Текст книги "Другая сторона"

– Ну… и что предлагаешь? – уже серьёзно съехидничал Лысаков. Илья молчал.

– То-то! Эдакие чудаки на букву «м» нужны обществу. Оно на них отыгрывается, отдыхает… Всё верно придумано! Причём, Смирнова никто не заставлял становиться «раком». Он сам прогнулся! Он сам выбрал роль, сам надел маску!

– Не дай Бог ему стать учителем… – чуть слышно подытожил Илья.

– То есть?

– Тогда отыграется он!.. И на наших с тобой детях, дружище!

Лысаков хотел что-то возразить, но тут класс озарил зычный баритон Паши Воронина, неформала местного значения.

– Мне кажется, Гамлет их всех считал за дураков. Особенно Полония. И правильно делал. Взять, хотя бы, этого… – Пашка элегантно пощёлкал пальцами, – этого… Озрика! Надушенный, благоразумный франт, только души-то и нет! Пусто! В таком примитивном, с точки зрения нравственности, обществе единственным выходом для Гамлета была смерть, которую он торжественно и принял, отмстив напоследок «неразумным хазарам».

– Браво! – язвительно прыснул Лысаков. Он не любил Пашку. Лохматый же Воронин продолжал свою «неформальную» речь, плавно выводя русло древней реки в океан современной жизни:

– И среди нас есть «гамлеты», люди без вины виноватые, попросту попавшие не в своё время. Слишком многое понимая, они не многое могут изменить и зачастую уходят от жизни. Их обвиняют, называют слабыми, но не видят одного – попадая в ритм жизни, человек забывает ритм своего сердца… И Гамлет становится Полонием. А это конец. – Воронин закончил свою речь и, томно вздохнув, сел за парту. Он претендовал на роль Гамлета, хотел им быть… но не был. Хотел гордо выситься над толпой и безмолвно страдать. Но не страдал.

– «Синдром Рудина.» – чуть слышно прошептал Илья, будто ставя Воронину диагноз.

– Какой синдром? Ты о чём? – не понял его друг.

– «Синдром Рудина» – болезнь, которой страдает наш дорогой неформал.

Лысаков оживился. Илья же продолжал:

– Вот, ты взгляни на улицу, на наших с тобой ровесников! Справа, слева, сверху, снизу – сплошные группировки. Только впереди до сих пор никого ещё нет. Скинхэды, религиозные сектанты, партийцы-большевики, неформалы… Причём, большинство из них ни черта не смыслит в том, чему они себя якобы посвятили. Надо куда-то втиснуться, надо понравиться, выставиться! Престижно ведь, парень! Вот отсюда и эти пышные их красноречия: мы – непонятые «гамлеты», мы – сливки.

– Оно верно… – довольно кивал Лысаков.

– Да ты не думай, – мрачно перебил Илья, – я говорю всё это не ради того, чтобы заклеить пластырем твою дурацкую зависть!..

– Ты с чего взял?! – завёлся Лысаков. – С чего мне этому козлу завидовать?!

– Ладно. Не заводись ты!.. Я-то вот что сказать хотел. – тяжело размышлял Илья, глухим взглядом уставившись на вещавшую нечто Настасью Ивановну, – Вот, повелось так называть: неформалы, меньшинство, мол. Да где ж меньшинство? Ты сам глянь! У кого модная косуха, у кого партийный билет, у кого бритый лоб, у кого ещё и ориентация… Сплошной напускной хоровод! Неформалы-то мы! Мы с тобой и ещё пара-тройка таких, как мы!

– Да. – оценил всё сказанное Коля. – Только зря думаешь, что я этому пуделю завидую. Не с чего! Кстати, хотел спросить. «Синдром Рудина» – это болезнь, что ли, такая? Что это вообще значит?

– А! – засмеялся Илья. – Да это я сам выдумал… Ты Тургенева читал?

– Нет…

– Вот, прочитай! Тогда и узнаешь, кто такой Рудин, и что у него за синдром.

– Будет сделано! – шутливо отдал честь Коля Лысаков. Тем временем, надев ораторскую тогу, принял эстафету Ваня Краснов. Илья сразу же оживился : политические гимны главного коммуниста девятого «В» его явно забавляли.

