Текст книги "Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира"

Джаггернауты войны

Революция пожирала не только собственных детей. Многие из тех, кто боролся с ней, сами были детьми. Младшему капралу прусской армии фон Клаузевицу было всего 12 лет, когда он впервые сразился с французами. В 1806 году фон Клаузевиц уцелел под Йеной, где пруссаки потерпели сокрушительное поражение, в 1812 году отказался сражаться вместе с французами против русских, а в 1815 году дрался при Линьи. Именно он, воин-ученый, лучше, чем кто бы то ни было (лучше самого Наполеона!), понял, что Французская революция преобразила темное искусство войны. Изданный после смерти фон Клаузевица шедевр “О войне” (1832) остается самой важной работой на эту тему, написанной на Западе. Хотя эта книга во многом неподвластна времени, она служит незаменимым комментарием к наполеоновской эпохе, поскольку объясняет, почему изменился масштаб войны и ее характер.

По словам фон Клаузевица, “война – это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю… [Это] не только политический акт, но и подлинное орудие политики, продолжение политических отношений, проведение их другими средствами”[381]381
  Пер. А. Рачинского. – Прим. пер.


[Закрыть]. Вероятно, это самые известные – а также неверно переводимые и недопонятые – его слова. Но не они самые важные в книге. Фон Клаузевиц увидел, что с началом Французской революции на поле боя вышла новая страсть. Он заметил (явно имея в виду французов), что и самые цивилизованные народы могут испытывать страстную ненависть друг к другу. После 1793 года “война сразу стала снова делом народа”, а не развлечением королей. Она стала “джаггернаутом”, влекомым “настроем народа”. Фон Клаузевиц признавал гений Бонапарта – возницы этого “джаггернаута”. Его “смелость и удача отбросили прочь старые, общепринятые методы”. При Наполеоне война “достигла состояния абсолютного совершенства”. Действительно, корсиканский выскочка стал не кем иным, как “самим богом войны… [чье] превосходство неуклонно приводило к краху врага”. И все же его исключительный талант полководца значил меньше, чем новый народный дух, который вел наполеоновскую армию. Война, по выражению фон Клаузевица, теперь представляет собой “странную троицу, составленную из насилия как первоначального своего элемента, ненависти и вражды, которые следует рассматривать как слепой природный инстинкт; из игры вероятностей и случая… и из подчиненности ее в качестве орудия политике, благодаря чему она подчиняется простому рассудку”. Правда, “желание уничтожить силы врага” является очень сильным устремлением, “первенцем” этой новой войны народов. Но фон Клаузевиц предупреждал, что “оборона все гда сильнее наступления”, поскольку “сила наступления постепенно истощается”. Но даже в обороне существует изначальная трудность: “Все на войне очень просто, но это представляет трудности… [Это] трение… представляющее низший общий уровень исполнения”. Поэтому эффективный командующий должен всегда помнить четыре вещи. Во-первых, “оценивать вероятности”[382]382
  В Парижской военной школе Наполеон сдавал экзамен Пьеру Симону Лапласу, одному из основоположников теории вероятностей.


[Закрыть]. Во-вторых, “действовать с предельной концентрацией”. В-третьих, “действовать с предельной скоростью”:

Таким образом, всякая военная деятельность имеет прямое или косвенное отношение к бою. Солдата призывают, одевают, вооружают, обучают… только для того, чтобы в свое время и в надлежащем месте вступить в бой.

Но прежде всего – “джаггернаут” должен оставаться под контролем. И поэтому то, что фон Клаузевиц называет “абсолютной” войной, “требует первенства политики” (другими словами – подчинения военных средств целям внешней политики). В этом и состоит подлинный посыл книги “О войне”[383]383
  Clausewitz On War, Book I, chs. 1, 2, 7; Book III, ch. 17; Book VII, chs. 4, 5, 6, 22; Book VIII, chs. 1–9.


