Текст книги "При реках Вавилонских"

– Да.

Они остановились возле стены хижины. Несколько человек, присутствовавших на субботней службе, прошли мимо них в хижину. Хоснер посмотрел на раввина:

– Ну что, будем сотрудничать или вступать в конфликт, рабби?

Левин опустил молитвенник и таллит в карман пиджака.

– Молодой человек, это в природе религий – вступать в конфликт с рациональными мирскими устремлениями. Разумеется, Моисея Гесса следует похоронить сегодня ночью, и, конечно, вы должны начать строить укрепления. Поэтому мы пойдем на компромисс. Вы прикажете всем работать, невзирая на мои возражения, а я займусь телом Моисея Гесса. На такого рода компромиссы Израиль идет с 1948 года.

– И эти компромиссы чертовски глупы. Чудовищное лицемерие. Ну что ж, пусть будет по-вашему.

Хоснер сделал шаг, собираясь войти в хижину.

Раввин Левин придержал Хоснера за рукав:

– Выживание часто есть смесь глупости, лицемерия и компромисса.

– У меня нет для этого времени.

– Подождите. Вы англофил, Хоснер. Вы когда-нибудь задумывались, почему англичане прекращают сражение на перерыв для чаепития в четыре часа дня? Или почему они переодеваются для чая, находясь в тропиках?

– Таков их стиль.

– И это хорошо для моральных устоев. Хорошо для морального состояния, – повторил раввин и похлопал Хоснера по груди. – Мы не хотим, чтобы люди обезумели только из-за того, что оказались на вершине холма в окружении враждебных арабов. Поэтому мы делаем привычные вещи привычным образом. Проводим субботние службы. Не совершаем погребения в субботу. Не работаем в субботу. И не станем есть ящериц или что-то в этом роде, потому что ящерицы не кошерные, Яков Хоснер. – Он снова хлопнул Хоснера по груди, на этот раз сильнее. – И не станем нарушать и остальные религиозные законы. – Он смахнул пыль с рубашки Хоснера. – Спросите генерала Добкина, почему солдаты на войне должны бриться каждый день. Моральные устои, Яков Хоснер. Формальность. Стиль. Цивилизация. Так можно управлять этой группой. Заставить мужчин бриться, а женщин причесываться и красить губы. Начинается с этого. Я был капелланом в армии и знаю, что говорю.

Хоснер невольно улыбнулся:

– Интересная теория. Но я спросил вас, сможем ли мы пренебречь запретами.

Раввин Левин понизил голос:

– Я буду произносить громкие слова и бурно отстаивать закон, а вы будете произносить громкие слова и бурно отстаивать военную целесообразность. Люди примут чью-то сторону. Споры внутри группы не всегда плохи. Когда люди спорят о мелочах, это заставляет их забыть, в каком безнадежном положении они оказались. Поэтому мы с вами будем спорить из-за пустяков, но частным образом придем к компромиссу. Как сейчас. Я присутствую на этом совещании в субботу. Я разумный парень. Видите?

Он вошел в хижину.

Хоснер стоял, глядя на то место, где только что находился раввин. Он не мог проследить ход его логической мысли, которая представляла собой смесь макиавеллиевского, византийского мышления и изворотливого практицизма простого еврея. У Якова возникло подозрение, что сам раввин не вполне понимал, что тут наговорил. Но и то, что сказал, внушало надежду.

Хоснер направился к входу в хижину.

* * *

Человек пятнадцать стояли, тихо разговаривая между собой. Все замолчали и повернулись к Хоснеру. Он остановился на пороге в свете голубоватого лунного света, который просачивался сквозь пальмовые ветки, служившие ветхой кровлей. Ариэль Вейцман, министр иностранных дел, пересек комнатушку, чтобы пожать ему руку:

– Вы сделали большое дело, мистер Хоснер.

Хоснер позволил сделать этот показушный жест.

– Вы имеете в виду то, что я позволил разместить бомбы на борту моего самолета, господин министр?

Министр иностранных дел пристально посмотрел на него.

– Яков, – тихо произнес он, – хватит об этом. – И, повернувшись к остальным, призвал: – Начнем. Мы здесь для того, чтобы определить наши цели и оценить наши шансы достичь этих целей.

