Текст книги "Любовь в холодном климате"

7

Вернувшись домой, я, разумеется, не могла говорить ни о чем ином, кроме как о моем пребывании в гостях. Дэви это немало позабавило. По его словам, он никогда не знал, что я такая разговорчивая.

– Но, мое дорогое дитя, – сказал он, – разве ты не была ошеломлена? Советер и эта Чэддсли-Корбетт!.. Гораздо хуже, чем я даже предполагал.

– Ну да, поначалу думала, что умру. Но знаешь, никто не обращал на меня внимания, кроме миссис Чэддсли-Корбетт и леди Монтдор…

– И какое же, позволь поинтересоваться, внимание они на тебя обращали?

– Ну, миссис Чэддсли-Корбетт сообщила, что первым маминым сумасбродством был мистер Чэддсли-Корбетт.

– Это верно, – подтвердил Дэви. – Я совсем забыл про скучного старого Чэда. Но ты же не хочешь сказать, что Вероника прямо так тебе это и вывалила? Я бы не ожидал такого даже от нее.

– Нет, я слышала, как она рассказывала об этом.

– Понятно. Ну а что Соня?

– О, она была со мной мила.

– В самом деле? Это и впрямь зловещая новость.

– Что за зловещая новость? – спросила тетя Эмили, входя со своими собаками. – На воздухе просто восхитительно, не могу понять, почему вы оба сидите здесь в такой чудесный день.

– Мы сплетничаем о вечеринке, на которую ты так неблагоразумно позволила Фанни поехать. И я говорил, что, если Соня действительно прониклась симпатией к нашей крошке – а, похоже, так оно и есть, – мы должны остерегаться, только и всего.

– Почему остерегаться? – спросила я.

– Соня ужасно любит жонглировать человеческими жизнями. Я никогда не забуду, как она заставила меня пойти к ее врачу. Могу только сказать, что он чуть меня не убил. В том, что я сейчас здесь, с вами, ее заслуги нет. Она слишком неразборчива в средствах, легко привязывает к себе людей с помощью своего обаяния и престижа, а затем навязывает им свои ценности.

– Фанни это не грозит, – с уверенностью заявила тетя Эмили. – Посмотри на ее подбородок.

– Ты всегда говоришь, посмотри на подбородок Фанни, но я не вижу никаких других признаков того, что она самостоятельно мыслящий человек. Эти Рэдлетты заставляют ее делать все, что им заблагорассудится.

– Увидишь, – сказала тетя Эмили. – Между прочим, Зигфрид опять в полном порядке, он хорошо погулял.

– О, прекрасно, – обрадовался Дэви. – Оливковое масло – это вещь.

Они с нежностью посмотрели на пекинеса Зигфрида.

Но мне хотелось вытянуть из Дэви побольше интересных сплетен о Хэмптонах. И я умоляюще попросила:

– Продолжай, Дэви, расскажи еще про леди Монтдор. Какой она была в молодости?

– Точно такой же, как и сейчас.

Я вздохнула.

– Нет, я имею в виду, как она выглядела?

– Говорю тебе, точно так же, – ответил Дэви. – Я знаю ее с тех пор, как был крохотным маленьким мальчиком, и она не изменилась ни на йоту.

– О Дэви… – начала я, но на этом и закончила, поняв, что это бесполезно. Когда имеешь дело со старыми людьми, постоянно натыкаешься на глухую стену; они всегда говорят о ровесниках, что те нисколько не изменились, а разве это может быть правдой? Если так, то получается, что все они, вероятно, принадлежат к непривлекательному поколению – вечно иссохшие или, наоборот, толстые и краснощекие, и седые в восемнадцать лет, с узловатыми ладонями, мешками под подбородком, глазами в окружении сеточки морщин. Так сердито думала я, добавляя все эти неприглядные черты к лицам Дэви и тети Эмили, которые сидели рядом со мной, самодовольно полагая, что всегда выглядели одинаково. Совершенно бесполезно обсуждать вопросы возраста со старыми людьми, у них весьма своеобразные представления об этом предмете. «Совсем не старый, всего семьдесят лет», – слышишь от них или: «Совсем молодой, моложе меня, немногим больше сорока». В восемнадцать лет это выглядит величайшей бессмыслицей, хотя сейчас, в более зрелом возрасте, я начинаю понимать, что́ все это значило. Потому что Дэви и тетя Эмили, в свою очередь, кажутся мне точно такими же с виду, как были тогда, в моем детстве.