[Закрыть]. Какие политические цели преследовал Наполеон? В некотором отношении они имели налет реакционности: например, сравните “Посвящение Наполеона I” Жака Луи Давида (1807), где Бонапарт изображен в императорской мантии в соборе Парижской богоматери, с романтическим героем картины “Наполеон на перевале Сен-Бернар” (1801) того же Давида – воплощенный “Мировой дух на белом коне” (слова Гегеля). Людвигу ван Бетховену, музыкальному духу той эпохи, метаморфоза показалась настолько отталкивающей, что он в Третьей симфонии вычеркнул посвящение Бонапарту и изменил ее название на “Героическую”. После своей коронации в декабре 1804 года Наполеон вынудил австрийского императора Франца II отказаться от титула императора Священной Римской империи и женился на его дочери. В 1801 году посредством конкордата с папой римским Наполеон покончил с якобинским культом Разума.

И все же империя, которую Наполеон строил в Европе, была по своей сути революционной. Он не только довел территорию Францию до ее “естественных границ” и окоротил Пруссию, но и создал Швейцарскую Конфедерацию, Рейнский союз (конфедерация 40 немецких монархий от Балтики до Альп), королевство Италию и Великое Герцогство Варшавское.

Правда, эти новые государства стали вассалами Франции. Наполеон посадил своего младшего брата Жерома, человека расточительного, на трон Вестфалии, а франтоватого шурина Иоахима Мюрата сделал неаполитанским королем. Побежденные выплатили победителям огромную дань. В 1795–1804 годах голландцы отдали французам 229 миллионов гульденов – сумма, превышавшая размер годового национального дохода. Наполеоновские кампании 1806–1807 годов не только были самофинансирующимися, но и покрыли по меньшей мере треть расходов Франции. В 1805–1812 годах половина всех собранных в Италии налогов перешла во французскую казну.

Перекроенную Наполеоном Европу составляли национальные государства взамен прежнего лоскутного одеяла наследственных монархий. Кроме того, французское правление сопровождалось коренным изменением правопорядка. Кодекс Наполеона еще долго оказывал положительное влияние на экономику завоеванных стран. Французы уничтожили привилегии дворянства, духовенства, гильдий и городской олигархии, утвердили принцип равенства всех перед законом[384]384
  Acemoglu et al. Consequences of Radical Reform.


[Закрыть]. Позже Наполеон сказал, что желал основать “европейскую систему, европейский кодекс, европейский кассационный суд”, единый европейский народ[385]385
  McLynn Napoleon, p. 664.


[Закрыть]. Но крах империи не был вызван недостатком у Наполеона политического предвидения. Война для него (и для фон Клаузевица) была не самоцелью, а продолжением политики.

Неудача постигла не цель Бонапарта: рано или поздно неприятельские армии должны были численно превзойти его собственные, даже если их командиры не могли с ним сравниться. Измотанная не столько русской зимой, сколько русской тактикой “выжженной земли” (не говоря уже о сыпном тифе), Великая армия уступила превосходящему ее в численности противнику (особенно в кавалерии) в 1813 году при Лейпциге[386]386
  Lieven Russia against Napoleon.


[Закрыть]. Примерно так же пруссаки склонили чашу весов при Ватерлоо в 1815 году. Задолго до этого Франция проиграла войну на море. В 1798 году в дельте Нила, у Абукира, Горацио Нельсон снискал себе славу и нанес смертельный удар мечте Наполеона о завоевании Египта. Семь лет спустя в Трафальгарском сражении Нельсон, располагавший 27 линейными кораблями, разбил франко-испанскую флотилию. Он отказался от линейной тактики боя, предпочтя ей прорыв на высокой скорости вражеского строя с одновременной стрельбой из орудий обоих бортов.