– Когда я читал трагедию, – начал издалека Краснов, – в глаза сразу бросилось невежественное, брезгливое отношение новоявленного короля Клавдия и его свиты к слугам, к простому народу! А с народом, товарищи, шутки плохи! Гамлет же совсем другое дело. Не зря его назвали новым человеком. Это же прототип будущего социалдемократа! Его дружба с Горацио, которого принц называл самым преданным себе человеком, веское тому доказательство. И с бродячими актёрами он сразу скорешился…

– Прям, датский Ленин! – не выдержав, вставил Илья и под аккомпанемент лысаковского хохота откинулся на спинку стула.

– А что? Вполне возможно! – важно откликнулся полный Иван и почему-то пафосно взмахнул рукой. – Тут кто-то заявил, что принц зря Офелию наколол. Вовсе не зря! – Краснов ехидно взглянул на Катю Рябинину, бросил перчатку. – Офелия – никчёмная девчонка, слабая и потому извращённая полониевским воспитанием! Она бы всё Гамлету испортила. У него в голове созрел прекрасный и дерзкий план отмщения ненавистному монарху-угнетателю! Любовь к Офелии не входила в его план. Гамлет – молодец, нашёл в себе силы, отшил девчонку. Идея! – смачно выкрикивал красный Иван. – Идея превыше всего!

« Посмотрю я на твою идею, когда ты сам в кого-нибудь втыришься.» – подумал Илья. Краснов же, наконец, добился своего: Рябинина не выдержала и вступилась за Офелию.

– Идея, говоришь?.. А как же сцена у могилы Офелии с Лаэртом?! Как же его любовные письма?! Объясни мне, Ванечка! – визжала Катя.

– А никто же не говорит, что Гамлет её не любил. К сожалению, любил.

– К сожалению?

– Именно. Это никчёмное чувство только жить мешает! Разум! Вот высшая сила! Только разумное начало может управлять обществом, миром. И это разумное, вечное начало есть … народ! – неожиданно вывел Краснов.

– Народ???.. – снова не выдержал Илья, не выдержал уже серьёзно. – Растолкуй мне! Я что-то не понимаю.

– Народ?.. – незаметно смутился Иван. – По-моему, ты задал идиотский вопрос. – Краснов понял, что сказал не то и почему-то пафосно взмахнул рукой.

– Идиотский?! – зло шепнул Илья, повышая голос, и даже привстал с места. – С каких это пор вечные и неразрешимые вопросы ты называешь идиотскими, товарищ?!

– Я неточно выразился…

– Так выразись поточнее!

– Хорошо! Только ты так не выделывайся! Тоже мне, великий ум! – обиделся задетый за живое Краснов. – Ты-то уж точно к народу не относишься!..

Краснов был абсолютно подавлен своей проваленной агитацией и, так и не объяснив, что же такое "народ", сел на место. Настасья Ивановна, не обращая внимания уже ни на что, спокойно читала интересную газету и не заметила, как пропустила «звёздный час» Кати Рябининой, гордо поднявшей над шелестевшим классом своё веснушчатое тело:

– Кто-то из нас говорил, что любовь – никчёмное чувство. – сказала Рябинина, ехидно поглядывая на разбитого Краснова. – Кто-то из нас глубоко ошибается. Недаром у древних греков Амур – сила, управляющая Вселенной. – блеснула эрудицией староста. – Боже мой! Ведь именно любовь заставляет нас жить на этой бренной планете, побуждает нас рваться ввысь, писать стихи!.. Да здравствует любовь!!!

– Ну и что такое эта твоя любовь? Томные письма? Французские романы? Романсы?.. Просто грёзы? – снова вмешался Илья. – Что это? Покажи мне, нарисуй! Я сам хочу знать!..

– Вот когда влюбишься, тогда и узнаешь, и спрашивать не будешь. – наставительно пропела Катя. – Это уже действительно «идиотский вопрос»!

Илья не знал, что ответить. Ответа не существовало. Но тут выручил шутник Ситов, уже, было, задремавший на задней парте:

– А ты-то, Катя, влюблена что ли, раз так смело рассуждаешь?

– Ну, уж если и влюблена, так не в тебя, Ситов! – приосанилась Рябинина и повернулась к Илье.

– Только не ошибись! – ответил Илья, грустно глядя на отличницу. – Монет на имя любви в наше время слишком много отчеканили. Оттого обесценилась. Инфляция…

– Ты что этим хочешь сказать? Что её больше не существует?!