– Кто еще там был? – поинтересовался Дэви. – Дугдейлы?

– О да. Ну разве Рассказчик не чокнутый?

Дэви засмеялся.

– И распутный? – спросил он.

– Нет, должна признать, в общем-то, нет, во всяком случае не со мной.

– Ну, конечно, он не мог быть таким при Соне, он бы не осмелился. Он ведь, знаешь ли, много лет был ее любовником.

– Не может быть! – воскликнула я, заинтригованная. Вот что было изумительно в Дэви, – он знал все обо всех, совсем не так, как мои тетки, которые, хотя и не имели особых возражений против того, чтобы мы, теперь уже подросшие, слушали сплетни, сами всегда их забывали, потому что совершенно не интересовались делами людей за пределами собственной семьи. – Дэви! Как она могла?

– Ну, Малыш внешне очень привлекателен. Я бы скорее сказал, как он мог? Но вообще-то говоря, я думаю, что это – любовная связь из чистого удобства, она прекрасно устраивает их обоих. Малыш наизусть знает Готский альманах[39]39
  Готский альманах – самый авторитетный справочник по генеалогии европейской аристократии.


[Закрыть] и тому подобные вещи; он как чудесное дополнение к мажордому, а Соня, со своей стороны, дает ему интерес к жизни. Я это вполне понимаю.

Одна радость, подумала я, что такие пожилые люди уже ни на что не способны. Но опять-таки удержала это соображение при себе, потому что знала: ничто так не злит людей, как если их считают слишком старыми для любви, а Дэви и Рассказчик были ровесниками, они вместе учились в школе. Леди Монтдор, конечно, была еще старше.

– Давай послушаем про Полли, – предложила тетя Эмили, – а потом я должна настоять на том, чтобы ты вышла погулять перед чаем. Что, она действительно стала такой красавицей, как обещала Соня?

– Конечно, она красавица, – заметил Дэви. – Разве Соня не всегда добивается своего?

– Вы не можете себе представить, какая красивая, – сказала я. – И до того милая, самая милая из всех, кого я встречала.

– Фанни – такая идолопоклонница, – с улыбкой произнесла тетя Эмили.

– Тем не менее, думаю, насчет красоты это правда, – поддержал меня Дэви. – Даже если оставить в стороне то, что Соня всегда добивается своего, у Хэмптонов и в самом деле просто изумительная внешность. В конце концов, старушка тоже очень красива. В сущности, мне кажется, она улучшила их породу, добавив ей немного массивности. Сам Монтдор уж слишком похож на шотландскую овчарку.

– А за кого должна выйти эта чудесная девушка? – спросила тетя Эмили. – Это будет следующей проблемой для Сони. Не представляю, кто окажется для нее достаточно хорош.

– Речь может идти только о герцогском титуле, – ответил Дэви. – Как я понимаю, она, вероятно, крупновата для принца Уэльского, он любит миниатюрных женщин. Знаете, не могу отделаться от мысли, что теперь, когда Монтдор стареет, он, должно быть, совсем не рад, что не может оставить ей Хэмптон. У меня была долгая беседа на эту тему с Малышом в Лондонской библиотеке. Конечно, Полли будет богата – невероятно богата, потому что он сможет оставить ей все остальное, но они так любят Хэмптон, думаю, им от этого очень грустно.

– А может ли он оставить Полли картины из лондонского Монтдор-хаус? Наверняка они должны перейти к наследнику, – заметила тетя Эмили.