Поражение Наполеона на море имело двоякое значение. Во-первых, Франция постепенно лишалась своих заморских владений. Уже в 1791 году в необычайно богатой “сахарной” колонии Сан-Доминго произошла революция. Ее возглавил освобожденный раб Франсуа Доминик Туссен-Лувертюр (“Открывающий”) после того, как Конвент в Париже предоставил право голоса свободным чернокожим и мулатам – но не рабам. Отмена рабства Национальным конвентом в 1794 году погрузила остров в расовую войну. Она перекинулась на соседнюю испанскую колонию Санто-Доминго и бушевала до ареста и высылки Туссена-Лувертюра во Францию в 1802 году и восстановления Наполеоном рабства. В ходе Гаитянской революции погибло 160–350 тысяч человек. Год спустя французы решили продать США Луизиану (не путать с современным американским штатом) – 828,8 тысяч кв. миль – за 15 миллионов долларов, то есть менее чем по 3 цента за акр. Во-вторых (возможно, это важнее), Франция проиграла финансовую войну. Несмотря на продажу бывших церковных земель, денежную реформу и выжимание денег из голландских и итальянских налогоплательщиков, Наполеон не мог добиться снижения стоимости заимствований ниже 6 %. В период между Трафальгаром и Ватерлоо доход по французским государственным облигациям в среднем на 2 % превышал доход от британской консолидированной ренты. Это было слишком много.

Будучи меркантилистом, Бонапарт стремился ослабить Англию, препятствуя ее торговле с континентом. Но английские купцы благодаря господству королевского флота на море сумели быстро переключиться на заморские рынки. Иногда ошибочно предполагают, что ранняя индустриализация Англии дала ей преимущество перед Наполеоном. На самом деле победу Англии принесли не железо и пар, а торговля и финансы. Англия не просто продолжала торговать, но даже поддерживала активное сальдо текущего платежного баланса благодаря “невидимым” статьям дохода – морским перевозкам, страхованию, зарубежным инвестициям, плюс прибыль от империи (доходы от работорговли и налогообложения индийцев при посредстве Ост-Индской компании). В 1808–1815 годах ежегодный британский профицит внешней торговли услугами составлял 14 миллионов ф. ст., что с избытком покрывало дефицит товарной торговли в тот же период. Это позволило Великобритании переводить громадные суммы за рубеж (до 4,4 % национального годового дохода) для финансирования собственных армий и субсидирования союзников. В 1793–1815 годах Англия предоставила континентальным противникам Франции 65,8 миллиона ф. ст. Новый дух эпохи олицетворял родившийся во Франкфурте еврей Натан Ротшильд, Finanzbonaparte, сыгравший ключевую роль в накачивании “мускулов войны”[387]387
  Ferguson Ascent of Money, pp. 81f.


[Закрыть].

Наполеон был повержен. Францию теперь обременяли огромные репарации и возвратившиеся Бурбоны в лице тучного Людовика XVIII. И все же ни мечта о революции, ни грезы о революционной империи не умерли вместе с Наполеоном (в 1821 году он угас, почти наверняка от рака желудка, в Южной Атлантике, на острове Святой Елены). Революция 1789 года дала Франции политический сценарий драмы, равной которой прежде не было. Почти весь следующий век искушение сыграть ее было непреодолимым, и она повторилась в 1830, 1848 и 1871 годах. Важно то, что всякий раз, когда на центральных улицах Парижа вырастали баррикады, ударная волна, пусть и затухающая, проносилась по Европе и европейским колониям. Революционные положения Декларации прав человека невозможно было просто скрыть под церковными облачениями и забыть: эта ситуация с удивительной силой описана в романе Стендаля “Красное и черное” (1830). Любой, в конце концов, мог принять как терминологию, так и иконографию революции. Наспех вооруженные граждане, бойцы с обнаженной грудью, распростертые на земле мученики: эти фигуры долго служили клише[388]388
  Сравните “Свободу, ведущую народ” (1830) Эжена Делакруа с “Эпизодом из бельгийской революции” (1835) Густава Вапперса, а также (XX век знает множество других примеров) с “Арсеналом” (1928) мексиканца Диего Риверы.


[Закрыть].