– Почему? Нет. – ответил Илья. – Я в неё верю… Значит она есть… ещё где-то осталась. Дело в том, что сегодня все, кому не лень, нацепляют её лицо, ставшее оттого маскарадной маской. Её бомбят по цветному ящику. О ней кричат на каждом шагу пёстрые пары. Её рисуют в порножурналах. О ней пишут в дешёвой беллетристике… Её даже сделали однополой!.. А что же прикажете делать той, прежней, существовавшей в чистом, непридуманном виде? Менять название? Да. – подтвердил Илья. – Любовь меняет название. В некоторых из нас она пылится под вывеской «антикварная роскошь». В ком-то из нас она зовётся одиночеством. Но самое страшное: во многих из нас она умерла… а эти многие всё так же живут и влюбляются и ничего не подозревают.

– Да-ц! – смачно цокнула языком Катерина. – Что бы понять то, что ты иногда говоришь, нужно записать твою речь на диктофон и десять раз затем прослушать.

– Дерзай! – хмуро ответил Илья и, медленно сев за парту, уставился в окно.

– Я тут, Илья, кое-что подсчитываю, статистику подвожу. – сказал Лысаков, увлечённо всё это время возившийся с какими-то расчетами, – Слово «народ» прозвучало сегодня девять раз; слово «любовь» – восемь. Плюс ещё однокоренные образования. Сегодня, мой друг, слишком приторно вышло. Надо над собой работать.

– Это ты им объясняй! – ответил Илья. – И вообще, я на твоём месте лучше бы поспал, чем слушать этот бесконечный и бесполезный трёп юношеских языков.

– Да я уже и выспаться успел, пока вы тут… трепались! – засмеялся Коля и смачно закурил свой искусанный карандаш.

Желанный звонок, наконец, разревелся. Настасья Ивановна отложила в стол свою интересную газету и объявила о том, что спектакль закончен, пора опускать занавес…

4 ГЛАВА (урок информатики)

Последние пчёлки, измазанные в нектаре школьной столовой, залетали в кабинет информатики, гордо и одиноко блиставший своей оцинкованной дверью… Огромная Мария Анатольевна уже диктовала зычным, поставленным альтом очередное задание. Лысаков и Ситов довольно мотали головами, давая понять, что через три минуты всё будет готово. Катя Рябинина старательно записывала диктуемое, наслаждаясь своим каллиграфическим почерком. Записывали и остальные. Только один Илья почему-то слепо уставился в синий монитор, нервно теребя худыми, длинными пальцами искусанный карандаш. «Где же я мог слышать эту фразу?! – думал он и вдруг резко взглянул на Машу Ревину. – Все они словно пластмассовые фрукты… словно пластмассовые фрукты… Это точно голос отца! Но где?!.. Когда?.. Что же я за балбес такой! Ни черта не помню!

– Илья! А ты почему не записываешь? – спокойно спросила Мария Анатольевна.

– До первой звезды нельзя! – ухмыльнулся юноша.

– До какой звезды?! Записывай давай! Суворов тоже мне! – прикрикнула учительница и тихо улыбнулась.

Повелось так с незапамятных времён, что всю вторую половину урока информатики девятый «В» находился в гордом одиночестве. У всех людей есть слабости. И Мария Анатольевна не исключение. Продиктовав задание и строго-настрого наказав старосте Рябининой блюсти порядок и тишину в кабинете, огромная Мария Анатольевна смиренно ретировалась в столовую, где часто проводила урочное время в беседах с педагогами и кухарками.

– И чтобы мне не списывали! – прикрикнула напоследок учительница и скрылась за тяжёлой, оцинкованной дверью. Минуту спустя, подождав, пока грузные шаги Марии Анатольевны растают в следующей рекреации, рыжий Ситов тихо скомандовал, обращаясь к Булкину: «Через пять минут я всё решу и врубаем порно!.. Смирнов будет на шухере.» – Ситов важно повернулся к Смирнову и процедил:

– Понял, мальчик?!

– Понял… – нехотя пискнул вихрастый Смирнов и погрузился в расчеты.

