Только ли дело в том, что карточки ветшают и облетают со стены, как листья осенью? Так бывает и с другими заброшенными стенами, но это всего лишь означает, что хозяйка давно не бывала в кардбуке.

Я посмотрела на соседнюю стену. Ах, вот оно в чем дело! У Эльвиры была совершенно пустая лента визиток, девственно-чистая. Это такой барабан с ручкой, встроенный в стену. Вертишь ручку – и перед тобой прокручивается лента с визитками «друзей», с первой до последней, и снова по кругу. Я просмотрела для сравнения ленту соседки Эльвиры и насчитала больше десятка визиток. Нет, если бы это была стена Софьи, я бы не удивилась. Но у Эльвиры, судя по ее специализации, должен быть не один десяток таких карточек. Обмен визитками – одна из самых притягательных штук в кардбуке. Чем больше их у тебя, тем круче ты считаешься. Штамповщицы к этому относятся очень серьезно.

– Покажи стены, где нет ни одной визитки, – попросила я.

На этот раз кардбук скрипел и трещал дольше обычного. Наконец, передо мной повисли две синие стрелки. Одна указывала на стену Эльвиры, другая мигала и звала меня куда-то вглубь. Я последовала за стрелкой и нашла еще одну стену с чистой лентой.

Хозяйку стены я узнала с первого взгляда.