Революция 1848 года распространилась еще шире. Люди вышли на улицы Берлина, Дрездена, Ганновера, Карлсруэ, Касселя, Мюнхена, Штутгарта, Вены, Милана, Неаполя, Турина и Венеции. Их вели интеллектуалы, разочарованные прежде всего запретами, которые наложили на свободу выражения королевские режимы, восстановленные в 1815 году (типичный пример: композитор Рихард Вагнер и анархист Михаил Бакунин внесли свою лепту в “мировой пожар”, договорившись написать вместе богохульную оперу[389]389
  Вагнер, согласно автобиографии, “под влиянием Евангелия набросал для идеальной сцены будущего трагедию под названием ‘Иисус из Назарета’. Бакунин просил меня пощадить его и не знакомить с этой вещью. Но так как мне все же удалось устно передать ему сущность моего замысла, он пожелал мне успеха, но усиленно просил, чтобы Иисуса я обрисовал человеком слабым. Что касается музыки, он советовал при композиции варьировать лишь один текст: пусть тенор поет – ‘Обезглавьте его!’, сопрано – ‘Повесьте его!’, а неумолкаемо гудящий бас – ‘Сожгите, сожгите его!’ [Пер. А. Острогорской. – Прим. пер.]. Этот анекдот точно передает буйный дух 1848 года.


[Закрыть]). Англия в числе немногих западноевропейских стран избежала революции – не в последнюю очередь потому, что 35 тысяч солдат, 85 тысяч добровольных помощников полиции, 1,2 тысячи военных пенсионеров и 4 тысячи полицейских следили за тем, чтобы чартисты, сторонники всеобщего избирательного права, вели себя пристойно. В результате 1848 год в Лондоне ознаменовался не кровопролитием на улицах, а ораторством в парках. Но так называемая весна народов пришла не только в Европу. Как и множество других западных идей в XIX веке, революция во французском духе стремительно стала всемирным явлением. По всей Британской империи шли волнения: на Цейлоне, в Британской Гвиане, на Ямайке, в Новом Южном Уэльсе, на реке Оранжевой, в Пенджабе и на Земле Ван-Димена[390]390
  Taylor 1848 Revolutions.


[Закрыть]. Еще замечательнее были события во Французской Западной Африке. Там, в отличие от английских колоний, революционное правительство метрополии поддерживало радикальные политические изменения.

Все это подчеркивает революционный характер французского империализма. Британская империя в социальном отношении была инстинктивно консервативной. С каждым годом английские колониальные администраторы склонялись к сотрудничеству с местными элитами, полагаясь на косвенное правление посредством племенных вождей и махараджей-марионеток. Французы же еще лелеяли надежду, что свобода, равенство и братство, а также Кодекс Наполеона и консервы (еще одно наполеоновское изобретение) – станут популярными статьями экспорта[391]391
  Blanton et al. Colonial Style.


[Закрыть].

В основе Французской колониальной империи, как и империй всех европейских держав, лежало (по крайней мере, частично) рабовладение. В 1848 году новое, республиканское правительство Франции объявило, что рабовладение снова отменят по всей империи, включая Сенегал. (Англичане отменили рабовладение 15 годами ранее.) Но его отмена стала лишь первым этапом революции во французских африканских колониях: власти объявили также, что освобожденные рабы получат право голоса (в отличие от аборигенного населения британских колоний).

После введения избирательного права для мужчин всей Французской империи электорат, почти полностью состоящий из чернокожих и метисов (белые составляли всего 1 %), на выборах в ноябре 1848 года избрал первого “цветного” депутата в Национальное собрание[392]392
  Crowder Senegal, pp. 6f., 14f.; Cruise O’Brien White Society, p. 39.


[Закрыть]. Хотя Наполеон III в 1852 году отнял у Сенегала право посылать представителя в Париж (это право было восстановлено лишь в 1879 году), население четырех коммун – Сен-Луи, Горэ, Рюфиска и Дакара – продолжало избирать советы[393]393
  Klein Islam and Imperialism, p. 118.