Спустя десять минут картина в классе кардинально поменялась. У полуоткрытой оцинкованной двери уже вертелся Смирнов и время от времени выглядывал сквозь щель в коридор: не идёт ли информатичка. В кабинете снова завёлся улей, который вряд ли смогла бы заглушить и дюжина рябининых. Староста это понимала и потому, не обращая внимания уже ни на что, спокойно дорешивала задачу. Остальные девчонки тоже суетились немного: они были уже взрослые и считали всё это недостойным своего внимания. Некоторые из них уже гуляли с одиннадцатиклассниками. Тем временем за компьютером №7, машиной Ситова и Булкина, уже сгорбилась кучка подростков, вожделенно уставившихся на экран монитора. Ситов лихо чеканил по клавиатуре и сладко приговаривал: «Щас найду! Там всё ещё и в движении!»

Весь этот кинотеатр начался с тех пор, как месяц назад рыжеволосый бес Костя Ситов, взламывая меню одного диска, наткнулся на программу с кодовым названием «Т.П.». С этих самых пор каждый раз, когда Мария Анатольевна покидала кабинет, он врубал свою находку и представлял всему классу сеанс наглядной камасутры. Вот и сейчас на экране мелькнула знакомая заставка, и вскоре по всему классу понеслись смешки. Сначала были фотографии – обнажённые девы в самых что ни на есть обнажающих нарядах. То это были агрессивные амазонки, то кошечки в кружевах, то просто голые бабы. Последние особенно нравились Булкину. После слайдов, размещённых для затравки зрителя, начинался сам фильм или, точнее, демонстрация полового акта, для которой уже не существовало никакой цензуры в виде обнажающих нарядов. И это был самый шик! Лысаков, как любой нормальный пацан, охотно участвовал в «просмотрах» и, бывало, в тесной кучке одноклассников звенел его ломаный бас: «А у этой девчонки ножки ничего!» Илья тоже не отказывался от слайдов , но смотрел молча, незримо чувствуя, как что-то сладкое начинает клевать его изнутри, а если очередная красотка напоминала Машу Ревину, он даже позволял себе улыбнуться. Но фильма Илья выдержать не мог: просто тошнило. И на этот раз он незаметно отделился от компании и подошёл к большому, пыльному окну. Сквозь ржавую решётку глядело серое «лондонское» небо. Илья любил это небо. Всегда казалось, что за его тусклой пеленой таится нечто необъятное, высокое, ослепительно светлое; что где-то там другая сторона небес неумолимо ждёт своего первооткрывателя… «Тюрьма! – зазвенело в голове. – Тюрьма всё это!.. Школа, дом, город, страна, мир, в конце концов! Тюрьма из выдуманной жизни… Компьютерная игра какая-то… И так должно быть??? Нет!.. Ведь должно же быть ОНО – другое, настоящее! Должно!..»

– Шухер! – визгливо и приглушённо завопил Смирнов. «Кинооператор» Ситов моментально отключил программу и вышел в меню. Также моментально рассеялась и кучка вокруг него, и через пару секунд в компании гробовой тишины весь класс напряжённо дорешивал задачу. Мария Анатольевна осторожно вошла в кабинет, делая вид, что она свято верит в кротость своих подопечных и также осторожно села за главный компьютерный стол, дабы не разбудить гробовую тишину. «Ещё одно правило игры – постоянная ложь, – думал Илья, следя за тем, как Лысаков лихо орудует клавиатурой, – ложь во имя самой игры…»

– Ну что, решили? – проснулась Мария Анатольевна и с трудом сдержала отрыжку.

– Решили, конечно! – откликнулся Ситов

– Задача-то лёгкая! – пожаловался Лысаков.

– Ну раз лёгкая, значит все сегодня получат пятёрки! – отозвалась Мария Анатольевна и, взяв классный журнал, грузно пошла по рядам собирать урожай.

– Ну что, старик! Халява? – чуть пьяно улыбнулся Лысаков.

– Халява. – подтвердил Илья, но тут же гордо заметил:

– А кто у меня все диктанты списывает? Не ты ли случайно?

– Ну, ладно. – тихо рассмеялся Коля. – Мы с тобой в расчете. Оба хороши!

– Верно. Кто во лжи – все хороши!

Мария Анатольевна тем временем собрала урожай, полный кузов больших, пузатых пятёрок, и, довольная, вернулась обратно к столу.

– Всё, ребята! Урок закончен. Выключите свои компьютеры и заставьте стулья! В следующий раз задачи будут гораздо сложнее. А через неделю зачёт! – нарочно припугнула огромная, словно баба-лесовиха, информатичка и, учтиво попрощавшись с учениками, снова куда-то исчезла…

5 ГЛАВА.

