Текст книги "Солнце любви"

Однако он все еще хранил молчание.

Братьям хотелось над ним поизмываться.

Бэрон подошел к нему поближе, подул на то место, где кожа была содрана кнутом, и сообщил, что они, в сущности, не собираются по-настоящему его мучить. И даже пообещал, что они дадут ему поблажку и спустят на землю, если только он им расскажет – со всеми подробностями, – чем именно они с Эми занимались в эти долгие жаркие послеполуденные часы.

Хороша ли малышка Эми в голом виде? Царапала ли она его спину и громко ли вопила? Показал ли он ей все способы, придуманные для занятий любовью? Оказался ли способен вполне ее удовлетворить?

Если он ответит на все их вопросы, они его отпустят на все четыре стороны.

Луис Кинтано был джентльменом.

Он позволит братьям Салливен убить его, но не скажет ни единого слова об Эми. Крепко стиснув белые зубы, Луис бесстрастно уставился на багровое солнце. Он отказывался отвечать на их вульгарно-издевательские вопросы. Только дрожание век нарушало неподвижность маски, в которую обратилось его красивое лицо.

За свой стоицизм он был награжден новыми ударами. Бэрон еще дважды поднимал длинный черный кнут и дважды опускал его на спину Луиса. Они потешались над ним – называли его Богом-Солнцем и Тонатиу – и спрашивали, где же эта таинственная мощь ацтеков сейчас, когда он так в ней нуждается.

Перед тем как нанести последний удар, Бэрон подошел к Луису со спины, вцепился в густые иссиня-черные волосы Луиса, зажав в руке столько волос, сколько мог ухватить, дернул голову Луиса назад и холодно пояснил:

– Может быть, это научит тебя не соваться со своей вонючей индейской кочерыжкой к приличным белым девушкам.

Глава 12

Голова Луиса оставалась все так же горделиво поднятой, избитое тело не обмякло. Его черные глаза ничего не выражали. Он неотрывно смотрел на пламенеющий западный край неба, на холодные голубые вершины гор и обращал беззвучный призыв к духам своих предков, доблестных солнцепоклонников-ацтеков.

Братьев Салливен раздражало отсутствие реакции со стороны Луиса. Особенно разочарован был Бэрон. Его застарелая ненависть к молчаливому метису требовала утоления: он надеялся заставить зазнайку ползать перед ними на коленях. Надеялся услышать, как тот будет молить о милосердии.

Поскольку ничего такого не происходило, раздосадованный Бэрон быстро изобрел новый план. План, который обеспечивал гарантию, что реакции они добьются.

Улыбаясь, он подошел к Луису спереди и произнес:

– Никуда не уходи, старина Солнечный Бог. Мы сейчас же вернемся.

Чтобы подчеркнуть беспомощность своей жертвы, он повесил зловещий кнут, обмотав его вокруг шеи Луиса, а затем отвернулся и двинулся прочь, жестом предложив Лукасу следовать за ним. Бэрон задумал привести сюда сестру, чтобы она стала свидетельницей мук и унижения своего любовника.

Братья торопливо прошагали по подъездной аллее, зашли в дом, поднялись по лестнице и ворвались к Эми в спальню. Она проснулась в испуге и, подняв голову, увидела Бэрона, пересекающего залитую лучами заката комнату. Озноб, который бил ее раньше, снова завладел ею. Она нервно села в постели.

– Что такое, Бэрон? – спросила она, едва дыша. – Что случилось?

– Идем с нами, – ответил он, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.

Эми, растрепанная после сна, спустила ноги с кровати и встала.

– Ладно, – сказала она равнодушно. – Как только оденусь, я…

– Оденешься потом, – твердо и повелительно заявил он. – Кое-кто хочет с тобой повидаться.

– Кто? Я думала, все разъехались. – Она бросила взгляд на собственное ночное одеяние. – Я никому на глаза не могу показаться в таком виде… на мне даже платья нет!

Она с опаской подумала, не хочет ли Бэрон сказать, что внизу ее дожидается Тайлер Парнелл.

Опасения сменились настоящим страхом, когда братья силком потащили ее из дома. Она почти не обращала внимания на камешки, по которым приходилось ступать ее босым ногам, – все ее чувства вытеснил слепой, панический ужас. Она чутьем угадывала, что Луис попался им в лапы, что они задумали как-то навредить ему. Зачем они ведут ее к Тонатиу, если прежде они хотели только одного – держать их врозь?

Эми содрогнулась, когда в рамке ворот, на фоне красного закатного неба увидела прекрасного гордого юношу, которого любила: сейчас он висел, беспомощный и истерзанный, на перекладине высоких белых ворот ранчо Орилья.

Когда она подошла к нему достаточно близко, чтобы разглядеть кровавые зигзаги у него на спине, первым ее побуждением было закричать и броситься к нему, обвить руками его шею и поклясться, что она спасет его от новых мук. Но у нее хватило ума сдержать этот порыв.

Эми всегда знала, что братья ненавидят Тонатиу, но даже вообразить не могла, насколько же сильна эта ненависть. Ей и в голову не приходило, что они способны пойти на такое злое дело. Она пыталась собраться с мыслями, понимая, что подлое действо еще не кончено и что они могут убить Тонатиу, если она попробует за него заступиться.

Они обвели ее вокруг, так что она оказалась лицом к лицу с Луисом. Она сразу же увидела, что на его шее нет оберегающего Солнечного Камня.

– Почему, Бэрон?.. – Вот все, что она выдавила из себя. Огромным усилием воли она держала свои чувства в узде, и ее синие глаза остались сухими, когда их взгляд встретился со взглядом Луиса. Он смотрел на нее в упор. И в первый раз его обсидиановые глаза сверкнули глубоким чувством… что сразу же было отмечено наблюдательным Бэроиом.

– Почему вы это с ним сделали? – спросила Эми, томясь одним страстным желанием – прильнуть к нему, стереть кровь с изрезанного лба Тонатиу и капельки пота с его темных ресниц.

– Мы, Салливены, умеем защищать наших женщин и нашу землю. Мы больше не допустим, чтобы какой-нибудь полукровка смел протягивать свои грязные лапы ни к тому, ни к другому, – заявил Бэрон. Пристально наблюдая за лицом сестры, пока она смотрела на Луиса, он спросил: – Ты любишь этого наглого краснокожего?

Вопрос был опасным, и Эми это понимала. Если она признается, что любит Тонатиу, они его выгонят навсегда, и даже, может быть, убьют. Если не признается, последствия могут оказаться такими же. Эми приходилось соображать быстро. Если Бэрон поверит, что Тонатиу не занимает в ее сердце очень уж важного места, он наверняка будет усматривать в юноше меньшую угрозу для своих планов. И будет меньше лютовать. Она взглянула Бэрону прямо в лицо и спокойно произнесла:

– Нет. Вовсе нет. – Ее взгляд снова обратился к Луису. – Этот индеец ровным счетом ничего для меня не значит. – Она пожала плечами, улыбнулась и беспечно добавила: – Я просто развлекалась с дикарским Богом-Солнцем.

Бэрон внимательно изучал ее лицо. На нем не отражались никакие чувства: она казалась совершенно безмятежной. Затем заботливый братец перевел взгляд на Луиса. Тот казался потрясенным, словно бессердечные слова Эми ранили его куда больнее, чем любой кнут. Бэрон усмехнулся, стащил кнут с шеи Луиса и протянул его сестре:

– Докажи.

Комок, стоявший у нее в горле, едва не задушил ее: сердце, бившееся часто-часто, не давало достаточного количества кислорода. Но Эми согласно кивнула, взяла кнут и обошла вокруг связанного Луиса. Колени у нее дрожали и подгибались, но она сделала несколько шагов, остановилась и повернулась так, что белая кружевная нижняя юбка вихрем закрутилась вокруг босых ног. И, словно от души забавляясь всем происходящим, она улыбнулась, высоко подняла кнут и с размаху хлестнула им по окровавленной бронзовой спине Тонатиу.

Когда тело возлюбленного непроизвольно содрогнулось, его боль отдалась в ее собственном сердце так, словно ее поразила молния. И тем не менее внешне она сохраняла полное самообладание и продолжала играть свою роль весьма убедительно. Настолько убедительно, что у нее и сомнений не оставалось: Тонатиу будет ненавидеть ее до конца своих дней.

Лучше его ненависть, чем его гибель.

Братья посмеялись и наградили сестру аплодисментами за хорошее поведение. Подойдя к ней, Бэрон освободил ее от тяжелого кнута, одобрительно похлопал по плечу и объявил:

– Малышка, я неверно судил о тебе. Я думал, что ты, чего доброго, привязалась к этому грязному полукровке. – Он встряхнул белокурой головой. – Черт побери, я могу понять, что такое телесный голод. – Он искренне расхохотался. – Стало быть, ты пару раз повалялась в сене с дикарем. Ничего страшного. За мной тоже этот грешок числится: уж я-то немало пошалил со служаночками-мексиканочками.

– Да и я предпочитаю шлюх из мексиканок или индианок, – поддержал беседу Лукас.

– Нет, нет, Эми, мы тебя не осуждаем, – успокоил ее Бэрон. – Хотя… – Тут его улыбка исчезла. – Я вот что еще не решил. По-моему, мы должны прикончить краснокожего за то, что он набрался наглости дотронуться до нашей миленькой беленькой сестрички.

Сердце у Эми бешено заколотилось. Она чувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Нужно что-то предпринимать, и как можно скорее.

– У меня есть предложение получше, – возразила она, неторопливо сменив позицию, так чтобы оказаться не за спиной у Луиса, а перед ним: она надеялась, что сумеет улучить возможность взглядом подать ему какой-то сигнал. Но такой возможности не представилось – Бэрон стоял вплотную к ней.

Как бы продолжая дразнить беспомощного юношу, Эми наклонилась, подняла из дорожной пыли золотой медальон и взглянула на него с презрительной усмешкой. Она подумала было о том, чтобы глубоко засунуть медальон в карман брюк Луиса. Но поступила иначе: передала его Бэрону.

Приблизившись к Луису, Эми вызывающе повела своими плечами цвета слоновой кости, так что узенькая лямка сорочки соскользнула с плеча. Она высокомерно вскинула голову, заставив свои длинные распущенные волосы рассыпаться по спине и груди, и угасающее солнце зажгло красновато-золотой ореол в этих блестящих прядях.

Высунув кончик языка, она облизнула пересохшие губы, а потом посоветовала:

– Отправьте-ка этого изнеженного, избалованного полукровку туда, где ему положено находиться! – Задрав подбородок, она взглянула прямо в черные глаза, полные муки.

– Это куда же, Эми, душенька? – не понял Бэрон.

– Да за границу, в старую Мексику… пусть обретается там в скудости и нищете среди себе подобных!

Едва прозвучали эти холодные разящие слова, как солнечный диск скрылся за горизонтом. На западном крае неба еще горел закат, освещая темное лицо и гладкую грудь ее гордого ненаглядного ацтека.

Опасаясь, что у нее вот-вот вырвется рыдание, Эми отвернулась. Она знала, что облик Тонатиу – такой, каким она видела его сейчас, с озаренной розовым светом бронзовой кожей и смертной мукой в глазах – будет неотступно стоять перед ее внутренним взором днем и ночью до конца ее жизни.

Непролитые слезы жгли глаза. Эми двинулась было по аллее к дому, но, сделав лишь несколько шагов, остановилась. Обернувшись, она обронила, словно речь шла о чем-то совсем незначительном:

– Бэрон, проследи за тем, чтобы противный Солнечный Камень отправился вслед за индейцем.

– И тот и другой – оба будут валяться в мексиканской пустыне. До рассвета управимся, – пообещал он. – А ты теперь ступай и приведи себя в порядок. Тайлер скоро зайдет тебя проведать.

Когда уже сгущались сумерки, Эми стояла на лестничной площадке верхнего этажа перед большим окном и следила за тем, как трое всадников галопом уносятся прочь от ранчо, направляясь к югу. На фоне темнеющего неба был различим лишь силуэт Тонатиу с привязанными к луке седла руками, но вот он внезапно повернулся в седле и бросил взгляд назад – на Орилью.

И тогда наконец хлынули горячие слезы. Она не могла их дольше сдерживать. Беззвучным шепотом повторяя имя возлюбленного, Эми упала на колени и горько зарыдала.

Вернувшийся из Сандауна Педрико обнаружил ее, блуждающую впотьмах, дрожащую, с мокрым от слез лицом. Истерически всхлипывая, она рассказала ему, что здесь произошло. Он немедленно позвал Магделену с Розой и пообещал убитой горем Эми, что отправится на поиски Луиса.

Она схватила его за руку:

– Я не знаю, куда они его отвезли! Знаю только, что они собирались бросить его где-нибудь в Мексике!

В единственном глазу Педрико горела непреклонная решимость, когда он сказал:

– Я найду парня.

– Пожалуйста, – заклинала Эми, – скажи ему, что я в таком отчаянии! Я не хотела этого! Господи Боже мой, я этого не хотела!

Магделена, крепко обняв Эми, обратилась к Педрико:

– А если ты его не отыщешь?

– Тогда я не вернусь в Орилью.

Полночь уже миновала, когда они в конце концов осадили усталых взмыленных лошадей. Они переправились на другой берег реки Рио-Гранде южнее Эсперансы и, все больше удаляясь от границы, углубились в обширную пустыню Чиуауа на севере Мексики.

– Достаточно далеко забрались, – сказал Бэрон, привстав в стременах и оглядывая суровую неприветливую местность.

Не посчитав нужным спешиться, Лукас отвязал руки Луиса от седла, но оставил запястья связанными. Ухмыляясь, он грубо столкнул Луиса с лошади, после чего хмыкнул:

– Прощай, Бог-Солнце.

Луис инстинктивно выставил вперед связанные руки в попытке смягчить падение, но одна нога, обутая в сапог, застряла в стремени, и он приземлился на спину в самой гуще колючего кустарника. Сотни крошечных игл вонзились в его исполосованную, истерзанную плоть.

С немалым трудом он откатился в сторону и остался лежать ничком в ожидании, убьют они его или нет. Ему это было безразлично.

– Смерть – вот чего ты заслуживаешь за то, что посмел дотронуться до нашей сестры, – провозгласил Бэрон. – К утру ты уже будешь хорошей приманкой для стервятников.

Он сунул руку в карман, извлек оттуда Солнечный Камень и презрительно швырнул его на землю. Тяжелый диск упал в нескольких футах от Луиса.

Братья Салливен, не тратя времени даром, умчались, прихватив с собой свободную лошадь и оставив Луиса Кинтано одного, без еды и питья, в пустынном засушливом краю среди редких мескитовых деревьев, остро пахнущих кустарников и диких голодных животных.

Его лицо и руки были изрезаны осколками стекла во время стычки в патио. Подбородок приобрел устрашающую окраску и немыслимо распух от встречи с могучим кулаком Лукаса. Кожа на голой грязной спине была содрана обжигающими ударами кнута и утыкана колючками. Сердце было разбито. Терзаемый телесными и душевными муками, несчастный юный метис лежал на твердой мексиканской земле под полной мексиканской луной.

Только сейчас он позволил своим чувствам прорваться на поверхность. Горячие слезы застилали глаза и струйками стекали по грязным щекам. Он плакал навзрыд, словно перепуганный ребенок, каковым в сущности и был; неловко протягивая перед собой связанные руки, он полз, подталкиваемый единственным желанием – добраться до спасительного, манящего Солнечного Камня, мерцающего в свете луны, и прикоснуться к нему.

Каждый дюйм давался ценою адских мук. Мышцы одеревенели, он был изранен и избит. Слезы туманили зрение. В горле пересохло, и губы запеклись. В ночной тишине он мог слышать собственное затрудненное дыхание. И завывание койота где-то вдали.

Дюйм за дюймом он продвигался к своей цели, и наконец, у него вырвался приглушенный стон облегчения: дрожащие пальцы дотронулись до блистающего золотого медальона.

Слабый возглас торжества прозвучал, когда длинные пальцы цепко обхватили заветный талисман и сжали его с такой силой, словно от этого зависела вся жизнь – и земная, и загробная.

Ночное небо было полно ярких мерцающих звезд. Полная луна поднималась все выше и выше. Одинокая сова плавно взмыла вверх, и луна серебрила ее распростертые черные крылья.

Луис не видел ничего – ни звезд, ни луны, ни парящей ночной птицы. Соленые слезы, высыхая на изуродованном лице, оставляли на нем грязные потеки.

По гибкому измученному телу пробежала слабая судорога глубокой необоримой усталости. И сознание покинуло его.

Глава 13

В тот момент, когда пальцы юного Луиса сжали Солнечный Камень, у женщины, спавшей у себя в постели за сотни миль от него, возникло такое ощущение, словно эти длинные пальцы сжимают ей сердце, и она сразу же очнулась от сна.

Она рывком села и прижала руку к обнаженной левой груди. И дремавший рядом огромный снежно-белый горный лев-кагуар – ее смертельное оружие, с которым она не расставалась ни на миг, пошевелился, поднял голову и уставился на хозяйку блестящими желтыми глазами.

Женщина откинула с глаз черные как вороново крыло волосы и настороженно оглянулась вокруг. Все выглядело так, как и должно было выглядеть. Она была одна в своих удобных покоях. Стенные факелы, которые постоянно освещали высокую пещеру, горели ровно и ярко, создавая привычные картины тени и света на сталактитах и сталагмитах.

Все было тихо, если не считать едва слышного вопрошающего рычания огромной кошки. Однако и оно смолкло, когда женщина повелительно подняла руку. Потом она отбросила роскошные мягкие меховые покрывала и встала с постели. Затем она пересекла обширную пещеру, служившую ей спальней; белый кагуар провожал ее глазами, но не двигался с места.

Из большого низкого деревянного сундука женщина извлекла просторный хитон из мягкой белой шерсти. Она надела его на себя, просунула руки в длинные свободные рукава, и тонкая ткань легла поверх ее стройной фигуры, оставив на виду лишь маленькие босые ступни.

Подняв руки с длинными ногтями к шее, она высвободила густые черные волосы из-под ворота хитона. Тяжелые пряди упали на спину, концы их спускались ниже талии. Не надевая обуви, женщина в белоснежном одеянии двинулась через огромную пещеру к туннелю. Кагуар поднялся и последовал за ней.

Тускло освещенный извилистый туннель привел женщину и кагуара в другую подземную палату, еще более просторную, чем первая, и в этот час безлюдную. Верхний свод пещеры почернел от копоти древних костров, возжигавшихся здесь давно ушедшими предками. В центре помещения и сейчас горел низкий, но ровный огонь.

Женщина и кагуар-альбинос приблизились к горящим кедровым поленьям. Женщина подняла гибкие руки и трижды хлопнула в ладоши – эхо далеко разнесло этот звук.

Через несколько секунд появилось полдюжины мужчин в коротких белых набедренных повязках и при оружии, глаза их еще хранили следы сна. Образовав полукруг, они безмолвно стояли, все взгляды были устремлены на нее.

Спокойным и тихим голосом она отдала им свои приказания.

Она велела развести огонь посильнее, так чтобы вся пещера наполнилась ярким светом и живым теплом; доставить из спальни ее магическое черное ожерелье; принести полную горсть амарантового семени, почитаемого ацтеками и применявшегося ими при совершении многих обрядов; зажечь сотни коричневых свечей вдоль каменных стен пещеры; затеплить десятки палочек благовонных курений в глиняных плошках; принести большой сосуд с пульке – пьянящим напитком из млечного сока агавы: напитка должно быть достаточно, чтобы пробудить в ней дар видеть то, что сокрыто от других.

Рослые мускулистые воины не обменялись скептическими взглядами при этом последнем требовании и не усмотрели в нем ничего опасного, хотя и знали, что пульке подобен «головокружительному урагану, циклону, несущему зло и порок» и что только старым людям дозволено пить это зелье столько, сколько они пожелают.

Законы и табу, налагающие суровые ограничения на поведение других людей, не были властны над черноволосой женщиной в белых одеждах. Этой ночью в пещере, среди высоких гор, должен был совершиться некий обряд, и верные последователи своей повелительницы не подвергали сомнению ее приказы, а просто выполняли их.

Спустя час после того, как рука, сжавшая ей сердце, вырвала ее из объятий сна, она уже лежала, свободно раскинувшись, перед костром, столь высоким и жарким, что на ее гибком теле выступила испарина и длинное белое одеяние прилипло к разгоряченной коже. Почти вплотную рядом с ней лежал белый кагуар, и в огромных желтых глазах зверя отражались разлетающиеся от костра искры.

Женщина жадно глотала из золотого кубка запретный напиток пульке, понемножку поедала амарантовые семена и лениво теребила пальцами надетое на шею черное ожерелье; тем временем густое голубое марево от курящегося ладана смешивалось с душным жарким воздухом пещеры-святилища.

Воины не присоединились к ней у костра. Они заняли места в почтительном отдалении, словно стояли на страже, не шевелясь, даже не позволяя себе поднять руку, чтобы стереть со лба пот, заливающий глаза.

Внезапно женщина села, обратив глаза к костру.

Ее черные глаза расширились и уставились на пляшущие языки пламени, в обрамлении которых ей явился образ лежащего юноши, умирающего в одиночестве посреди пустыни, залитой светом полной луны. С отчетливостью, не доступной для простых смертных, она видела, что он, израненный, лежит без сознания, что его обнаженная спина кровоточит, скула распухла и приобрела неестественно-пурпурный цвет, а содранные в кровь пальцы сжимают золотой медальон.

И ее сердце.

Из глаз у нее брызнули слезы – слезы гнева. Но также и слезы радости. Он нуждался в ней. В первый раз за все эти годы она понадобилась своему красавцу сыну. Она возьмет его сюда, к себе. Она укроет его в высоких горах Мексики, в этой пещере.

Она не позволит ему умереть.

Женщина отбросила от себя золотой кубок с пульке и высыпала пригоршню амарантовых семян обратно на золотую тарелку. Она поднялась на ноги, не обращая внимания на то, что тяжелое белое одеяние прилипает к влажному телу.

Голосом мягким, но властным она отдала своим служителям новые приказания.

Они немедленно повиновались, ничуть не смущенные тем, что их повелительница известна как La Extranjera – «Странная госпожа». Они знали ее под другим именем. – Богиня Шочикецаль.

Взмыленный жеребец Педрико Вальдеса, почувствовав отчаянное нетерпение седока, громыхал копытами в бешеном галопе.

Близился рассвет, а они скакали всю ночь. И конь, и всадник дышали с трудом и были измучены вконец, но по-прежнему полны решимости.

Теперь, когда одноглазый слуга из Орильи углядел что-то черное, лежащее на земле около гигантского кактуса, сердце у него зачастило еще больше. Это ощущение немедленно передалось чуткому скакуну, и тот постарался как можно скорее принести хозяина туда, куда он стремился.

Педрико бросил поводья и спешился в нескольких футах от подозрительного черного предмета. Задыхаясь, он опустился на колени и поднял с земли пару черных мужских брюк, разорванных в клочья на коленях, измятых, грязных и местами пропитанных кровью.

Он покачал головой: нет!

Может, это вовсе и не Луиса брюки. Штаны в кровавых пятнах могли принадлежать кому угодно. Это Мексика, до Орильи далеко.

Педрико почти убедил себя в своей правоте, но тут он увидел чуть поодаль пару блестящих черных ковбойских сапог. Один стоял торчком. Другой лежал в песке. В свете восходящего солнца блеснуло маленькое серебряное украшение на лежащем сапоге.

Вот тогда он понял.

Педрико выронил из рук разорванные черные брюки и, подняв сапог, всмотрелся в затяжной ремешок с инкрустированным серебряным клеймом SBARQ. Он уставился на эти буквы, бормоча «нет, нет, нет», но все уже стало ясно. Такая пара сапог имелась только у гордого юного щеголя Луиса Кинтано. Прижимая сапог к груди, Педрико поднялся с земли. Он медленно огляделся вокруг, со страхом ожидая, что в любую секунду его взгляд может упасть на труп убитого мальчика. Но ничего не увидел. Тогда он нагнулся, подобрал второй сапог и тщательно прикрепил роковую находку к задней луке седла.

Педрико Вальдес вновь уселся верхом на ожидающего коня. Расположившись в седле, он еще раз окинул взором угрожающе-тихую суровую землю, которая уже начинала раскаляться, хотя солнце только что взошло. Обреченно вздыхая, он прикидывал в уме, где в этой неприветливой, выжженной солнцем стране он найдет то, что осталось от красивого молодого ацтека.

Низко надвинув на глаза широкие поля сомбреро, Педрико направил коня на юг.

Когда в один из первых прохладных ноябрьских дней Мэг Салливен вошла в холл своего новоорлеанского дома и ее взгляд упал на письмо в серебряной корзиночке для визитных карточек, она не сразу смогла заставить себя вскрыть конверт. Это было третье послание, полученное ею от Эми за столько недель.

Первое – телеграмма с сообщением о смерти Уолтера Салливена – оказалось для нее внезапным и тяжелым ударом, от которого она не оправилась до сих пор. Не прошло и недели, как ей доставили коротенькое письмо от Эми, которая довела до сведения тетушки, что дон Рамон погиб в результате несчастного случая, а его сын Луис исчез неизвестно куда.

Протянув руку в перчатке, Мэг взяла маленький голубой прямоугольник, села на ступеньки и надорвала конверт. Когда она развернула листок, исписанный аккуратным почерком, руки у нее слегка дрожали.

Милая, дорогая тетя Мэг!

После всех трагедий я могу наконец сообщить тебе и хорошую новость. Я выхожу замуж. Меньше чем через неделю – вечером в субботу, восьмого ноября – я стану женой Тайлера Парнелла.

Больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы ты приехала и порадовалась нашему счастью. Мы собираемся жить здесь, в Орилье, – ну не чудесно ли это?

С любовью Эми.

Мэг Салливен медленно опустила письмо. Прикрыв глаза, она грустно покачала головой. Подробных объяснений не требовалось. Интуиция и здравый смысл безошибочно подсказывали: самый любимый ею человек на земле прячет за бодрыми словами разбитое сердце.

Она открыла глаза и устало вздохнула.

Сегодня суббота, восьмое ноября. День бракосочетания. Слишком поздно… Она не успеет даже послать телеграмму с просьбой, чтобы Эми подождала, пересмотрела свое скоропалительное решение.

Внезапно у нее зашумело в висках. Мэг Салливен встала и поднялась по лестнице к себе в комнату. С мечтами о долгом счастье для Эми пришлось распроститься.

Этим же теплым ноябрьским вечером вдоль прохода католической церкви техасского городка Сандауна шествовала в сопровождении своего брата Бэрона мисс Эми Салливен, необычайно красивая в белом атласном платье. Церемония, проведенная при свете свечей, продолжалась не более десяти минут, после чего Эми получила право называться миссис Тайлер Парнелл.

Тайлер Парнелл казался самым счастливым из всех женихов. Теперь у него имелось все, чего он хотел. Прелестная, наивная юная жена, которая – по удачному совпадению – была одной из самых богатых женщин Техаса. Он проведет всю свою жизнь в роскошном безделье на ранчо Орилья, и все, что от него потребуется, – это присматривать, чтобы малышка Эми все время была беременна, счастлива и покорна его желаниям.

С улыбкой поглядывая на свою белокурую невесту, стоявшую рядом с ним перед одетым в сутану падре, Тайлер Парнелл был уверен, что если речь пойдет о выполнении его обязанностей в этой сделке, так никаких затруднений у него не возникнет. Уговорить ее, чтобы она вышла за него замуж, оказалось неожиданно легко. Даже Бэрон был приятно удивлен, что она согласилась с такой готовностью.

Неделю назад, когда Тайлер попросил ее руки, именно она предложила не тратить время на ожидание и пожениться как можно скорее. Он не предвидел с ее стороны возражений против того, чтобы поставить подпись под документом о передаче ему причитающейся ей доли земли, которую она унаследовала.

Земли, которая сама по себе составляла огромное богатство.

Или составляла раньше.

Доныне.

В тот же ноябрьский вечер из своих покоев в высокогорной пещере вышла экзотически-прекрасная черноволосая женщина в изысканном одеянии, сопровождаемая огромным белым кагуаром, не отстающим от нее ни на шаг. Она продвигалась вперед, борясь с сильным холодным ветром, который прижимал ткани платья к стройной фигуре и относил за спину волосы, буйным облаком разлетавшиеся вокруг головы.

Она бесстрашно поднималась вверх по склону, туда клубились горные туманы, встречающие ее знобящей влажностью и вихрящиеся вокруг, как огромные облака дыма – столь плотные, что человеческий взор не мог проникнуть через подобную завесу.

Но эта женщина могла видеть сквозь нее.

Могла прекрасно видеть сквозь хаос базальтовых скал и крутые вулканические горы, сквозь песчаниковые утесы и пласты сплошного гранита. Могла видеть сквозь громоздящиеся горные хребты, зеленые долины и выжженные пустыни.

Ее взору было открыто все пространство до далекого Техаса и до холодной прозрачной реки. Реки, которую питали глубокие артезианские источники, расположенные под тоннами и тоннами камня. Быстротекущей реки, которая превращала бесплодную пустыню в тучные пастбища.

Которая давала людям богатство.

Не мигая глядя сквозь таинственные туманы, разгневанная богиня Шочикецаль нахмурилась и свела над переносицей тонкие брови.

И река перестала течь.