Хоснер поставил сумку и окинул взором все помещение, пока министр продолжал свою дипломатическую речь.

* * *

Каплан лежал на животе у стены, прикрытый от поясницы и ниже голубым одеялом компании «Эль-Аль». Рядом лежали его окровавленные брюки. За ним присматривали две стюардессы, Бет Абрамс и Рахиль Баум. Хоснер порадовался, что стюарды и стюардессы «Эль-Аль» обучались оказанию медицинской помощи.

Десять официальных представителей миссии по мирному урегулированию тоже находились здесь, включая обоих арабов, Абделя Джабари и Ибрагима Арифа. Рядом с проломом в стене стояла Мириам Бернштейн. Хоснер подумал, как хорошо она выглядит в лунном свете, и поймал себя на том, что не сводит с нее глаз.

Пленник-араб сидел в углу. Запястья рук ему привязали к лодыжкам. Лицо покрывала корка запекшейся крови от раны, которую нанес кирпичом Хоснер. Гимнастерка запачкана кровью от раны на плече. Кто-то расстегнул ему гимнастерку и наложил повязку на плечо. Раненый, казалось, то ли спал, то ли находился под действием лекарств.

Хоснер слушал. Привычная процедура. Обычное заседание кнессета. Аргументы, пункты повестки дня и призывы голосовать. Они не могли даже решить, зачем они здесь находятся, почему решили сражаться или что предпринять дальше. И это в то время как пятеро его людей с несколькими добровольцами контролируют немыслимо длинную линию обороны. Израиль в миниатюре: демократия в действии или бездействии. Черчилль был прав, размышлял он. Демократия – худшая из форм правления, только остальные еще хуже.

Хоснер видел, что Добкин тоже выходит из себя, но опыт научил его уступать политикам. У него же такого опыта не было, и в любом случае он не собирался участвовать в прениях. Хоснер прервал чье-то выступление:

– Кто-нибудь допросил пленного?

Все замолчали. Почему этот человек говорит вне очереди? Член кнессета Хаим Тамир глянул на пленника, который теперь явно спал.

– Мы пытались. Он не хочет говорить. И кроме того, он тяжело ранен.

Хоснер кивнул. Потом спокойно подошел к спящему арабу и пнул его по ноге. Раздалось несколько удивленных возгласов, в том числе и со стороны араба. Хоснер обернулся.

– Видите ли, дамы и господа, самый важный здесь – вот этот молодой человек. То, что он скажет нам о боеспособности противника, определит нашу судьбу. Я рисковал жизнью, чтобы притащить его сюда, а вы говорите только друг с другом.

Хоснер видел, как на лицах Берга и Добкина отразилось и облегчение, и беспокойство. Никто не произнес ни слова. Он продолжал:

– И если у этого молодого человека припасены для нас плохие новости, о них не стоит знать каждому. Поэтому прошу удалиться всех, кроме министра, генерала и мистера Берга.

Раздался взрыв возмущения и негодования.

Министр иностранных дел призвал к тишине и вопросительно взглянул на генерала Добкина.

Добкин кивнул:

– Это действительно абсолютно необходимо. Мы должны допросить пленного независимо от того, в каком состоянии он находится. И сделать это нужно без промедления.

Вид у министра был чрезвычайно удивленный:

– Почему же вы раньше не сказали об этом, генерал?

– Пленный ранен, и стюардессы сделали ему обезболивающие уколы, а потом вы созвали это совещание...

Хоснер обратился к Бергу:

– Ты возьмешься за это?

Берг кивнул:

– Это мое ремесло. – Он зажег трубку.

Пленный араб понял, что говорят о нем, и глаза у него беспокойно забегали.

– Мы продолжим наше совещание в каком-нибудь другом месте и оставим вас наедине с пленным, мистер Берг, – согласился министр.

Берг кивнул.

Собрание начало покидать хижину вслед за министром. У многих был сердитый и воинственный вид. Похоже, вмешательство Хоснера понравилось не всем.

Мириам Бернштейн остановилась перед Яковом Хоснером и подняла на него глаза. Он отвернулся, но Мириам удивила и саму себя, и Хоснера, взяв его за руку и повернув к себе:

– Что, черт побери, ты о себе воображаешь?