Так заведено, что после учёбы все нормальные, «добропорядочные» пацаны, на время позабыв дорогу домой, собираются в тесные кучки и идут весело проводить время подальше от школы и от родной хаты. Девятый «В» уже практиковал пиво. Это, конечно, не считалось высшим пилотажем – в старших классах давно перешли на водку, ласково называемую «эликсиром дружбы», и на коньяк, а продвинутые «новорусские» ребята покуривали травку и успешно «затыкали дыры» в венах…

В девятом «В» было две компании – Ситова и Воронина, а если копать глубже, «новорусских» и неформалов. В эти две послеурочные тусовки не вписывались двое: вихрастый Смирнов и Илья. Позднее к ним присоединился Лысаков, по неизвестным причинам покинувший ситовскую ватагу. Если Смирнова с самых пелёнок пинали все, кому не лень, то Илья отнюдь не был изгоем и заработал в классе неоспоримый авторитет: ещё пару лет назад этот худощавый, сбитый мальчишка передрался буквально со всеми хулиганами на параллели, лихо гонял кожаный мяч и даже пробовал курить отцовскую «Приму». Но дальше дело не пошло… Илья, как будто, устал, и, как ни странно, это было именно так. С недавних пор в классе образовалась новая, совсем немногочисленная компания – Пальцина и Лысакова. «Новорусские» ребята после школы отправлялись в людные кафе, неформалы шастали по ларькам в поисках дешёвого пива, а Коля и Илья заходили в ближайший продуктовый магазин, покупали две банки «колы» и отправлялись на школьный стадиончик, где часто могли наблюдать незатейливый футбол резвых семиклашек и просто о чём-нибудь беседовать. Так было и сегодня. Облокотившись на ржавую сетку, отгораживающую поле от бурно разросшегося пришкольного газона в стиле «барокко», оба лениво проглатывали газировку и равнодушно следили за драным мячом, пытающимся удрать от резвых мальчишеских ног.

– Слушай, Илья! – прервал долгое молчание Лысаков. – Забродят иногда в мою голову какие-то сумасшедшие, космические мысли… Не знаю даже, как и сказать тебе…

– Ну, говори, раз начал! – улыбнулся Илья.

– Вот, к примеру, – собрался с мыслями Лысаков, – покупаю сегодня утром в киоске рулон туалетной бумаги и вдруг – бац! – весь смысл моей жизни, ясный и огромный, всплывает перед глазами и даже как будто отражается в стёклах киоска. Я пытаюсь ухватить его – не могу. Слишком мизерно моё сознание, чтобы вобрать в себя такого «амбала»! В то же мгновение я теряю свой смысл и спокойно покупаю рулон туалетной бумаги. 55 метров… Вот чушь, да?!..

– Забавно. – ухмыльнулся Илья. – Бывало и у меня такое. Именно по этому поводу обращался я часто к одному своему знакомому философу Славе Софистову. Я тебе о нём говорил. Этот мастер разгадывать «гордиевы узлы» паранормальных юношеских мыслей и мне поведал мою «истину». Я даже подумал, что нашёл её…

– Ну и? В чём же истина?.. – нетерпеливо перебил Лысаков.

– Это целое произведение искусства, а не истина! – засмеялся Илья. – Хорошо. Рассказываю и показываю! Представь себе огромный, кирпичный дом в форме параллелепипеда. Представил?

– Ну.

– Одна его сторона, обращённая на восток выложена красным кирпичом. Сторона, обращённая на запад, вся сплошь синяя. Северная сторона из белоснежного кирпича, а южная – из чёрного. Крыша у нашего дома будет зелёного цвета. А дальше представь! Идёшь ты с востока на запад, и попасть тебе надо в дом синего цвета.

– Именно, именно! – повторил Лысаков. – А раз я иду с востока на запад, то увижу красный…

– …и поразмыслишь про себя: раз я не дальтоник, следовательно дом красный. Значит, то, что дом красный есть истина. И пройдёшь мимо.

– Верно… Или обратно поверну.

– Но не в том суть, куда ты там повернёшь. – поправлял Илья. – Суть в том, что ты увидел с востока. А вот, к примеру, твой «друг» Воронин пойдёт с запада и скажет: истина в том, что дом синий.

– Ты полетишь на самолёте, – продолжал Лысаков, – и отметишь про себя: истина в том, что дом зелёный.