[Закрыть]. Первый в африканской истории многонациональный демократический законодательный орган собрался в Сен-Луи, тогдашней столице колонии.

Современники признавали значительность этого события. Некий англичанин, посетивший Сен-Луи, писал: “Посетитель совета нередко становится свидетелем того, как чернокожий президент призывает к порядку советника-европейца из-за вызывающего поведения последнего… Чернокожие члены совета беспощадно критикуют чиновников в Сенегале. Ни одна британская колония не потерпела бы нападок, которым подвергаются чиновники-европейцы в Сенегале”[394]394
  Buell, R. L. The Native Problem in Africa (1928). Цит. по: Crowder Senegal, p. 23.


[Закрыть]. Для англичанина империя основывалась на иерархии (а общество – на классовой системе). Наверху пирамиды стояла королева и императрица Виктория. Любой из 400 миллионов ее подданных находился ниже ее на лестнице, тянущейся до ничтожнейшего калькуттского пунка-валлаха[395]395
  Слуга, приводящий в движение опахало. – Прим. пер.


[Закрыть]. Французская империя была устроена иначе.

Революционерам 1848 года казалось самоочевидным, что местное население в колониях должно как можно быстрее превратиться во французов – “ассимилироваться”. Поощрялся межрасовый брак (métissage) между французскими чинов никами и африканками[396]396
  Cruise O’Brien White Society, p. 33.


[Закрыть]. Олицетворением такого прогрессивного империализма стал Луи Федерб, опытный военный, назначенный в 1854 году генерал-губернатором Сенегала. В Сен-Луи Федерб занимался строительством мостов и дорог, школ и пристаней, водоснабжением и паромным сообщением. По всему Сенегалу построили “деревни свободы” для освобожденных рабов. В 1857 году Федерб учредил колониальную армию – части сенегальских стрелков (Tirailleurs Sénégalais), – чем способствовал превращению африканского солдата из наемного чернорабочего в полноценного бойца. Была открыта школа для сыновей местных вождей[397]397
  Gifford and Louis France and Britain, p. 672.


[Закрыть]. Сам Федерб взял в жены 15-летнюю сенегалку.

“Наши намерения чисты и благородны, – провозгласил Федерб в конце своего губернаторского срока. – Наше дело правое”. Конечно, его миссия заключалась не только в распространении цивилизации. В 1857 году Федерб объявил, что его цель – “управлять страной с минимальными возможными затратами и максимально использовать преимущества торговли”[398]398
  Cohen Rulers of Empire, ch. 1.


[Закрыть]. Он получил инструкции распространять французское влияние внутри страны и оказать содействие экономическому развитию Сенегала, перехватив у африканцев контроль над торговлей гуммиарабиком и арахисом. Федерб принял решение построить цепь французских фортов на реке Сенегал ниже водопада Фелу около Медине. Это неизбежно привело к конфронтации с маврами Трарзы в Вало, Кайором на юге и аль-Хаджем Омаром Талем, мусульманским правителем Среднего Нигера, который позднее создал государство тукулеров в Мали[399]399
  Brunschwig French Exploration and Conquest.


[Закрыть]. Однако африканцы не могли составить конкуренцию французам. В 1857 году они разгромили государство лебу, превратив его столицу Н’дакара в колониальный город Дакар. Его центр – живой памятник французскому колониализму: белый дворец генерал-губернатора на авеню Федерб, пекарни с багетами, кондитерские, предлагающие кофе с молоком, и так далее. Чтобы сделать процесс галлизации официальным, территорию разделили на округа и кантоны.

