Текст книги "Окрась это в черное"

4

День клонился к вечеру. Палмер сидел во дворе своего дома, сколачивая упаковочный ящик для партии раскрашенных вручную масок Dio de los Muertos. Маски из папье маше, выкрашенные в пронзительные примитивные цвета, такие яркие, что если закроешь глаза, они еще маячат под веками, валялись кучей рядом, слепо таращась на угасающее солнце.

Палмер отложил молоток и распрямил спину, потирая поясницу. Вытащив из кармана широкий платок, вытер пот со лба. Боже мой, как он не любил эту часть работы! Сколачивание ящика – это еще цветочки. Ягодки – это грузить его в «лендровер» и тащить в город. Но за это отлично платили, а деньги в Юкатане были куда нужнее, чем дома в США.

Он глянул вниз, и взгляд упал на маски в упаковочной стружке. Маски эти Палмер купил в составе большой партии у семьи ремесленников, уже четыре поколения которых делали карнавальные реквизиты. До сих пор как-то руки до этих масок не доходили. Палмер стал перебирать коллекцию. В основном маски были маленькие, рассчитанные на детское лицо. Представлены были все традиционные карнавальные персонажи: скелеты с оскаленными безгубыми ртами; маски тигров – судя по полосам, хотя они больше походили на ягуаров с соломенными усами, расходящимися от рычащих морд; красноглазые дьяволы с карандашными усами, ваксовыми бородками и лакрично-черными рогами, торчащими изо лбов; усмехающиеся клоуны, у которых носы сходились с подбородками, как у средневековых Пульчинелл.

Но были и личины не столь типичные: баранья голова с тщательно сделанной шерстью из хлопка, волк с хищно оскаленной пастью, самозабвенно кукарекающий петух с раскрытым клювом и раздутым зобом. Палмер посмеивался про себя, перебирая маски, и вспоминал все Хэллоуины с костюмами пиратов, бродяг, ковбоев и прочей экзотикой.

И тут он нашел черную маску.

Она лежала на самом дне кучи. Палмер, нахмурив брови, поднял ее и повертел в руках. Как и прочие, она была из папье-маше, но, в отличие от прочих, на взрослого человека. Если не считать дыр для глаз, она была полностью лишена черт. Никаких преувеличенных человеческих или животных признаков, просто овал, выкрашенный черным и покрытый несколькими слоями лака, блестящий, как панцирь скарабея. Что-то в этой маске было странно притягивающее, и это что-то заставило Палмера отложить маску в сторону от тех, которые он собирался паковать.

Уже наступили сумерки, когда Палмер забил последний гвоздь. Бросив молоток в ящик с инструментами, он шагнул назад, оценивая свою работу.

Сзади раздался скрип шагов. Палмер резко повернулся, мысленно ощетинившись. В дверях, ведущих в дом, стоял силуэт. Кто бы ни был незваный гость, человеком он быть не мог – иначе Палмер услышал бы или хотя бы почувствовал его мысли намного раньше.

Но не успел Палмер нанести псионический удар, фигура в дверях сухо рассмеялась и вышла из тени.

– Здравствуй, Билл! Скучал без меня?

– Соня!

У нее был усталый вид, куртка присыпана дорожной пылью и зеркальные очки потускнели. В одной руке у нее была черная видавшая виды дорожная сумка, в другой – аккуратно завернутый подарок, перевязанный цветной бечевкой. Улыбалась она напряженно, будто пряча рыболовные крючки в уголках рта. Черновато-красное гало вокруг ее головы мигало и пульсировало как лавовая лампа. Кажется, сегодня Другая очень активна. Палмер постарался не выдать своего огорчения в собственной ауре.

Он обнял Соню, наслаждаясь ее ароматом, погружая лицо в ее волосы. Ее плечи чуть задрожали, будто стараясь скинуть невидимую тяжесть.

– Тетя Блу! Тетя Блу!

Палмер и Соня отодвинулись друг от друга, и Лит выскочила в патио, широко улыбаясь. Одетая в футболку с черепашкой ниндзя и желтые штаны, она вполне могла бы сойти за нормального ребенка, если бы не золотые глаза без зрачков. Шаркающий следом Фидо остановился при виде Сони. Хотя Палмеру редко удавалось «читать» ауру серафима, он знал, что Фидо тоже насторожен активностью Другой.

