Текст книги "Вельяминовы. За горизонт. Книга третья"

– Мы можем не беспокоиться насчет того, что нас выгонят из помещения… – Аарон забрал у кузины папироску, – хозяин клуба теперь только что на нас не молится… – билеты на кабаре Дате раскупили на месяц вперед, ее с Аароном осаждали журналисты:

– Все благодаря Миллеру, – напомнил себе юноша, – если бы не он, спектакль бы никто не заметил… – ему звонили из Мюнхена и Берлина, приглашая на гастроли:

– Но самое главное, что мне позвонил мистер Цадек… – бременский режиссер, наставник Аарона по Лондону, сказал, что ждет его на работу после Рождества:

– То есть после Хануки, – поправил себя Цадек, – в общем, в новом году. Учиться на парижских курсах и работать с Беккетом ты можешь заочно… – на курсах Аарон договорился о показе этюдов два раза в год:

– Я бы и насчет Тиквы договорился, – заметил он Хане, – консерватория консерваторией, но нет ничего лучше практики на сцене с таким мастером, как Цадек… – в следующем году режиссер ставил «Венецианского купца». Аарону он обещал студийную сцену:

– Помещение небольшое, – заметил Цадек, – всего полсотни зрителей, но у тебя появится собственная вотчина… – к весне Аарон показывал спектакль по Кафке и Замятину. Хана пожала плечами:

– Я тоже в Париже почти на заочном обучении… – она прикурила новую самокрутку, – в нашем деле неважны оценки, главное, мастерство. Но дядя Эмиль не отпустит Тикву в Бремен, ей зимой едва исполнится шестнадцать лет… – Аарон пробурчал:

– Еще два года ждать до свадьбы. Надоело, честно говоря… – положив брошюру на острые коленки, обтянутые черными брюками, Хана откинулась на спинку кресла:

– Потом ты будешь ждать «Оскара»… – она лукаво подмигнула Аарону, юноша отозвался:

– Если я займусь кино, в чем я не уверен… – зажав зубами самокрутку, Хана помахала брошюрой:

– Мистер Миллер хочет, чтобы я играла Абигайль в здешней постановке… – завтра девушка встречалась с главным режиссером театра «Талия»:

– Это тоже до Рождества, как и выступления с битлами, – она указала на прислоненную к перилам гитару, – потом Миллер обещал устроить мне ангажемент в нью-йоркских клубах… – о Бродвее речь пока не шла, но, как выразилась Хана, надо было с чего-то начинать. У тети Деборы она жить не собиралась:

– У нее маленькие дети, это неудобно. Жаль, что Ева в Балтиморе, мы могли бы разделить квартиру… – Хана хотела снять небольшую студию:

– На Манхэттене, – весело сказала она Аарону, – но Центральный Парк я не потяну. На юге, в Маленькой Италии, на Нижнем Ист-Сайде или на севере, в Гарлеме… – она не хотела жить у тети Деборы еще и из-за Аарона Горовица:

– В ее апартаментах мне все будет о нем напоминать, – мрачно подумала девушка, – а я хочу его забыть и забуду… – она подняла верхний лист из стопки на мозаичном столе:

– Почему это послали именно вас? – крикнул К. скорее нетерпеливо, чем вопросительно. Те явно не знали, что ответить, и ждали, опустив свободную руку, как ждут санитары, когда больной останавливается передохнуть.

– Дальше я не пойду, – сказал К., нащупывая почву.

На это им отвечать не понадобилось, они просто, не ослабляя хватки, попытались сдвинуть К. с места, но он не поддался…

Стопку Аарон придавил старым изданием «1984» Оруэлла. Хана опустила глаза к своей книге:

– Миллер прошел через охоту за ведьмами, как это называли… – она ткнула самокруткой в хрустальную пепельницу:

– Как ты думаешь, – неожиданно спросила девушка, – сейчас возможно такое… – узкая ладонь легла на обложку. Аарон нисколько не удивился:

– Конечно. Я читал старые газеты о процессах в СССР, тетя Марта мне рассказывала о том времени… – он мимолетно вспомнил нового знакомца, герра Шпинне:

– Он дрался, как профессионал, – Аарон хмыкнул, – словно он учился у инструктора или служил в армии. Видно было, что у него есть опыт. Интересно, откуда? Ладно, мне могло почудиться… – затрещал дверной звонок, Аарон поднялся: «Я открою». Юноша вернулся на балкон с пышным букетом белых роз. Внутрь засунули изящный конверт:

– Держи, – он помахал цветами перед Ханой, – очередной поклонник решил произвести впечатление… – надорвав бумагу, девушка пробежала глазами аккуратный почерк:

– Пишет Краузе, – без интереса сказала кузина, – он уезжает в Бонн, просит об ужине… – Аарон вернулся на место:

– Ты согласишься, или дашь ему от ворот поворот… – девушка смотрела на сияющее солнце. У выхода из гавани виднелись черные силуэты кораблей:

– Соглашусь, – отозвалась Хана, – все равно, это ничего не значит…

Разлохматив розы, вырвав нежный лепесток, ветер понес его вдаль.

Часть десятая

Конго, январь 1961

В кабине старого форда пахло молоком, американской жвачкой, спелыми бананами. Кудрявый мальчик надул пузырь: «Тетя Маргарита, скоро мы приедем?».

Длинные пальцы с коротко остриженными ногтями уверенно держали руль. Фары освещали выбоины на дороге, смыкающийся над шоссе тропический лес. В открытое окно веяло тяжелым ароматом цветов. За шумом мотора слышалась ночная перекличка птиц. Маргарита бросила взгляд на часы на приборной доске:

– Три километра до миссии, Франсуа. Там вы переночуете, а завтра полетите на самолете…

С заднего сиденья донесся восторженный крик: «Ту-ту!». Малыш лет трех поднял игрушечный поезд. Франсуа, старший сын арестованного премьер-министра Конго, Патриса Лумумбы, скорчил презрительную гримасу:

– Ролан, это поезд. Патрис, – велел он среднему брату, парнишке шести лет, – найди самолет в сумке… – гневный девичий голос сказал:

– Не в этой, дурак, здесь только мои куклы… – единственная дочь Лумумбы, Жюльена, возилась с подержанной Барби. Маргарита бросила косой взгляд на серые щеки Полины, жены премьер-министра:

– Дорогу она перенесла хорошо… – Полина ждала пятого ребенка, – но впереди перелет… – словно очнувшись, женщина слабо сказала:

– Милые, не ссорьтесь… – неловко повернувшись, Полина с шумом вдохнула:

– Живот тянет, – одними губами шепнула она Маргарите, – мне страшно…

Три дня назад больничный форд забрал семью Лумумбы у черного крыльца главного госпиталя Леопольдвиля. Маргарита не хотела рисковать перелетом или путешествием по реке. Рельсы на северную границу страны пока не проложили:

– На самолет бы нас никто не пустил, – подумала девушка, – почти все гражданские рейсы отменили. По реке пришлось бы тащиться неделю, а то и больше, а на счету каждый день… – осенью Полина еще получала письма от содержавшегося под арестом мужа:

– Их разделили, но она надеялась, что Лумумбе разрешат провести Рождество с семьей… – в начале декабря по столице поползли слухи, что премьер-министра вывезли из города. Отправив на вид невинную телеграмму Виллему, Маргарита выяснила, что на юге о судьбе Лумумбы ничего не знают:

– Там теперь якобы независимое государство, – она криво усмехнулась, – Катанга. Из-за племенных раздоров Виллем не смог приехать в Леопольдвиль на Рождество… – следуя требованию нового правительства страны, «Де Бирс» отменил рейсы на север:

– Добыча алмазов и меди идет вхолостую, – Маргарита вспомнила письмо кузена, – «Де Бирс» и бельгийская корпорация шахт давят на правительства Катанги и Конго, убеждая, что с гражданской войной они только теряют деньги… – Маргарита понимала, что сепаратисты и законная власть все-таки пришли к соглашению:

– Лумумба скорее всего сейчас на юге. Понять бы еще где… – страна превратилась в слоеный пирог, перемешанный с непроходимой чащей джунглей. Форду Маргариты оставалось четыре километра до экватора:

– Вместо того, чтобы отметить Рождество с Виллемом и Джо, – девушка вздохнула, – мы сидели под наряженной пальмой с Полиной и ребятишками… – осенью, прилетев в Леопольдвиль, Джо объяснился с Маргаритой. Фары выхватили из темноты табличку: «Миссия и госпиталь Святого Сердца Иисуса», девушка ловко повернула машину

– Он сказал, что был неправ, что Господь послал ему испытание веры, что он всегда любил меня… – они хотели обвенчаться после Пасхи, в кафедральном соборе Леопольдвиля:

– Сначала я найду самый чистый алмаз для твоего кольца, – весело сказал Джо, – и назову его в честь тебя, Звезда Африки… – Маргарита смущенно покраснела. Звездой Африки ее именовали в статье, вышедшей осенью в местной газете, на французском языке:

– Доктор Кардозо, любимица Конго… – пробурчала Маргарита, – журналисты всегда все преувеличивают… – фотограф снял ее в белоснежном халате на террасе госпиталя, в окружении матерей с детьми.

Сейчас Маргарита носила практичные солдатские ботинки, штаны и рубашку хаки. Она не покидала столицу без докторского рюкзака, как смешливо говорила девушка о крепкой сумке с малым хирургическим набором, обезболивающими и сыворотками против укусов змей:

– В пути вроде все было в порядке… – оторвав руку от руля, она быстро перекрестилась, – завтра их отвезут на взлетное поле, и можно ехать обратно… – Полина сжевала банан:

– Дорога лучше стала, – вздохнула жена Лумумбы, – надеюсь, с малышом все хорошо… – Маргарита пожала ее руку:

– Святые отцы, в отличие от нового правительства, следят за своими владениями… – она фыркнула, – за малыша не беспокойся. Ты здоровая женщина, это твой пятый ребенок… – Полина перебирала самодельные, яркие бусы на стройной шее:

– Девочку хочу, – она понизила голос, – мальчишки вырастут, пойдут на войну и не вернутся… – красивые губы цвета спелых ягод задрожали. Маргарита сунула ей носовой платок:

– Не случится больше никаких войн, твоего мужа освободят, и вы увидитесь… – в этом девушка не была уверена:

– Но Полину надо поддержать, – сказала она себе, – она скоро может овдоветь, а у нее четверо детей на руках, то есть почти пятеро… – легкий самолет, принадлежавший католическому госпиталю, никто бы не стал проверять:

– Здесь не столица, они не ожидают беглецов из-под ареста… – формально Полину Лумумбу никто не арестовывал, но во дворе дома премьер-министра всегда болтались солдаты:

– Якобы для охраны, – кисло подумала Маргарита, – они сопровождали семью даже в госпиталь… – Полина повернулась. В свете тусклой лампочки блеснули черные, бездонные глаза:

– У тебя не случится неприятностей… – жена премьера повела рукой, – из-за нас… – Маргарита отозвалась:

– Я вас не видела и не знаю, где вы. Я была в полевой экспедиции, изучала лихорадки. Форд я взяла для своей поездки, я всегда так делаю… – путешествие, как предпочитала думать о побеге Маргарита, организовал из Рима отец Симон Кардозо:

– Его святейшество дал разрешение, – Маргарита говорила с братом из столичного епархиального управления, – речь идет о матери с детьми. Какая разница, чья она жена… – Шмуэль зашелестел бумагами:

– Вас примут в Миссии Святого Сердца Иисуса, в Кокияйвиле. У тамошнего госпиталя есть самолет… – две тысячи километров, от Леопольдвиля до северной границы Маргарита проделала за три дня:

– Поставила личный рекорд… – уставшие ноги ныли, – сейчас искупаем детей, отдохнем… – впереди белели здания миссии:

– Приехали, милые… – Маргарита погудела, – собирайте вещи… – кованые ворота медленно распахнулись, форд скрылся в сумраке госпитального сада.