В 1865 году, когда Федерб ушел в отставку, француз, гуляющий по Сен-Луи, мог гордиться своей страной. Прежние невольничьи рынки стали гордыми форпостами культуры. Бывшие жертвы империализма превратились в граждан, обладающих избирательным правом и обязанных служить в армии. Журналист Габриэль Шарм выразился так: “Если в обширные области, где сейчас царят фанатизм и разбой, Франция должна принести… мир, торговлю и терпимость, кто скажет, что это недолжное применение силы? Приобщение миллионов людей к цивилизации и свободе наполнило бы сердца французов гордостью, присущим великим народам”[400]400
  Conklin Mission, p. 13.


[Закрыть].

Конечно, действительность была не столь радужной. Главная проблема заключалась в привлечении компетентных чиновников. Те, кто добровольно вызывался служить в Западной Африке, по словам одного из преемников Федерба, были “людьми, которые если не скомпрометировали себя на родине, то, по крайней мере, неспособны добыть средства к существованию”, то есть если не мелкие преступники, то пьяницы и банкроты[401]401
  Fonge Modernization without Development, p. 66.


[Закрыть]. По мнению одного из французских поселенцев (1894), колонии были “refugium peccatorum [убежищем для грешников]… выгребными ямами для испражнений нашего политического и социального организма”. Когда некто, будучи назначенным директором Колониальной школы, собирался в колонию, друзья спрашивали его, какое преступление он совершил, от какого трупа бежит?[402]402
  Ibid.


[Закрыть] Многие колониальные чиновники прославились своей жестокостью. Некий Эмиль Токе отпраздновал в 1903 году День взятия Бастилии, взорвав заключенного порохом[403]403
  Berenson Heroes of Empire, pp. 197f.


[Закрыть]. Вероятно, большинство колониальных чиновников разделяло мнение по крайней мере одного преподавателя Колониальной школы, будто африканцы – люди умственно отсталые. Согласно Туземному кодексу (Code de l’indigénat) их можно было арестовать на срок до 15 суток за 46 деяний, большинство которых не считалось во Франции противоправными[404]404
  Joireman Inherited Legal Systems.


[Закрыть], причем механизм обжалования не предусматривался. Трудовая повинность (corvée) являлась неотъемлемой частью налоговой системы Западной Африки. Именно так строили железную дорогу Дакар – Нигер. Для рабочего на резиновой плантации подушный налог во Французском Конго был эквивалентен 100 рабочим дням в год. Когда деревни задерживали уплату налогов, французы брали заложников. Некоторые чиновники (как тот из Французского Судана, обвиненный в многократных убийствах, по крайней мере в одном изнасиловании, в причинении тяжких телесных повреждений, вынесении неправосудных решений и растрате), по-видимому, послужили Джозефу Конраду прообразом его Куртца[405]405
  Cohen Rulers of Empire, pp. 79f.


[Закрыть]. Некто Брокар “из жалости” обезглавил заключенного, ослепшего из-за антисанитарии[406]406
  Asiwaju West African Transformations, p. 60.


[Закрыть]. Апогеем безумия стала экспедиция Поля Вуле и Жюльена Шануана к озеру Чад (1898–1899), оставившая след в виде сожженных деревень, повешенных туземцев и даже зажаренных детей. В конце концов солдаты-африканцы взбунтовались и убили их обоих[407]407
  Taithe Killer Trail.


[Закрыть].

Тем не менее уровень французских колониальных администраторов явно рос, особенно после Первой мировой войны, когда Колониальная школа привлекала не только лучших студентов, но и выдающихся этнологов, таких как Морис Делафос и Анри Лабуре. Подвижник Жорж Арди, директор Школы, олицетворял “цивилизаторскую миссию”. В то же время французы начали поощрять местные таланты. Федерб ясно выразил свои взгляды в речи, произнесенной по поводу присвоения чина секунд-лейтенанта африканцу по имени Алиун Саль:

Это назначение… демонстрирует, что цвет [кожи] более не является причиной для исключения, даже для более высоких положений в нашей социальной иерархии… Преуспеет лишь способнейший. Те же, кто упрямо предпочитает цивилизации невежество, останутся в низших слоях общества, как и во всем мире[408]408
  Echenberg Colonial Conscripts, p. 18.