– Ревина, высадившись на далёком Таймыре, – добавил Илья, – с уверенностью будет утверждать, что дом белый.

– А Рябинина, зайдя с юга, запишет в свой толстый ежедневник: дом чёрного цвета.

– Вот в том-то и дело! Все мы, подразумевая разные вещи, будем говорить об одном и том же. И затем, сложив все наши представления, мы получим лишь внешнюю форму истины, не проникнув в её суть, не посетив того самого пресловутого дома!.. Вот такое произведение искусства сочинил мой друг! – довольно рассмеялся Илья. – Причём, как он сказал, на практике с истиной всё гораздо сложнее. А теперь я прекрасно понимаю, что на практике всё это чушь собачья! Верно ведь?

– Да…не скажи… Не чушь это собачья! Зерно истины здесь всё-таки есть. Здорово же придумано! – засомневался Лысаков.

Но Илье это почему-то сильно не понравилось.

– Придумано!.. Да ты что! Зерно истины?!.. Да как же это в "здорово придуманном" может быть зерно истины? Так может рассуждать лишь жутко образованный и примитивный орангутанг, к тому же корчащий из себя философа!

– Это ты меня имеешь ввиду? – насторожился Лысаков.

– Ну, я надеюсь, ты уже успел поменять свою точку зрения. – вызывающе ухмыльнулся Илья, залпом допил банку колы, бросил её на асфальт и смачно раздавил.

– Хэ! С каких это пор я так быстро меняю свои позиции, Ильюша?! – огрызнулся Коля и тоже раздавил банку.

– Ну… тогда ты и есть жутко образованный примат-философ. – подытожил Илья и пнул раздавленную банку.

– Ладно!.. – сквозь зубы прошипел Лысаков и тоже пнул банку. – Драться я с тобой не буду! Мы уже не дети, но если…

– Да и не взрослые! Если хочешь, можем и подраться…для разрядки. – завёлся Илья и плюнул на кулак.

– Да ладно тебе! – чуть поостыл Коля и на кулак плевать не стал. – Маленький что ли? Будем мы с тобой из-за какой-то чухни…

– Ну, не хочешь, не надо. – перебил Илья. – Давай тогда футбол смотреть!

– Давай! – глухо и сердито отозвался Лысаков и уставился на резвых семиклашек.

Футбол скоро закончился (семиклашки, наконец, разодрались), небо заволокло мутным серебром, вспыхнуло несколько школьных окон… Но была весна, и сумерки ожидались ещё не скоро.

– Ладно. Пора бы нам и по домам, приятель. – вяло протянул Лысаков.

– Да уж. – засмеялся Илья. – Наговорились мы с тобой сегодня досыта. Пожалуй, хватит. А то, не дай бог, начнётся обратный процесс.

– Ничего. До завтра переварим.

– Тогда до завтра. Нам с тобой в разные стороны. – грузный Лысаков пожал Илье руку и косолапо двинулся к ближайшей автобусной остановке. Илье некуда было спешить, он жил поблизости, и сейчас ещё долго стоял на школьном стадиончике, вглядывался в мутное небесное серебро и слушал, как урчит пустота в его животе.

«Все они словно пластмассовые фрукты в вазе из горного хрусталя… из горного хрусталя… Где же мой отец мог сказать эту фразу?.. Почему я её так хорошо помню?! – Илья не заметил, как заговорил вслух. – Вот, чёртова моя голова! Опять начинаю путать… Я не хочу этого… Не хочу я этого больше! Ведь уже год прошёл, а я до сих пор… Или с памятью что-то не так… или с нервами. Ничего не понимаю… Словно пластмассовые фрукты! Это голос отца. Да! Отца!!! Но где? Где же?!..»

Илья резко осадил себя молчанием, яростно сплюнул на разбитый асфальт и молча побрёл домой…

А дома были поминки. К вечеру гостиная уже утонула в липких слезах Марьи Ивановны; Сергей Константинович, немного подвыпивший, перестал смотреть в тусклый телевизор и несколько оживился, видя, как Александр Палыч устаёт шутить с тётей Верой, а та, в свою очередь, успокаивать Марью Ивановну. Так и сидели они вчетвером, поминая усопшую Тамару Алексеевну, когда домой вернулся Илья.