– И в Хэмптон-парк тоже чудесные картины, – вмешалась я. – Взять только Рафаэля и Караваджо, что были в моей спальне.

Они оба рассмеялись, изрядно задевая мои чувства.

– Мое дорогое дитя, ох уж эти картины из спальни загородного дома! Но вот те, что в Лондоне, представляют собой всемирно известную коллекцию, и я уверен, что они отойдут Полли. Молодой человек из Новой Шотландии просто получит Хэмптон со всем содержимым, но это пещера Аладдина, знаешь ли: мебель, серебро, библиотека – бесценные сокровища. Малыш говорит, что им надо бы пригласить его сюда и показать кое-какие блага цивилизации, пока он окончательно не одичал там, за океаном.

– Забыла, сколько ему лет, – сказала тетя Эмили.

– Я знаю, – ответила я. – Он шестью годами старше меня, то есть ему примерно двадцать четыре. И его зовут Седрик, как лорда Фаунтлероя. Мы с Линдой, когда были маленькие, выискивали о нем данные в справочниках, чтобы узнать, подходит ли он нам.

– Да уж, как типично для вас, – усмехнулась тетя Эмили. – Но мне бы следовало догадаться, что он действительно может подойти Полли, – это разрешило бы все вопросы.

– Это было бы слишком не похоже на реальную жизнь, – возразил Дэви. – О черт, я заболтался с Фанни и забыл про свою трехчасовую таблетку.

– Прими ее сейчас, – сказала тетя Эмили, – а потом выйдите прогуляться, пожалуйста, оба.

С тех пор я часто виделась с Полли. Я ездила в Алконли, как делала это каждый год, чтобы немного поохотиться, а оттуда часто заезжала в Хэмптон, где проводила пару ночей. Крупных приемов гостей больше не устраивалось, но был постоянный поток людей, и, по правде сказать, Монтдоры, похоже, никогда не садились за стол без посторонних. Малыш Дугдейл приезжал почти каждый день из своего Силкина, который находился всего в десяти милях. Он очень часто уезжал домой переодеться к обеду и возвращался, чтобы провести вечер в Хэмптоне, поскольку леди Патриция, кажется, совсем неважно себя чувствовала и любила пораньше отправиться спать.

Малыш никогда не выглядел в моих глазах реальным человеческим существом, и я думаю, так случилось потому, что он всегда играл какую-то роль. Роль Дон Жуана чередовалась с ролью старого итонца, ролью сквайра Силкина и ролью «талантливого» космополита. Ни в одной из этих ролей он не был вполне убедителен. В роли Дон Жуана он преуспевал только с очень простодушными женщинами – исключение составила леди Монтдор, а она, какими бы ни были их отношения в прошлом, пришла к тому, что стала относиться к нему скорее как к компаньонке или личному секретарю, чем как к любовнику. Сквайр в слегка шутливой манере играл в крикет с деревенской молодежью и читал лекции сельским женщинам, но никогда, несмотря на все свои усилия, не казался настоящим сквайром, а «талантливый» космополит выдавал себя с головой всякий раз, как прикасался кистью к холсту или пером к бумаге.

В деревне он и леди Монтдор были очень заняты тем, что называли «своим искусством», дюжинами производя колоссальных размеров портреты, пейзажи и натюрморты. Летом они работали на открытом воздухе, а зимой устанавливали в северной спальне большую печь и использовали эту комнату как студию. Они были такими великими почитателями своего творчества и творчества друг друга, что мнение внешнего мира для них мало что значило. Их картины всегда вставлялись в рамы и вывешивались у них в домах, лучшие – в комнатах, остальные – в коридорах.

К вечеру леди Монтдор была готова немного отдохнуть.

– Я люблю хорошенько поработать в течение дня, – говорила она, – а затем, вечером, провести время в приятной компании и, возможно, за картами.