[Закрыть].

В 1886 году сын короля Порто-Ново (сейчас Бенин) присоединился к дюжине азиатских учащихся Колониальной школы.

В 1889–1914 годах ее “туземное отделение” ежегодно принимало около 20 учащихся-нефранцузов[409]409
  Cohen Rulers of Empire, p. 38.


[Закрыть]. Именно благодаря идее “цивилизаторской миссии” Блез Диань, родившийся в 1872 году в скромном доме в Горэ, древнем центре работорговли, смог поступить в колониальную таможню и сделать карьеру. В Британской Африке такое восхождение было почти невообразимым. В 1914 году Диань стал первым чернокожим депутатом Национального собрания Франции (бесспорное достижение для внука сенегальского раба). По сравнению с другими европейскими империями той эпохи Французская, безусловно, была наиболее либеральной. В Дакаре распевали песню на языке волоф, сочиненную по поводу победы Дианя. Она охарактеризовала новую политическую ситуацию так: “Черная овца одолела белую”[410]410
  Lunn Memoirs of the Maelstrom, p. 62.


[Закрыть].

В 1922 году некто Нгуен Ай Куок в письме генерал-губернатору Индокитая сделал в высшей степени сомнительный комплимент французскому империализму:

Ваше превосходительство! Мы прекрасно знаем о Вашей привязанности к населению колоний вообще и Аннама в особенности. При Вашем правлении народ Аннама познал истинное процветание и счастье: счастье смотреть, как страна покрывается на всем протяжении алкогольными и опиумными лавками. Вкупе с расстрельными командами, тюрьмами, “демократией” и всем усовершенствованным аппаратом современной цивилизации они имеют целью сделать аннамцев самыми прогрессивными из азиатов и самыми счастливыми из смертных. Перечисление этих благодеяний избавляет нас от необходимости напоминать обо всех других, вроде насильственных займов и вербовки в солдаты, кровавых репрессий, свержения и изгнания королей, осквернения святынь, и так далее[411]411
  Marr Vietnamese Anticolonialism. См.: www.fsmitha.com/h2/y14viet.html.


[Закрыть].

Этот человек, обязанный своим беглым французским посещению лицея в Хюэ, усвоил не только язык колонизаторов.

Позднее, возглавив под псевдонимом Хо Ши Мин движение за освобождение Вьетнама, он процитировал французскую Декларацию прав человека и гражданина в декларации независимости Вьетнама, а выпускник того же лицея Во Нгуен Зиап, победитель в сражении при Дьенбьенфу, изучал военную науку на примере кампаний Наполеона. То был неизбежный итог “цивилизаторской миссии”, распространявшей революционную традицию наряду с булками и багетами[412]412
  Gardiner French Impact on Education, p. 341.


[Закрыть]. Не случайно президенты независимого Кот-д’Ивуара, Нигера, Дагомеи и Мали (как и сенегальский премьер-министр) были выпускниками Школы им. Мерло-Понти[413]413
  Sabatier “Elite” Education in French West Africa.


[Закрыть].

Как бы то ни было, “цивилизаторской миссии” французов грозила неудача из-за болезней, которые делали большие территории в Африке южнее Сахары почти непригодными для жизни европейцев[414]414
  Acemoglu et al. Disease and Development.


[Закрыть]. Полтора века назад жизнь на Западе и так была короткой. В 1850 году средняя продолжительность предстоящей жизни в Великобритании составляла всего 40 лет – по сравнению с нынешними 75 годами. В Африке же показатели детской смертности и смертность недоношенных детей были ужасающе высоки. В середине XIX века в Сенегале средняя продолжительность предстоящей жизни, вероятно, едва превышала 20 лет[415]415
  Iliffe Africans, p. 70.


[Закрыть]. Таким образом, Африке суждено было стать “песочницей” для тестирования четвертого “приложения-убийцы” западной цивилизации: способности медицины продлевать жизнь.