Водопровод в миссии работал от автономного генератора. В госпитальной душевой клубился пар, на кафельном полу виднелись лужи. Всех детей мыли в одной ванной. Мальчишки устроили сражение, пытаясь потопить мочалки, брызгаясь мыльной водой. Сестра Клэр из детского отделения, выделенная в помощь Маргарите, принесла соломинки. Ребятишки ахали, надувая блестящие мыльные шары. Жюльена потребовала украсить ее чистые кудряшки разноцветными бусинами:

– Завтра, милая… – Маргарита поцеловала мокрый носик, – проснешься и мама тебе сделает прическу перед отлетом… – Полину она отправила спать:

– С детьми мы справимся, – ворчливо сказала девушка, – а ты отдыхай. После такого обеда одна дорога, в кровать…

Малыши объелись сладкой кашей из тапиоки с медом. Взрослым принесли рыбу, завернутую в банановые листья, арахисовый соус со злым перцем пири-пири. Маргарита привыкла к африканской кухне:

– Ева в Балтиморе тоже нашла индийский ресторан, – она невольно улыбнулась, – хотя, как она пишет, карри для белых людей совсем другое, чем для индийцев…

Летом вышла их первая с кузиной статья о лечении проказы:

– То есть о паллиативном лечении, – горько подумала Маргарита, – пока перед этой болезнью мы бессильны… – перед отъездом из столицы она читала новую книгу Грэма Грина о конголезском лепрозории. Маргарита часто ездила на окраину города, в унылые, отгороженные колючей проволокой здания:

– Грин тоже здесь бывал, – вспомнила девушка, – он знает, о чем пишет… – книгу ей порекомендовал в очередной весточке Иосиф. У старшего брата было все в порядке:

– Он скоро защищает докторат, а мне еще работать и работать… – Маргарита собирала все сведения о тропических лихорадках:

– Большинство из них смертельно, а вакцин никаких нет. Но в Африке, кроме противоядия при укусах змеи, других вакцин и не достать… – прививка от черной оспы существовала с прошлого века. В Конго вакцинировали только немногих детей в городах:

– Малыши Лумумбы получили прививку, но Полина, например, впервые увидела врача подростком, когда ее семья переехала в столицу… – жена премьер-министра, как и он сам, появилась на свет в деревне. Маргарита лечила пациентов, переболевших оспой:

– Оспа, туберкулез, коклюш… – вздохнула она, – в Конго бушует эпидемия за эпидемией, но фармацевтическим компаниям невыгодно поставлять сюда вакцины. Было выгодно, когда Бельгия управляла колонией. Сейчас страна разделена на части враждующими группировками, а они меньше всего заботятся о здоровье детей… – Маргарита попросила дядю Эмиля надавить, как она выразилась, на Всемирную Организацию Здравоохранения:

– Пусть пришлют летучую миссию с вакцинами, пусть и ненадолго… – они с сестрой Клэр несли засыпающих ребятишек в комнаты. Закутанные в полотенца дети дремали. Франсуа, самый взрослый, еле тащился вслед за ними. Широко зевнув, парнишка сообщил:

– Вы смешно говорите, сестра… – акцент Клэр во французском языке отличался от столичного, – я такого никогда и не слышал.

Девушка улыбнулась:

– Я с юга, милый, из Катанги. Я работала в госпитале в Элизабетвилле, а потом церковь прислала меня сюда, перед отъездом в столицу… – Клэр начинала учиться на медицинском факультете:

– По вашей стипендии, доктор Кардозо, спасибо вам большое… смуглые щеки девушки полыхали краской. Маргарита заметила, что Клэр исподтишка рассматривает ее:

– Потому, что она читала обо мне в газете, – успокоила себя девушка, – она не знает Виллема, никогда его не встречала, по ее словам … – едва увидев Клэр, Маргарита поняла, что девушка родилась на юге. Длинные, стройные ноги уроженки саванны легко ступали по госпитальному коридору, она высоко несла изящную голову с коротко стрижеными кудрями:

– Она могла бы стать моделью, как сейчас говорят, – подумала Маргарита, – хотя черных девушек не допускают на подиумы или в журналы. Но скоро все изменится… – по лицу Клэр она поняла, что у медсестры есть и белая кровь:

– Она метиска, как раньше выражались, не черная, а смуглая… – девушку словно вылепили из темной карамели. Нежная кожа светилась в тусклых лучах ночных ламп. Франсуа все не отставал:

– Тетя Маргарита помолвлена, она скоро выходит замуж… – мальчик уцепился за рукав белого халата Маргариты, – а у вас есть парень, сестра Клэр, или вы монахиня… – щеки девушки опять окрасились алым:

– Не монахиня, милый, но парня у меня… – малыш Ролан, прикорнувший на руках у Клэр, оживился:

– Дайте посмотреть… – на одной цепочке с крестиком девушка носила старого золота медальон. Щелкнула крышка, Франсуа велел брату:

– Убери руки, нельзя трогать чужие вещи… – из медальона выскользнуло маленькое фото. Маргарита остановилась, будто натолкнувшись на что-то. Рядом с ее ботинком лежал снимок Виллема в шахтерской куртке.

На походной спиртовке уютно пыхтел медный кофейник. Маргарита возила с собой в жестяной коробочке толику кофе. Во многих деревнях лавок не завели. Крестьяне выращивали овощи и маниоку, рыбачили и охотились. Поджав длинные ноги, Клэр устроилась на госпитальной кровати

– Мы с мамой так жили, – когда она… – девушка, смутившись, повела рукой рядом с животом, – в общем, она уволилась и вернулась в родную деревню, на холмы… – Маргарита пока не успела добраться до юга. Брат писал, что погода в провинции Катанга лучше, чем на экваторе:

– Здесь суше, дожди начинаются зимой, то есть летом, саванна тогда расцветает… – изящная голова Клэр напоминала Маргарите о тропических орхидеях:

– Она похожа на тюльпан, только черный, как в романе Дюма-отца… – отпив кофе, девушка тихо сказала:

– Мы из народа луба, до прихода бельгийцев у нас было государство… – Клэр знала свою родословную на три века назад. Предки девушки всегда были племенными вождями:

– Мой дедушка отдал маму в школу при католической миссии, – объяснила Клэр, – он верил в богов наших предков, но считал, что мама должна знать европейскую культуру. Он не расстроился, когда мама крестилась… – мать Клэр получила пост учительницы в школе для девочек, в Элизабетвилле:

– Там ее и увидел… – Клэр приблизила губы к уху Маргариты, – он приезжал в Конго в тридцать восьмом году. Его привезли в Элизабетвилль, он навестил мамину школу. На следующий год родилась я… – негритянка оказалась почти ровесницей доктора Кардозо:

– Мама была очень красивая… – вздохнула Клэр, – ее называли черной львицей. Но я ее почти не помню, она умерла от лихорадки, когда мне исполнилось три года… – девушку вырастили в родной деревне. Маргарита вгляделась в красивый очерк упрямого подбородка:

– Она похожа на него… – доктор Кардозо хорошо помнила отрекшегося от престола десять лет назад бывшего короля Бельгии, Леопольда:

– Он приезжал на наше с Виллемом первое причастие, он крестил покойную маму в восемнадцатом году… – за несколько лет до довоенного визита в Конго, король Леопольд потерял жену, шведскую принцессу Астрид:

– Дядя Эмиль рассказывал, что вся страна надела траур. Потом Леопольд навестил Африку, еще вдовцом, и вот что получилось… – она ласково пожала руку Клэр:

– Твой отец жив, он женился во второй раз в начале войны, морганатически… – Маргарита открыла рот, негритянка кивнула:

– Я знаю, что это, мне Виллем… – она отчаянно зарделась, – рассказывал про него… – доктор Кардозо помялась:

– Только вряд ли он, то есть Леопольд, тебя признает… – Клэр помотала головой:

– Мне ничего не надо. Я говорила Виллему, что мне нельзя жить в Европе, что не бывает таких аристократок, то есть баронесс… – Виллем познакомился с Клэр в приемном покое городского госпиталя Элизабетвилля:

– Выходя из бара, он споткнулся и расшиб лицо, – хихикнула Клэр, – ничего героического. Он приехал в город с кузеном, господином графом Дате… – титулы Клэр произносила зачарованно, словно слушая детскую сказку:

– Я сначала подумала, что Виллем рабочий, – она покраснела, – у него шахтерские повадки… – Маргарита налила себе еще чашку:

– Он и есть шахтер. Он в пятнадцать лет впервые тайно спустился на горизонт, и потом каждое лето проводил в шахте… – Клэр показала ей пачку конвертов:

– Мы пишем друг другу почти каждый день, – грустно сказала девушка, – только с войной почта работает совсем плохо… – в начале декабря Клэр перевели медсестрой в госпиталь на экваторе:

– Виллем хочет обвенчаться после Пасхи… – голос девушки угас, – но, мадемуазель Маргарита, то есть доктор Кардозо… – она подышала, – я говорила, что не бывает таких баронесс… – черные, большие глаза блестели, по щеке цвета темной карамели скатилась слеза. Отставив чашку, Маргарита обняла девушку:

– Только по имени, дорогая невестка, то есть двоюродная невестка. Я тоже венчаюсь после Пасхи, с тем самым графом Дате, то есть Джо… – Маргарита томно взмахнула ресницами, – устроим двойной праздник. Мы с тобой попадем в светскую хронику, пусть и провинциальную… – Клэр упрямо повторила:

– Не бывает таких баронесс… – Маргарита поцеловала мокрую щеку:

– Пусть месье барон сам разбирается, какая ему нужна супруга, то есть он разобрался… – она покачала девушку:

– Шахтеры тебя полюбят. Джо наполовину японец, а у нас на это никто не обращал внимания. Выучишься на врача, пойдешь работать в рудничный госпиталь, у вас появятся дети… – девушки долго сидели, взявшись за руки, слушая предрассветные голоса птиц в госпитальном саду.

До войны хозяин банановой плантации на склоне холмов, на восточном, конголезском берегу реки, расчистил среди джунглей посадочную площадку для легких самолетов. Плантатор держал в ангаре американскую машину, отправляясь на ней в столицу колониального Конго, Леопольдвиль. На западе, за медленной текущей Убанги тоже лежало Конго, но не бельгийское, а французское, получившее независимость летом прошлого года.

После войны плантатор уехал в Бельгию, распустив рабочих, заперев выстроенный в тропическом стиле, беленый дом с галереей. До ближайшего города, Кокийявиля, отсюда оставалось десять километров разбитого шоссе. К заброшенной плантации вела неплохая дорога. Раньше округа кишела обезьянами, сюда заходили даже гориллы, однако с недавних пор животные перекочевали дальше в лес.

Дом выглядел запущенным, проваленная черепичная крыша поросла лианами и молодыми деревцами, но посадочную площадку привели в порядок. Над крышей поднимались дымки, в старом сарайчике квохтали куры. Замечая на Убанги чужие лодки, рыбаки пожимали плечами:

– Какая разница, рыбы в реке хватит на всех… – к обеду подали именно рыбу, запеченную в банановых листьях, с перечным соусом:

– На ужин будет настоящий венский шницель, – громко сказал повар, здоровый чернокожий детина, – как вы и просили, месье Доктор, в честь нашего гостя… – парень раньше работал в одной из лучших гостиниц Леопольдвиля и отлично готовил. По бывшей столовой плантатора пронесся одобрительный гул. Доктор кивнул:

– Прекрасно. Что касается десерта, то его здесь больше, чем достаточно, только руку протяни… – разросшиеся бананы с плантации наступали на участок. Доктор обвел глазами полуразрушенную столовую:

– Пять человек, но больше мне и не надо… – основные силы отряда остались на юге, в Катанге, – здесь только охранники для меня и гостя… – гость, впрочем, не собирался задерживаться в Конго. Весточку о его прибытии Шуман получил от связников, навещавших шахтерскую столицу, Элизабетвилль. Прибыв в Конго из Хартума по поручению Феникса, он, пользуясь услугами надежного человека, открыл на городском почтамте абонентский ящик:

– Вообще он мне очень помог… – Доктор, незаметно, взглянул на широкоплечего, сильного негра, – привел своих людей, те нашли знакомцев на шахтах… – Мбвана, как звали племенного вождя, выступал за независимость провинции Катанга:

– Мы всегда кормили дармоедов на севере, – презрительно говорил он, – здесь нет ничего, кроме рыбы и бананов, а теперь северяне захотели прибрать к рукам наши алмазы и медь… – кроме алмазов и меди, в стране добывали и уран:

– Но Феникс понимает, что тащить сюда радиоактивный металл опасно… – Доктор налил себе кофе, – уран надо перевозить при определенных условиях…

