Текст книги "Последняя история Мины Ли"

В понедельник Мина пришла на обучение к мистеру Киму, оказавшемуся тем самым привлекательным корейцем. Он действительно был немного моложе ее, у него была гладкая смуглая кожа, квадратное лицо, высокие скулы и застенчивая, несколько асимметричная улыбка. Он был невысок, примерно одного роста с Миной, поэтому, разговаривая с ней, смотрел ей прямо в глаза, чем сильно ее смущал. В своих широких брюках, розовой футболке поло и поношенных кроссовках она казалась себе неопрятной.

Когда мистер Ким показывал ей кассу и бланк, в который нужно записывать точную сумму в кассе в начале и конце смены, она не могла не любоваться его руками – тонкими, но жилистыми, покрытыми светлыми волосками. Ей всегда нравились руки. К тому же лучше смотреть на них, чем ему в лицо.

В первый день работы за кассой Мина долго возилась с наличными, и покупатели недовольно пялились на нее, теряя терпение, слишком занятые своей собственной жизнью, своими собственными заботами, чтобы заметить отсутствие у нее опыта и то, как она старается учиться быстрее.

– Вот двадцатка. Верните мне три доллара пятнадцать.

– Хорошо.

– Нет, не так. Позвольте облегчить вам задачу. У меня есть точная сумма.

Мина все еще привыкала к доллару, к размерам монет, к достоинствам купюр, которые кажутся одинаковыми на первый взгляд, но все же немного отличаются. К счастью, Марио, упаковщик продуктов, работавший с ней – с колючим ежиком на голове и мягкими манерами, – был терпелив. Он помогал ей с кассовым аппаратом, улыбался и извинялся по-корейски перед покупателями, пока она стояла в растерянности, вынужденная использовать часть мозга, которая за эти годы заржавела от неупотребления. В свободное время Марио помогал мистеру Киму или другим кассирам поднимать на тележки мешки с рисом или коробки с продуктами.

Несколько часов спустя Мина приноровилась к сканеру штрихкодов, запомнила некоторые коды для популярных товаров, довела до автоматизма получение денег и подсчет сдачи.

Хотя работа не требовала физических усилий, присутствие покупателей, нетерпеливо ожидающих в очереди, и необходимость постоянно оставаться дружелюбной, необычайно утомляли. Все эти взгляды. Нервировало пристальное внимание покупателей, следящих за тем, чтобы она не ошиблась. Однако Мина уверяла себя, что скоро привыкнет. В конце концов люди станут подобны бутылкам соевого соуса, которые она расставляла на полках, – просто еще одним элементом повторяющейся, по сути, бесчувственной работы.

Шпинат. Соевая паста. Тонкая рисовая лапша. Мешок риса. Чеснок. Мороженое из фасоли. Два апельсина. Пакетик имбиря. Упаковка из шести банок «Хайта». Пачка картофельных чипсов. Пучок зеленого лука.

В конце смены мистер Ким, весь в мыле, пришел ее проверить. Тем не менее он старался вести себя с ней как можно более мягко и доброжелательно. Сверяя оставшиеся деньги в кассе с тем, что она записала в отчете, он спросил, есть ли у нее какие-нибудь вопросы, и вытер потный лоб голым предплечьем. Мина достала из кармана салфетку и протянула ему.

– Спасибо, – улыбнувшись, поблагодарил он по-английски.

– Не… за что? – неуверенно спросила она и рассмеялась оттого, что все еще плохо выговаривает некоторые буквы.

– Вы сегодня хорошо поработали.

– Спасибо! – Их взгляды встретились, и Мина ответила на его улыбку.

По дороге домой она сидела в начале автобуса, уставившись в пространство и оцепенев. Ей хотелось поскорее добраться до дома, принять душ и закрыть глаза. Жаль, у нее нет телевизора, чтобы отвлечься от волны печали, поднимающейся внутри. Может, ей не стоило соглашаться на эту работу? Сумеет ли она справиться с недовольными взглядами и нетерпением покупателей? Сможет ли привыкнуть к необходимости постоянно контактировать с людьми, когда единственное ее желание – остаться в одиночестве, ни о чем не думать и ничего не чувствовать; физической болью от нагрузки заглушить все остальное, как наркотиками?

Мина понимала, насколько легко и приятно попасть в сети зависимости. После смерти мужа и дочери она несколько раз напивалась до беспамятства. Похоронив любимых, Мина хотела броситься вслед за ними в ту же яму. Она начала пить, а на следующий день просыпалась с жуткой головной болью и ползла в ванную, где ее рвало.

Разумеется, такой образ жизни не мог продлиться долго. Теперь же самое главное – быть хорошей и упорно трудиться, чтобы попасть на небеса, где ее ждут любимые. Вот и все, что имело значение. Даже мистер Пак с его словами, которые словно касались ее кожи, оставляя липкий след, не мог сбить ее с пути.

Покачиваясь из стороны в сторону в автобусе, Мина пыталась уверить себя, что все будет хорошо. Она привыкнет к кассовым аппаратам, к наличным, к людям, а если нет, то всегда сможет попросить хозяина вернуть ее на прежнюю должность или заняться чем-то еще, даже найти другое место. И, заработав достаточно, она найдет юриста, который поможет остаться в стране навсегда. Вспомнив о мрачных днях, проведенных в Сеуле после смерти любимых, о квартире, улицах, по которым они когда-то ходили вместе, она поняла, что никогда не сможет вернуться в Корею. Вся страна превратилась для нее в кладбище.

Мина посмотрела на водителя автобуса, чернокожую женщину примерно ее возраста, с каре, уложенным внутрь. Та проводила в автобусе целый день, выполняя свою работу – маневрируя в потоке машин, и в то же время ей приходилось реагировать на потребности пассажиров, которые могли быть добрыми и дружелюбными, а могли – раздраженными и грубыми. На женщине лежала ответственность за то, чтобы каждый день отвозить всех этих людей домой или на работу.

Водитель оглянулась на Мину:

– Эй, все путем?

– Что?

– Все нормально?

– Да, спасибо.

Мина хотела добавить что-то еще, просто не знала, что именно и как. Может, спросить в ответ, как у нее дела? Нет, будет неловко.

Почему водитель обратилась к Мине? Может, забеспокоилась? Или ее начал напрягать долгий взгляд?

Мина поспешно вышла из автобуса и прошла меньше чем полквартала до дома. Зайдя к себе в комнату, она взяла пижаму и полотенце, чтобы сходить душ и смыть с себя весь этот день (все деньги, подсчеты, нетерпеливых покупателей, благодарность мистера Кима на английском, его улыбку). Нужно очистить голову, расслабиться.

Взявшись за ручку, чтобы выйти, она услышала, как в коридоре хозяйка обратилась к ее соседке, назвав ту миссис Бэк. Так Мина узнала, как зовут ее онни.

Марго

Осень 2014 г.

Напротив закрытой лавки мамы находилась лавка детской одежды ее подруги Альмы – вероятно, одной из последних людей, кто видел маму. Она могла заметить что-то или кого-то подозрительного.

Марго с Мигелем вошли в безлюдное помещение. На креплениях вдоль стен, подставках и вешалках висела детская одежда – маленькие джемперы супергероев для мальчиков и костюмы принцесс и пони для девочек.

– Может, она отошла в туалет? – предположила Марго и вернулась в проход, нырнув под крошечное белое платье, завернутое в пакет. Мигель последовал за ней.

– Подождем?

– Давай пока откроем мамину лавку и посмотрим, что удастся найти там. Мы увидим, когда Альма вернется.

Мама работала на рынке «Меркадо де ла раса» – бывшем складе с жестяной крышей, высокими потолками и бетонными полами, набитом торговыми лавками. Он располагался на юго-востоке Лос-Анджелеса – в пыльной местности с полуразрушенными фабриками и продавцами фруктов на углах с пакетами апельсинов. В этом районе доминировало латиноамериканское население рабочего класса, образующее собственное сообщество среди руин оборонной и обрабатывающей промышленности.

Местные жители собирались по выходным на рынке, где повсюду играла мексиканская музыка региональных жанров – например, банда или нортеньо. По проходам под руку с детьми мирно бродили мужчины с татуировками на лице и шее. Церкви арендовали крытый угол парковки рынка для выступлений и религиозных собраний, а семьи – для кинсеаньер – традиционных в Мексике празднований пятнадцатилетия девочек.

В такой местности, пересеченной железнодорожными путями, где повсюду валяется обычный и крупный мусор вроде матрасов, старой мебели и сломанных тележек, мама Марго и другие корейские иммигранты зарабатывали на жизнь, арендуя относительно дешевые помещения. Даже Корейский квартал оказался слишком конкурентным и дорогим, поэтому они перекочевали в другие округа – Южный Централ, Белл или Хантингтон-Парк, – работая за прилавками по десять часов в день, порой без выходных, астрономически далеко от своих домов и привычного уклада жизни.

Марго терпеть не могла ходить сюда с мамой по выходным и по будням во время каникул, когда, по ее представлению, остальные дети во всем мире наслаждались свободой, катаясь по белому песку или изумрудной траве. Она же вместо этого торчала на рынке среди пластиковых вешалок и одежды, пахнущей химическими красителями, а мама, изнемогая от усталости, порой даже срывалась на крик.

«Amiga! Amiga!» – с корейским акцентом кричала она покупателям, когда те уходили, лишь просмотрев вещи на полках. Этот образ запечатлелся в памяти Марго – вид удаляющихся женских спин, обращение amiga к женщинам, которые не нуждались в подруге, мамины попытки говорить на их языке: «Amiga! У меня вам что-то есть». Ее не слышат, на лице отражается печаль… нет, скорее стойкое принятие отказа. Марго отлично помнила тон маминого голоса в самые отчаянные времена, когда та не знала, сможет ли заплатить за квартиру или купить продукты, – крик женщины, которую выбросило за борт и она барахталась в воде и звала на помощь других женщин, проплывающих мимо на шлюпках.

Теперь же, вновь вернувшись на рынок после долгого отсутствия, Марго поразила окружающая ее грязь. Ужасно, что Мигель – человек из ее мира среднего класса в Сиэтле с посудомоечными машинами, вещами из флиса и бутылками воды из нержавеющей стали – увидит другую неприглядную сторону ее детства и юности. Марго привыкла стыдиться своего дома, работы мамы, своей жизни.

Вот только почему?

Возможно, зеленые лужайки и торговые центры лишь одно из воплощений американской мечты, а это место – другое. Теперь Марго это понимала. Да, оно не соответствовало общему представлению; его не показывали с состраданием во всей своей многогранности по телевизору или в кино, потому что оно воплощало в себе все то, чего боялись и потому презирали люди среднего и высшего класса, включая Марго, – кажущейся неизбежной, циклической бедности. И все же в действительности эта жизнь тоже является воплощением американской мечты, ради которой люди покидают родину и трудятся день и ночь. Здесь они строят и развивают то, что любят: семью, дружбу, общество, чувство общности. Это их версия мечты.

Марго отперла замок на ржавых воротах, складывающихся вверх гармошкой, с помощью ключа, который нашла в маминой сумочке, и приподняла их так, чтобы можно было проскользнуть внутрь – в женскую версию лавки Альмы, битком набитую одеждой. На стенах висели изящные вечерние платья, обтягивающие кофточки с вырезами на плечах, скромные вышитые блузки для женщин в возрасте и джинсы, к которым булавками были приколоты цветные картонки с надписями маркером: «Распродажа 20 долларов».

На пыльном стеклянном прилавке возвышалась керамическая Дева Мария, близнец разбитой дома в гостиной. Рядом стоял кассовый аппарат с пустым выдвинутым ящиком для наличных и сломанным краем – жалкое зрелище. Мама всегда оставляла его приоткрытым, чтобы отвадить воров, как бы говоря: «Здесь ничего нет. Пожалуйста, уходите».

Марго подошла к тому месту, где мама обычно прятала размен – под стопкой бесплатных календарей в одной из витрин для бижутерии с ожерельями со стразами и серьгами, большими кольцами из бисера, пластиковыми браслетами, – мама надеялась, что когда-нибудь их возьмут в дополнение к купленной одежде. Там нашелся перевязанный резинкой сверток с мелкими купюрами.

– Ну, деньги на месте, – сказала Марго, вставая из-за витрины, и тут обнаружила, что Мигель не последовал за ней внутрь.

Он остался в проходе и теперь разговаривал с Альмой, которая плакала и вытирала глаза салфеткой. Марго спрятала деньги в сумочку с ремнем через плечо и подошла к ним. Альма распахнула объятия ей навстречу, и Марго в них упала.

Альма знала их семью около двадцати лет, они познакомились после массовых беспорядков в Лос-Анджелесе – когда на улицах валялись осколки и стоял черный дым, – из-за которых пострадал первый бизнес мамы, расположенный в паре километров отсюда, на другом, гораздо более опрятном рынке, где лавки были отделены друг от друга полноценными стенами и закрывались на стальные ворота.

Альма наблюдала за ростом Марго из лавки напротив – проход был одновременно узким из-за переполненных стеллажей с товарами и необъятно широким из-за различия языков и культур. Круглое лицо Альмы с жирной кожей, казалось, почти не старело, в то время как Марго прошла через множество неловких стадий собственного взросления – из застенчивого ребенка с косичками или аккуратным каре она постепенно превратилась в одиннадцатилетку, которая посреди ночи красила волосы в темно-синий и после школы курила сигареты, а затем выросла в гораздо более сдержанную студентку колледжа, которая понимала, что диплом может быть единственным способом избежать такой жизни.

Марго разрыдалась. Альма отстранилась и, заключив ее лицо в ладони, заглянула в глаза и пробормотала: «Pobrecita»[11]11
  Бедняжка (исп.).


[Закрыть], после чего снова обняла.

– Когда вы видели ее в последний раз? – спросил Мигель по-испански.

– В последний раз я ее видела… около двух недель назад, – ответила Альма, когда они разомкнули объятия. – Перед Днем благодарения. Может, в выходные.

Марго более или менее понимала испанский при бытовом общении, но, как и в случае с корейским, ей было сложно составлять предложения. Страх показаться глупой или быть неправильно понятой действовал как сито, через которое проходила любая речь, даже английская. Поэтому ей было в принципе сложно разговаривать, а иностранные языки имели в ее сознании более плотную структуру, поэтому еще медленнее подбирались ко рту и выходили наружу.

– Она взяла отгулы на все праздники? – по-английски удивилась Марго. – Как странно.

Мама всегда работала по праздникам, включая День благодарения и Рождество, лишь закрывалась на пару часов раньше обычного. На День благодарения они иногда заказывали цыпленка из KFC – голени и бедра с двойной хрустящей корочкой и острым соусом. А по средам не работал весь рынок. Значит, в последний раз перед смертью мама должна была прийти на работу во вторник.

– Вы не заметили в ней ничего странного? – спросил Мигель.

– Да, последние пару месяцев она казалась грустной, – ответила Альма. – Очень грустной.

– Почему? – вмешалась Марго.

– Сначала я подумала, что у тебя какие-то проблемы. А она заверила, что у тебя все в порядке, хорошая работа, тебе очень нравится Сиэтл. – Альма высморкалась. – Тогда я подумала, может… какие-то проблемы в семье, в Корее, например, кто-то заболел или умер, и поэтому ее так долго не было.

Она жестом попросила их подождать и, сбегав за коробкой с салфетками, продолжила:

– Я думала, она все это время была в Корее. Может, в семье кто-то умер или заболел. Она выглядела очень грустной.

Марго вспомнила о некрологе, который нашла вчера вечером, и то, что сумела разобрать: «Рак», «супермаркет», «жена», «Калабасас», «церковь». Лицо на крошечной черно-белой фотографии казалось ей ее собственным привидением. Может, мама оплакивала этого мужчину? Был ли он тем же мужчиной, тем самым гостем на шикарной машине, о котором говорил хозяин дома? Иначе зачем она сохранила его некролог? Наверняка он многое для нее значил. Вот только если он умер в октябре, на кого тогда она кричала? Действительно ли ее смерть была несчастным случаем?

Марго казалось, будто ее накрывает волной, она почти ощущала соленый привкус во рту. Слишком много на нее навалилось – сначала смерть мамы из-за несчастного случая, потом возможность убийства, а теперь незнакомый мужчина, тоже погибший, который мог приходиться ей отцом.

Между ними в узком проходе протиснулась продавщица чампуррадо[12]12
  Чампуррадо – горячий мексиканский напиток из молока, кукурузной муки и шоколада.


[Закрыть], оставляя в воздухе запах горячего шоколада, корицы и кукурузы.

– К ней кто-то приходил? – спросил Мигель.

– Насколько мне известно, нет. – Альма сочувственно посмотрела на Марго и положила ладонь ей на плечо. – Хочешь воды?

– Нет, нет, спасибо.

– Она часто общалась вон с той кореянкой. – Мексиканка указала на лавку где-то позади себя. – Продавщицей носков. Ты ее знаешь?

– Носков?

– Носков, нижнего белья, пижам и прочего. – Альма снова высморкалась. – Она не так давно здесь работает, с весны, кажется. Они с твоей мамой быстро подружились или даже, казалось, уже были подругами, очень близкими.

Марго попросила Альму присмотреть за открытой лавкой мамы, и они с Мигелем отправились на поиски продавщицы носков. За углом, в лабиринте преимущественно самодельных киосков, отовсюду раздавались различные жанры испаноязычной музыки (поп, бачата, банда), прерываемой отдаленными криками птиц из зоомагазина или колыбельными из пластиковых игрушек. Они остановились при виде многоярусных витрин на колесиках со стопками белых носков в пачках, образующих половину периметра лавки.

– Должно быть, тут, – решила Марго.

Над входом висело соблазнительное белье, кружевные корсеты и ночные рубашки на вешалках в форме женской груди. К одним красным трусам с мультяшной мордой слона спереди прилагался похожий плюшевый мишка.

Продавщица лавки стояла под ярким светом люминесцентной лампы, опираясь на стеклянную витрину с простым хлопковым нижним бельем пастельных тонов. Склонив голову, с ручкой в руке, она изучала объявления в корейской газете и подняла глаза, когда вошли посетители.

Марго невольно вздрогнула при виде ее элегантного, вытянутого лица, так не вписывающегося в обстановку. Несмотря на довольно почтенный возраст, где-то за шестьдесят, женщина красила губы вызывающе-алой помадой, которая выглядела одновременно красиво и безвкусно. Брови были подведены в форме идеальных полумесяцев. Темно-синее флисовое полупальто с катышками на рукавах окутывало стройную, как у балерины, фигуру.

Марго кивнула в знак приветствия и сразу предупредила:

– Э-э, простите, я плохо говорю по-корейски.

– Ничего, – ответила женщина на английском с южным выговором, удивившим Марго. – Чем могу помочь?

– Вы знали хозяйку лавки женской одежды неподалеку?

– Да, да, конечно, – подтвердила она, ее голос дрогнул.

– Мы просто хотели узнать, когда вы видели ее в последний раз, – поинтересовался Мигель.

– Ее… давно не было. – Продавщица отложила ручку и подозрительно прищурилась. – Я за нее переживаю. Почему вы спрашиваете?

– Я ее дочь. Это мой друг Мигель.

Женщина удивленно распахнула глаза, потом вновь прищурилась, отчего на тональном креме образовались полоски, а затем произнесла «А!» так, будто вдруг узнала Марго.

Однако Марго никак не могла вспомнить эту женщину. Очевидно, та, как и мама, в молодости была красивой. Ее выразительное лицо, словно абстрактная картина, рассказывало некую историю, притом насыщенную и печальную. Женщины вроде них с мамой всегда с трудом держатся на плаву – их лица выглядывают над поверхностью, а ноги тем временем отчаянно гребут под водой. Возможно, однажды их тела тоже выбросит на берег, и они будут лежать там, как мама – на полу гостиной.

– Ты так изменилась, – проговорила женщина сдавленным голосом.

– Простите?

– Я тебя сначала не узнала. Твоя прическа… Наверное, ты меня не помнишь. – Она указала на себя. – Миссис Бэк?

– Нет, – покачала головой Марго. – Я вас совсем не помню.

Миссис Бэк фыркнула и ласково улыбнулась:

– Мы жили в одном доме, пока тебе не исполнилось года три или четыре.

Ее взгляд смягчился, тронутый дымкой ностальгии, удивившей Марго, которая ничего не помнила о времени до беспорядков – до квартиры, где прожила всю сознательную жизнь. Мама рассказывала, что, приехав в 1987 году из Кореи в Лос-Анджелес, сняла комнату у хозяйки магазина одежды, чуть позже забеременела и несколько лет жила там с Марго. В 1991 году, когда хозяйка умерла, мама выкупила магазин у ее взрослых детей и переехала в ту самую квартиру в Корейском квартале. Она успела проработать в новом магазине всего год, после чего он был почти полностью разрушен во время беспорядков. Она никогда не упоминала ни миссис Бэк, ни кого-либо еще.

– Вы с мамой часто приходили в ресторан, где я работала, «Ханок-Хаус», помнишь? – спросила продавщица носков. – Такой традиционный корейский дом, весь из дерева.

– Нет, не помню, – ответила Марго, несколько смутившись.

Лицо миссис Бэк внезапно помрачнело, будто она вспомнила нечто мрачное, тщательно запертое внутри. Алые губы сжались в тонкую полоску. Она словно замкнулась. Марго предстояло вытянуть ее наружу – не уходить же без ответов.

– А почему мы перестали ходить в ваш ресторан? В «Ханок-Хаус»?

– Твоя мама… Она была очень занята в своем магазине. И когда во время беспорядков его разгромили… ей пришлось очень много работать. Тяжелые были времена. Многие потеряли все – бизнес, работу. Не было времени ни на что, кроме попыток восстановиться, выжить. Как тогда, на войне.

Марго вспомнила клубы дыма, отравлявшие воздух ядовитым химическим запахом. В нескольких километрах от их квартиры мир охвачен пламенем. По зернистому черно-белому телевизору полицейские избивают Родни Кинга, безоружного чернокожего мужчину, который позже скажет: «Я словно вернулся во времена рабства».

Мрачные белые мужчины в костюмах выходят из зала суда – им вынесен оправдательный приговор. Люди бросают кирпичи, бьют стекла, сносят ворота. Здания охвачены огнем, в небо поднимаются столбы дыма.

На углах улиц стоит национальная гвардия в камуфляже и с тяжелым оружием.

Мама рыдает, сидя у телевизора. Ее магазин тоже попал под горячую руку. Собственный бизнес без вечно недовольного начальника, работа, на которую можно взять ребенка, – слишком хорошо, чтобы быть правдой. Эти мечты тоже разобьются вдребезги, поскольку их жизнь – часть лжи, которую эта страна повторяет для успокоения совести: что справедливость восторжествует; что законы защищают всех одинаково; что эту землю вовсе не украли у коренных народов; что их богатство заработано не чернокожими рабами, а предприимчивыми белыми, «нашими» основателями; что трудолюбивые иммигранты доказывают существование меритократии в стране; что историю нужно рассказывать только с одной точки зрения – с точки зрения тех, кто победил и до сих пор стоит у власти. И теперь город взбунтовался. Самосожжение – прекрасный способ привлечь к себе внимание.

Мама была лишь одной из множества жертв этого крушения. Марго вместе с ней разгребала обломки в поисках уцелевшего. Их семья из двух человек, может, и была самым маленьким государством, но только в нем они ощущали себя на своем месте.

Марго неожиданно для себя разрыдалась: она-то думала, что уже выплакала все слезы на сегодня.

– Не плачь, – сказала миссис Бэк, сжимая руку Марго. – Знаю, времена были тяжелые. Очень тяжелые.

Мигель обнял Марго за плечи. Если изначально она и пожалела, что взяла его с собой, стыдясь маминой работы – того, что он увидел, в какой бедности она выросла, – то теперь она была рада его присутствию. Он был похож на нее во многих отношениях – они оба умели рыдать в три ручья и смеяться до колик, чувства сменялись с пол-оборота.

– Как вы здесь оказались? – спросила Марго, шмыгая носом.

Миссис Бэк протянула ей салфетку.

– Надоело работать в ресторане, поэтому я скопила денег и приобрела эту лавку в марте. Только ее я и могла себе позволить. Тут тяжело, но немного легче, чем в ресторане. Не приходится целый день стоять на ногах. – Она снова сосредоточилась на Марго. – Твоя мама давно не появлялась. Я подумала, может, она поехала навестить тебя или улетела в Корею. Кто-то заболел?

За восемь лет мама ни разу не навещала Марго в Сиэтле, даже на выпускной не приехала, и не позволяла себе пропустить больше одного дня на работе. Насколько Марго было известно, мама ни разу не летала на самолете с тех пор, как приехала в Америку двадцать семь лет назад.

– Она… умерла, – выдавила из себя Марго, отгоняя воспоминания о крошечной фигурке матери на полу; как сама она с криком упала на колени. – Более двух недель назад.

Миссис Бэк ахнула, закрыв рот обеими руками, глаза наполнились слезами.

– Когда вы видели ее в последний раз? – спросил ее Мигель.

– Пару недель назад, – ответила она дрожащим голосом, вытерев слезы, на щеке остался след алой помады, подводка для глаз потекла по лицу серыми полосами.

– Вам ничего не показалось странным?

– Да… – Миссис Бэк перевела дыхание. – Она… какое-то время она была очень подавлена. – Ее рука, державшая салфетку, сжалась в кулак.

– Альма из лавки детской одежды сказала то же самое.

– Вы знаете почему? – спросила Марго. – Мама что-нибудь вам говорила?

Дрожащими руками миссис Бэк разгладила страницы газеты, на которую опиралась, очевидно, обдумывая, что можно рассказать Марго, как взрослый, тщательно подбирающий слова перед ребенком. Марго хотела сказать: «Вам больше нечего от меня скрывать. Я уже взрослая. Мне нужно знать».

– Ей приходилось несладко. Нам всем несладко, знаете? Покупателей почти нет. Дела идут все хуже. Никто больше не ходит на рынок. Видели бы вы туалеты, как там теперь грязно. Ни владельцу, ни управляющему – никому больше нет до нас дела. – Из глаз миссис Бэк снова потекли слезы. Она покачала головой, словно отгоняя горькие мысли. – Когда она умерла?

– В выходные после Дня благодарения, – ответил Мигель. – Мы приехали из Сиэтла на машине. Марго нашла ее в среду…

Миссис Бэк снова прикрыла рот рукой.

– О боже…

– Она, видимо, упала и ударилась головой.

– Боже! – Миссис Бэк схватилась за голову, словно боясь потерять сознание.

– Хозяин дома слышал, как в выходные мама на кого-то кричала. – Голос Марго задрожал от воспоминания о разговоре в гараже. – Сказал, что у нее был приятель, мужчина, который приезжал к ней летом, и я подумала, может, кто-то… его знает или он как-то причастен.

Закрыв глаза, миссис Бэк потерла переносицу и шумно выдохнула.

– Мама говорила вам о нем? Вы знаете, как я могу…

– Из-за него она и была подавлена, – внезапно призналась миссис Бэк.

– Что?

– Он умер в октябре. – Она промокнула уголки глаз салфеткой.

– Значит, он не мог быть с ней в ту ночь, – заметил Мигель.

– С ней кто-то был? – встревожилась миссис Бэк.

– Это мы и пытаемся выяснить, – объяснила Марго. – Кто был с ней в ночь смерти.

– Как звали того мужчину? – спросил Мигель.

– Я… я не знаю.

– Не Чанхи Ким, мистер Ким? – подсказала Марго.

– Ах да, мистер Ким, – закивала миссис Бэк. – Я даже не знала о нем, об их отношениях… – ее голос стал громче, словно она оправдывалась, – до его смерти. – Она приподнялась, облокотившись на прилавок. – Твоя мама была так подавлена последние пару месяцев, что я продолжала выспрашивать, в чем дело. Думала, может, с тобой что-то стряслось. В конце концов она о нем рассказала. – Миссис Бэк вытерла нос салфеткой.

– Значит, мама держала его в секрете от всех?

– Наверное, стыдилась. Он был женат. – Ее голос дрогнул. – О чем она только думала? – Миссис Бэк всхлипнула и достала из-под прилавка новую салфетку.

Каковы шансы, что этот любовник, мужчина из некролога, был отцом Марго? Может, она обманывала себя надеждой, будто отец где-то рядом и однажды появится в ее жизни – живой или мертвый. Может, она хотела увидеть себя в этом мужчине лишь для того, чтобы укрепить мифы своей жизни, сделать их реальными. Однако единственные реальные факты – тело матери на полу и то, что она состояла в отношениях с женатым мужчиной, теперь тоже мертвым.

– Может, она пришла к матери? То есть жена мистера Кима. Могла ли его жена?..

– Даже не знаю. Может быть. Твоя мама ничего о ней не рассказывала. Я не знаю.

– Но зачем, если ее муж уже умер? – спросил Мигель. – Какой в этом смысл?

– Пока непонятно, – ответила Марго. – Может, его жена узнала нечто такое, что разозлило ее еще больше? Или ей только потом стало известно, что муж ей изменял? И она сразу же отправилась к моей маме. Возможно, она хотела ясности. В любом случае ее нужно найти.

Миссис Бэк рассеянно кивнула и снова расплакалась. Ее подруги больше нет в живых. Красивый макияж совершенно испортился – на щеках серые полосы, помада размазана. Она кашляла сквозь слезы, содрогаясь от особенного одиночества, которое Марго видела и в своей матери, – одиночества чужака.