Текст книги "Окрась это в черное"

2

Вильям Палмер вынырнул из сна, как ныряльщик из моря: ловя ртом воздух.

Он лежал навзничь, уставясь в растресканную штукатурку потолка, не видя ее, и последние капельки сна уплывали тем временем из уголков глаз.

Сон. Слава Богу, всего лишь сон.

Снова ему приснился этот дом. Приснилась «Западня Призраков».

Здание построил в начале века одаренный, хоть и безумный архитектор, и построил так, чтобы спастись от мстительных призраков своей убитой семьи. Это было сумасшедшее нагромождение комнат без окон, глухих лестниц, потайных ходов и прочих горячечных фантазий, слепленное на принципах неевклидовой геометрии, чтобы сбить с толку и дезориентировать и мертвых, и живых. Для того, кто, подобно Палмеру, обладал псионическими способностями выше обычных человеческих, этот дом был ментальным аналогом смоляных ям Ла-Бреа.

Почти три года назад Палмер заблудился в «Западне Призраков», отданный на милость мертвых, что скитались по ее залам. Попал он туда в поисках своей напарницы и возлюбленной, Сони Блу – женщины, которая научила его, как овладеть своими парапсихическими способностями, а потом втянула в свою войну с мастером вампиров Морганом.

Он уцелел в ту ночь в «Западне Призраков», но только чудом. На его глазах дом ужасов рухнул в пламени, навсегда отпустив своих пораженных вечным проклятием обитателей. «Западня Призраков» перестала существовать в реальном мире, но осталась в мозгу Палмера, став театром его кошмаров.

Сейчас он пялился на потолочный вентилятор, медленно месивший лопастями тяжелый и влажный воздух. Наверняка духота и жара добавили что-то к приснившемуся кошмару. В комнате было действительно душно, но в этом году комары совершенно озверели, и невозможно было спать в гамаке на террасе.

Палмер сел, откинув промокшие от пота простыни. Сейчас ему снова не заснуть – а если заснуть, то не сразу. Он спустил ноги с кровати и со стоном встал, мельком поймав взглядом свое отражение в зеркале напротив. Рассеянно тронул рукой ритуальную татуировку через всю грудь. Это был узор майя, и нефритовые серьги, растягивающие мочки ушей, тоже принадлежали этой культуре. Такие серьги носили люди из Дома Повелителей Ягуаров.

Палмер не верил в послежизненную регрессионную терапию, каналирование, космических братьев и прочую чушь новой эры. Просто так случилось, что он оказался перевоплощением индейца майя доколумбовых времен. В прошлой жизни он был одним из шестипалых царей-волшебников Хан Балам, в своем уродстве видевших знак божественности. Еще он был частным детективом на покое, прощенным правонарушителем, телепатом и владельцем успешного экспортного предприятия.

Палмер двинулся в сторону холла и застыл, когда что-то размеров и формы большого тарантула вылетело из-за двери. Потом вздохнул с облегчением, увидев, что это было – мумифицированная шестипалая рука, отрезанная у запястья.

– Слушай, Лефти, ты меня так до инфаркта доведешь! – буркнул Палмер, чуть поддев ногой отрезанную кисть. За эти годы он привязался к жутковатой реликвии. В этом даже не было ничего странного – в конце концов, она когда-то принадлежала его предыдущему воплощению.

Он босиком прошлепал по коридору в одних трусах. Лефти засеменила за ним, как верная собачка. Возле детской Палмер остановился и приоткрыл дверь – тихонько, чтобы не разбудить Лит.

«Вообще-то это уже не детская, – подумал он про себя, и уже не в первый раз. – Ребенок слишком вырос».

Не сразу он заметил девочку среди мягких зверушек и кукол, которых она натащила с собой в кровать, но увидел ее волосы – темные и блестящие, как соболиный мех, выглядывающие между Тряпичной Энн и Медведем Паддингтоном. Девочка что-то неразборчиво промямлила во сне.

Скоро ей надо будет покупать новую одежду. Из купленной месяц назад она уже выросла, набрав три дюйма буквально не по дням, а по часам. Палмер глянул на дверцу шкафа, где отмечал рост Лит, посмотрел на убегающие вверх карандашные отметки с указанием даты и возраста. При последнем измерении рост Лит был пять футов и один дюйм. Неплохо для ребенка, которому еще нет трех лет.

