Текст книги "Дом Ротшильдов. Мировые банкиры. 1849—1999"

На протяжении десятилетий Ротшильды относились к крупным европейским войнам как к величайшему из зол для их собственного финансового положения – они считали, что войны даже хуже, чем революции. В марте 1854 г. началась война. Невероятно, но истоки Крымской войны можно обнаружить в споре между католическими и православными монахами из-за так называемых «святых мест» в Иерусалиме. На самом деле обострился старый вопрос о том, сколько власти следует применить России в увядающей Османской империи, особенно в дунайских княжествах Молдавии и Валахии и на Черном море. На сей раз, в отличие от 1840 г., Франция и Великобритания объединились; первая – чтобы разрушить Священный союз, вторая – с единственной целью «задать трепку» царю, – по мнению либеральной общественности, он ее заслуживал за участие в подавлении венгерской революции в 1849 г. Царь, который за пять лет до того выступал арбитром в Центральной Европе, обнаружил, что остальные члены Священного союза его бросили: Австрия заигрывала с западными державами и только что не вступила в войну, Пруссия демонстрировала политическое бессилие и как союзница оказалась бесполезной. Пьемонт присоединился к антироссийской коалиции, считая, что любая война ослабит позиции Австрии в Италии.

Если вспомнить, как быстро русские уступили требованиям этой коалиции, можно лишь гадать, почему Крымская война так затянулась. Первые серьезные военные действия начались летом 1853 г., когда Николай I приказал ввести войска в Дунайские княжества, а британский и французский военные флоты вошли в Дарданеллы. В октябре, когда начались стычки между Россией и Турцией, русские в конце концов отказались от притязаний на то, чтобы считаться единственными защитниками христиан в Османской империи. Поэтому Франции и Великобритании пришлось воевать за княжества и Черное море. Но в июне 1854 г. Николай I пообещал австрийцам, что выведет войска из Молдавии и Валахии; после этого война могла вестись только за Черное море. Следовательно, французские и британские войска высадились в Крыму только с целью пересмотреть договор 1841 г. о статусе проливов «в интересах равновесия сил в Европе», с практической целью захвата Севастополя. Уже в ноябре 1854 г. правительство России согласилось пересмотреть вопрос о проливах (снова из страха того, что в войну вступит Австрия), но из-за того, что Франция и Великобритания не могли решить, что это означало в действительности, война затянулась. Попытки прийти к договору после смерти Николая I в марте 1855 г. провалились. Вместо этого русские опрометчиво решили противостоять любым ограничениям своей военной силы на Черном море, принуждая западные державы закончить войну. Севастополь пал 8 сентября; французы предложили новые цели войны… Наконец, кризис удалось преодолеть на Парижском конгрессе (февраль – апрель 1856 г.). Черное море объявлялось нейтральным; Россия теряла часть Бессарабии (современная Молдова), а Франция и Великобритания совместно гарантировали будущую независимость Турции. На практике эти условия соблюдались лишь до тех пор, пока Россия приходила в себя после поражения – то есть около 20 лет. Крымская война со всей остротой продемонстрировала административные недостатки царизма. Самым весомым достижением победителей оказалось создание Румынии путем слияния в 1859 г. Дунайских княжеств – надо сказать, что к такому результату победители вовсе не стремились.

Истинные причины и значение Крымской войны не особенно затрагивали Ротшильдов. Да и почему они должны были их затрагивать? Спор между католическими и православными монахами о христианских святынях не интересовал строителей Иерусалимской еврейской больницы. Не были Ротшильды и акционерами железнодорожных компаний в Дунайских княжествах. Что же касается международного статуса Черного моря, Лондонский дом уже принял сознательное решение не участвовать в вывозе зерна из Одессы по чисто экономическим причинам. Однако большое значение имело то, что война – любая война – между великими державами оказывала разрушительное воздействие на международные финансовые рынки. Так и произошло, как видно из таблицы 2 а.

Таблица 2 а

Воздействие Крымской войны на финансы

Примечание. Для Великобритании и Франции приведены еженедельные заключительные цены по лондонским котировкам; для Австрии и Пруссии приведены цены конца года по франкфуртским котировкам.

Источники: Spectator; «Heyn, Private Banking and industrialization». P. 358–372.

Дипломаты-очевидцы докладывали, что Ротшильды выглядят встревоженными, что вполне понятно. Их санкт-петербургский корреспондент в июне 1853 г. успокаивал их, что войны не будет, и они ему поверили. 27 сентября, когда министр иностранных дел Великобритании Кларендон виделся с Лайонелом – вскоре после того, как стало известно о приказе адмиралу Дандасу войти в проливы, – он сказал, что «не припомнит такого дня» в Сити. В январе 1854 г., когда флоты западных стран наконец вошли в Черное море, Хюбнер нашел Джеймса «совершенно деморализованным». Такое же впечатление создавал и Амшель. В феврале 1854 г., узнав об отзыве посла России в Париже, Бисмарк «задумался, кого можно больше всего напугать в связи с этим. Мой взгляд упал на [Амшеля] Ротшильда. Он побелел как мел, когда я дал ему прочесть новость. Его первыми словами были: «Если бы я только знал об этом сегодня утром!» – а вторыми: «Не сделаете ли завтра со мной маленькое дельце?» Я дружелюбно поблагодарил его, отказался от предложения и оставил его в возбужденных раздумьях». Джон Брайт, один из самых шумных противников войны в Лондоне, 31 марта услышал мрачное замечание Лайонела о том, что «страна, у которой долг на 800 миллиардов фунтов, должна хорошенько подумать, прежде чем ввязываться еще в одну войну».

Однако Крымская война совсем не ослабила положения Ротшильдов, как раз наоборот: она решительно восстановила господство домов Ротшильдов в области государственных финансов. Более того, стало ясно, что Ротшильды в течение многих лет преувеличивали финансовые опасности войны. На самом деле войны – особенно короткие войны того сорта, который характеризовал период с 1854 до 1871 г., – создавали финансовые возможности, которыми особенно успешно пользовались Ротшильды, благодаря их четкой многонациональной структуре. Военные расходы выросли даже у тех стран, которые не принимали непосредственного участия в военных действиях, превысив уровень доходов от налогообложения (см. табл. 2 б). Поэтому война вынудила все заинтересованные стороны – даже бережливую Великобританию – обратиться на рынок облигаций. И тут традиционного господства Ротшильдов не мог оспорить никто, как ни старались их конкуренты, включая «Креди мобилье».

Конечно, им облегчило жизнь то, что старым соперникам Бэрингам не повезло быть банкирами проигравшей стороны. В 1850 г. Ротшильды сочли за неудачу то, что правительство России разместило новый заем на 5,5 млн ф. ст. в банке Бэрингов. Подписка на заем прошла со значительным превышением; облигации торговались с 2 %-ной премией, а Джошуа Бейтс и Томас Бэринг получили комиссию в размере 105 тысяч ф. ст.[36]36
  Кобден, еще кипящий из-за Венгрии, осудил операцию как «нечестивую и позорную»; на самом деле собранные средства, как и во многих займах того периода, были ассигнованы на строительство железных дорог.


[Закрыть] Но через два года, после ухудшения дипломатических отношений с Россией, Бэринги оказались в уязвимом положении. Палмерстон громил Бэрингов в палате общин, называя их «агентами царя»; кроме того, Бэрингов повсеместно (хотя и ошибочно) считали участниками российского военного займа 1854 года[37]37
  Тем не менее, правда, что Бэринги продолжали выплачивать проценты по более ранним российским облигациям; Кларендону, министру иностранных дел Великобритании, не приходило в голову запретить это, хотя он знал, что происходит. Более того, во время войны в Лондоне продолжали торговать русскими облигациями.


[Закрыть].

Таблица 2 б

Рост государственных расходов, 1852–1855 (национальные валюты), млн

Источник: Mitchell, European historical statistics. P. 734 f.

Возможно, именно этим объясняется почти монополия Ротшильдов над военными финансами Великобритании. Будучи канцлером казначейства (министром финансов), Гладстон с характерной для него суровостью обличал «систему сбора средств, необходимых для войны, с помощью займов», на том основании, что такая система «практиковала массовый систематический обман людей». Британия по-прежнему была обременена значительным долгом, оставшимся после Наполеоновских войн: по словам Лайонела, государственный долг накануне войны приближался к 782 млн ф. ст., и, хотя по отношению к валовому национальному продукту долговое бремя неуклонно сокращалось (с 250 % в 1820 г. до примерно 115 % в 1854 г.), политики того времени об этом не подозревали. Поэтому Гладстон предлагал финансировать войну путем увеличения подоходного налога – сначала с 7 до 10 пенсов за фунт и, наконец, до 14 пенсов – и некоторых налогов на потребление. Однако таких мер оказалось недостаточно. К тому времени, как Гладстон ушел в отставку с поста министра финансов (его сменил сэр Джордж Льюис), правительство в 1854 г. столкнулось с дефицитом в 6,2 млн ф. ст. (его покрыли продажей казначейских векселей). В следующем году дефицит вырос еще в 4 раза. Льюис ввел новые налоги, что позволило пополнить казну на 5,5 млн ф. ст., и все же в 1855 г. сохранялся дефицит в размере 22,7 млн ф. ст. У правительства не оставалось иного выхода, кроме обращения к Сити; поскольку Бэринги попали в немилость, это означало только одно: Нью-Корт.

В 1855 г. Лондонский дом разместил весь заем стоимостью в 16 млн ф. ст. В феврале следующего года – к тому времени война, разумеется, уже закончилась – он получил единственное предложение еще на один заем в 5 млн ф. ст.; а в мае Лондонский дом выпустил последний транш в 5 млн ф. ст. В обоих займах 1855 г. Лайонел сначала предложил немного меньше того минимума, который установил канцлер казначейства, но позже, не колеблясь, согласился на условия правительства. Трудно сказать, насколько большое значение имели такие торги; Лайонелу удалось выговорить лишь немного выше, чем текущий рыночный спрос на консоли, поэтому о том, что банк получил неоправданную прибыль, не могло быть и речи. Лайонел, возможно, стремился не столько к прибыли, сколько к возможности показать себя настоящим патриотом, имея в виду свои планы пройти в парламент. С другой стороны, займы 1856 г. разошлись с большим превышением подписки (почти в 6 раз больше в феврале и в 8 раз – в мае). Палмерстон увидел в этом признак уверенности Сити в правительстве; возможно, займы также доказывали, что канцлер казначейства после победы проявил чрезмерную щедрость.

Во Франции возрождение влияния Ротшильдов на государственные финансы на самом деле началось еще до войны. 14 марта 1852 г. Наполеон III объявил о конверсии. В его намерения входило урезать стоимость обслуживания долга, сократив выплату процентов по большой части государственного долга с 5 до 4,5 %[38]38
  На то время государственный долг равнялся приблизительно 5012 млн франков. Конверсия затронула около 3740 млн и подразумевала ежегодную экономию около 19 млн франков.


[Закрыть]. У инвесторов было 20 дней, чтобы выбрать, согласиться ли на новые условия (4,5 %) или обменять свои пятипроцентные облигации на наличные. Такой шаг правительства можно считать оправданным в макроэкономическом смысле как часть плана понижения процентной ставки и оживления деловой активности. Однако, столкнувшись с внезапным проседанием цены пятипроцентных облигаций (с 103 до 99 всего за десять дней) и боясь, что неожиданно большое число держателей облигаций захочет избавиться от своих ценных бумаг вместо того, чтобы обменивать их на новые, министр финансов Жан Бино вынужден был обратиться к банкирам. Самую большую долю в последующей операции поддержки взяли на себя не Перейры, а банки Хоттингера и «Братья де Ротшильд». Банки скупали пятипроцентные рентные бумаги, добившись того, что их цена снова поднялась выше номинала; Банк Франции способствовал скупке, продлив процесс дисконтирования против ренты. Маневр достиг цели, и большинство рантье обменяли свои «старые» бумаги на новые.

Через два года, когда Франция и Великобритания предъявили России ультиматум, требуя вывести войска из Дунайских княжеств, Джеймс, естественно, ожидал, что французское казначейство снова призовет его на помощь. 4 марта 1854 г. он сказал брату принца Альберта Эрнсту II, герцогу Саксен-Кобург-Готы, «что для войны с Россией в распоряжении есть любая сумма; он сразу же предоставит столько миллионов, сколько пожелают». Однако к тому времени в игру включился «Креди мобилье», и когда через три дня правительство объявило о намерении занять 250 млн франков, состязание между Ротшильдами и «Креди мобилье» казалось неизбежным. Позже Мирес утверждал, что кредит понадобился для того, чтобы убедить Бино и Наполеона III продавать облигации напрямую по открытой подписке; возможно, так оно и было. Однако он преувеличивал, уверяя, что этот и последовавший за ним военный заем 1855 г. на 500 млн франков «освободили французское правительство от тирании, несовместимой с достоинством династии, рожденной при всеобщем согласии». Дело в том, что к апрелю 1855 г., когда понадобилось еще 750 млн франков, новый министр финансов Пьер Мань вынужден был сообщить Наполеону, что внутренний рынок приближается к точке насыщения. В результате значительная доля займа 1855 г. была выпущена в Лондоне, и Наполеон предпочел прибегнуть к помощи традиционного тамошнего банка для французского правительства. Хотя «Креди мобилье» эмитировал значительную часть облигаций, Ротшильды снова оказались главными: в то время как Парижский дом разместил их на сумму около 60 млн франков, Лондонский дом получил подписки на общую сумму в 208,5 млн.

Роль Ротшильдов в помощи Банку Франции во время послевоенного денежного кризиса – частично ставшего последствием краткосрочных займов во время войны – еще раз подчеркнула доминирующее влияние Джеймса. В письме от апреля 1856 г. Джеймс не скрывал злорадства, описывая трудности режима: «Император крайне недоволен: он понял, что рождение принца и заключение мира не повысили общественного доверия; наоборот, поговаривают, что он вынужден был заключить мир из-за нехватки денег». В самом деле, денежный рынок настолько оскудел, что, если бы Джеймсу в то время нужно было поехать по делам в Брюссель, его заподозрили бы в том, что он увозит с собой все свои капиталы. Не в последний раз Джеймс тонко подтрунивал над финансовой зависимостью режима от него.

Другой противоборствующей стороной, которой Ротшильды ссужали деньги, была Турция. И здесь они столкнулись с конкуренцией, что вполне понятно: до тех пор Ротшильды еще не установили серьезных финансовых отношений с Портой (если не считать выплаты греческого долга). Первый турецкий военный заем 1854 г. получил «Гольдшмидт, Бишоффсхайм» (судя по всему, участие в займе принял также небольшой банк «Палмер, Маккиллоп и Дент», хотя Джеймс со свойственной ему подозрительностью намекал, что здесь не обошлось без «Креди мобилье»). Дело окончилось неудачей. Привлеченный описаниями турецких медных месторождений и, возможно, думая о Турции примерно так же, как Натан раньше думал об Испании, Джеймс решил захватить власть. В Орасе Ландау, которого послали в качестве агента Ротшильда в Константинополь незадолго до Крымской войны, он нашел способного переговорщика; в 1855 г., когда туркам понадобилось больше средств, Ротшильды немедленно предложили свои услуги.

В феврале 1855 г., в период временного затишья в военных действиях, Ландау начал искусно плести паутину, налаживая связи между султанским министром Фуадом-пашой и западными дипломатами. Он предложил новый заем, который на сей раз должны были гарантировать Франция и Великобритания. В то же время он, прибегнув к классической ротшильдовской тактике, удовлетворял насущные потребности правительства краткосрочными кредитами. В августе Ландау получил сообщение из Лондонского дома: партнеры договорились выделить Турции заем на 5 млн ф. ст. под англо-французские гарантии. Такой заем подразумевал более щедрые условия, чем были бы возможны в противном случае. Как только закончилась война, Альфонса отправили в Константинополь, чтобы он рассмотрел возможность открытия там отделения банка. Ротшильды снова столкнулись с конкуренцией со стороны мелкого английского банка (на сей раз банка Лэйардов). Однако в 1857 г. начался экономический кризис. Кроме того, Ротшильды поняли, что риски, сопряженные с турецкими финансами, выше, чем представлялось им вначале, что привело в последующие годы к отступлению из Константинополя[39]39
  Любопытно, что французское правительство поощряло Парижский дом учредить в Турции предлагаемый банк, а не оставлять поле боя «английскому капиталу», в то время как Лондонский дом придерживался более скептических взглядов на экономические перспективы Турции.


[Закрыть]. Хотя Ландау по-прежнему соглашался на небольшие ссуды, мысль о том, что «национальный банк Турции [, возможно,] станет филиалом Дома Ротшильдов» (как писали в «Таймс» в 1857 г.), пришлось отложить в долгий ящик.

Австрия в годы Крымской войны не произвела ни единого выстрела. И все же ей тоже пришлось активно заниматься военными приготовлениями, пусть даже только для того, чтобы подкрепить более жесткое дипломатическое сообщение с Россией по вопросу о Дунайских княжествах. Из-за слабости финансовой и денежной системы Австрии после 1848–1849 гг. приготовления расшатали экономику примерно так же, как война расшатала экономику Франции (если не серьезнее). Как показывают таблицы 2 а и 2 б, война сильнее повлияла на австрийские государственные облигации («металлики»), чем на французские; а расходы Австрии, несмотря на политику невмешательства, лишь немного уступали французским. Таким был первый акт в «трагедии» финансовой слабости; этим во многом объясняются катастрофы, постигшие Австрию в десятилетие после 1857 г. Прошлые и настоящие военные расходы тяжким бременем легли на австрийский бюджет, причем расходы на оборону и обслуживание долга занимали 60–80 % от общей суммы. Хотя предпринимались попытки экономить, новые военные кризисы неизбежно сводили их на нет. Правительство повышало налоги и распродавало государственные активы. И все же приходилось занимать, чтобы свести концы с концами. Когда правительство брало краткосрочные ссуды в Национальном банке, обменный курс, отвязанный от серебра в 1848 г., полз вниз: в середине 1853 – середине 1854 г. гульден обрушился с 9 до 36 % ниже номинала. Когда правительство принимало решение о долгосрочных займах, приходилось выпускать государственные облигации, то есть обращаться к частным инвесторам. В 1848–1865 гг. общий фондированный государственный долг вырос с 1,1 до 2,5 млрд гульденов; среднегодовой прирост составлял около 80 млн, однако в середине 1850-х гг. наблюдались резкие скачки. Таким образом, постоянно убыточная фискальная и денежная политика ограничивала экономический рост; налоговая база переживала застой… Продолжалось движение вниз по спирали.

Можно ли было как-то исправить положение? В ноябре 1851 г. австрийский министр финансов Краусс написал Джеймсу письмо, «в котором много жаловался и требовал его совета, прося пролить хоть немного света на ситуацию». Когда Джеймс показал письмо Аппоньи, тот призвал Джеймса «не просто пролить немного света, а зажечь факел, как это умеете только вы, и попытаться избавить нас от всей нашей денежной макулатуры». Джеймс и его партнеры действительно попытались. Хотя после 1848 г. Ротшильды имели все основания закрыть Венский дом, Ансельм приступил к воссозданию того, что построил, а затем уничтожил его отец. Труд оказался неблагодарным, тем более что жена Ансельма наотрез отказывалась переезжать в Вену, город, который она очень не любила. Оставшись в одиночестве, Ансельм вначале решил пойти по следам отца: нанес визит вернувшемуся Меттерниху, публично сделал благотворительные взносы на дела, одобренные императором, – даже скрепя сердце поддержал австрийскую внешнюю политику. Но Ансельма преследовали воспоминания о падении его отца, и все его усилия, направленные на укрепление австрийских финансов, как кажется, разбивались о его же предчувствие неизбежного поражения. В декабре 1853 г., когда Ансельм навестил Меттерниха, настроение у него было безрадостным: «Финансовое положение Австрии, заявил он… неминуемо ведет к кризису, если мы не найдем верного способа его избежать… Ротшильд объявил, что он ожидал лучшего от герра Баумгартнера [сменившего Краусса на посту министра финансов], но Баумгартнер лишен чувства реальности и не способен справиться с возложенной на него задачей… На том этапе разговор был прерван визитом нунция. Ротшильд удалился; когда я провожал его до двери, он сказал мне: «Помяните мои слова, мы накануне кризиса; если не предпринять каких-нибудь мер, чтобы избежать его, кризис накроет нас еще до нового года!»

И все же некоторые успехи, пусть и неявно, поддерживали традиционное влияние Ротшильдов в Вене. В 1852 г. Лондонский и Франкфуртский дома совместно по заказу Баумгартнера выпустили австрийские пятипроцентные облигации на сумму в 3,5 млн ф. ст. В апреле 1854 г., столкнувшись со спросом на валюту, правительство снова обратилось к Ансельму, которому удалось убедить остальные дома Ротшильдов участвовать в дальнейшем кредите в 34 млн гульденов, хотя почти половину предоставил Фульд.

Короче говоря, займами, прямо или косвенно ставшими результатом Крымской войны, во многом занимались Ротшильды. Общее представление можно получить из таблицы 2 в (в которой приведены лишь цифры для Лондонского дома).

Таблица 2 в

Основные выпуски облигаций банка «Н. М. Ротшильд и сыновья», 1850–1859

Источник: Ayer, Century of finance. P. 42–49.

Из всех великих держав самую незначительную роль во время Крымской войны играла Пруссия – до такой степени, что британская делегация на Парижском конгрессе потребовала исключить ее из мирных переговоров. И все же в тот период расходы Пруссии тоже стремительно росли: в целом в 1857 г. они оказались примерно на 45 % выше, чем за десять лет до того. Хотя у Пруссии имелись более надежные источники дохода, чем у Австрии, Пруссии также нужно было занимать деньги. И здесь Ротшильдам удалось восстановить свое финансовое влияние. Уже в 1851 г. Джеймс лично ездил в Берлин на переговоры с прусским министром финансов Бодельшвингом относительно новой эмиссии четырехпроцентных облигаций.

В начале 1850-х гг. отношения с Берлином испортились из-за усугубленной Бисмарком нелепой ссоры. Поводом служил давний депозит Германского союза («крепостные деньги»), который хранился во Франкфуртском доме. Бисмарк, представлявший в Германском союзе Пруссию, считал своим долгом по возможности затруднить жизнь своему австрийскому коллеге графу Туну. Предложение Туна, чтобы Германский союз занял у Амшеля 260 тысяч гульденов под залог «крепостных денег», чтобы заплатить за устаревший немецкий военно-морской флот, предоставило Бисмарку прекрасную возможность добиться своей цели. Сумма, о которой шла речь, была несущественной; по-настоящему вопрос заключался в том, может или нет восстановленный союз работать по-старому, под руководством Австрии. Как только Тун, в качестве председателя, добился одобрения первоначальной ссуды (в январе 1851 г.), Бисмарк объявил, что Пруссия считает это нецелевым использованием союзных средств (несмотря на то что средства со счета «крепостных денег» не были списаны). К своему ужасу, Амшель понял, что очутился под перекрестным огнем безапелляционных приказов со стороны представителей Австрии и Пруссии.

Тун угрожал перевести средства Германского союза в другой банк; Бисмарк заявил, что переведет счет прусской делегации в банк Бетмана. Несмотря на все попытки подольститься к Бисмарку и несмотря на недвусмысленный приказ заместителя Бисмарка Ветцеля не платить, Амшель решил, что он обязан подчиниться Туну, чьи приказы получили статус официальных. Представление о нетерпимом тоне, к которому прибегли обе стороны в последовавшем скандале, можно получить из письма Туна Шварценбергу от 12 января. Тун обличает Пруссию, которая «прибегла к такому отвратительному и достойному презрения приему, как призыв о помощи к еврею, обращенный против Союза. По-моему, их действия настолько обострили ситуацию, что всякое понимание и примирение более невозможны. Союз, естественно, не может смириться с таким положением дел, и, не согласись Ротшильд заплатить, я не сумел бы продлить обсуждение еще на сутки, даже если бы неизбежным результатом стала война».

«Признаю, – писал он самому Бисмарку, – что, пока я живу, мне стыдно будет подумать об этом. В тот вечер, когда советник Ветцель показал мне протест [направленный Ротшильду], я готов был плакать, как дитя, из-за позора для нашего общего отечества».

Бисмарк, однако, постарался ответить как можно лучше: «Не наша вина, если, как вы утверждаете, съезд забуксовал в грязи из-за споров с евреем; виноваты те, кто эксплуатировал деловые отношения съезда с евреем… способом, противоречащим конституции, чтобы отвлечь деньги, которые находились во владении еврея, от цели, на которую они были ассигнованы».

Что касается Амшеля, Бисмарк изобразил его в отчете прусскому министру-президенту графу фон Мантойфелю как «настолько желающего угодить австрийскому правительству любыми возможными способами… что он немедленно сообщает австрийскому делегату обо всех переводах, которые он получает для прусской делегации на съезде»: «В одном случае граф Тун… сообщил, что приказал Дому Ротшильдов произвести такой платеж до того, как я получил официальное подтверждение на этот счет. В связи с таким поведением представителей Дома Ротшильдов я счел необходимым игнорировать все приглашения от герра фон Ротшильда, проживающего здесь, и в целом дать ему понять, что его действия крайне неприятны для правительства Пруссии… Считаю в высшей степени желательным, чтобы деловые отношения, в которых прусская делегация до сего дня состояла с Домом Ротшильдов, были прерваны и чтобы все ее дела перевели в другой здешний банк».

На самом деле и Тун, и Бисмарк переигрывали. Тун получил выговор от Шварценберга за незаконное увольнение из федерального казначейства прусского чиновника, который также протестовал против займа, предложенного Ротшильдом. В то же время в Берлине и Бодельшвинг, и президент «Зеехандлунг» дали понять, что банк Бетмана не способен заменить Ротшильдов, которые не только держали крупные депозиты «Зеехандлунг», но и взяли на себя значительную долю прусского займа 1850 г.

Подобные доводы Бисмарк способен был понять: как ни нравилось ему подстрекать Туна, он всегда понимал важность экономического своекорыстия в политике. Через несколько месяцев после принятия резолюции по военно-морскому вопросу (было решено продать корабли) он совершенно изменил тон и встал на сторону Ротшильдов, когда поддержанные Австрией франкфуртские католики потребовали отменить законы 1848 и 1849 гг., даровавшие франкфуртским евреям все гражданские права[40]40
  Туна вскоре сменили, и «франкфуртский протест» был сдан в архив. Бисмарк приписывал такой крутой разворот Австрии «усилиям Ротшильдов»: «То, что бывают случаи, когда не чисто деловые, а другие соображения играют решающую роль в подходе Дома Ротшильдов к финансовым операциям, как мне кажется, отмечено успехом, с каким Австрия заручилась финансовыми услугами Дома Ротшильдов, поскольку я убежден, что, если не считать финансовой прибыли, какую можно извлечь из таких операций, мнение правительства Австрийской империи по поводу еврейского вопроса во Франкфурте значительно повлияло на позицию Дома Ротшильдов».


[Закрыть]. Позже, когда Франкфуртский дом подал прошение о назначении его «придворным банком» при прусском дворе, Мантойфель склонен был его удовлетворить, потому что «таким образом Ротшильд до определенной степени отвлечется от своих пылких усилий по укреплению венской валюты и благосклонно отнесется к железнодорожному займу, который мы планируем сделать»; Бисмарк также высказывался за, с характерным для него цинизмом преуменьшая значение ссоры из-за военно-морского займа: «Ротшильдов никогда нельзя было по-настоящему обвинить в антипрусских настроениях; все произошедшее имеет отношение к разногласиям между нами и Австрией… они больше боялись Австрии, чем нас. Теперь, поскольку от Ротшильдов нельзя ожидать такой смелости, которая заставила бы iustum ac trenacem propositi virum [ «мужа, который прав и твердо к цели идет»] противостоять такому ardorem civium prave iubentium [ «рвению граждан, не на добро направленному»], какое выказал по тому случаю граф Тун, и поскольку другие члены семьи принесли извинения за барона Амшеля, которого они назвали стариком, мне кажется, что, ввиду тех услуг, какие способна оказать нам эта финансовая сила, их ошибку по данному поводу можно предать забвению».

Более того, Бисмарк даже предложил, чтобы Майера Карла наградили прусским орденом Красного орла 3-го класса – на том основании, что это отвлечет Ротшильдов от Австрии. Предложение вызвало дискуссию, типичную для центральноевропейской бюрократии: не будут ли Ротшильды покладистее, если подольше потянуть с наградой? Не следует ли изменить дизайн ордена, заменив традиционное распятие каким-то другим символом, более подходящим для еврея? Но главное заключалось в том, что Ротшильды были нужны Пруссии. Мантойфель одержал верх над Бодельшвингом, и Франкфуртский дом получил звание придворного банка, к большой досаде Бетмана, который оставался просто прусским консулом.

Такие меры возымели желаемое действие. Вскоре после того Майер Карл намекнул Бисмарку, что он «будет безмерно благодарен, если ему предоставят возможность разместить деньги под 3 1/2 процента». Весной 1854 г., когда велика была вероятность того, что и Пруссию втянут в войну, Мантойфель послал к Ротшильдам своего советника Нибура для переговоров о займе в 15 млн талеров. Правда, план потерпел неудачу, несмотря на длительные переговоры – сначала в Гейдельберге, когда к Майеру Карлу и Нибуру присоединились Джеймс и Нат, а потом в Ганновере в июне. Кроме того, Бодельшвингу удалось заблокировать предложение о том, чтобы проценты по всем существовавшим на тот момент прусским долгам выплачивались через Франкфуртский дом. Однако Майер Карл вернулся на поле боя в 1856 г., разместив 7 млн талеров нового прусского займа. Более того, теперь Бисмарк высказывался за то, чтобы доверить выплату процентов по прусским долгам Ротшильдам, в типичном для него практическом стиле: «Мы, конечно, понимаем, что у банка имеются свои причины для такого предложения, поскольку вряд ли он стремится взять на себя такие труды… из одной только преданности Пруссии. Однако то, что его выгода совпадает с нашей, не кажется мне поводом для того, чтобы мы упускали свою выгоду». Наконец, в 1860 г., после того, как Бодельшвинг вышел в отставку, просьбу Ротшильдов удовлетворили. Бисмарк защищал интересы Ротшильдов и другими способами. Когда Майера Карла наградили орденом Красного орла 3-го, а затем и 2-го класса, изготовленного по особому эскизу – с овалом на месте обычного креста, – Бисмарк отрицал обвинения в том, что Майер Карл все же предпочитал носить христианскую версию ордена. В 1861 г. прусским орденом наградили и Джеймса[41]41
  Майер Карл, сообщал он, «не ходит на крупные мероприятия, а когда все же надевает ордена, предпочитает носить греческий орден Спасителя или испанский орден Изабеллы Католической. По случаю официального приема, устроенного мною… в честь брака его высочества принца Фридриха Вильгельма, на котором ему полагалось быть в форме, он не явился, сказавшись больным, поскольку ему было неприятно носить орден Красного орла, сделанный для нехристиан, так как по такому случаю ему пришлось бы его надеть. Делаю такой же вывод из того, что всякий раз, как он ужинает у меня, он просто надевает ленту ордена Красного орла в петлицу». Джеймс просил Бляйхрёдера не писать о награждении в берлинской прессе, боясь вызвать враждебные комментарии.


[Закрыть].

Таким образом, к концу 1850-х гг. Ротшильды восстановили свое положение главных кредиторов европейских государств. Великобритания, Франция, Турция, Австрия и Пруссия выпускали облигации посредством одного или нескольких домов Ротшильдов. И великими державами дело не ограничивалось. Из других важных клиентов того периода можно назвать Бельгию (хотя в данном случае операции чаще, чем раньше, приходилось делить с новым Национальным банком)[42]42
  К основным операциям того периода относится не слишком успешная конверсия 1853 г.; заем на 30 млн франков 1854 г., осуществленный совместно Национальным банком, Ротшильдами и «Сосьете женераль»; а также заем 1862 г. в размере 15 млн франков, проведенный теми же тремя участниками.


[Закрыть], Гессен-Нассау, чьи финансы более или менее монополизировал Франкфуртский дом[43]43
  Займы Гессен-Нассау в 1849–1861 гг. достигали 19,4 млн гульденов.


[Закрыть], а также папу римского. В последнем случае инициатива принадлежала Ротшильдам, так как они надеялись в обмен на финансирование возвращения папы в Рим добиться уступок для проживавших в Риме евреев. Переговоры, однако, шли гораздо труднее, чем им казалось вначале, так как Ватикан упорно отказывался признавать заем официальным условием для полной или хотя бы частичной эмансипации евреев, хотя папа и дал Джеймсу отдельную гарантию, что гетто будет упразднено[44]44
  Карл требовал, чтобы евреям Папской области позволили жить, где они хотят, и чтобы все особые налоги и отдельные виды процедур в судах были отменены. В январе Пий IX через папского нунция в Париже дал Джеймсу письменное заверение в том, что все это будет сделано. Однако четыре месяца спустя, когда Карл приехал в Рим, он не увидел почти никаких улучшений; римские евреи направляли Джеймсу петицию и на следующий год. Еще одна просьба от имени римских евреев была подана Ансельмом в 1857 г. В данном случае, подобно «дамасскому делу», а также истории с проживавшими в Иерусалиме христианами, римские евреи стали «разменной монетой» для великих держав, в данном случае – Австрии и Франции. Судя по всему, Ротшильды довольно успешно стравливали их друг с другом, хотя им почти ничего не удалось добиться для своих единоверцев.


[Закрыть]. И финансовые условия также оказалось трудно согласовать. В то время как Карл готов был предоставить папе до его возвращения в Рим всего только 10 млн франков, папа требовал гораздо больше. Отклонили даже требование Карла, чтобы заем был обеспечен закладной на церковные земли.