Соня улыбнулась, лицо ее разгладилось при виде крестницы. Она опустилась на колено, раскинув руки.

– А ну-ка обними меня, деточка!

Лит стрелой бросилась в объятия Сони и крепко к ней прилипла.

– На этот раз ты останешься, тетя Блу? Останешься навсегда?

– Может быть, не навсегда, но на пару месяцев точно. Ну-ка, дай я на тебя посмотрю... Детка, ты выросла! Правда, Билл?

– Восемнадцать дюймов за последние шесть месяцев.

– А ты мне что-нибудь привезла, тетя Блу?

Соня со смехом потрепала темные волосы Лит.

– А как же, ласточка! Только надеюсь, что ты не стала слишком большая для кукол...

– Я никогда не буду слишком большая для кукол! Они – мои детки!

Палмер шагнул вперед, ласково подтолкнул Лит в сторону дома:

– Лит, что, если вам с Фидо пойти поиграть с новой куклой? А нам с тетей Блу надо немножко поговорить. И скажи «спасибо» за подарок.

– Хорошо, папа. Тетя, спасибо!

Соня глядела вслед убегающей Лит. Фидо тащился за нею, как игрушка на веревочке.

– Она большая, Билл. Слишком большая для двух с половиной лет.

– Ты мне будешь рассказывать! Потому-то я и просил тебя вернуться – надо подумать, что с ней делать.

* * *

Еще несколько часов прошло, пока они смогли остаться одни. Сначала Палмеру надо было приготовить обед для тех обитателей дома, которым требовалась настоящая еда, потом надо было почитать Лит на ночь. После купания и сказок, ближе к полуночи, он вышел к Соне на веранду. Соня лежала, свернувшись в гамаке, и смотрела на звезды. В тех же темных очках.

– Я принес выпить, – сказал Палмер, показывая бутылку текилы. – Место для меня найдется?

– Все может быть, – улыбнулась Соня, подвигаясь в гамаке.

Палмер открыл бутылку, сделал приличный глоток и поставил бутылку на пол. Потом приподнял руку, и Соня нырнула под нее как тень, прижимаясь щекой к его груди. Так они долго лежали, и Палмер лениво перебирал ее волосы.

– Ситуация становится странной, Соня.

– Становится? – Она приподняла голову, посмотрела на него вопросительно. – Я-то думала, что она с самого начала была страннее некуда.

– Ты меня поняла. Я про Лит – я не знаю, что ожидать от нее каждый следующий день! В прошлом году в это время она выглядела как детсадовский ребенок, а сейчас – как четвероклассница!

– Она создает тебе трудности?

– Ничего подобного. Она ангел. Подчас неугомонный, но никаких с ней хлопот. Только она уже просит, чтобы я брал ее с собой в город. Ее начинает интересовать внешний мир. Соня, мы не можем прятать ее вечно.

– Мы не можем рисковать, что кто-нибудь о ней узнает, и это ты знаешь не хуже меня. Если Морган узнает, где она, то представить себе невозможно, что он с ней сделает. Или из нее. Я обещала ее родителям, что Лит не попадет в руки этого мерзавца. И к тому же вряд ли местные ласково примут ребенка такого... своеобразного, как Лит.

– Я это все понимаю, Соня. Дело просто в том, что это не естественно для нее – такое одиночество! Она может играть лишь с Фидо, с Лефти и со мной. Вряд ли это можно назвать «здоровой средой для игр».

– И что ты хочешь, чтобы я сделала? Об истинной природе Лит я знаю столько же, сколько и ты. Ты, наверное, знаешь даже больше, потому что ты с ней имеешь дело. Насколько я могу судить, она здоровая девочка, несколько слишком развитая для своего возраста. Никто из нас ничего не может сделать, только заботиться о ней и смотреть, что будет. А насчет товарищей по играм... знаешь, пока что Фидо и Лефти вполне справляются. Это лучше, чем когда ребенка воспитывает телевизор.

Тема была закрыта, и Палмер понимал, что больше этот вопрос поднимать не стоит. Сейчас, по крайней мере. Он глотнул текилы и протянул бутылку Соне. Соня покачала головой.