Одна из теней в ногах кровати отделилась от других и двинулась к Палмеру. Вдруг вспыхнули две золотистые точки примерно на высоте человеческих глаз.

– Не волнуйся, Фидо. Все в порядке, я просто проверял, – шепнул Палмер.

Сгорбленная фигура, похожая на груду грязного белья, которой придали форму человека, тупо кивнула и вернулась к своему безмолвному бдению. За два с половиной года, проведенных в обществе серафима, Палмер так и не понял, что думает это создание – и думает ли оно вообще. Оно явно было назначено охранять Лит, но никогда не пыталось общаться с Палмером – по крайней мере на понятном ему уровне.

С удовлетворением убедившись, что все под контролем, Палмер продолжил ночной обход. Остановился у двери во дворик, выложенный дорогой испанской плиткой, с маленьким трехкаскадным фонтаном, который все время что-то журчал, будто разговаривая сам с собой.

Палмер вышел наружу. Влажная юкатанская ночь не принесла облегчения – будто самая большая в мире псина обдала Палмера своим дыханием. Он утер пот со лба и верхней губы, вглядываясь в монолит неба.

Где ты?– мысленно шепнул он в ночь.

Звук радиоприемника, принимающего одновременно тысячу станций, заполнил его голову. Какие-то звучали мощно, другие еле слышно. Некоторые вещали на понятных ему языках другие нет. Были голоса сердитые, были грустные и счастливые – но почти все спутанные. Сигналы размывались и накладывались, взлетали и исчезали.

Где ты?

Он усилил собственный сигнал, надеясь прорваться сквозь гул приглушенных голосов, забивших эфир. На этот раз он получил ответ – далекий и искаженный, но все же узнаваемый голос.

Я здесь. В Новом Орлеане.

Он улыбнулся при звуке ее голоса в мозгу. Хотя она и не видела улыбки, зато почувствовала.

Когда ты вернешься?

Скоро. Но тут есть кое-какая работа.

Я скучаю по тебе.

И я по тебе. -Она улыбнулась, и он это ощутил.

Есть успехи?

Никаких его следов пока что, но интуиция мне подсказывает, где он может скрываться. Как Лит?

Нормально. Я так думаю.

Рада слышать, что все в порядке. Сейчас мне пора...

Соня? Соня, нам надо поговорить... Соня?

Ответа не было, лишь щелканье и шелест миллионов разумов, бормочущих в пустоте.

3

Вынуждена отдать этому мертвецу должное: умение казаться человеком от него топором не отодрать. Он отлично выучил, какие жесты и интонации скрывают факт, что его внешний лоск маскирует не поверхностность, а полное отсутствие чего-либо человеческого.

Я много видала таких, кому он сейчас подражает: бледных вальяжных интеллектуалов, гордых своей утонченностью и знанием, умением быть «в курсе», оттачивающих свое остроумие на других. Как тот вампир, что сейчас их изображает, они существуют за счет жизненной силы других. Разница лишь в том, что вампир в этом смысле честнее.

Я пробираюсь в бар, тщательно закрывая себя от видения юного мертвеца – как физически, так и ментально. Еще рано моей добыче меня учуять. Я слышу, как вампир несколько в нос обсуждает заслуги разных художников.

– Честно говоря, я считаю использование этого фотомонтажа непростительной банальностью. На выставке Олана Миллза я видел и получше.

Интересно, у кого вампир стянул эту фразу. Мертвец его силы не придумывает метких фраз и остроумных замечаний сам. Если большую часть сознательной энергии забирает необходимость не забывать дышать и моргать, то тут не до блестящих словесных изысков. Это все – защитная окраска, вроде перевоплощения Питона Монти.

Должно пройти еще лет десять – двадцать, пока вампир, одетый в черный шелк и кожу, с египетским крестом из нержавейки в одном ухе и с кристаллом в левой ноздре научится направлять энергию на что-то, помимо поддержания своей внешности. Но я сильно сомневаюсь, что этому мертвецу представится такой шанс.

Махнув рукой бармену, я заказываю пиво, а в ожидании его смотрю на себя в зеркале за стойкой. Случайный наблюдатель вряд ли даст мне больше двадцати пяти лет. Потертая кожаная куртка, футболка с «Серкл Джеркс» в пятнах, линялые джинсы, зеркальные очки и темные волосы, увязанные в петушиный гребень, – обыкновенная девчонка «Поколения X». Никто и не заподозрит, что на самом деле мне сорок.

Я засасываю холодное пиво – это моя защитная окраска. На самом деле я могу выпить его три ящика без видимого эффекта. Оно на меня больше не действует. И водка тоже. И кокаин. И героин. И крэк. Я все это пробовала в таких дозах, что вся олимпийская команда США угодила бы в морг, но без толку. Только один наркотик теперь меня заводит. Только он может дать приход.

И это – кровь.

Да, этот мертвец мог бы обдурить другого вампира. Но не в этот раз.

Я задумчиво рассматриваю свою дичь. Вряд ли этот фраер доставит мне много хлопот. Сейчас я легко с ними справляюсь.

И уж точно справлюсь с неживой мелочью, у которой еще не развились псионические мускулы. У таких типов хватает, конечно, месмерических способностей, чтобы задурить мозги людям, оказавшимся рядом, но вряд ли на что другое. По сравнению с моими способностями у этого пожирателя искусства просто пугач с горохом. Но проявлять самоуверенность – не мудро. Лорд Морган выбросил меня в такой же небрежной манере, а сейчас у него половины лица нет. Самодовольство наказуемо.

Я перевожу зрение в спектр Притворщиков и изучаю истинное обличье вампира. Интересно, эти вот околохудожественные кретины, столпившиеся возле своего гуру и кивающие, как марионетки, внимали бы его откровениям с той же жадностью, если бы знали, что кожа у него имеет цвет и текстуру истлевшей скатерти? Что губы у него черные и высохшие, и не по размерам разросшиеся клыки скалятся вечной ухмылкой мертвой головы? Да нет, побросали бы свое дешевое пойло и в панике разбежались бы кто куда, а городская утонченность вместе с напускной скукой сменились бы честным и старомодным ужасом, выплеснувшимся прямо из обезьяньей подкорки.

Людям в повседневной жизни нужны маски, даже среди своей породы. Им и невдомек, что эта зависимость от искусственности и притворства дает великолепное укрытие хищникам. Хищникам вроде того вампира, что сейчас притворяется эстетом. Хищникам вроде меня.

Я сжимаю в кармане рукоятку ножа. Полночь! Время сбрасывать маски!

– Гм, простите?

Я поворачиваюсь чуть слишком резко, слегка удивляя молодого человека, который стоит рядом. Я так увлеклась своей добычей, что не заметила его приближения. Оплошность. Непростительная промашка.

– Да, в чем дело?

Молодой человек мигает, несколько обескураженный резкостью моего голоса.

– Я, гм, хотел спросить, э-э, могу ли я вас угостить?

Я автоматически сканирую его, но никаких признаков Притворщика не обнаруживаю. Природный стопроцентный лох. Он выше меня на пару дюймов, светлые волосы забраны в хвост. В правом ухе у него три кольца и еще в левой ноздре одно. Несмотря на весь этот металл, он довольно красив.

Я не нахожу слов. Не привыкла я, чтобы ко мне обращались обычные люди. От меня исходит слабая парапсихическая энергия, которая почти у всех людей вызывает беспокойство или неприятие. Говоря языком профана: люди либо меня боятся, либо на дух не выносят.

– Я...я...

Краем глаза я гляжу в сторону. А, черт! Этот гад уже действует, выводит одного из загипнотизированных почитателей.

– Я понимаю, что это очень тупой подход, – говорит человек, смущенно улыбаясь. – Но я вот увидел вас через зал и просто хотел познакомиться. Позвольте мне вас угостить.

Вампир выводит из зала свою добычу, широко улыбаясь и продолжая рассуждать об искусстве постмодерна.

– У меня тут срочное дело – но я сейчас вернусь! Обещаю! Вы никуда не уходите!

И я бросаюсь в погоню за намеченной добычей.

* * *

Я сканирую автостоянку в поисках следов вампира и молюсь, чтобы не было уже поздно. Когда вампир отобьет человека от стада, дальше он действует быстро. Я это помню по пережитому в руках сэра Моргана – той дохлой сволочи, что преобразил меня самое.

Вампир и его добыча сидят на заднем сиденье серебристой «БМВ» с густо тонированными стеклами, их силуэты движутся, как тени в аквариуме. Времени терять нельзя, придется рисковать, что меня обнаружат.

Тот, кто притворялся эстетом-гомосексуалистом, неподдельно удивляется, когда мой кулак пробивает заднее стекло, засыпая машину осколками. Он вызывающе шипит и обнажает клыки, оборачиваясь ко мне. Жертва сидит рядом с ним, недвижная, как манекен, глаза бессмысленны, ширинка расстегнута. Член торчит оттуда, дрожа как камертон.

Я хватаю вампира за ворот шелковой рубашки и выдергиваю через разбитое стекло. Он лягается и вопит. Человек даже глазом не моргнет.

– Кончай верещать! – рычу я, выбрасывая вампира на гравий стоянки. – Быстро с этим закончим, пацан, а то у меня свидание на мази!

Вампир бросается на меня, согнув когти и выставив клыки. Я встречаю нападение, выкидывая лезвие ножа из рукояти. Серебро клинка входит в грудь вампира, и мертвая тварь визжит от боли, повисает у меня на кулаке и бьется в судорогах – его нервная система реагирует на яд серебра.

Присев, я быстро отделяю голову вампира от туловища. Когда я достаю ключи от машины, тело уже начинает разлагаться. Открыв багажник, я быстро закидываю туда распадающиеся останки вампира, сначала положив ключи в карман его штанов.

Потом оглядываюсь. Это чудо, но ни одного свидетеля на темной стоянке нет. Обойдя машину, я вытаскиваю оттуда человека, так и не вышедшего из транса.

Он стоит, прислонившись к бамперу как пьяный, глаза его блуждают, щеки обвисли. Член свисает из штанов, как сдутый воздушный шарик. Я беру человека двумя пальцами за подбородок и поворачиваю лицом к себе.

– Этого не было. Ты вообще не выходил из бара ни с кем. Это ясно?

– Н-ничего не было.

– Прекрасно! Теперь иди в бар и веселись. Да, только засунь это обратно в штаны. Ты же не хочешь, чтобы тебя загребли за непристойное поведение?

* * *

Голова еще гудит, когда я возвращаюсь в бар. Хочется думать, что это эйфория после боя. Адреналин еще струится в крови, обостряя восприятие и создавая у меня чувство, что я создана из молний и фибергласа. Не такое сильное ощущение, как от крови, но все равно приятно.

Меня кто-то толкает в спину, и я оборачиваюсь. Это незаметная женщина с мышиными волосами и нахмуренным лицом. Я останавливаюсь, рассматривая шизофрению, окружающую эту женщину как нимб мученика. Она в это время обдумывает, как бы сейчас вернуться домой, заколоть престарелых родителей каждого в своей кровати, а дом поджечь. Мысль не новая. Нахмуренная вдруг краснеет, сутулится, опускает голову и спешит прочь, будто обнаружив, что ходит голая во сне. Я пожимаю плечами и высматриваю молодого человека, что заговорил со мной.

Да брось ты, он тебя давно забыл и нашел себе на вечер другую чувиху.

Мне удается сдержаться и не дернуться, услышав в голове голос Другой. Почти всю ночь мне повезло прожить без ее комментариев.

Он, оказывается, ждет меня у бара. Последний раз осмотревшись, нет ли на мне крови или других красноречивых следов, я подхожу.

– Вы не передумали меня угостить?

Он улыбается с неподдельным облегчением.

– Вы вернулись!

– Разве я не говорила, что вернусь?

– Да, говорили. – Он снова улыбается и протягивает руку. – Наверное, я должен был бы представиться. Джад.

Я принимаю руку и улыбаюсь, не разжимая губ.

– Рада познакомиться, Джад. Меня зовут Соня.

– Какого черта вы тут делаете?!

Джад резко перестает улыбаться, глаза его смотрят куда-то за мое правое плечо. Я поворачиваюсь. Почти нос к носу со мной стоит молодая женщина в облегающем платье, чулках-сеточке и с избытком косметики на лице. Психоз обволакивает ее, как околоплодный пузырь – новорожденного младенца.

Джад вздыхает, закрыв глаза.

– Послушай, Китти, все кончено! Живи своей жизнью, а мне дай жить своей.

– Ах вот как ты заговорил? А я помню, как ты по-другому пел! Что всегдабудешь меня любить! Думал, я такая дура, что поверю?

От злости пузырь на лице Китти приобретает забавный сиреневый оттенок, переливаясь, как лавовая лампа.

– Так вот, не выйдет, сукин ты сын! А это кто – твоя новая шлюха?

Она бьет меня ладонью в плечо – оттолкнуть прочь от Джада. Я перехватываю ее запястье – осторожно, чтобы не сломать на глазах у Джада.

Да отломай ты ей лапу, этой психованной! -мурлычет Другая. – Поделом ей будет!

–Не трогай меня, – говорю я голосом холодным и плоским, как меч плашмя.

Китти пытается вырвать руку.

– Я тебя, сука, еще и не так трону! Ты к моему парню не лезь! Отпусти, сказала!

Она пытается вцепиться мне в лицо свободной рукой, но безуспешно – я и вторую руку перехватываю, заставляя Китти взглянуть мне в лицо. Она бледнеет и перестает вырываться. Я знаю, что она видит меня – по-настоящему видит, кто я. Воспринимать Реальный Мир и тех, кто его населяет, умеют люди только трех типов: сенситивы, пьяные поэты и сумасшедшие. Китти явно относится к последней категории.

Я выпускаю ее. Она потирает запястья, не сводя с меня глаз. Потом открывает рот, будто хочет что-то сказать, но поворачивается и убегает, чуть не падая на высоких каблуках.

Джаду неловко.

– Извините, что так вышло. Китти – девушка со странностями. Мы жили вместе какое-то время, но она была невероятно ревнива. Когда я больше не мог выдержать, я от нее ушел. С тех пор она меня выслеживает. Двух моих последних подруг она отпугнула.

Я пожимаю плечами:

– Меня напугать не просто.

* * *

Он меня не боится. И склонности к саморазрушению, которая привлекает людей к таким, как я, в нем тоже не заметно. Он не мотылек, манимый моим темным огнем, и не ренфилд, который ищет хозяина. Обыкновенный хороший парень, которому я показалась физически привлекательной. Меня интригует новизна этой обычности.

Он несколько раз ставит мне выпивку, которую я поглощаю без всякого эффекта. Но в его обществе у менядействительнослегка кружится голова. Чтобы меня приняли за желанную женщину, за человека – это просто лестно. Тем более что я давно уже о себе такими словами не думаю.

Потом мы идем танцевать, вливаясь в плещущую толпу. В какой-то момент я замечаю, что смеюсь – смеюсь от души, обхватив Джада рукой за талию. И тут он наклоняется и целует меня.

Я едва успела убрать клыки, когда его язык нашел мой. Обняв его и второй рукой, я тяну его к себе, прижимаюсь к нему. Он подается мне навстречу, его эрекция трется о мое бедро как ласковый кот. И тут я понимаю, что хочу знать, какова на вкус его кровь.

И отталкиваю Джада с такой силой, что он отшатывается на пару шагов, чуть не сев на задницу. Я трясу головой, будто стараюсь вытряхнуть воду из ушей, и из груди у меня поднимается стон.

– Соня?

На его лице недоуменное, обиженное выражение.

Я вижу,как манит меня его кровь из-под кожи: вены синие, артерии пульсируют алым. Повернувшись спиной, я убегаю прочь из бара, опустив голову. Плечом проталкиваюсь сквозь скопление танцоров, они разлетаются, как мелкие кегли. Кто-то кричит мне вслед ругательства, кто-то даже плюет в мою сторону, но я глуха к их злобе, слепа к их презрению.

Только оставив между собой и баром пару кварталов, я замедляю шаг и приваливаюсь к двери какого-то подъезда. Гляжу на собственные трясущиеся руки, будто на чужие.

– Он мне понравился. Он мне честно понравился, и я хотела... хотела...

От одной этой мысли горло перехватывает рвотным спазмом. Любовь, ненависть – какая разница? Кровь – это жизнь, чья бы она ни была.

–Только не так. Никогда я не возьму кровь у того, кто этого не заслужил.

Ах, какие мы особенные!

–Заткнись, зараза!

– Соня?

Автоматически я прижала его к стене, предплечьем придавив трахею, и только потом узнала. Джад вцепился в мою руку, и глаза у него лезут из орбит.

– Я хотел... извиниться... – хрипит он.

Я отпускаю его.

– Нет, это мне надо было бы извиниться. И больше, чем ты думаешь.

Джад оглядывает меня с уважением, потирая горло, но в его глазах все еще нет страха.

– Понимаешь, я не знаю, что я такого сказал или сделал, что ты так вспыхнула...

– Тут дело не в тебе, Джад, поверь мне.

Я поворачиваюсь и ухожу, но он спешит за мной.

– Слушай, здесь за углом есть кафе, открытое всю ночь. Может, зайдем и все обсудим?

– Джад, оставил бы ты меня в покое. Для тебя будет гораздо лучше просто меня забыть.

– Как можно забыть такую девушку?

– Проще, чем ты думаешь.

Он шагает рядом, отчаянно пытаясь заглянуть в глаза.

– Ну, Соня! Послушай... Может, ты хоть посмотришь на меня?

Я резко останавливаюсь и поворачиваюсь к нему, надеясь, что за зеркальными очками он не сможет прочесть выражение моих глаз.

– Вот этого тебе меньше всего надо было бы.

Джад вздыхает и вынимает из кармана листок бумаги.

– Ты действительно странная, тут без сомнения! Но ты мне нравишься, и не спрашивай почему – сам не знаю. – Он царапает что-то на листке и сует его мне в руку. – Вот, возьми мой телефон. Просто позвони, ладно?

Я зажимаю листок в кулаке.

– Джад...

Он поднимает руки ладонями ко мне.

– Вот – ничего в руках, ничего в рукавах. Честное слово. Только позвони.

Я улыбаюсь неожиданно для себя самой.

– Ладно, позвоню. А сейчас я пойду, хорошо?

* * *

Когда на следующий вечер я оживаю, то нахожу в кармане смятый листок с телефоном Джада. Сидя на старом матрасе, который служит мне кроватью, я долго рассматриваю цифры.

Вчера я проверила как следует, что Джад за мной не следит. Гнездом мне сейчас служит квартира на чердаке старого склада неподалеку от Французского квартала. Помимо моей лежанки, в ней имеется еще деревянный шкаф, пара стульев от Армии Спасения, холодильник и радиотелефон. Еще повсюду валяются контейнеры со всякими эзотерическими курьезами, которыми я расплачиваюсь с торговцами информацией или волшебством. А так в этом просторном помещении пусто. Кроме тех случаев, когда в гости заходят Мертвые. Как сегодня, например.

Сперва я призрака не узнаю. Он потерял ощущение своей сущности за время, прошедшее после смерти, как-то размылся его образ. Сейчас он клубится сквозь половицы синим дымом, постепенно принимая форму. И только когда фантом вытаскивает из собственной эктоплазмы дымящуюся сигарету, я его узнаю.

– Привет, Чаз.

Призрак моего бывшего любовника издает такой звук, будто кошка тонет. Мертвые не могут говорить понятно – даже для Притворщиков, – кроме трех дней в году: Вторник Масленицы, Хэллоуин и весеннее равноденствие.

– Пришел проведать свою убийцу? Чаз издает звук, будто церковный колокол на половинной скорости.

– К сожалению, нет у меня спиритической планшетки, а то бы поговорили. Ты сегодня пришел по делу, или просто скучно там?

Чаз хмурится и показывает на листок бумаги у меня в руке. Единственный свет в комнате – излучение от призрака.

– Что такое? Ты не хочешь, чтобы я звонила по этому телефону?

Чаз так энергично кивает, что голова его чуть не всплывает с плеч.

– Ты пытался предупредить Палмера в тот Марди-Грас. Не вышло – но ты, я думаю, уже про это знаешь. Он теперь живет в Юкатане, и мы очень счастливы.

Смех призрака звучит как стук пальцев по школьной доске.

– Ага, очень смешно, покойничек. И знаешь, что я тебе скажу, Чаз? Палмер в постели куда лучше, чем ты когда-нибудь бывал!

Чаз делает неприличный жест, что представляется бессмысленным, поскольку у него нет тела ниже пояса. Я смеюсь и хлопаю в ладоши, покачиваясь на корточках.

– Я знала, что тебя это достанет, мертвый ты или нет! А теперь пошел вон! У меня есть дела поважнее, чем играть в шарады с дохлым педерастом!

Чаз взвывает, как младенец, брошенный в кипящее масло, и исчезает в вихре пыли и эктоплазмы, оставляя меня наедине с зажатым в руке телефоном Джада.

«Черт! – думаю я и тянусь за трубкой. – Если Чаз не хочет, чтобы я звонила этому парню, значит, надо позвонить...»

* * *

Место, где мы встречаемся, – это круглосуточное заведение во Французском квартале, которое за последние пятьдесят лет побывало банком, стриптизом и порномагазином, пока здесь наконец не открыли кафе. Мы сидим за столиком и пьем кофе со льдом.

У Джада волосы свежевымыты, пахнет от него лосьоном после бритья, но это единственные уступки, которые он сделал ритуалу ухаживания. На нем все те же серьги и кольцо в носу и футболка настолько застиранная, что уже изображение на ней стерлось.

Джад тычет соломинкой в кофе.

– Если это не слишком личный вопрос – что случилось сегодня ночью?

Я рассматриваю пальцы перед тем, как заговорить:

– Послушай, Джад, есть многое, чего ты обо мне не знаешь – и я хочу, чтобы так это осталось. Если ты настроен лезть в мое прошлое, то боюсь, что мне придется уйти. Дело не в том, что ты мне не нравишься – на самом деле нравишься, – но я очень скрытная. И по весьма уважительным причинам.

– У тебя... у тебя кто-то есть?

– Да. Есть.

– Муж?

Тут мне приходится задуматься над ответом.

– В некотором смысле. Но официально мы не женаты.

Джад кивает, будто ему что-то стало понятнее. Очевидно, кое-что в моих словах его тревожит, но он старается не подавать виду. Интересно, каково это – жить, когда самые худшие проблемы состоят в отношениях с ревнивыми любовниками и чьих-то задетых чувствах? В моем положении это кажется почти идиллией.

Допив кофе, мы направляемся в Квартал. Время после полуночи, и нижний сектор Декатур-стрит, тот, что на Французском рынке, начинает просыпаться. Улицы возле баров украшены группами молодежи в черной коже, блестках и утильных тряпках семидесятых годов. Тусуются хипстеры, блестя татуировками и стреляя друг у друга сигареты, будто ждут, чтобы что-то произошло.

Кто-то окликает Джада, и он резко сворачивает к группе ребят, болтающихся возле дансинга «Голубой кристалл». Я, поколебавшись, следую за ним.

Навстречу Джаду приветственно машет высокий парень в черном пыльнике, волосы до плеч заплетены в три косички и держатся на заколках с изображением черепа.

Я по привычке сканирую его лицо – не Притворщик ли. Нет, человек. Пока они разговаривают, я небрежно проверяю всю остальную группу возле клуба. Человек. Человек. Человек. Че...

Я застываю.

Запах варгра силен, как вонь мокрой псины. Он исходит от молодого парня с бритым лбом, как у древнего самурая. На затылке у него волосы очень длинные и забраны в хвост, отчего он похож на панковского мандарина. Варгр одет в кожаную куртку; рукава ее будто оторваны от плеч зубами, остались лишь кожаные полоски на подкладке. Одной рукой он обнимает какую-то готскую девицу со смертельно бледным от пудры лицом.

Варгр встречает мой взгляд и выдерживает его, ухмыляясь презрительно. Моя рука непроизвольно тянется за ножом.

– Я хотел бы представить тебе своего друга...

Рука Джада берет меня за локоть, отвлекая от оборотня. Я стараюсь не показать раздражения от того, что меня отвлекли.

– А?

– Соня, я хочу тебе представить моего старого приятеля Арло...

Арло морщится, будто я вылезла из-под камня в канаве, но руку протягивает из уважения к другу.

– Очень приятно, – мямлит он.

– Мне тоже.

Я кидаю косой взгляд на варгра. Он что-то шепчет на ушко той готской девице. Она хихикает и кивает, и они уходят прочь от группы, удаляясь по улице в сторону реки. Варгр оборачивается бросить на меня последний взгляд. Сверкает слишком широкая улыбка, слишком большие зубы, и оборотень со своей жертвой скрывается в темноте.

Да, правильно. Притворись, что не видишь. Притворись, будто не знаешь, что эта оскаленная пасть сделает с девушкой. Нельзя же обидеть возлюбленного, убежав от него ради рукопашной схватки с вервольфом?

–Заткнись на фиг к чертовой матери! – цежу я сквозь зубы.

– Прости, ты что-то сказала?

– Нет, это я сама с собой.

Оставив Арло и его друзей, мы идем дальше по Декатур. В эту часть Французского квартала редко забредают туристы после темноты; здесь только гей-бары и менее полезные заведения.

Когда мы проходим мимо «Монастыря» – сомнительного бара, куда стекаются ночью пропойцы за чем покрепче, кто-то окликает меня по имени.

Из дверей «Монастыря» выходит чернокожий с заплетенными в косички волосами. Он одет в черную водолазку и безупречные модельные джинсы, на шее у него висит на цепи золотое украшение величиной с эмблему автомобильного радиатора.

– Сколько лет, сколько зим, Блу!

– Здравствуй, Мэл.

Демон Мальфеис улыбается, открывая линию зубов, которым бы место в акульей пасти.

– Киска, ты же не держишь на меня зла? Мне не хотелось, лапонька, сдавать тебя в тот раз, но приказ был с Самого Низу.

– Потом это обсудим, Мэл.

Только тут демон замечает Джада.

– Соня, у тебя новый ренфилд?

– Заткнись! – шиплю я, и моя аура трещит электрическими искрами.

Мэл выставляет перед собой ладони:

– Стоп, стоп! Киса, я не знал, что тронул больное место.

– Соня, этот тип к тебе пристает? – Джад подозрительно смотрит на демона, не видя его истинного образа.

– Нет, все путем.

Я поворачиваюсь к ухмыляющемуся Мальфеису спиной и пытаюсь заблокировать его хохот у себя в голове.

– А кто это был такой?

– Джад!

– Знаю, знаю! Я обещал не лезть в твое прошлое. Но не мог же я стоять и молчать как рыба, когда...

– Мэл мой... деловой партнер. И это все, что тебе нужно о нем знать, кроме того, что ни в коем случае ты не должен задавать ему вопросы. Никогда и ни о чем.Ни при каких обстоятельствах.

Мы несколько минут идем молча, потом Джад берет меня за руку и чуть сжимает. Мы останавливаемся на углу, и он обнимает меня. Поцелуй его горячий и осторожно-ищущий, и меня отпускает напряжение. Но тут Джад тянется к моим очкам.

Я отбиваю его руку, подавляя желание зарычать.

– Никогда так не делай!

– Я только хочу видеть твои глаза.

– Нет! – Я отодвигаюсь. Мышцы напрягаются снова.

– Ты прости...

– Я пойду. Было очень хорошо, Джад, в самом деле хорошо. Ко мне пора.

– Ты мне позвонишь?

– Боюсь, что да.

Почему ты ему не дала? Он так этого хочет, и ты тоже. От меня тебе этого не скрыть.

Голос Другой жжет, как крапива, забившаяся в извилины мозга. Ее нельзя ни выбросить, ни игнорировать. Я достаю из холодильника бутылку цельной крови и распечатываю, как пиво.

Только не это бутылочное дерьмо! Меня от него уже с души воротит! Ты бы еще снова кошек пить начала! Ты же сама бы предпочла что-нибудь вкусное и свежее. Например, симпатичный уличный грабитель, группа крови Б, резус минус. Или насильник, группа 0, резус плюс. Еще полно времени на охоту, пока не взойдет солнце... а то можно и к любовнику зайти.

–Заткнись! Я тобой сегодня уже по горло сыта!

Ой-ой-ой, какие мы нежные! Ты мне скажи, сколько ты еще выдержишь притворяться нормальной? Ты уже почти забыла, каково это – быть человеком. Зачем себя мучить, притворяясь тем, чем ты быть не можешь? Чтобы тебе симпатизировал кусок бифштекса?

–Черт тебя возьми, он же меня любит!

А ты кто тогда, моя милая?

–Пошла ты к чертовой матери, нет у меня настроения играть в загадки.