Их собственный самолет, легкий Piper Aztec загнали в покосившийся ангар на краю взлетного поля. Доктор получил лицензию пилота в Судане. Трое белых охранников тоже могли сидеть за штурвалом:

– Они члены боевого братства СС, – улыбнулся Доктор, – они не подведут… – несмотря на годы жизни в Африке, Доктор ни в грош не ставил негров:

– Покойный фюрер был прав, утверждая, что они расово неполноценны… – он выпустил клуб ароматного дыма, – они не такие хитрые, как жиды, они ленивые твари, недалеко ушедшие от обезьян… – местными девушками Шуман брезговал, но ничего другого не оставалось. Белые женщины в Конго жили только в городах, куда ему путь был закрыт. Феникс давно велел ему не рисковать:

– Жиды очень злопамятны, – наставительно сказал глава движения, – беднягу Эйхмана тоже узнал недобиток, один из выживших после окончательного решения… – в Конго евреев почти не было, но Доктор не хотел ставить под угрозу план Феникса:

– Ладно, среди белых все равно нет проституток, они здесь только черные. Мне надо завершить работу по урану и отправляться восвояси… – Доктор решил не возвращаться в Хартум:

– Слишком близко к Египту, к Эфиопии, слишком много в тех местах болтается европейцев. Надо искать местечко уютнее, под крылом местного царька, то есть президента, – он усмехнулся, – они сейчас все хотят завести личного врача, европейца… – Мбвана громко сказал:

– Ты обещал нам отдых, Доктор, а мы который день торчим в глуши, в компании куриц и крокодилов… – он успокаивающе отозвался:

– Встретим гостя, передадим груз, и я отпущу вас в город с ночевкой… – в рундуках Ацтека лежали аккуратные мешочки необработанных алмазов:

– Воровство с шахт процветает, – Доктор прислушался, – благодаря Мбване и его связям. Он из них самый умный, если вообще можно так выражаться о негре… – Доктор ни с чем бы не спутал жужжание авиационного мотора. Он поднялся: «Наш гость, ребята».

Раньше Адольф Ритберг видел сырые алмазы, как выражался партайгеноссе Шуман, только на картинках. Скучные камни на его ладони ничем не напоминали яркую радугу бриллиантов в заколке для галстука или запонках дяди.

В Африку господин Ритберг фон Теттау, впрочем, прилетел в американских джинсах и льняном пиджаке, без галстука. В аэропорту Браззавиля, во время войны считавшегося столицей свободной Франции, он предъявил чиновнику паспорт Лихтенштейна, нейтральной страны. Заметив в глазах негра растерянность, Феникс надменно сказал:

– Мое княжество находится в Европе между Австрией и Швейцарией… – он объяснил, что прилетел в бывшее Французское Конго по делам:

– Племянник меня сопровождает, – гость похлопал по плечу высокого подростка в дорогом, изысканно помятом костюме, – он унаследует мой бизнес, как говорят американцы…

Офицер решил, что до вступления в наследство парню еще долго. Господину Ритбергу фон Теттау по паспорту исполнилось пятьдесят, но делец выглядел тридцатилетним мужчиной. Только вблизи пограничник заметил легкую седину в светлых волосах гостя, тонкие морщины, обрамляющие голубые глаза. В аэропорту господин Ритберг взял напрокат американский джип:

– Мы в стране только на пару дней, – сказал он Адольфу, – но я хотел, чтобы ты посетил Африку, познакомился с партайгеноссе Шуманом… – на поле для частных самолетов их ждал заказанный Фениксом по телефону легкий Piper:

– Алмазы сюда поместятся, – хохотнул дядя, усаживая Адольфа за штурвал, – а больше нам ничего и не надо. Давай, поднимай машину… – осенью подросток под руководством дяди впервые начал управлять самолетом. Феникс возил мальчика в аэроклуб Цюриха.