– Ну, как там было, в Новом Орлеане?

Она напряглась, как кошка перед прыжком.

– Нормально. А что?

– Да нет, просто полюбопытствовал. В конце концов там мы с тобой встретились, помнишь?

– Да, помню.

– Слушай, в чем дело? Ты же напряглась как пружина! Я будто гладильную доску обнял.

– Прости, – пробормотала она, отодвигаясь. – Наверное, я не готова еще расслабиться. Я просто... – Она не стала договаривать.

– Просто – что? В Новом Орлеане что-то случилось?

Она отвернула от него зеркальный взгляд.

– Были у меня там проблемы с Другой. Очень серьезные.

– Хочешь рассказать?

Молчание.

Палмер глотнул еще текилы и стал выбираться из гамака.

– Пойду посмотрю, как там Лит...

Соня тронула его руку:

– Нет, ты посиди, дай я посмотрю.

Палмер пожал плечами и сел.

– Как скажешь. Кстати, не принесешь мне тогда пару пива?

– Без проблем. – Соня направилась в дом, но на пороге остановилась и глянула на Палмера непроницаемыми глазами. – Ты меня любишь?

Палмер поднял на нее глаза, несколько обескураженный таким вопросом. Слово «любить» она произносила вслух очень редко, говорила его только мысленно.

– Люблю, конечно! – Он даже чуть засмеялся – показать, насколько это глупый вопрос.

Она помолчала, будто обдумывая ответ.

– Почему?

Палмер заморгал, улыбка сменилась постепенно наморщенными бровями.

– Просто люблю – и все.

– А! – Снова пауза. – Ладно, принесу тебе пиво через пару минут.

Палмер сидел в гамаке под звездным небом, слушая голоса ночных птиц и гадая, что же, черт побери, случилось с нею в Новом Орлеане.

* * *

Дверь в спальню Лит была чуть приотворена, и свет из коридора проникал внутрь, чтобы Лит, если ночью проснется, не испугалась темноты. Соня не знала, действительно ли Лит боится темноты, но сочла, что дверь приоткрыть надо было.

Она сунула голову в дверь, и глаза автоматически подстроились к тусклому освещению. Лит лежала на боку, спиной к двери, в окружении множества кукол. Одеяло она с себя сбросила. Соня тихо, как тень, вошла в комнату и наклонилась поправить сбитое одеяло. Выпрямляясь, она краем глаза заметила движение.

Фидо возник у ног кровати, глаза его пылали расплавленным золотом. Соня знала, что серафим не собирается причинять ей вред, но волосы на затылке зашевелились, глубоко в груди зародилось сдавленное рычание.

Лит перевернулась и открыла глаза, блаженно улыбаясь.

– Не бойся, тетя Блу! Фидо просто меня защищает.

– Зачем ему защищать тебя от меня? Я тебя никогда не обижу, котенок.

– Я знаю, тетя. Но Другая может меня обидеть. Она же прямо сейчас этого хочет, правда?

А соображает, засранка!

–Я никогда не дам Другой тебя обидеть, Лит. Ты это знаешь.

– Я-то знаю, тетя Блу. А вот Фидо сомневается.

* * *

Палмер очнулся от дремоты, когда в его ладонь вдавилась бутылка пива из холодильника, с которой еще капали льдинки. Он отдернул руку, как лабораторная лягушка от разряда сухой батареи.

– Ой!.. То есть спасибо.

Он быстро глотнул из бутылки. Соня вспрыгнула на него, лежащего навзничь. Кроме солнечных очков, на ней ничего не было.

Она устроилась верхом на нем, и лунный свет очертил ее контуры серебром и тенью. Груди были так же налиты, живот и бедра так же гладки, как помнилось Палмеру. Он отставил пиво и мокрой рукой ущипнул ее за соски. Они были холодны и тверды под его пальцами, как гладкие камешки.

Она опустила руку и раскрыла на нем джинсовую рубашку как газетную бумагу – пуговицы полетели во все стороны. Опустившись телом сверху, она вытянула ноги вдоль ног Палмера, руками обвивая его шею. Он погладил ее обнаженные бедра, и она подставлялась под его руки, как кошка, которая просит ее погладить. Тяжелая волна возбуждения и страха охватила Палмера, как всегда бывало перед их соитием.