– Ты прекрасно знаешь, кто я такой и что собой представляю.

Она попыталась обуздать свой гнев:

– Цели, мистер Хоснер, не оправдывают средств.

– Сегодня оправдывают.

Она заговорила медленно и четко:

– Послушай, если мы выберемся отсюда живыми, я хочу, чтобы наш гуманизм и самоуважение остались при нас. За очень короткое время ты распустил демократическое собрание и получил разрешение пытать раненого человека.

– Я лишь удивлен, что это заняло у меня так много времени. – Он закурил сигарету. – Послушай, Мириам, первый раунд остался за нами, бравыми парнями. И вероятно, мы будем выигрывать теперь каждый раунд. Поэтому вы просто усвойте, что вы здесь лишние, если вы не солдаты. Я собираюсь выправить чертову ситуацию, даже если мне придется превратить холм в концентрационный лагерь.

Мириам дала ему пощечину. Сигарета отлетела в сторону. Те, кто еще не вышел из хижины, притворились, что ничего не слышали. Наступила тишина.

Хоснер откашлялся:

– Мистеру Бергу нужно заниматься делом, а вы его задерживаете, миссис Бернштейн. Пожалуйста, уходите.

Она вышла.

Хоснер повернулся к Добкину:

– Пойдем осмотрим линию обороны и определимся с нашими позициями. – Он пересек комнату. – Исаак, как только у тебя будет что-то конкретное, пошли к нам кого-нибудь. – Он показал на свою сумку, брошенную на землю. – Здесь досье и психологический портрет Риша. Не упускай из виду.

Берг бросил взгляд на сумку, потом глянул на Хоснера:

– Господи. Да как же ты?..

– Просто случайно в голову пришло. Ничего больше.

Он опустился на колени рядом с Капланом. Тот был сонным, вероятно, из-за действия лекарств, и, похоже, даже не проснулся во время шумной перепалки.

– Все будет нормально, Моше. Хочешь, мы тебя перенесем? Каплан покачал головой.

– Я уже видел это раньше, – слабым голосом произнес он. – Иди проверь укрепления. Обеспечь хорошую оборону.

– На какую еще оборону мы можем здесь рассчитывать, Моше?

– Ни на какую другую.

* * *

Едва Хоснер и Добкин отошли на несколько шагов, как донесшийся из хижины крик пронзил тихую ночь. Если первый выстрел Брина мобилизовал их на борьбу, подумал Хоснер, то пытки, примененные к арабу, означают неизбежный отказ от капитуляции. На лучшее обращение они и сами теперь не могут надеяться. Пути назад нет.

Они шли по той стороне холма, что была обращена к реке. Примерно через каждые пятьдесят метров мужчины и женщины стояли или сидели парами или поодиночке и смотрели на Евфрат.

Как отметил Хоснер, почти все они относились к младшему вспомогательному персоналу. Секретари и переводчики. Молодые парни и женщины, как в любой важной дипломатической миссии. Они надеялись попасть в Нью-Йорк. Некоторым, может быть, еще удастся.

Хоснер сказал Добкину, что следовало предусмотреть и дежурство десяти делегатов вместе с остальными.

– Тогда у них осталось бы меньше времени для совещаний, – добавил он.

Добкин улыбнулся.

Макклюра и Ричардсона они нашли сидящими на песчаном взгорке. Хоснер подошел к американцам:

– Не повезло вам обоим.

Макклюр медленно поднял на него глаза:

– Да. Я мог бы провести отпуск с женой и родственниками. Так что это не худший вариант.

Ричардсон встал:

– Какая складывается ситуация?

– Неважная, – ответил Хоснер. Он коротко ввел их в курс дела, потом спросил: – Не хотите ли вы оба уйти под белым флагом? Вы в форме американского военнослужащего, полковник. И у вас, мистер Макклюр, есть удостоверение служащего американского государственного департамента. Я уверен, ничего плохого они вам не сделают. Сейчас палестинцы стараются не конфликтовать с вашим правительством.

Макклюр покачал головой:

– Забавное совпадение. Брата моего деда убили при Аламо. Мне всегда было интересно, что он пережил во время осады. Вы понимаете? Отвергать предложения о сдаче. Видеть, как мексиканцы лезут на стены. Та еще, должно быть, заварушка.

Добкин достаточно хорошо знал английский, чтобы все понять:

– Надо полагать, таков ваш ответ?

Хоснер засмеялся:

– Вы странный человек, мистер Макклюр. Но вольны остаться. Кстати, на этой стороне холма только у вас есть оружие.

– Что-то в этом роде я и предполагал.

– Хорошо, – сказал Хоснер. – Если кто-нибудь завопит на этой стороне, мчитесь туда и сделайте несколько выстрелов, пока я не пришлю автоматчиков с восточного склона.

– Будет сделано.

Хоснер решил, что на Макклюра можно положиться.

– Вообще-то я не думаю, что они попытаются подобраться с этой стороны.

– Вероятно, нет. – Макклюр глянул на небо, потом на Хоснера. – Вам стоит заняться организацией обороны, пока луна не зашла.

– Знаю, – ответил Хоснер. – И спасибо, мистер Макклюр. – Он повернулся к Ричардсону: – И вам тоже, полковник.

– Зовите меня Том, – сказал Ричардсон, к удивлению Хоснера и Добкина переходя на иврит. – Послушайте, я на вашей стороне, но надо попытаться вести переговоры.

Добкин придвинулся к Ричардсону и ответил ему тоже на иврите:

– О чем договариваться? Мы находились в составе мирной делегации, а половина наших людей мертва. О чем вы предлагаете вести переговоры?

Ричардсон не ответил.

Хоснер снова заговорил:

– Мы примем это к сведению, полковник. Спасибо.

Макклюр, казалось, не заметил, что вокруг говорили на языке, которого он не понимает. Хоснер почувствовал, что между двумя американцами нарастает напряжение. Что-то здесь было не так.

12

Хоснер и Добкин продолжили обход. Площадка представляла собой почти безупречный овал или, по словам Добкина, походила размером и формой на ипподром. Это заставило Хоснера согласиться с генералом в том, что она, вероятно, создана искусственно. Вершина насыпи или холма казалась довольно ровной, что являлось еще одним свидетельством наличия какого-то строения под ним. Плоская поверхность вершины была деформирована лишь нанесенными ветром песчаными дюнами и лощинами, вымытыми потоками воды. Встречались места, где над песчаной поверхностью выступал вдруг круглый бугорок. Добкин объяснил, что скорее всего здесь находились сторожевые башни, возвышавшиеся над крепостью. Добкин расставил мужчин и женщин на каждой из них.

Они насчитали тридцать человек, которые как-то сами, без дополнительных указаний нашли подходящие позиции. Большинство из них сделало это интуитивно. Сразу после крушения Добкин распределил по постам лишь нескольких.

Хоснер молча стоял, пока Добкин изучал будущее поле боя, зоны обстрела, возможности скрытного подхода и прочие премудрости. Генерал сдвинул и подправил линию обороны, чтобы лучше использовать преимущества местности. Отдал приказ начинать стаскивать в кучи кирпичи и комья земли для строительства брустверов и рыть окопы и траншеи там, где можно было углубиться в песчаную почву. Интересно, подумал Хоснер, зачем это нужно, если у людей практически нет огнестрельного оружия?

Берг отдал Добкину свой «кольт» сорок пятого калибра, а тот, в свою очередь, вручил его одному из стюардов, Абелю Геллеру, которому была доверена стратегическая позиция. Хоснер протянул свой «смит-и-вессон» молодой стенографистке Руфи Мендель:

– Вы знаете, как им пользоваться?

Она посмотрела на пистолет в своей маленькой руке:

– Я служила в армии.

Хоснер насчитал три пистолета малого калибра плюс шесть пистолетов «смит-и-вессон» своих людей. С его собственным получилось десять. Кроме того, были Иешуа Рубин с автоматом «узи», Брин с «М-14» и еще трое из службы безопасности – Яффе, Маркус и Альперн – с тремя автоматами «АК-47». Автоматчиков расставили так, чтобы охватить перекрестным огнем весь восточный склон. Люди здесь стояли в среднем через каждые тридцать метров. Не самый лучший вариант, но и не безнадежно.

Генерал нашел стюарда Якоби и попросил придумать способ доставить кофе на линию обороны. Хоснер и Добкин остановились на позиции Брина. Молоденькая девушка в ярко-голубом комбинезоне спала, откинувшись на земляную насыпь рядом с Брином.

– Кто такая? – спросил Хоснер.

Брин оторвался от прицела:

– Наоми Хабер, стенографистка. Вызвалась быть моей связной. Мне нужен кто-то, чтобы передать сообщение, если я что-нибудь замечу.

Хоснер кивнул.

– Ты ничего не видел?

– Нет.

– После того как луна зайдет, увидишь.

– Я знаю.

Хоснер и Добкин остановились на некотором расстоянии от Брина и спящей девушки. Оба молча смотрели вниз на Вавилон.

Хоснер закурил сигарету:

– Ну как?

Добкин покачал головой:

– Не знаю. Все зависит от того, насколько решительным будет штурм. Хороший пехотный взвод смог бы удерживать эту позицию достаточно долго. С другой стороны, плохой батальон в пятьсот человек с задачкой, возможно, и не справился бы. Штурм оборонительных позиций, как бы плохо они ни были защищены, требует особого состояния духа.

– Думаешь, у той банды такой дух есть?

– Кто знает? Насколько популярен Риш как предводитель? Станут ли люди умирать за него? Мы даже не знаем, сколько их. Подождем, что скажет Берг.

– Ладно.

Хоснер посмотрел с холма на восток. Он видел ленты рек, сияющих в лунном свете, и широкие мазки поблескивающих болот. Однако местность была практически мертвой. Песок и глина. Трудно поверить, что в древние времена в Месопотамии жили миллионы людей. Он видел низкую стену почти в километре от холма, а также дорогу, на которую они пытались приземлиться.

– Ты действительно знаешь эти места, Бен?

– Практически мог бы нарисовать план по памяти. Утром, когда сориентируюсь на местности, изображу вам отличную военную карту.

– Интересно, как здесь очутились эти палестинцы?

– А как перемещаются партизанские отряды?

– У них есть несколько грузовиков.

– Я заметил.

– Тяжелая артиллерия, минометы?

– Надеюсь, что нет, – сказал Добкин.

– Они собирались взять нас в заложники и держать пленными в Вавилоне. Это почти смешно.

– Такого не случилось бы, приземлись мы на той дороге, – посетовал Добкин. – Я вот думаю: а правильно ли мы поступили?

– Этого мы, может быть, никогда не узнаем, – ответил Хоснер. Он закурил и сунул озябшие руки в карманы. – А может, Авидар поступил правильно.

– Возможно.

Хоснер посмотрел на север. Там, на расстоянии примерно в километр, на равнине мощно вздымался высокий холм. Хоснер сразу же заметил его:

– Что это такое?

Добкин проследил за его взглядом:

– Это Вавилонский холм. Некоторые археологи считают, что здесь находилась Вавилонская башня.

Хоснер недоверчиво уставился на него:

– Ты в это веришь?

– Никто ничего не знает, но всякое может быть.

Хоснер огляделся:

– Не видно ли отсюда Висячих садов?

Добкин рассмеялся:

– Я не устраиваю экскурсии по субботам. – Он положил свою большую руку на плечо Хоснера. – Мне самому интересно, что я увижу отсюда, когда рассветет. Основные руины находятся на юге. Вон там.

– Кто-нибудь живет в этих местах?

– Арабам здесь не нравится. Они считают это место проклятым. Знаешь стихи пророка Исайи?

– Ты имеешь в виду те, про гибель Вавилона? Про шатры Аравитянина? Их здесь точно нет. Однако здесь есть пастушья хижина.

Добкин кивнул.

– А среди руин небольшая деревня, несмотря на библейский запрет насчет этих мест.

Хоснер затушил сигарету и спрятал окурок:

– Может эта деревня быть чем-то полезной для нас?

– Я так не думаю. Мне не раз приходилось разговаривать с представителями военной разведки Ирака. Многие иракские деревни невероятно примитивны. Некоторые жители даже не знают, что они граждане Ирака. Они живут, как жили месопотамские крестьяне, заложившие здесь основы цивилизации пять тысяч лет тому назад.

– Значит, поблизости нет никаких современных средств связи или транспорта.

– Хиллах на юге. Но я бы не рассчитывал на то, что они узнают о нашем местонахождении. – Помолчав, он, казалось, о чем-то вспомнил. – В южной части развалин у ворот богини Иштар есть небольшой музей и гостиница.

Хоснер резко обернулся к Добкину:

– Продолжай.

– Иракский департамент древностей построил оба эти домика лет двадцать тому назад. Я знаком с куратором музея доктором Аль-Танни. Всего полгода тому назад виделся с ним в Афинах. Мы переписываемся через общего друга на Кипре.

– Ты не шутишь? – Хоснер принялся расхаживать взад и вперед. – Мог бы туда попасть?

– Яков, мы сейчас в осаде, нас, что называется, обложили со всех сторон. То есть мы окружены. Так же как мы здесь расставили часовых и обустроили огневые позиции, так и те, что расположились вокруг этого холма, не сомневайся, сделали то же самое.

– Но если в ты мог проскользнуть...

– Вполне вероятно, что доктора Аль-Танни здесь и не будет до конца апреля, пока не начнется туристический сезон.

– Там должен быть телефонный аппарат.

– Наверное, есть. И водопровод. И я смогу подсказать тебе, где мог бы находиться командный пункт Риша.

Хоснер перестал вышагивать взад-вперед:

– И все-таки если бы ты смог добраться туда – в ту гостиницу или в музей, – это же связь с цивилизацией. Аль-Танни может оказаться там. Вдруг появится возможность взять джип. Или вдруг телефон окажется без присмотра. Что ты на это скажешь, Бен?

Добкин бросил взгляд на лежащий к югу холмистый пейзаж. Было видно, что там ведутся раскопки развалин. До ворот Иштар не менее двух километров. Вокруг холма лишь редкая цепь часовых. Все же ему хотелось бы взглянуть на окрестности еще раз при дневном свете.

– Уговорил. Играю. Но если меня схватят, то заставят сказать им все, что я знаю о расстановке сил здесь. Все начинают говорить, Яков. Ты это знаешь.

– Конечно, знаю.

– Мне нужно иметь при себе пистолет, чтобы... наверняка не попасть им в руки. Можем мы позволить себе это?

– Я так не думаю, Бен.

– И я тоже.

– Нож, – предложил Хоснер.

Добкин засмеялся:

– Знаешь, я никогда не понимал, как наши предки набирались храбрости, чтобы бросаться на свои мечи. Для этого нужны железные нервы. И должно быть, это очень, очень больно. – Он посмотрел вдаль. – Не знаю, смогу ли я сделать это.

– Ладно, – сказал Хоснер. – Попробуем расспросить нет ли у кого-нибудь лекарства, передозировка которого смертельна.

– Ценю твои старания облегчить мне самоубийство.

– Здесь более пятидесяти человек...

– Знаю. Да, я пойду. Но только после того, как осмотрюсь днем. Двинусь завтра в сумерки.

– Так долго мы можем и не продержаться.

– Ожидание хуже всего. У меня будет больше шансов на успех. Если пойду сегодня ночью, то только напрасно погибну. Этого мне не хотелось бы. Я должен справиться.

– Разумеется.

* * *

Попыхивая трубкой, к ним направлялся Исаак Берг. Он еле переставлял ноги, как человек, только что закончивший неприятную работу.

Хоснер и Добкин пошли ему навстречу.

– Заговорил?

– Все начинают говорить.

Хоснер кивнул:

– Он?..

– О нет. Жив. На самом деле мне не пришлось налегать на него слишком сильно. Парень был готов расколоться.

– Почему?

– Все они такие. Вот Добкин тебе расскажет. Да ты и сам видел в Рамле. Бравада, шок, страх. Странная смесь. – Некоторое время он задумчиво разглядывал свою трубку. – Я пообещал отправить его к приятелям.

Добкин покачал головой:

– Мы не можем. На войне свои правила. Тот, кто увидел зону обороны изнутри, не может быть отправлен обратно, пока не закончатся военные действия. Здесь эти правила действуют так же, как и везде.

– Ну что ж, – сказал Берг, – в нашем мире шпионов и секретных агентов поступают иначе. Я обещал. А ты можешь сделать исключение по медицинским показаниям. Кроме того, он не много видел. Стоит ли обрекать человека на смерть только потому, что у нас нет медицинской службы?

– Я подумаю, – пообещал Добкин.

Хоснер слушал, как они спорят. Это была не оживленная дискуссия, а всего лишь расхождение во взглядах относительно толкования правил. Берг по меньшей мере загадка, думал Хоснер. Сначала был готов замучить человека до смерти, а через минуту пытается спасти ему жизнь. А ведь если он отпустит араба к его соратникам, а те вернутся, захватят холм и возьмут в плен Берга, то уж постараются, чтобы враг умер медленно. На месте Берга, размышлял Хоснер, он бы убил парня и закопал поглубже. А Добкин – отличный солдат. Преданный, умный, даже изобретательный. Но действует строго в соответствии с уставом. Хоснеру надоел их спор.

– Все это не важно. Что он сказал?

Берг выбил трубку о каблук:

– Сказал? Он много чего сказал. Сказал, что зовут его Мухаммед Ассад и что он ашбал. Вы знаете это слово. «Тигренок» – сирота палестинец, оставшийся без семьи после войн с Израилем. Фактически их подразделение там, внизу, все состоит из ашбалов. Их растили палестинские партизанские организации. Теперь они выросли. И они не любят нас.

Добкин кивнул:

– Война оставляет свое наследство. Вот что плохо.

Он думал об этих ашбалах. Сколько он их повидал, оборванных беспризорных детей с ввалившимися глазами, рыдающих над телами родителей среди развалин арабских деревень? Война. Теперь все они выросли, эти юные жертвы. Они стали кошмаром, страшным сном, который воплощается в реальность при свете дня.

– Да, они очень не любят нас, – согласился Добкин.

– Совершенно верно, – сказал Берг. – Это опасные люди. Им внушили ненависть с того самого дня, как они научились что-то понимать. Они отвергают все обычные стандарты поведения. Ненависть к Израилю – религия их племени. – Он похлопал по карманам в поисках кисета с табаком. – Кроме того, их учили военному делу с тех пор, как они начали ходить. Это чертовски хорошо обученная группа.

– Сколько их? – спросил Добкин.

– Сто пятьдесят.

Все трое замолчали.

– Ты уверен? – поинтересовался Хоснер.

Берг кивнул.

– Откуда такая уверенность?

Берг улыбнулся:

– Это один из вопросов, на которые солдаты норовят дать уклончивый ответ, не так ли, Бен? Сколько их. Сначала он сказал пятьсот. Я на это не купился. Дошло до криков. Наконец мы поладили на ста пятидесяти.

– Тяжелое вооружение?

Берг отрицательно покачал головой:

– Они не ожидали сопротивления. Однако почти все вооружены «Калашниковыми».

– У них неподалеку должен быть базовый лагерь, – заметил Добкин.

– Он не так уж и близко. В пустыне Шамийя. На другом берегу Евфрата. Добрая сотня километров отсюда. Иракское правительство терпит существование лагеря по разным, очень знакомым нам причинам. Так или иначе, а они приехали сюда до паводка на грузовике. И с тех пор ждали приказа. Затем, несколько часов тому назад, прилетел Риш и вызвал их по рации. Остальное – история, очевидцами которой мы являемся.

– Риш главарь, я правильно понял? – спросил Хоснер.

– Именно так. А его заместитель, парень по имени Салем Хаммади, еще один старый знакомый. Фактически именно он занимается программой обучения и воспитания ашбалов. Риш, как вы знаете, и не палестинец, и не ашбал. Он иракец. Его деревня находится неподалеку. Некоторое время тому назад эти двое прибыли в расположение вооруженных формирований и начали отбирать сирот мужского и женского пола из разных лагерей. Примерно двадцать «тигрят» и «тигриц». Мухаммед говорит, что их несколько лет обучали в пустыне Шамийя для выполнения специальных заданий, которых, как им казалось, они уже и не дождутся.

– Они знали, для чего здесь находятся? – спросил Добкин. – Им сказали, только когда наступил завершающий этап операции Риша. Была некоторая неясность насчет того, будет один «конкорд» или два. – Он помолчал, вспоминая борт «01». – Им сказали, что они будут держать нас здесь в заложниках по различным политическим причинам, некоторые не совсем ясны мистеру Мухаммеду Ассаду. Он признает, что они потрясены нашими шалостями. Подозреваю, психологически они не были готовы сражаться и терять людей. Собирались припугнуть пассажиров двух самолетов, битком набитых израильскими штатскими. А тут вдруг кого-то из их товарищей убили.

– Но это же отборное подразделение, – сказал Хоснер. – Ты сам говорил.

Берг покачал головой:

– Я не сказал, что это – отборное подразделение. Только сказал, что они хорошо обучены. Есть разница. Никто из них ни разу не участвовал в сражениях. – Он задумался. – Знаете, ведь "е впервые сирот обучают с детства, чтобы сделать солдатами. Тому в истории множество примеров. И что? Они никогда не были ни хуже, ни лучше обычных призывников. На самом деле неоднократно оказывались гораздо хуже. Эти солдаты – сироты, как и любые дети из сиротского приюта, немного тупее своих сверстников, выросших в домашнем окружении. Я уверен, что ашбалы входят в ту же категорию. Они не могут быть очень хорошими солдатами.

Им не хватает воображения, у них нет никаких личных целей в жизни. Недостает опыта – они знают только лагерную жизнь, – а их эмоциональное развитие заторможено. У "тигрят" имеется лишь смутное представление о том, за что они борются, так как у них нет дома за пределами казармы. Не сомневаюсь, они будут сражаться до последнего, чтобы защитить своих товарищей и свои лагеря, но у них нет никакого понятия о семье или стране. Вес становится зыбким, стоит им оказаться вне своих взводов, подразделений и рот. Есть еще дюжина других причин, почему они не становятся идеальными солдатами. Это видно по нашему юному другу Мухаммеду. – Он взглянул на Добкина: – Бен?

– Согласен. Но таких здесь больше сотни, и они превосходят нас в вооружении. Они не собираются сворачивать свои шатры, как твои пресловутые арабы, и незаметно уходить под покровом ночи.

– Нет, – заметил Хоснер. – Они не скроются. Потому что у них два хороших командира.

– В этом-то все и дело. В предводителях. – Он, казалось, вспоминал минувшие сражения. Потом бросил взгляд на Хоснера и Добкина. – Вот что я знаю об арабах как солдатах. Прежде всего они романтики, чье представление о войне соответствует образу мужчин, скачущих на жеребцах по пустыне. На самом деле современные арабы не прославились успешными действиями в наступлении. Те времена, когда они подняли Знамя Ислама над половиной цивилизованного мира, давно прошли. – Он закурил сигарету. – Но не поймите меня неправильно. Они не такие уж плохие воины, какими могли бы быть. В основном храбрые и стойкие, особенно при статичной обороне. Как и многие солдаты из слоев общества с низким социальным и экономическим уровнем, могут относительно легко переносить самые суровые тяготы и лишения. Но у них есть и недостатки. Они неохотно идут в атаку. Не способны менять тактику в зависимости от ситуации. Их офицеры и сержанты, при том не самые лучшие, обращают большое внимание на контроль и дисциплину. Средний арабский солдат проявляет мало инициативы и меньше дисциплинированности, когда убивают его командира. Кроме того, арабы плохо владеют современным вооружением. Ашбалы, судя по тем немногим, которых я знал, кажется, полностью попадают под это описание. И более того, они так ослеплены пропагандой ненависти, что недостаточно хладнокровны и профессиональны как солдаты.

Берг кивнул:

– Да. И думаю, они могли бы отступить и разбежаться, если бы потеряли достаточное число командиров или если бы потери в их рядах стали недопустимо большими, что, я полагаю, вряд ли вероятно в нашем случае. С другой стороны, мы никуда не можем убежать. Мы сражаемся за наши жизни. Для нас любые потери допустимы. Выбора нет.