Приняв от Шумана запотевший стакан с коктейлем, он вытянул ноги

– Нужное умение. Когда Адольфу, – он кивнул на племянника, – исполнится восемнадцать, он сможет сам летать по миру… – мешочки с алмазами перекочевали в тайные отделения саквояжей Феникса:

– Покойный товарищ барон остался бы доволен, – Феникс читал некрологи Мишеля де Лу, – ни один таможенник ничего не заподозрит. Но меня таможня и не побеспокоит… – в Браззавиле он собирался наполнить багаж африканскими сувенирами:

– Здесь попадается оригинальная работа по дереву, текстиль… – Феникс отпил мартини, – обезьяны будут счастливы, что их поделки кто-то купил, а такой стиль сейчас в моде… – большая гостиная на вилле выиграла бы от яркого колорита:

– Надо привезти из Цюриха Матисса, из коллекции месье барона, – решил Феникс, – цвета на холсте африканские. Или не надо? Матисс умер, но работа известная, картина попадается в довоенных каталогах. Нет, не стоит рисковать. Текстиль придаст комнате нужное настроение…

По расчетам Феникса, алмазы от Доктора стоили около миллиона долларов:

– Ерунда, деньги на текущие расходы, – зевнул он, – на содержание дуболомов, вроде шайки, явившейся в гамбургское кабаре… – вспомнив разносы подчиненным, в бытность личным помощником рейхсфюрера, Феникс устроил выволочку Садовнику:

– Не распыляйтесь на мелочи, – наставительно сказал он по телефону, – пусть актеры делают все, что хотят. Для нашего движения это неважно. Мы должны обрести политический вес. Влияние завоевывают на выборах и в прессе, а не громя театры. Ведите себя тихо, следите за предательницей Моллер, больше от вас ничего не требуется… – он, впрочем, понимал Садовника:

– Партайгеноссе Манфред человек старой закалки, – усмехнулся Макс, – он бы с удовольствием сунул режиссера в Дахау, а актрису в Равенсбрюк. Но, кажется, у них обоих есть еврейская кровь, они бы сгорели в печах… – Феникс бросил в рот оливку:

– Шницель был отменный, – заметил он, – американский десерт тоже выше всех похвал… – им подали банановый торт, – но, как я понимаю, электричества здесь ждать неоткуда… – Шуман развел руками:

– Генератор мы сюда не потащили, а плантацию давно отрубили от сети. У нас даже нет машины. Я обещал отпустить парней в город, придется им голосовать на шоссе… – Феникс потянулся:

– Адольф, давай алмаз… – он забрал у мальчика камешек, – выпьем кофе с партайгеноссе, и нам пора улетать… – граница, проходящая по реке, никак не охранялась. В аэропорту Браззавиля Феникс сделал вид, что везет племянника на воздушную экскурсию:

– Это нас ждет завтра, – подмигнул он Адольфу, – полетим на запад, посмотришь на океан. Потом навестим базар, и придет время возвращаться в скучную Швейцарию… – у Феникса имелись хорошие связи среди ювелиров. Алмазы уходили для огранки в Антверпен, Нью-Йорк и Тель-Авив. Ему казалось особенно забавным, что над его бриллиантами работают евреи:

– Но даже в рейхе были нужные евреи, например, 1103. Жаль, что ее не найти… – Макс подозревал, что доктора Кроу больше нет в живых, – она бы пригодилась нам с ураном… – он подумал о полученном недавно списке многообещающих молодых физиков:

– Доктор Инге Эйриксен, то есть дважды доктор… – мальчишка, едва достигший двадцати шести лет, защитил вторую диссертацию, по высшей математике, – нельзя выпускать его из вида… – по слухам, доктора Эйриксена обхаживали израильтяне:

– У него жена еврейка, – Макс закурил, – у нас тоже были такие ученые. Если бы мы повели себя более разумно, они бы не покинули рейх… – у него пока не было своей научной лаборатории, но Макс твердо намеревался возродить погибший в Патагонии физический институт:

– Шуман достанет уран, у Барбье есть доступ к редким металлам, а места для строительства более, чем достаточно, и здесь и в Южной Америке… – допивая лимонад, Адольф поинтересовался:

– Партайгеноссе Шуман… – они сидели на заросшей буйной травой террасе одни, – а вы не устроите какую-нибудь акцию… – Феникс усмехнулся:

– Ты обрел вкус к оружию после рейда в Парагвае… – ему понравилось поведение племянника в бою: