Текст книги "Дочь генерала"

Глава 7

Синтия вела машину, но внимание ее раздваивалось между дорогой и записной книжкой Энн Кемпбелл.

– Дай-ка мне, – сказал я.

Она кинула книгу мне на колени. Я стал перелистывать толстую дорогую настольную, но изрядно потрепанную тетрадь в твердом кожаном переплете, исписанную аккуратным почерком. На каждой странице значились имена, телефоны, адреса, многие из них зачеркнуты и заменены новыми: люди меняли места службы и соединения, страны и континенты, жен и мужей, умирали. В двух местах против вычеркнутых имен стояла пометка «пб» – «погиб в бою». Это была типичная телефонно-адресная книга офицера-служаки, охватывающая долгие времена и дальние расстояния, хотя не та дамская записная книжечка, которую я искал, но кое-кто из этой тетради наверняка знает подноготную Энн Кемпбелл. Будь в моем распоряжении два года, я опросил бы всех до единого. Ясно, что я должен передать тетрадь в нашу штаб-квартиру в Фоллз-Черч, где мой непосредственный начальник, полковник Карл Густав Хеллман, откроет ее, распорядится наделать копий и разослать по всему миру. В результате вырастет гора расшифрованных стенографических записей, протоколов, допросов, и она будет выше долговязого немца-зануды. Может быть, ему взбредет в голову прочитать ее, и тогда он надолго оставит меня в покое.

Несколько слов о моем начальнике. Карл Хеллман родился в немецкой семье, проживавшей недалеко от американской военной базы близ Франкфурта. Как многие голодные, обездоленные войной дети, он сделался любимцем полка и в итоге вступил в нашу армию, чтобы помочь родителям сводить концы с концами. В свое время в вооруженных силах США служило немало таких возвращенных к жизни германских янки, многие стали офицерами, иные служат и по сей день. Армии повезло, из них получились отличные офицеры. Но не повезло людям, которые у них под началом. Впрочем, что жаловаться. Карл – расторопный, преданный делу, исполнительный служака, корректный во всех смыслах этого слова. Единственная ошибка, какую я за ним знаю, состоит в том, что он полагает, будто я его люблю. Ошибаетесь, Карл, не люблю. Однако уважаю и могу доверить вам свою жизнь. Собственно, уже доверил.

Срочно требовалась какая-то зацепка, ключик, чтобы раскрыть и закрыть это дело до того, как полетят погоны и головы. Солдаты для того и существуют, чтобы убивать, но делать это они должны в соответствующей обстановке. Убийство же в собственных рядах – это плевок в лицо воинскому порядку и дисциплине. Оно размывает и без того тонкую грань между истошным, душераздирающим боевым кличем: «К чему зовет нас штык? Убей его, убей!» – и несением службы в гарнизонной части в мирное время. Хороший солдат должен уважать звание, пол и возраст – так говорится в «Карманном справочнике солдата».

Самое большее, на что я мог надеяться, что убийство совершено каким-нибудь штатским подонком с десятью годами отсидки за плечами. Самое худшее, что я мог вообразить, – это... м-м... кое-какие обстоятельства указывали на это, хотя не вполне ясно, на что.

Синтия, очевидно, думала об адресной книге Энн Кемпбелл, потому что спросила:

– А у нее было много знакомых и друзей?

– У тебя меньше?

– Не по служебной линии.

– Правильно.

В сущности, мы немного в стороне от армейской жизни, у нас и коллег, и приятелей поменьше. Во всем мире полицейские сбиваются в особые группы, а если ты принадлежишь к военным полицейским и временно находишься на особом задании, то и друзей у тебя мало, а отношения с противоположным полом носят напряженный характер, как и само задание.

Официально считается, что Мидленд находится в шести милях от Форт-Хадли, но, как я уже говорил, город разросся, от его южной окраины потянулись магазины с неоновыми витринами и вывесками, утопающие в зелени особняки и коттеджи, автостоянки и автозаправки. Город подступил к базе, так что ее главный пропускной пункт напоминал Бранденбургские ворота, отделяющие хаос и безвкусицу коммерческих предприятий от спартанского порядка. Дальше гражданские машины не пропускались.

У «мустанга» Синтии была гостевая наклейка на бампере, и военный полицейский, не потребовав документов, взмахом руки открыл нам проезд. Через несколько минут мы были в центре расположения части, где движение и парковка не намного свободнее, чем в деловых и развлекательных кварталах Мидленда.

Мы подъехали к зданию, где размещается военная полиция, старому кирпичному строению, поставленному, когда Форт-Хадли был еще лагерем, в незапамятные времена Первой мировой войны. Военные базы, как и города, закладываются именно как средоточие определенного количества вооруженных людей, и лишь потом возникают казармы, тюрьма, больница, церковь – впрочем, не обязательно в таком порядке.

Мы знали, что нас ждут, и тем не менее прошло немало времени, прежде чем мы – мужчина в форме сержанта и женщина в штатском – были допущены в кабинет «его величества». Я был недоволен нерасторопностью и непредусмотрительностью Кента. Еще на курсах младших командиров нас учили продумывать план действий, иначе плохо выполнишь задание. Теперь выражаются по-научному: надо, мол, не реагировать на события, а самому быть катализатором событий. Я понимаю, о чем речь, сказывается старая школа.

– У вас все под контролем, полковник? – спросил я Кента.

– Честно говоря, нет.

Кент тоже принадлежит к старой школе, за что я его ценю, и тем не менее спросил:

– Почему?

– Потому что вы ведете дело по-своему, а мы на подхвате, осуществляем материально-техническое обеспечение.

– Тогда ведите вы.

– Не пугайте меня, Пол, я не из пугливых.

Слово – за слово, нападение – отражение, минуты две длилась старая как мир перебранка между прямодушным фараоном в полной форме и шпиком-ищейкой.

Синтия, не вытерпев, вмешалась:

– Полковник, мистер Бреннер, на стрельбище обнаружен труп женщины. Она убита и, вероятно, предварительно изнасилована. Убийца на свободе.

Повесив головы, мы с Кентом пожали, фигурально выражаясь, друг другу руки. На самом деле буркнули что-то под нос, тем дело и кончилось.

– Через пять минут я отправляюсь к генералу Кемпбеллу. Беру с собой капеллана и врача. Номер городского телефона потерпевшей переведен на Джордан-Филдз. Эксперты все еще находятся на месте преступления. Вот здесь – досье и медицинская карта капитана Кемпбелл. Ее зубоврачебная карта – у моего следователя. Ему понадобится и общая медицинская. Так что вы мне ее вернете.

– Распорядитесь снять фотокопию, – предложил я. – Я разрешаю.

Мы чуть было не сцепились снова, но опять вмешалась мисс Санхилл, умиротворитель:

– Я сама сделаю фотокопии этой долбаной карты!

После резкой реплики мисс Санхилл препираться уже не было охоты, и мы занялись делом. Кент провел нас в комнату для допросов – теперь ее называют комнатой для собеседований – и спросил:

– С кого хотите начать?

– С сержанта Сент-Джона, – сказал я. – Как со старшего по званию.

Привели сержанта Харолда Сент-Джона. Я показал ему на стул перед столом, за которым расположились мы с Синтией.

– Это мисс Санхилл, а я мистер Бреннер, – начал я.

Он растерянно смотрел на мою нагрудную карточку – на ней стояло имя Уайт, на мои штаб-сержантские нашивки, потом сообразил:

– А-а... УРП.

– Не важно. Итак, вы не являетесь подозреваемым в том деле, которое мы расследуем, поэтому я не буду напоминать вам ваши права, как это предусмотрено статьей тридцать первой Унифицированного военного кодекса. Но я могу приказать вам полно и правдиво отвечать на мои вопросы. Естественно, добровольное сотрудничество со следствием предпочтительнее прямого приказа. Если по ходу собеседования выявятся обстоятельства, которые я или мисс Санхилл сочтем свидетельством вашей причастности к преступлению, мы зачитаем вам ваши права, и с того момента вы можете не отвечать на мои вопросы. Понятно?

– Да, сэр.

– Отлично. Тогда приступим.

Минут пять я расспрашивал сержанта по пустякам и старательно изучал его. Сент-Джон был лысеющий мужчина лет пятидесяти пяти с бурым цветом лица, вызванным, как я догадывался, пристрастием к кофеину, никотину и бурбону. Жизнь и служба в автохозяйстве приучили его смотреть на мир как на вечную проблему ухода за машинами и их ремонта, и ключ к ее решению завалялся где-то между страницами «Справочника автомеханика». Похоже, ему редко приходило в голову, что человеку недостаточно для счастья поменять масло, отрегулировать клапана и подтянуть тормоза.

Мы с Сент-Джоном говорили, Синтия что-то записывала, и вдруг посреди нашего вялотекущего собеседования у сержанта вырвалось:

– Послушайте, сэр, я понимаю, что я был последним, кто видел ее живой, а это кое-что значит, я понимаю; но если бы убил я, на кой хрен мне докладывать, что я нашел ее мертвой? Верно я говорю?

Резонно, но мне не это было нужно.

– Последним, кто видел капитана Кемпбелл живой, был тот, кто убил ее. Человек, который убил ее, был также первым, кто видел ее мертвой. Верно я говорю?

– Ага... да, сэр... Я хотел сказать...

– Сержант, не будете ли вы так любезны не забегать вперед. Я был бы весьма признателен. Договорились?

– Да, сэр.

Вмешалась мисс Сострадание:

– Сержант, я понимаю, вам было нелегко. Увидеть труп – душевная травма даже для старого солдата... Кстати, вы были в действующей армии?

– Да, мэм, во Вьетнаме. Горы трупов видел, но чтобы такое...

– Значит, увидев труп, вы как бы даже своим глазам не поверили. Правильно я вас поняла?

Сержант обрадованно закивал.

– Это тоже, я своим глазам не поверил. Я даже подумать не мог, что это она. Я, натурально, поначалу и не узнал ее, потому что... никогда... никогда не видел ее в таком виде... Господи Иисусе, да я никого в таком виде не видел, понимаете, была полная луна, я, натурально, увидел джип... вылезаю, значит, из своей тачки и вдруг вижу в стороне... лежит кто-то на стрельбище. Я – туда, подхожу поближе... Вижу, это женщина, я еще ближе – посмотреть, живая или мертвая...

– Вы не присели возле тела, не опустились на колени?

– Упаси Боже, мэм! Я бочком-бочком оттуда, влез в свою тачку и рванул к управлению.

– Как же вы убедились, что она мертвая?

– Мертвый он и есть мертвый. Уж отличу от живого.

– Когда вы покинули штаб?

– Примерно в четыре.

– И когда нашли труп?

– М-м... да минут через двадцать – тридцать.

– Вы останавливались у каких-нибудь караульных постов?

– У некоторых останавливался. Никто не видел, чтобы она проезжала. Тогда я подумал, что она первым делом двинула к последнему караулу. Поэтому я не стал все объезжать, а прямым ходом туда.

– Может быть, она притворялась нездоровой?

– Никак нет.

– Постарайтесь припомнить, сержант.

– М-м... Нет, не такой она человек. Может, это мне тоже приходило в голову, не помню. Помню только, что подумал – не заблудилась ли на территории. Ночью у нас заблудиться очень даже просто.

– Вы не думали, что, может быть, у нее поломка?

– Я подумал об этом, мэм.

– Значит, когда вы увидели ее, это не было полной для вас неожиданностью?

– Может, и не было. – Он выудил из кармана пачку сигарет и спросил у меня: – Ничего, если курну?

– Валяйте. Только выдоха не делайте.

Он улыбнулся, прикурил сигарету, жадно затянулся несколько раз, извинившись перед мисс Санхилл за то, что портит воздух. Единственное, о чем я, быть может, не жалею, вспоминая прежнюю армию, – это дешевые, по двадцать пять центов, сигареты и сизоватый дымок, нависавший над любой точкой в расположении воинской части, кроме оружейных складов и хранилищ горючего.

Я подождал, пока Сент-Джон, «Святой Иоанн», примет свою дозу никотина, потом спросил:

– Когда вы объезжали базу, разыскивая ее, вам приходило в голову слово «насилие»?

Он кивнул.

– Я никогда не видел капитана Кемпбелл, – продолжил я. – Она была симпатичная?

Он глянул на Синтию, затем на меня и ответил:

– Очень симпатичная.

– Как говорят, приманка на свиданку?

На мою приманку он не клюнул, только сказал:

– Красивая была, это точно, но держала себя строго. Если бы кто вздумал положить на нее глаз, его бы в два счета вымели отсюда как миленького. Правильная женщина, все так говорили. Генеральская дочка.

Через несколько дней и недель Харолду предстояло переменить свое мнение. Но интересно другое: в глазах местного населения Энн Кемпбелл была настоящей леди.

Сержант добавил:

– Некоторые женщины – как медсестры... должны быть малость того... Как бы это сказать... Ну, вы понимаете...

Я чувствовал, как закипает Синтия. Будь я мужиком, а не слизняком в штанах, я бы сказал, что у нас в УРП бабы еще хуже. Но я был во Вьетнаме и знал, что незачем понапрасну испытывать судьбу.

– Почему вы не поехали на ближайший пост? У рядовой Роббинз был телефон...

– Не подумал об этом.

– И не подумали, что надо поставить охранять тело?

– Не подумал. Не в себе я был, правда.

– Что вообще побудило вас отлучиться из штаба и отправиться на поиски капитана Кемпбелл?

– Она долго не возвращалась, и я не знал, где она.

– Вы всегда следите за поведением старших по званию?

– Что вы, сэр! Но тут я чувствовал что-то неладное.

Ага, вот оно.

– Почему?

– М-м... она... как бы это сказать... вроде бы нервная была в тот вечер.

– Не могли бы вы подробнее описать ее поведение? – спросила Синтия.

– Конечно, мэм... Я и говорю, нервная была. Видать, ей было не по себе. Может, беспокоилась о чем, не знаю.

– Вам приходилось разговаривать с капитаном Кемпбелл до вчерашнего дежурства?

– Никак нет.

– Вы прежде видели ее в расположении части?

– Так точно, сэр. Несколько раз.

– А за пределами части?

– Нет, сэр.

– Тогда как же вы могли сравнить ее обычное поведение с поведением в тот вечер?

– Не мог, сэр. Но когда человек беспокоится, сразу видно, – ответил он и тут же добавил, словно его неожиданно осенило: – Строго себя держала, это точно, и работала вчера дай Бог каждому, но потом вдруг ни с того ни с сего вроде бы притихнет, задумается.

– Вы ей не сказали об этом?

– Я? Она бы мне голову свернула. – Он робко улыбнулся, показав следы двадцатилетних трудов армейских дантистов. – Извиняйте, мэм.

– Не стесняйтесь, сержант, – сказала мисс Санхилл с чарующей улыбкой, свидетельствующей о зубоврачебной гигиене и добросовестной работе частных дантистов.

Синтия верно сказала. Добрая половина этих старых вояк рта раскрыть не может, чтобы не выругаться, не щегольнуть блатным жаргоном и не подпустить какое-нибудь заграничное словечко, услышанное в скитаниях по американским военным базам на любой широте и долготе. В чести у них также соленые южные выражения, хотя родом иной из самой Аляски.

– Скажите, ей в тот вечер звонили? Или, может быть, она звонила? – спросила Синтия.

Молодец Синтия, хотя ответ на ее вопрос я уже знал.

– Сама она при мне не звонила. Может, когда я выходил, не знаю. А вот ей кто-то звякнул, она велела мне выйти.

– В котором часу был звонок?

– Аккурат минут за десять как ей уехать.

– Вы подслушивали разговор? – спросил я.

Он энергично покачал головой.

– Хорошо. Скажите, как близко вы подошли к телу? – спросил я.

– Как близко? М-м... фута три-четыре.

– Не понимаю, как вы определили, что она мертва.

– Э-э... Я просто подумал, что она того... Глаза у ней были открытые... Я позвал ее...

– Вы были вооружены?

– Никак нет.

– Разве по инструкции не положено на дежурстве иметь при себе оружие?

– Забыл, видать, захватить.

– Итак, вы увидели тело, подошли на расстояние трех-четырех футов, решили, что она мертва, и дали деру?

– Угу... Видать, должен был поближе подойти, да?

– Сержант, у ваших ног лежит раздетая женщина, знакомый вам офицер, и вы даже не нагнулись, чтобы узнать, что с ней? Мертвая она или живая.

Синтия толкнула меня под столом ногой.

Плох тот следователь, который становится судьей. Пора было оставить свидетеля с хорошим следователем. Я поднялся:

– Вы тут без меня. Я скоро вернусь.

Я пошел в камеру, где содержалась рядовой первого класса Роббинз, открыл незапертую дверь. Она босая лежала на койке и читала листок, который каждую неделю выпускала служба информации и печати части. Газетчики старательно стряпали хорошие новости, и я подумал, какой санобработке они подвергнут изнасилование и убийство дочери начальника базы.

Когда я вошел, Роббинз посмотрела на меня, отложила газету, села, прислонясь к стене.

– Доброе утро, – сказал я. – Я мистер Бреннер из УРП. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов относительно минувшей ночи.

Она оглядела меня с ног до головы и возвестила:

– На карточке у вас написано «Уайт».

– Это девичья фамилия моей двоюродной тетушки, – пояснил я, усаживаясь на пластиковый стул. – Вы не являетесь подозреваемой...

Я повторил положенную формулу. Она выслушала меня с полнейшим равнодушием.

Задавая для разбега второстепенные, околичные вопросы, я внимательно изучал рядового Роббинз. Было ей лет двадцать, стриженые русые волосы, опрятная на вид, на редкость живые глаза, если учесть, какими были ночь и утро, – в общем, миловидная девчушка. У нее был низкий голос и южный акцент, и корни ее социально-экономического статуса до того, как она приняла присягу, находились там же. Теперь она была равноправный рядовой первого класса, смотрела сверху вниз на новобранцев и, судя по всему, ожидала повышения.

Наконец я подобрался к первому значащему вопросу:

– Вы видели капитана Кемпбелл в тот вечер?

– Она прибыла в наше караульное помещение около двадцати двух часов, разговаривала со старшим офицером.

– И вы узнали ее?

– Кто же не знает капитана Кемпбелл?

– После этого вы ее видели?

– Нет.

– Она не приезжала на ваш пост?

– Нет.

– Когда вы заступили на пост у склада боеприпасов?

– В час ноль-ноль. Смениться должна была в пять тридцать.

– Кто-нибудь еще проезжал ваш пост в промежутке между заступлением на дежурство и тем моментом, когда за вами приехал военный полицейский?

– Нет, не проезжал.

– Не слышали ли вы что-нибудь необычное?

– Да.

– Что именно?

– Филин ухал. Это не к добру. В этих местах они редко попадаются.

– Понятно.

«Эй, Синтия, берегись, нас ждут большие перемены», – сказал я себе.

– И может быть, видели что-нибудь необычное?

– Видела свет от фар.

– Каких фар?

– Думаю, фар джипа, на котором она ехала.

– В котором часу это было?

– В два семнадцать.

– Опишите подробнее, что вы видели.

– Я и говорю, видела свет фар. Машина остановилась в полумиле, потом фары выключили.

– Выключили сразу же после остановки или немного погодя?

– Сразу же после остановки. Свет качался, потом остановился и погас.

– И что вы подумали?

– Подумала, кто-то едет в моем направлении.

– Но свет остановился.

– Ага. Это было непонятно.

– Вы не догадались доложить начальству?

– Еще бы, конечно, догадалась. Позвонила по мобильному.

– Кому позвонили?

– Сержанту Хейзу. В мою смену дежурил.

– И что он сказал?

– Что красть на складе боеприпасов нечего. Можно только обчистить мой пост.

– Что вы ему ответили?

– Сказала, что-то тут не в порядке.

– А он?

– Сказал, в том месте есть сортир. Кому-нибудь понадобилось. Добавил, что какой-нибудь офицер разъезжает, посоветовал смотреть в оба. – Поколебавшись, она добавила: – Сказал, что в летние ночи народ там трахается. Это его слова.

– Само собой разумеется.

– Не люблю, когда ругаются.

– Я тоже.

Я смотрел на молодую женщину. Естественную, прямую, искреннюю – лучшего свидетеля трудно желать. К тому же наделенную даром наблюдательности, врожденным или благоприобретенным. Но очевидно, я не принадлежал к тому типу людей, которых она знала и понимала. Она охотно отвечала на мои вопросы, но от себя ничего не говорила.

– Послушайте, рядовой, вы знаете, что случилось с капитаном Кемпбелл?

Она кивнула.

– Мне дали задание найти убийцу.

– Говорят, что ее вдобавок изнасиловали.

– Вероятно... Поэтому мне нужно, чтобы вы были откровенны со мной. Рассказали бы то, о чем я не спрашиваю... Может, поделитесь своими впечатлениями, чувствами.

На ее лице показались признаки волнения, Роббинз закусила нижнюю губу, из правого глаза выкатилась слезинка.

– Я... Мне надо было пойти посмотреть, что там такое... Я могла предотвратить... Этот глупый сержант Хейз...

Она беззвучно заплакала, а я уставился на свои башмаки, потом сказал:

– Вы были обязаны оставаться на посту, пока не сменят. Вы выполняли приказ.

Роббинз немного успокоилась и сказала:

– Да, но любой хоть с капелькой здравого смысла и с оружием пошел бы посмотреть, что там происходит. И еще: фары выключили, а я стою как дурочка. И второй раз звонить в караулку побоялась. Через некоторое время увидела свет других фар. Машина остановилась, но немного погодя быстро развернулась и помчалась по дороге. Тогда я поняла: что-то случилось.

– Когда это было?

– В четыре двадцать пять.

Это совпадало со временем, когда Сент-Джон, по его словам, обнаружил тело.

– А между двумя семнадцатью и четырьмя двадцатью пятью других фар не видели?

– Не видела. Это уж потом появились другие, примерно в пять часов. Это был военный полицейский, тот, который обнаружил тело. А через пятнадцать минут приехал еще один – он-то и рассказал, что случилось.

– На таком расстоянии машины слышно?

– Нет.

– И стук дверцы тоже?

– Можно услышать, если ветер в мою сторону. Но я была против ветра.

– Вы охотитесь?

– Охочусь.

– Кого стреляете?

– Опоссумов, кроликов, белок.

– И птиц тоже?

– Не-а. Птицы мне нравятся.

Я встал.

– Благодарю, вы мне очень помогли.

– Вот уж не думаю.

– Зато я думаю. – Я пошел к двери, но обернулся. – Если я отпущу вас отсюда, обещаете, что никому ничего не расскажете?

– Я не знаю, кому я должна обещать.

– Офицеру армии Соединенных Штатов Америки.

– У вас сержантские нашивки, и я не знаю вашего настоящего имени.

– Где вы живете?

– Округ Ли, штат Алабама.

– Предоставляю вам недельный административный отпуск. Оставьте у командира свой телефон.

Я вернулся в помещение для допросов. Синтия сидела там одна, опустив голову на руки – то ли думала, то ли читала свои записи.

Мы обменялись мнениями и пришли к выводу, что убийство было совершено между двумя семнадцатью и четырьмя двадцатью пятью. Мы оба сошлись на том, что убийца – или убийцы? – приехал в джипе вместе с Энн Кемпбелл или был уже на месте преступления. Если убийца приехал в собственной машине, то заранее выключил фары или остановился на значительном расстоянии от склада боеприпасов, где стояла на посту рядовой Роббинз. Я склонялся к мысли, что Энн Кемпбелл подобрала его – или их – в условленном месте и привезла туда, где потом произошло убийство, но не исключал вероятности предварительной договоренности встретиться именно там. Случайная, оказавшаяся роковой встреча представлялась менее вероятной: если бы на Энн Кемпбелл неожиданно напали, то между остановкой машины и выключением фар прошло бы хоть несколько минут.

– Если это была условленная встреча, почему она ехала с зажженными фарами? – размышляла вслух Синтия.

– Чтобы не привлекать лишнего внимания. Да, она имела право объехать посты, но могла наткнуться на патрульную полицейскую машину, и ее спросили бы, почему капитан Кемпбелл разъезжает по территории военного городка с погашенными фарами.

– Похоже... Она наверняка знала, что рядовой Роббинз заметила ее машину. Почему бы ей было не подъехать к складу боеприпасов, поговорить с Роббинз, а уж потом ехать на свидание?

– Хороший вопрос.

– И вообще, какой смысл назначать свидание в полумиле от поста? В ее распоряжении было сто тысяч акров запретной зоны.

– Верно. Но там недалеко есть уборные с проточной водой, и Роббинз передала слова своего сержанта, что народ по ночам любит там потрахаться. Предположительно потому, что потом есть где подмыться.

– И все-таки я допускаю, что на нее напал какой-то ненормальный, который не знал, что неподалеку охраняемый объект.

– Пока видимые свидетельства это не подтверждают.

– А зачем затевать что-либо в ту ночь, когда дежуришь?

– Для остроты ощущений. Наша пострадавшая любила откалывать сексуальные номера.

– Но она честно исполняла свой воинский долг. Все остальное – в ее другой жизни.

– Вот именно, в другой... Как ты думаешь, Сент-Джон ничего не скрывает?

– Много, конечно, о постороннем распространялся, но, в сущности, рассказал все, что знает. А как Роббинз?

– От нее я узнал больше, чем она сама знает. Между прочим, недурна собой, свеженькая деревенская девчушка из Алабамы.

– Рядовой первого класса? Она тебе в правнучки годится.

– И наверное, целочка.

– Значит, бегает быстрее парней.

– Что-то мы не в настроении...

Синтия потерла виски.

– Прости, но от твоих шуточек...

– Может, тебе перекусить, а я тем временем позвоню Карлу Густаву? Если узнает о происшествии от кого-то еще, велит меня расстрелять.

– Хорошо. – Синтия поднялась. – Держи меня в курсе, Пол.

– Это зависит от герра Хеллмана.

Она ткнула пальцем мне в живот.

– От тебя зависит, от тебя. Скажи своему герру, что я тебе нужна.

– А если не нужна?

– Нужна, нужна.

Я проводил Синтию до «мустанга». Когда она села за руль, я сказал:

– Знаете, мисс, мне доставило большое удовольствие работать с вами последние шесть часов двадцать две минуты.

– Благодарю. – Она улыбнулась. – Мне и самой из всего срока доставили удовольствие минут четырнадцать... Где и когда мы встретимся?

– Здесь, в четырнадцать ноль-ноль.

Красный «мустанг» рванул со стоянки и пропал в веренице машин.

Я вернулся в здание, отыскал отведенный мне кабинет. Кент посадил меня в комнату без окон, с двумя столами, с двумя стульями, полкой для папок и достаточной площадью, чтобы поставить еще мусорную корзину.

Я сел за стол и перелистал найденную адресную книгу в твердом кожаном переплете. Потом отбросил ее и задумался – не над самим происшествием, а над его внутренней механикой, над отношениями между людьми, с ним связанными, над тем, как мне самому не попасть в сеть интриг вокруг него. И уж потом начал перебирать обстоятельства дела.

Перед тем как звонить Хеллману, надо привести в порядок факты, а версии и собственные мнения держать при себе.

Карл привык иметь дело с фактами и принимает в расчет личные оценки только в том случае, если их можно использовать против подозреваемого. Мой начальник – отнюдь не политическое животное, подспудные проблемы убийства его интересовать не будут. В административной области он исходит из того, что его сотрудники должны работать вместе, если он так прикажет. В прошлом году в Брюсселе я попросил его не посылать меня на то дело или на тот континент, где работает мисс Санхилл. Я мотивировал свою просьбу тем, что у нас не складываются личные отношения. Он не понял, о чем я говорю, но твердо пообещал, что, возможно, выкроит минутку для решения, обдумывать мою просьбу или нет.

Я снял телефонную трубку и набрал номер в Фоллз-Черч, заранее предвкушая удовольствие испортить начальнику день.