К обеду всегда были гости: несколько оксфордских преподавателей – донов, перед которыми лорд Монтдор мог похвалиться знанием Тита Ливия, Плотина и семейства Клавдиев, лорд Мерлин, который был большим любимцем леди Монтдор и всюду приводил ее высказывания, и более важные соседи по графству, строго по очереди. За стол редко садилось меньше десяти человек. Все это очень отличалось от порядков, принятых в Алконли.

Я наслаждалась этими визитами в Хэмптон. Леди Монтдор все меньше приводила меня в трепет и все больше очаровывала, лорд Монтдор оставался идеально приятным и бесцветным. Малыш продолжал вызывать у меня чувство гадливости, а Полли стала моей лучшей подругой после Линды.

Немного времени спустя тетя Сэди предположила, что мне будет приятно привезти Полли с собой в Алконли, что я с радостью исполнила. Это было не очень подходящее время для приезда, поскольку нервы у всех были расстроены помолвкой Линды, но Полли, кажется, и не заметила этого. Ее присутствие, бесспорно, удержало дядю Мэттью от того, чтобы дать полную волю неистовству своих чувств. Когда мы вместе ехали из гостей обратно в Хэмптон, она сказала мне, что завидует детям Рэдлеттов, ведь они «выросли в таком спокойном, любящем доме». Подобное замечание мог сделать только человек, которого поселили в лучшей гостевой комнате, вдали от утренних граммофонных концертов дяди Мэттью, и которому ни разу не довелось увидеть этого буйного человека во время одного из его припадков. И все равно это показалось мне странным, когда я возвращалась от Полли, потому что если кто-то и был всю жизнь окружен любовью, то это она. Тогда я еще в полной мере не понимала, насколько начали осложняться отношения между ней и ее матерью.

8

Мы с Полли были подружками невесты на состоявшейся в феврале свадьбе Линды, и, когда торжество закончилось, я на машине отправилась в Хэмптон вместе с Полли и леди Монтдор, чтобы провести там несколько дней. Я была благодарна Полли за это приглашение, потому что слишком хорошо помнила ужасное ощущение разочарования, которое воцарилось после свадьбы Луизы и которое, бесспорно, удесятерилось бы после бракосочетания Линды и Энтони. И в самом деле, со свадьбой Линды подошла к концу первая часть моей жизни, и я почувствовала себя окруженной вакуумом, застывшей где-то посередине между детством и периодом супружества.

Как только Линда и Энтони уехали, леди Монтдор послала за своим автомобилем, и мы втроем втиснулись на заднее сиденье. Мы с Полли все еще были в платьях подружек невесты (шифон оттенка молодого горошка), но уже закутаны в шубы, а ноги наши были обмотаны пледами, как у детей, едущих на урок танцев. Шофер накинул нам на плечи большую медвежью шкуру и положил грелку для ног у наших серебряных шевровых туфелек. Было не то чтобы холодно, а как-то зябко, с утра все лил и лил дождь, а теперь уже темнело. В салоне машины было как в сухой маленькой коробке, и, пока мы ехали по длинным, мокрым и блестящим, покрытым лужами дорогам и дождь бил нам в окна, мы чувствовали себя особенно тепло и уютно в этой коробочке и знали, что впереди нас ждет так много света, тепла и надежного комфорта.

– Как мне нравится сидеть в сухости, – выразила наши ощущения вслух леди Монтдор, – и наблюдать, как мокнут все эти бедные люди.

Она дважды проделала сегодня этот путь, приехав утром из Хэмптона, тогда как Полли приехала оттуда днем раньше со своим отцом на последнюю примерку платья подружки невесты и для того, чтобы поприсутствовать на обеде с балом.

Прежде всего мы говорили о свадьбе. Леди Монтдор была неподражаема, когда предстояло разобрать событие такого рода, ведь от ее пронзительного взгляда ничто не могло укрыться, и никакие порывы милосердия не смягчали ее комментариев по поводу того, что она заметила.

– Как удивительно выглядела леди Кресиг, бедная женщина! Вероятно, кто-то сказал ей, что у матери жениха должно быть на шляпе всего понемногу – очевидно, на счастье. Мех, перья, цветы и кусок кружева, а в довершение картины – бриллиантовая брошь. Бриллианты, ограненные в виде «розочки» – я хорошо рассмотрела. Забавно, что эти люди, которые считаются очень богатыми, кажется, никогда не надевают приличных украшений, я это часто замечала. А вы обратили внимание, какие жалкие маленькие вещицы они подарили бедной Линде? Чек – да, это, конечно, очень хорошо, но на какую сумму, хотела бы я знать? Культивированный жемчуг – по крайней мере, я так полагаю, а не то он стоил бы не меньше десяти тысяч фунтов – и крошечный браслет. Ни тиары, ни ожерелья, что бедная девочка наденет ко двору? Постельное белье, которого мы не видели, современное серебро и отвратительный дом на одной из площадей у Мраморной арки. Все это едва ли стоит того, чтобы называться мерзкой немецкой фамилией, как мне кажется. И Дэви говорил, что не было порядочного брачного договора – право же, Мэттью Алконли недостоин иметь детей, коль скоро это все, что он может для них сделать. Тем не менее не могу не заметить, что он выглядел очень внушительно, когда вел Линду к алтарю, и Линда тоже выглядела как нельзя лучше, по-настоящему прелестно.

Я думаю, она чувствовала большую признательность по отношению к Линде за то, что та так вовремя сошла с дистанции, потому что, хотя Линда и не была такой замечательной красавицей, как Полли, она явно пользовалась гораздо большей популярностью у молодых людей.

– Сэди тоже выглядела так мило, очень молодо и привлекательно, и малютка была просто розанчик. Меня очень позабавила разница между нашей стороной церкви и стороной Кресигов, а вас? Похоже, банкиры вообще не представляют собой привлекательного зрелища. Такая неприятность, когда просто приходится с ними знаться, не говоря уж о том, чтобы вступать в брак. Но такие люди в наше время страдают манией величия, от них никуда не деться. Ты заметила сестру Кресига? О да, конечно, она же шла вместе с тобой, Фанни. Им нелегко будет сбыть ее с рук!

– Она учится на ветеринара, – вставила я.

– Первая разумная вещь, какую я услышала об их семействе. Что толку захламлять бальные залы девицами с такой внешностью? Это просто нечестно по отношению ко всем остальным. А сейчас, Полли, я хотела бы услышать, что именно ты делала вчера?

– О… ничего особенного.

– Не будь такой скучной. Вы приехали в Лондон примерно в двенадцать, как я понимаю.

– Да, в двенадцать, – послушно ответила Полли, зная, что придется отчитаться за каждую минуту дня, так что быстрее будет доложить об этом добровольно, чем терпеть выпытывания. Она принялась теребить свой веночек из серебряных листьев. – Погоди минутку, – сказала она, – я должна снять это, у меня от него болит голова.

Венок был вплетен в волосы проволокой. Она дергала его и тянула, пока наконец не сняла, затем швырнула украшение на пол.

– Ох, и колючий же! – воскликнула она. – Да, дай мне подумать. Мы приехали. Папа отправился прямиком на свою встречу, а я съела дома ранний ланч.

– Одна?

– Нет, там был Малыш. Он заглянул, чтобы вернуть какие-то книги, а Буллит сказал, что еды очень много, поэтому я уговорила Малыша остаться.

– Ну хорошо, продолжай. Что после ланча?

– Волосы.

– Помыла и уложила?

– Да, естественно.

– Никогда бы не подумала. Мы непременно должны найти тебе парикмахера получше. Боюсь, Фанни об этом нет смысла спрашивать, у нее волосы всегда лежат копной.

Леди Монтдор начинала сердиться и, словно капризный ребенок, стремилась обидеть каждого, кто подворачивался под руку.

– Волосы были в порядке, пока мне не пришлось нацепить на них этот венок. Ну, потом чай с папой в Палате, отдых после чая, про обед ты знаешь, а потом я пошла спать, – закончила она, не переводя дыхания. – Все на этом?

Похоже, они с матерью действовали друг другу на нервы или, быть может, выдирание венка из волос сделало Полли такой раздражительной. Она метнула через меня на леди Монтдор очень сердитый взгляд. Лицо ее в этот момент озарилось огнями проезжавшей мимо машины. Леди Монтор не заметила ни взгляда, ни резкости в голосе дочери и продолжала:

– Нет, конечно, нет. Ты еще не рассказала мне о вечеринке. Кто сидел рядом с тобой за обедом?

– О мама, я не запоминаю имен.

– Ты, похоже, никогда не запоминаешь ничьих имен, это очень глупо. Как мне приглашать в гости твоих друзей, если я не знаю, кто они?

– Но они мне не друзья, это были самые ужасные-преужасные зануды, каких только можно вообразить. Я совсем не могла придумать, что бы им сказать.

Леди Монтдор глубоко вздохнула:

– Затем после обеда ты танцевала?

– Да. Танцевала и просто сидела и ела гадкое мороженое.

– Уверена, что мороженое было очень вкусное. Сильвия Уотерман всегда все делает отменно. Полагаю, там было шампанское?

– Ненавижу шампанское.

– А кто отвез тебя домой?

– Какая-то леди. Ей это было не по пути, потому что она живет в Челси.

– Как странно, – удивилась леди Монтдор, несколько взбодренная мыслью, что некоторым бедным леди приходится жить в Челси. – Так кто же это такая?

Дугдейлы тоже были на свадьбе и должны были по пути домой отобедать в Хэмптоне. Когда мы приехали, они уже были там, потому что не стали, как мы, дожидаться отъезда Линды. Полли отправилась прямиком наверх. Она выглядела усталой и передала через свою горничную, что будет обедать в постели. Дугдейлы, леди Монтдор и я обедали, не переодевшись, в маленькой столовой, примыкающей к кухне, где они всегда принимали пищу, если за столом было меньше восьми человек. Эта комната казалась мне, пожалуй, самой прекрасной в Хэмптоне. Она была полностью привезена из Франции и вся обшита выкрашенными в голубой и белый цвет панелями резного дерева с затейливым рисунком. Три буфета, гармонировавшие с тремя французскими окнами, были наполнены фарфором восемнадцатого века. Пространство над буфетами, окнами и дверными проемами украшала декоративная живопись Буше, вделанная в панели.

Темой разговора за столом был бал, который леди Монтдор намеревалась дать для Полли в Монтдор-хаус.

– На Майский день, я думаю, – сказала она.

– Это хорошо, – согласился Малыш. – Чтобы запомниться, это должен быть либо первый, либо последний бал в сезоне.

– О, только не последний, ни при каком раскладе. Мне тогда придется пригласить всех девушек, на чьих балах побывала Полли, а нет ничего фатальнее для бала, чем избыток девушек.

– Но если ты их не пригласишь, – резонно заметила леди Патриция, – пригласят ли они ее?

– О да, – ответила леди Монтдор, – они будут умирать от желания ее заполучить. Я могу отблагодарить их другими способами. Но, так или иначе, не предполагаю слишком часто вывозить ее в мир дебютанток (все эти ужасные вечеринки!), не вижу в этом смысла. Она только вымотается и повстречается со множеством неподходящих людей. Я планирую позволить ей посещать не более двух балов в неделю, тщательно отобранных. Вполне достаточно для девушки, не отличающейся крепким здоровьем. Я думаю, что позже, если ты, Малыш, мне поможешь, мы могли бы составить список женщин, которые устроят званые обеды за мой бал. Конечно, должно быть совершенно ясно, что им надлежит приглашать людей, которых я им укажу; не могу допустить, чтобы они расплачивались со мной собственными друзьями и родственниками.

После обеда мы перешли в Длинную галерею. Малыш засел за свое рукоделие, тогда как мы, три женщины, сидели с пустыми руками. У него был талант к рукоделию, он обшил ажурной строчкой несколько простыней для кукольного домика королевы[40]40
  Кукольный дом королевы Марии – игрушечный домик, построенный в 1920-х гг. для королевы Марии, супруги короля Георга V.


[Закрыть] и украсил вышивкой множество стульев в Силкине и Хэмптоне. Сейчас он расшивал каминный экран для Длинной галереи узором в стиле эпохи короля Якова, который сам изобрел, а темой вышивки должны были стать цветы из сада леди Монтдор. Но эти его цветы на самом деле были больше похожи на отвратительных гигантских насекомых. По моей молодости и глубокой предвзятости мне никогда не приходило в голову восхищаться его работой. Я думала лишь о том, как это противно, видеть вышивающего мужчину, и как отталкивающе он выглядит, склонив седеющую голову над канвой, на которую ловко наносит разнообразные оттенки защитного цвета.

Леди Монтдор послала за бумагой и карандашом, чтобы записывать имена хозяек званых обедов.

– Мы запишем всех возможных, а потом проредим список, – сказала она. Но вскоре оставила это занятие и принялась жаловаться на Полли, и, хотя я уже слышала ее мнение насчет дочери, когда она говорила с миссис Чэддсли-Корбетт, тон ее голоса был теперь гораздо более резким и оскорбленным.

– Все делаешь для этих девчонок, – брюзжала она, – буквально все. Возможно, вы не поверите, но уверяю вас, я добрую половину дня провожу, составляя планы для Полли – встречи, наряды, вечеринки и так далее. У меня нет и минутки навестить собственных друзей, я месяцами почти не играю в карты. Я совсем забросила свое искусство, даже не закончила писать ту обнаженную модель из Оксфорда – в сущности, я целиком посвятила себя ребенку. Держу лондонский дом наготове только для ее удобства. Сама я ненавижу Лондон зимой, как вы знаете, а Монтдор будет совершенно счастлив в двух комнатах без кухарки (со всей этой холодной едой в клубе), но я держу там огромный штат прислуги, которая себя не окупает, исключительно ради нее. Казалось бы, она должна быть по меньшей мере благодарной, как вы считаете? Ничего подобного. Угрюма и неприветлива, сло́ва из нее не вытянешь.

Дугдейлы ничего не ответили. Малыш с великой сосредоточенностью разбирал шерсть, а леди Патриция откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза, молча страдая, как страдала уже давно. Она больше, чем когда-либо, была похожа на садовую статую, при этом ее кожа и бежевое лондонское платье были совершенно одного цвета, а на бледном лице застыли боль и печаль, так свойственные античной трагедии.

Леди Монтдор продолжила свою повесть, разговаривая так, словно меня рядом не было:

– Я прилагаю бесконечные усилия, чтобы она могла поехать погостить в приятных домах, но она как будто никогда не получает ни малейшего удовольствия, возвращается домой полная жалоб, и единственные люди, к которым она готова поехать снова, это Рэдлетты и Эмили Уорбек. И то, и другое – просто потеря времени! В Алконли – сумасшедший дом. Я, конечно, люблю Сэди, все ее любят, я считаю, что она, бедняжка, замечательная, и не ее вина, что у нее взбалмошные дети. Она, должно быть, делала все, что могла, но они пошли в своего отца. Больше тут сказать нечего. Разумеется, мне нравится, когда ребенок общается с Фанни, мы знаем Эмили и Дэви всю жизнь. Эмили была у нас подружкой невесты, а Дэви – эльфом на самом первом спектакле, который я организовала, но факт остается фактом: Полли там никогда ни с кем не знакомится, а если она не знакомится с людьми, то как же сможет выйти замуж?

– Неужели ей нужно замуж немедленно? – воскликнула леди Патриция.

– Ну, знаешь ли, ей в мае будет двадцать, она не может вечно так продолжать. Если не выйдет замуж, то чем будет заниматься, не имея в жизни ни интересов, ни увлечений? Она равнодушна к искусству, верховой езде и обществу. У нее практически нет друзей. О, скажите мне, как это нас с Монтдором угораздило обзавестись таким ребенком? Когда я думаю о себе в ее возрасте… Прекрасно помню, как мистер Эсквит говорил, что никогда не встречал никого с подобным талантом к импровизации…

– Да, ты была чудесна, – слабо улыбнулась леди Патриция. – Но, в конце концов, она может развиваться медленнее, чем ты, и, как ты сама говоришь, ей еще нет двадцати. Без сомнения, приятно будет наблюдать ее в родительском доме еще годик-другой.

– Дело в том, – отозвалась ее невестка, – что девчонки не подарок, и сейчас у нее совершенно ужасный возраст. Пока они детки, такие милые и сладкие, ты думаешь, как восхитительно будет общаться с ними впоследствии, но какое у Полли общение с Монтдором или со мной? Она бродит как во сне, всегда не то сердитая, не то усталая, не проявляет интереса ни к каким земным вещам, и ей просто необходим муж. Когда она выйдет замуж, мы опять будем в превосходных отношениях, я часто такое наблюдала. Я на днях говорила с Сэди, и она согласилась, рассказав, что в последнее время ей было очень трудно с Линдой. Луиза, конечно, никогда не доставляла неприятностей, у той характер приятнее, и к тому же она выскочила замуж прямо из классной комнаты. Одно можно сказать в пользу Рэдлеттов: никаких задержек с выдачей дочерей замуж, хотя, возможно, это не такие мужья, каких пожелаешь для собственного ребенка. Банкир и облезлый шотландский пэр, но тем не менее – нате вам, они замужем. Что же не так с Полли? Такая красивая, и совершенно никакой сексобильности…

– Сексапильности, – слабым голосом поправила ее леди Патриция. – Сексуальной привлекательности.

– Когда мы были молодыми, слава богу, ничего этого не было. Вся эта сексапильность – полный вздор и чепуха: девушка была либо красавицей, либо некрасивой очаровашкой, вот и все. Но тем не менее, коль скоро сексапильность изобрели, полагаю, лучше, если девушки ею обладают. Их партнерам, похоже, она нравится, а у Полли ее нет ни крупицы, это видно. Но насколько иначе, – вздохнула она, – чем мы ожидали, поворачивается жизнь! С тех самых пор, как она родилась, знаешь ли, я волновалась и тревожилась об этом ребенке, рисовала в воображении ужасы, которые могут с ней приключиться. А вдруг Монтдор умрет до того, как она устроится, и у нас не будет приличного дома, вдруг ее красота уйдет (я боялась, что в четырнадцать лет она слишком красива) или она попадет в аварию и проведет остаток жизни в инвалидном кресле – всякое-разное. Я просыпалась ночью и все это представляла, но одна вещь никогда не приходила мне в голову – что она закончит свои дни старой девой.

В ее голосе нарастала нота истерической обиды.

– Да полно тебе, Соня, – довольно резко оборвала ее леди Патриция. – Бедная девочка еще в подростковом возрасте. Дай ей по крайней мере провести лондонский сезон, прежде чем называть ее старой девой: уверена, она весьма скоро найдет кого-нибудь себе по вкусу, можешь быть совершенно спокойна.

– Как бы мне хотелось так думать, но я боюсь, что никто ей не понравится и, более того, она не понравится никому, – вздохнула леди Монтдор. – У нее нет призывного взгляда. Ох, это очень печально. И, кроме того, у нее из ночи в ночь горит свет в спальне, я все время его наблюдаю.

Леди Монтдор недолюбливала современные изобретения, такие как, например, электрическое освещение.