– Ильюша! Внучек! – завопила в проходе бабушка Марья пьяным, сорванным голосом. – Ты где пропадаешь?! Все робята уже из школы пришли, а ты опять где-то шатался, бесстыжий! Мы тут мамочку твою поминаем, а ты, паздёрыш!.. Ой, матушки! Слов на его не оберёшься…

Илья, ничего не отвечая, быстро разулся, бросил портфель около двери и хотел уже, было, прокрасться в свою тихую комнату, как вдруг из гостиной высунулась седеющая шевелюра Сергея Константиновича и весело пропела:

– Сыночек! Вернулся, наконец!.. Ты с нами-то посяди, помяни маму… Так же неприлично…

– Может не надо, папа? – начал отнекиваться Илья. – У меня уроков много… Я спать хочу… Я устал.

– Да ты что, сын! В своём уме?! – лихом протрезвел отец. – Мать родную забыл? Садись давай за стол! «Я устал», видиле ти! Мы все устали. Жизнь тебе не сахар!..

– А смерть нам не чай. Не ори ты! Сяду я, сяду! – тихо процедил Илья и, криво улыбаясь, с яростью вошёл в гостиную. Всё, что происходило дальше, происходит обычно между расстроганными воспоминаниями и вином родственниками и их подрастающим племянником… Да, да! Обнимания, поцелуи и так далее и тому подобное…

Наконец, Илью оставили в покое, и он смог спокойно приступить к еде, но зато теперь началось самое интересное – обсуждение его дальнейшей судьбы. Здесь Сергею Константиновичу равных не было. Планировать он умел, как никто, или, скорее, как истинный доцент-историк. Всё было продумано до мельчайших деталей, подано было эффектно и умно. А когда Сергей Константинович позволял себе лишнюю рюмку, планы получались ещё дальновиднее.

– Ох! Время-то летит… – пространно начал он очередное своё изречение. – Как говорил незабвенный Геродот, всё течёт, всё меняется. Вот, у меня уже и сынок подрастает. Ещё вчера под стол ходил, а сегодня, как видите сами… девятый класс! Пора бы нам, Ильюша, и об университете подумать…

– Ну что, Муромец! В студенты-то метишь?! – лукаво перебил Александр Палыч.

Илья ничего не ответил и, отложив тарелку с недоеденным салатом, слепо уставился в окно.

– Ты, Саша, меня не перебивай! – нахмурился Пальцин-старший. – Дай ему отца послушать! Это полезно. Так вот, я думаю, мы с Ильёй попробуем на экономический факультет пробиться. Там и специальность хорошая, и работа в будущем стабильная. Компьютерный век, друзья! Куда, вот, я теперь со своей историей? Слава богу, ещё что-то платят…

– Да, браток! Нелегко щас, всем нелегко. – насупилась Вера Константиновна. – Но послушай! Работа-то работой. Да надо, чтоб ещё и семья прочная была. Сам знаешь, какая это опора и что значит этой опоры лишиться!

– Эх… Не напоминай!.. – глухо буркнул Сергей Николаевич. – А с выбором жены-то ещё больше хлопот, чем со специальностью. К этому, Вера, надо будет серьёзно подготовиться. Ильюше нужна практичная и простая, без вывертов и не скандалистка. А то он у нас романтик, философ. Наверняка строит идеалы, мечтает о «прекрасных дамах», об этих нежных кокетках с напудренными личиками. Да.... Все они словно пластмассовые фрукты в вазе из горного хрусталя. Любуйся издалека да не кусай – зубы сломаешь!..

Илья мгновенно вскочил из-за стола, подбежал к окну и яростно уставился в серую муть облаков, медленно наполнявшихся синевой. Ему казалось, что эти слова вывалились прямо оттуда, с небес и чудесно прозвучали в этой самой гостиной голосом отца. Всё, как тогда, в груди… «Что это?» – прошептал Илья и бесшумно рухнул в кресло.

– Да ты что! Ошалел? – пьяно прикрикнула Марья Ивановна и погрозила вилкой, из-под трезубца которой струилась белая кровь солёного огурца.

– Что с тобой, Илья? Мы же о твоей судьбе печёмся! – спросил Сергей Константинович и покачал головой, щеголявшей своей седеющей шевелюрой.

– Нет-нет… ничего-ничего…Всё отлично… – Илья ещё не мог придти в себя и снова пристально вглядывался в серое окно. Странное молчание длилось целую минуту. Только дядя Саша не сидел без дела и спокойно наливал рюмку за рюмкой.

– Ладно. Мне пора. – Илья лихо вскочил с кресла и направился к двери. – Я к другу обещался зайти… за тетрадью. Всем спасибо! И всем до свидания!

– Ты куда это собрался, сволота эдакая! – снова завизжала пьяная Марья Ивановна. – Никуда ты не пойдёшь! Помяни мать!

– Отстань, старуха! Не тебе указывать, куда я пойду! – огрызнулся Илья.

– Оставьте его, Марья Ивановна! Пусть идёт. Ему сверстники нужны. – тихо и наставительно посоветовал Сергей Константинович и залпом ухнул очередную рюмку. Он тоже ненавидел свою тёщу, хотя и признавал редкую сметливость и жизненный опыт этой упругой старушонки.

Как только в прихожей хлопнула дверь, пьяная тёща разразилась бурей негодований:

– Ах, батюшка! Сергей Константинович! На что сына-то так распустил?! Не старик он у тебя, а уже в маразмы впадает! Вон, вишь, как выскочил! Я чуть с ума не сошла, ей богу!

– Марья Ивановна! – вежливо начал «батюшка». – С Ильёй я сам разберусь… А Вы, чем горячку-то парить, лучше бы чего посоветовали! Мне и без того туго…

Тёща на минуту призадумалась, выпила, закусила. И вот, её старое, рассыпчатое лицо озарила золотозубая улыбка.

– Знаю я, Серёжа, как ему нервы лечить. У Ильюши скоро каникулы летние начинаются, верно ведь?

– Верно.

– Ты свези-ка его опять на лето к дедко Алексею в Еремеево. Мой бывший муженёк хоть и глухарь совсем стал, заперся, чёрт, в своей избушке, да Илью-то уму-разуму научит. А то выкрутасничает много!

– Это хорошая идея… – отозвался Пальцин-старший и нахмурил густые брови. – Ну, да посмотрим ещё!.. Он мне и здесь нужен…

Марья Ивановна удовлетворительно покачала головой, допила последнюю стопку и решила прикорнуть прямо за столом. Дядя Саша снова неумеренно заговорил с Верой Константиновной, а Пальцин-старший безучастно уставился в тусклый телевизор, как будто пытаясь разглядеть там своё холостяцкое будущее…

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ.

Солнце! Ты не видишь снов!

Ты, всё так же неумолимо играя

Своими огненными пальцами,

Переходишь на другую сторону

Земного мира, пробуждая

Видимую жизнь от Иного

И Иное пробуждая здесь!..

ПЕРВАЯ ГЛАВА.

Липкий ветер… Запах клейких майских листьев… Талые звёзды… Бурная, половодная река…

На крутом берегу по чёрным проталинам шлёпает худощавый мальчуган в синих ластах. Мама уже выполоскала всё бельё и теперь медленно поднимается на пригорок, оставляя в снежном мхе глубокие следы, которые сразу же зарaстают свежими ландышами.

– Серёжа! – кричит мама, и её голос дикой чайкой настигает отца, который, взобравшись на огромную сосну, удит рыбу в половодных облаках. – Серёжа! Готовь бочку с морковкой!

– Зачем? – откликается недовольный отец и чёрным вороном кидается на землю.

– Так надо! Готовь бочку с морковкой! – звенит белая чайка и разбрасывает белоснежные простыни по талой земле. – А где же Анюта? Где же моя русалка, Ильюша? Ты её потерял?!

Ластоногий мальчуган смеясь достаёт из кармана свежий, изумрудный кочан и шепчет в него, будто целуя каждый лепесток: «Анюта, выходи! Купаться пора!» Маленькая Анюта с огромными, смолистыми прядями вылетает из капусты и обвивает маму чёрными крыльями своих волос.

– Здравствуй, мамочка! Уже купаться пора?

– Да, моя девочка! – шепчет мама и снова кричит отцу:

– Набирай до краёв! И моркови побольше!

Ластоногий Илья смеясь катается по талому снегу, и он же через девять секунд помогает отцу водрузить огромную, мшистую бочку на пригорок. Ванная почти готова.

Лохматое солнце бросает своё розовое масло сквозь чёрную, талую воду, скучающую в гнилом ущелье бочки. Осталось достать лишь морковь. Но мохнато-алые стрелы уже сами летят с соседнего морковного дерева и визгливо ныряют в розовое масло.