На глубинном, инстинктивном уровне Палмер знал, что это красивое создание, ласкающее его, – воплощенная смерть, но на уровне разума он верил ей, что она его не убьет. Физическое возбуждение возникало из знания, что в любой момент возлюбленная может разорвать его пополам, как сдобную булку.

Когда Соня расстегнула на нем ширинку, член Палмера выскочил наружу. Палмер закрыл глаза, ощутив губы Сони, ощутив кривизну ее клыков на головке органа. У мужика в здравом уме сразу бы опал, если бы его член взяли в бритвенно-острые зубы. Но Палмер давно уже не был в здравом уме. Дрожа от страсти, он отвел ее голову от своего паха, тяжело дыша сквозь зубы.

Она быстро опустилась на него, пока он не успел возразить. Палмер поднял ладони, охватил ее груди и резким движением бедер вверх вошел в ее тело и разум одновременно. Честно говоря, ментальной связи ему не хватало больше, чем физических аспектов секса. Без нее он всегда мог и подрочить, но мастурбаторной телепатии не существует. И он без усилий отдал ей все свои мысли, все свое существо, все барьеры растворились.

* * *

Снова он оказался в другом месте,общем для них с Соней во время свиданий. Он двигался через серое пространство, которое не было ни воздухом, ни водой, и не знал, плывет он или летит. Было тепло и уютно – наверное, так должно быть в утробе.

Соня возникла из серого поспешно и уверенно, как акула из своей стихии, черты лица ее были размыты быстрым движением, руки и ноги – невозможно длинные и тонкие. Волосы превратились в темную летящую пелену, похожую на выхлоп реактивного самолета. Это скорее был рисунок импрессиониста, чем женщина из плоти и крови.

Она обернулась вокруг Палмера, и он тоже охватил ее руками и ногами, таща в себя. Мысли, чувства, восприятия сверкали между ними дуговыми разрядами. Их внутренний голос становился то громче, то тише в процессе слияния. Слияние личностей и пережитого более всего прочего помогало им «восстановить отношения» после разлуки. Лицо Сони плыло перед его умственным взором, и выражение его становилось все мягче, все глубже вплывала она в него и он в нее.

(скучала...)

(плохо было без тебя...)

(люблю тебя...)

(беспокоился...)

(так долго...)

(люблю...)

(джад...)

(?джад?)

Глаза Сони похолодели, стали твердыми, и вдруг Палмер уже не был в серой теплоте, он падал, кувыркаясь, будто шагнул с обрыва в самую темную и глубокую яму Карлсбадской пещеры. Так резок был переход, что он даже не успел ни вздохнуть, ни крикнуть.

Палмер ударился с размаху, но он не был физическим телом и потому не переломал костей, только застонал и встал, осматриваясь, куда попал. Прежде всего здесь был ветер, режущий как нож свежевателя. Палмер стоял посреди огромного арктического ледяного поля, темное небо с лунными бликами неслось над головой. Вдали виднелись горбы ледниковых гор. Повернувшись, дрожа от пронзительных ментальных ветров, он залюбовался ледяной пустыней. Ничего, кроме голых просторов льда, чуть поблескивающих под луной. Насколько можно было понять, он был здесь единственным живым созданием на тысячи миль во все стороны.

(Соня?)

Не было ответа на этот призыв, отдавшийся эхом над замерзшим морем.

(СОНЯ!)

Ничто не шевельнулось в ответ на его крик. Раздраженный и несколько встревоженный, Палмер направился туда, где висела над горизонтом полная луна. Почему – он не знал, просто это казалось правильным. Ему никогда не случалось потеряться в ком-то (он предположил, что эта ледяная тундра построена Соней, а не им самим). Однако Палмер был уверен, что надо полагаться на свои инстинкты, если хочешь выбраться.

Лед под ногами был гладок, не менее десяти футов в толщину, но передвигаться по нему не было трудно. Палмер прошел милю или больше, пока заметил, что кто-то следует за ним подо льдом.

Что-то вроде тени – черное и аморфное. На миг Палмера охватил слепой страх – вспомнилось документальное кино, где касатка скрадывает тюленя из-под льдины, а потом пробивает лед в несколько футов толщиной, хватает несчастного зверя и тащит его в смерть.

Стараясь сохранять спокойствие, Палмер напомнил себе, что он не у Полярного круга, и что бы там ни пряталось подо льдом, это точно не кит-убийца.

Поддержав таким образом собственную храбрость, Палмер встал на колени, немеющими руками стер тонкий слой снега на льду и всмотрелся, кто там внизу. Это была Соня, несомненно, ищущая его.

(Соня?)

Двойные огни вспыхнули подо льдом как угли адской печи. Только теперь Палмер понял, на что напоролся, и открыл рот, чтобы крикнуть, но было поздно.

Две руки пробили лед, две руки с холодной, твердой, синей кожей. Пальцы как у старой карги с загнутыми потрескавшимися ногтями. Руки беспорядочно стали шарить по льду в поисках опоры. Другая выворачивалась из своей морозной могилы, как женщина, вылезающая из корсета. За руками появилась голова – волосы превратились в темные протуберанцы замерзших льдинок. Глаза горели злобой, губы мерзко надулись красными пиявками. Они разошлись в хищном оскале предвкушения, показав черные десны и зубы убийцы. Но как бы ни были демоничные черты Другой, в них была ужасная похожесть – будто портрет любимой был разорван в клочья и склеен неумелыми руками.

(Ты посмотри, кто ко мне пожаловал!)

Ментальный голос Другой звучал как забитый кухонный слив, пытающийся изобразить человеческую речь. Палмеру показалось, что холодный ненавидящий яд пополз в его сознание.

(Поцелуй меня, любовничек!)

Он изо всех сил ударил кулаком в это лицо. Кровь цвета и консистенции тормозной жидкости хлынула из ноздрей Другой. Та рассмеялась – нечто среднее между ревом льва и грохотом спускаемой воды. От этого он ударил еще сильнее – и сильнее, но она только смеялась, смеялась, смеялась.

Палмер вдруг вернулся в собственное тело и успел нанести еще два удара, пока не понял, что бьет Соню.

Как-то получилось, что он оседлал ее и прижал ей горло левой рукой, а правая взлетала и падала, взлетала и падала Соня лежала под ним с лицом, вымазанным чем-то липким Очки с нее слетели, обнажив глаза цвета заходящего солнца В темноте жидкость, служащая кровью у существ ее породы, казалась почти обыкновенной. Палмер поглядел на избитое и распухшее лицо возлюбленной – а раны заживали у него на глазах, – потом на свою правую руку. Она все еще была сжата в кулак. Он раскрыл ее, медленно, будто ожидая, что оттуда вылетит оса.

– Боже мой! Боже мой! Соня, прости меня – не знаю, как это вышло. Мне казалось, что я дерусь с... наверное, я отключился. Я не хотел делать тебе больно...

Она улыбнулась – медленной, ленивой улыбкой насыщения, и положила палец на его дрожащие губы, преграждая путь лепечущим извинениям.

– Тише.

– Но...

– Тише, говорю.

Она притянула его к себе, лицом к своим грудям. Вырваться из ее объятий он не мог бы, даже если бы хотел.

Долго они так лежали, пока Палмер наконец заснул. Во сне он слышал стон ползущих ледников и эхо нечеловеческого хохота.

5

После этого у них секс был каждую ночь – случалось, что и не по одному разу. Но телепатическое общение стало напряженным, почти не существующим. Соня при каждом свидании собиралась и выставляла псионическую защиту. Как будто не решалась позволить себе расслабиться, даже в самые интимные моменты. Палмер не знал – то ли она боится выпустить Другую, то ли впустить его.

Она для него стала белой стеной – непроницаемой и глухой, отбрасывающей все попытки парапсихической связи. Хотя эта ментальная фригидность Палмера тревожила, он не поднимал этот вопрос. Тайны, которые Соня в себе держит, принадлежат ей, и только ей.

Когда ослабел телепатический аспект отношений, вырос садистский. В первый раз, когда Соня пришла с плетью, Палмер категорически отказался. Он резко выразил непокорство. Он не хотел играть в эти игры. Отказался ее бить. Тогда Соня сняла очки, глянула этими страшными глазами, в которых стояли слезы, и что-то в нем сломалось.

Он ее бил, пока не полилась кровь, забрызгивая стены и лампочку без абажура над кроватью. Он ее бил, пока рука не устала и пальцы не перестали держать плеть. Все для того, чтобы удовлетворить ее нужду. Ей нужны были его удары, нужны не меньше, чем его ласка, если не больше. Он не знал, какие грехи она хочет искупить поцелуями жалящей плети и розами из разорванной плоти, да и знать не хотел. Есть вещи священные, даже для монстров.

Примерно через неделю после ее возвращения Палмер проснулся один. Мелькнула мысль о Лит, и сердце екнуло от страха. Он поспешил к детской, но Лит спокойно спала. Палмер ощутил прилив стыда. Соня пальцем не тронет Лит, как и он сам. Он глянул в окно, в сторону леса. Наверняка Соня на охоте. В конце концов она же ночное создание.

Вернувшись к себе, он увидел, что Соня вползает в окно. Она была совершенно голой, рот и живот вымазаны свежей кровью.

– Соня?

Она дернулась, как вспугнутая кошка, предупреждающе шипя. У Палмера волосы на мошонке встали дыбом, когда он понял, что смотрит в лицо Другой.

Она говорила глубоким смазанным баритоном, похожим на специально микшированный обычный голос Сони.

– А, любовничек еще здесь! Зачем она тебя при себе держит, Палмер? Уж точно не за то, как ты трахаешься!

Палмер вздрогнул, и Другая засмеялась. Потом стала вылизывать тыльную сторону ладони, как кошка.

– Я хочу говорить с Соней.

– Перебьешься, – проворчала Другая, плюхаясь на кровать. – Нет ее здесь.

– Тогда я подожду, пока она вернется, – сказал Палмер, скрестив руки на груди.

– Пшел вон, ренфилд! – рявкнула Другая, обнажая клыки в угрозе. – Я не в настроении.

От двери донесся какой-то звук, и Другая замолчала. Что-то похожее на страх мелькнуло у нее в глазах. Палмер обернулся и увидел на пороге Фидо. Глаза его в темноте светились золотом. Когда Палмер повернулся обратно к Другой, на кровати сидела Соня с озадаченным видом. Фидо повернулся и побрел обратно в комнату Лит.

– Билл? – Соня сдвинула брови, разглядывая кровь у себя на животе. Помазав палец, она попробовала кровь на вкус и чуть скривилась. – Не бойся, не человеческая. А отчего ты на меня так смотришь?

– Ты уходила на охоту, и вернулась Другая.

Соня неловко поерзала.

– Она... она что-нибудь сказала?

– О чем?

Глаза Сони сердито блеснули, и у Палмера на миг замерло сердце – он подумал, что Другая опять здесь.

– Она разговаривала?

– Да, но не очень много. Сказала, что я в постели никуда не гожусь, если ты об этом.

– Это не так, ты же сам знаешь.

– Знаю? – Палмер оперся коленом на кровать, взял Сонины руки в свои. – Соня, что случилось? Что произошло в Новом Орлеане, о чем ты не рассказываешь?

Соня подняла на него глаза, почти заполненные расширенными зрачками. Выраженная в них печаль навалилась на него, обернула удушающей серостью. Депрессия Сони заполнила ему легкие, лишая дыхания. Сердце сначала будто раздулось, потом сжалось, когда Сонино горе потянуло Палмера в свои глубины. Он знал, что если поддастся и уйдет в эту воронку, то погибнет. Собрав все силы, физические и ментальные, он отдернулся и ударил ее как только мог, прямо в лицо.

Он говорил себе, что это не жестокость – это самосохранение. Серая боль ушла из сознания, на ее месте образовался горящий уголь гнева, предательства – и возбуждения.

Он ударил еще раз.

И еще раз.

И еще раз.

Оргазм захватил его врасплох. Палмер сконфуженно заморгал, опустил глаза на опадающий орган. Даже не дотронулся до себя. Соня лежала на кровати ничком, изогнувшись на простынях, измазанных ее кровью и спермой Палмера. И не шевелилась.

– Соня?

Ответа не было. Кулаки ныли от нанесенных ими ударов. Тело дрожало, как гитарная струна.

– Соня?

Он перевернул ее на спину. Очень тяжелым, очень инертным было ее тело. Лицо превратилось в месиво крови, хрящей, костных осколков. А на стены будто кто-то стряхнул грязную малярную кисть. В мозгу же стоял гул, как в радиоприемнике на пустом канале.

К горлу подкатила желчь. Палмер вскочил и бросился в ванную. Заперев дверь, он брызнул себе в лицо водой, а когда поднял глаза, увидел себя – изможденного и измученного, в зеркале над умывальником. В глазах светился сумасшедший блеск – и Палмер узнал его. Так блестели глаза у людей на службе вампиров – Панглосса и Моргана. Ренфилды. Их называли ренфилдами.

Другая назвала его ренфилдом.

Палмер прижал к глазам распухшие, кровоточащие руки. Визги и вопли мирового разума давили на голову, грозя опрокинуть барьеры и залить чужими страхами, надеждами, мечтами, тайнами и грехами, стерев начисто его индивидуальность, его сознание.

– Прекрати! – завопил он старой леди в Покипси, никак не могущей решить, усыплять ли больного раком пуделя. – Вылазь из моей головы! – крикнул он бизнесмену в Тайпее, озабоченному падением своей потенции. – Оставь меня в покое! – заревел он нацистскому военному преступнику в Парагвае, который был уверен, что за ним охотится израильская разведка.

– Билл?

Он рывком растворил дверь ванной. За дверью стояла Соня, скулы ее уже восстановились, опухоль на губах спала, синяки вокруг глаз пожелтели.

– Как ты тут?

Он не смог сделать то, что она хотела. И никогда не сможет. Она ненасытна. Как можно удовлетворить женщину, которая восстанавливается за минуты? И мелькнула мысль, сможет ли он когда-нибудь теперь трахать женщину, не пытаясь ее убить.

Лежа рядом с ней на окровавленной постели, глядя, как рассвет прогоняет тени по стене напротив окна, он размышлял, что было хуже: когда он думал, что убил ее, или разочарование, когда она оказалась жива.

* * *

В тот же день, когда Палмер сколачивал очередной ящик, на этот раз для неприличных игрушек – терракотовые фигурки с огромными членами с насаженными на концы колесами, – Лит вышла в патио на него посмотреть. И у нее была маска, которую он оставил из предыдущей партии.

– А где тетя Блу?

– Тетя Блу спит. Ты же знаешь, Лит, что она спит днем.

– Не весь день.

– Ты права, иногда она днем не спит. Но только в особых обстоятельствах.

Лит подняла маску к лицу. Золотистые глаза без зрачков блеснули в пустых орбитах. Почему-то у Палмера пошел мороз по коже.

– Положи это!

Лит вздрогнула от резкости его голоса, и Палмер обругал себя молча. Проблемы с Соней начинают выливаться на окружающих. Он открыл рот, чтобы извиниться, сказать, что не хотел на нее так рявкать, но она уже скрылась в доме.

Лефти выползла из-под груды стружек и начала играть с терракотовой фигуркой, катая ее туда-сюда на неровных колесах. Палмер отложил инструменты и потер шею, скривившись. Поглядел на левую руку своего прежнего воплощения.

– Да, опять я свалял дурака, правда, Лефти? Как сегодня ночью. Надо было мне задавить депрессию, добраться до того, что так достало Соню, – но слаб я оказался. Сдрейфил и пошел по легкому пути, боялся снова оказаться наедине с Другой. Понимаешь, не то чтобы я не хотел ей помочь, но она это так усложняет... – Палмер оборвал сам себя, встряхнул головой и с отвращением скривился. – Боже мой, да я еще психованней, чем сам думаю! Обсуждаю свои проблемы с отрезанной рукой!

* * *

Лит стояла в доме и глядела через окно во двор. Папа сидел на корточках с грустным видом и разговаривал с Лефти. Лит знала, что папа не хотел на нее кричать. Она знала, что у него какие-то трудности с тетей Блу. И все равно ей было обидно. Она посмотрела на черную маску у себя в руке. Пустые глаза и рот смотрели, будто ждали ответа.

Вздохнув про себя, Лит положила маску на верстак, откуда и взяла. Потом подумала, что еще сделать, чтобы провести день. Она устала играть одна и прочла уже все книги столько раз, что уже и неинтересно было. Папа старался удовлетворять ее потребности, но за тридцать месяцев она уже переросла Лауру Инголз Уайлдер, Фрэнка Л. Баума и Роберта Льюиса Стивенсона. Даже Давид Копперфилд и Гекльберри Финн уже не привлекали.

Хорошо бы папа взял ее с собой в город. Ей очень хотелось увидеть других детей, других людей, другие места. У нее был видеоплеер с монитором, но на картинках – это совсем не то, что на самом деле. Сколько Лит себя помнила, ее постоянно держали в изоляции от тех, кого папа называл «нормальными людьми».

Папа и тетя Блу были согласны, что «нормальные люди» ее не примут. Она не такая, как они, а «нормальные люди» не любят ничего, что «не такое». Они увидят ее глаза и испугаются. Ее заберут у папы и тети Блу и запрут в каком-то ужасном месте, где с ней будут делать «эксперименты». А еще папа боится ее взять с собой в город, чтобы ее не нашел Плохой Дядя. Лит знала, что Плохого Дядю зовут Морган и он что-то плохое сделал тете Блу когда-то давно. И еще она знала, что он ей родственник. Вроде как дедушка. Тетя Блу говорила, что Плохой Дядя убил настоящих маму и папу Лит, когда она была совсем маленькой.

Лит не особенно помнила, что тогда случилось. Она только помнила, как была голодна, как ей бывало холодно или мокро – младенческая память. Если очень постараться, вспоминалось что-то темное и теплое, и оно пахло молоком. Лит рассказала об этом тете Блу, и тетя Блу сказала, что Лит помнит свою настоящую мать, Аниз. Лит спросила, сестры ли они были – мама и тетя Блу, и тетя сказала, что у них с Аниз был общий отец, и он же был отцом папы Лит, которого звали Фелл. Вот его Лит совсем не помнила. Когда ей первый раз сказали, что папа не отец ей по плоти и крови, она разразилась слезами и вцепилась в папины штаны, в ужасе, что его у нее заберут. Но тогда она была маленькая и мало что понимала – это было двадцать месяцев назад.

Теперь она росла, и быстрее, чем папа или даже тетя Блу могли себе представить. Только Фидо знал, что ее детство подходит к концу. Фидо с ней говорил по ночам, когда она спала. Ну, не совсем говорил.Не вслух, а головой говорил, как иногда говорили папа с тетей Блу. Он ей будто передавал.

Фидо в ее жизни занимал такое же важное место, как папа, хотя он никогда не делал ей бутербродов, не покупал игрушек, не читал на ночь сказки. Фидо обеспечивал ее безопасность. Именно его присутствие было залогом, что Плохой Дядя никогда ее не найдет. Такова была работа Фидо – или «предназначение», как он это называл: обеспечить, чтобы она выросла и смогла выполнить своепредназначение. (Он часто употреблял это слово, когда говорил с ней.)

И сейчас, стоило ей о нем подумать, как он тут же появился. Он был большой, неуклюжий и мохнатый, как сенбернар, принявший человеческий облик. Одет он был в старый рваный свитер, а в ботинки напихал газету. Папа говорил, что у Фидо вид бездомного, и Лит не понимала, потому что Фидо всегда жил у них дома. Она знала, что у Фидо много энергии уходит на поддержание физической формы, и он легко обходился бы без замедляющего тела; но для него было важно существовать в физической плоскости – по крайней мере пока надо защищать Лит. А это уже будет недолго. Фидо очень будоражила мысль о скором воссоединении со своими братьями-сестрами, но частично и он тоже грустил, потому что Лит вырастет, и он станет ей больше не нужен. Лит пыталась его приободрить и говорила, что он всегдабудет ей нужен, но оба они знали, что это неправда.

Вырастать было страшно, но все важные вещи в жизни немножко страшны, если подумать. Скоро она не сможет обратиться к папе за помощью или к Фидо за защитой. Успех или неудача будут зависеть только от нее и ни от кого другого. Такая огромная ответственность немножко пугала, зато вырасти – это значит быть наконец свободной, увидеть мир и все, что в нем есть, своими глазами. Она поедет в город, если захочет – или вообще куда захочет на этой планете. Мысль о взрослении пугала и завораживала одновременно.