Текст книги "Как почти честно выигрывать выборы"

Что такое демократия

Дискуссия о различных типах политических систем требует, чтобы мы уделили немного времени ключевым терминам, используемым в нашем анализе. Типологии часто наводят тоску, а научные выкладки вызывают у читателя желание закрыть книгу. Но все же нам не обойтись без нескольких быстрых пояснений. Тип режима существенно влияет на исход электорального процесса, и мы хотим объяснить, что подразумеваем под этими ярлыками.

Мы выделяем на шкале демократичности четыре базовых типа политической системы. Первый тип – это чистые авторитарные режимы, в которых вообще не проводятся выборы, например Китай, Эритрея и Саудовская Аравия. Второй тип – доминантный авторитаризм, при котором выборы проводятся в условиях чрезвычайно задавленных политических прав и гражданских свобод, так что оппозиция едва способна конкурировать, – например в России, Руанде и Узбекистане. Третий тип на нашей шкале обозначает конкурентный авторитаризм – в этих странах разворачивается горячая борьба, однако оппозиционная партия вынуждена оглядываться и осторожничать[28]28
  Классическая работа по конкурентным авторитарным странам: Steven Levitsky and Lucan A. Way. Competitive Authoritarianism: Hybrid Regimes after the Cold War (Cambridge University Press, 2010).


[Закрыть]. Такой тип политической системы сложился, например, в Кении и Украине. И наконец есть страны электоральной демократии, такие как США и Великобритания, где выборы, за редкими исключениями, проходят достаточно свободно и честно[29]29
  Наша шкала основана на наличии многопартийности, а также на уровне политических прав и гражданских свобод в данный момент. Следовательно, она не вполне точно накладывается на прочие демократические индексы. Однако, если читателям интересно узнать, как это можно перевести в баллы индекса государственного устройства (polity index) или шкалу Freedom House, используя Polity IV Regime Type, наш спектр будет выглядеть так: закрытая автократия (от –10 до –5), доминирующая автократия (от –5 до 0), конкурентная автократия (от 0 до 5), электоральная демократия (от 6 до 10). Дискуссию по данным и методологии Polity см.: Monty G. Marshall. “Polity IV Project: Political Regime Characteristics and Transitions, 1800–2013”, Polity IV (2014); http://www.systemicpeace.org/polity/polity4.htm (дата обращения – 10 ноября 2017). Шкала Freedom House (чьи баллы 1–14 совмещают политические права и гражданские свободы, где нижний балл означает больше свободы), перевод был бы таким: закрытая автократия (от 7 до 6), доминирующая автократия (от 5 до 4), конкурентная автократия (3), электоральная демократия (от 2 до 1). Дискуссию по данным и методологии Freedom House см. в Freedom House. “Freedom in the World 2012: Methodology”; https://freedomhouse.org/report/freedom-world-2012/methodology (дата обращения – 10 ноября 2017).


[Закрыть]. Полный список стран, которые мы обсуждаем в книге, и их уровень демократии приведены в Приложении 15.

Главным предметом нашего интереса являются второй и третий типы, то есть доминантный и конкурентный авторитаризм, где выборы нельзя назвать ни свободными, ни справедливыми. Для простоты повествования, чтобы избежать громоздкой терминологии, в дальнейшем мы объединяем эти страны общей категорией – фальшивые демократии. Мы выбрали этот термин, поскольку он подчеркивает главную характеристику этих государств, а именно внешнюю имитацию демократической системы, хотя в реальности они устроены совершенно иначе. Однако важно помнить, что шансы на победу оппозиции и долгосрочное укрепление демократии внутри этой категории стран сильно различаются.

Для стран как второго, так и третьего типа ежегодная вероятность продолжения режима исключительно высока и составляет более 80 %[30]30
  Roessler and Howard (2009), “Post-Cold War Political Regimes”: 119.


[Закрыть]. Тем не менее жизнь предсказуемо показывает, что наиболее стабильные системы – доминантно-авторитарные, которые жестко подавляют конкуренцию для организации своих оглушительных электоральных побед. С другой стороны, страны конкурентного авторитаризма с гораздо большей вероятностью ожидают переход власти и дрейф в сторону демократии, поскольку они более открыты, а их результаты ближе к реальности[31]31
  Roessler and Howard (2009), “Post-Cold War Political Regimes”: 120.


[Закрыть]. К этой теме мы не раз вернемся по ходу книги, главным образом в заключении, когда поставим вопрос, как и где демократию можно укрепить.

Но прежде чем двигаться дальше, давайте разберемся, как эти разнообразные режимы появляются на свет. Почему матерым автократам так сложно расстаться с властью? Что мешает формированию демократии? Какие факторы определяют степень репрессивности режима? И по каким показателям можно судить, куда движется режим – к доминантному типу или конкурентному?

Остаться или уйти?

Когда над авторитарным лидером нависает угроза демократизации, он вынужден выбирать между оливковой ветвью и железным кулаком. Он может сдать часть территории и пойти на уступки оппонентам либо разгромить оппозицию и зацементировать существующую политическую систему силовыми методами. Его выбор будет зависеть от того, что, с его точки зрения, покажется выгоднее – реформы или репрессии[32]32
  Robert Dahl. Polyarchy: Participation and Opposition (New Haven, CT: Yale University Press, 1972): 15.


[Закрыть]. Калькуляция несложная: нужно определить стоимость обеих альтернатив и их шансы на успех[33]33
  Эти рамки основаны на: Nic Cheeseman. Democracy in Africa: Successes, Failures, and the Struggle for Political Reform (Cambridge University Press, 2015).


[Закрыть]. Однако не будем забывать, что эта стоимость весьма субъективна. Иначе говоря, лучшая стратегия – не всегда та, что дешевле. Важно и то, как данный руководитель страны относится к нарушению прав человека, какую память о себе хочет оставить в истории. Диктаторы не всегда ведут себя рационально, с точки зрения окружающих.

Более того, стоимость репрессий может оказаться немаленькой. Кроме затрат на вооружение и зарплату силовикам, а также на склонение оппозиции к сотрудничеству, сюда входят репутационные потери лидера и ухудшение международного статуса в случае применения силы против собственных граждан. К примеру, это частично объясняет, почему египетский президент Хосни Мубарак оставил яростные протесты на площади Тахрир во время «арабской весны »[34]34
  Волна протестов и восстаний, охватившая арабский мир в начале 2011 года. – Прим. ред.


[Закрыть] без серьезного вмешательства и не пытался раздавить протест. Применение государственного репрессивного аппарата обошлось бы очень дорого, особенно учитывая нежелание военных выступать против демонстрантов. Пришлось свой железный кулак придержать. Таким образом, по выражению экономиста Пола Коллиера, в большинстве случаев лидер применяет политическое насилие в зависимости от реакции окружающих стран – готовы ли они поддержать его финансово, поставить оружие и смотреть на происходящее сквозь пальцы[35]35
  Paul Collier. Wars, Guns and Votes: Democracy in Dangerous Places (New York: Random House, 2008), особенно с. 103–21.


[Закрыть].

Однако реформы тоже могут дорого обойтись: полноценная политическая либерализация повышает вероятность того, что оппозиция нанесет текущему лидеру электоральное поражение. Насколько эта перспектива страшит автократа, зависит от типа его личности, от выгод, которые приносит нахождение во власти, и от того, чем он рискует, упустив эту власть из рук. Другими словами, решение, фальсифицировать или нет, скорее является уравнением с несколькими переменными, а не банальным побочным эффектом диктатуры.

Народные и журналистские обсуждения обычно вращаются вокруг шкурных и коррупционных аспектов этой формулы. Возникает соблазн решить, что лидер отказывается покидать пост лишь потому, что жить не может без власти и исключительных привилегий, проистекающих из нее. В конце концов, одна из черт, объединяющих многие авторитарные режимы, – попытка построить культ личности вокруг руководителя. Так, печально известного угандийского диктатора Иди Амина не удовлетворял простой статус президента. Он поменял свой титул на «Его Высокопревосходительство, Пожизненный Президент, Фельдмаршал Аль-Хаджи Доктор Иди Амин Дада, кавалер орденов “Крест Виктории”, “За выдающиеся заслуги”, “Военный крест”, Повелитель всех земных зверей и морских рыб, Завоеватель Британской империи во всей Африке и в Уганде в частности» – не считая, разумеется, титула Последнего Короля Шотландии. Президент Того Гнассингбе Эйадема пошел еще дальше и нанял труппу юных танцовщиц, которые следовали за ним по пятам и пели дифирамбы. Кроме того, вышла книга комиксов, которая рассказывала о его многочисленных «суперспособностях»[36]36
  George Packer. “Togo: The dictator’s new clothes”, Dissent Magazine, Fall (1985): 411–16.


[Закрыть].

Попробуйте сходить в кино в Бангкоке – перед показом вы увидите помпезную многомиллионную короткометражку, где восхваляется правящая тайская династия и ее военный лидер. Не отставал от вышеупомянутых и покойный диктатор Туркменистана Сапармурат Ниязов, заменивший в национальном языке слово «хлеб» на «гурбансолтан» (имя своей матери). Кроме того, он запретил всей стране курить, чтобы бросить привычку самому, и поставил в роскошной мраморной столице – Ашхабаде – золотой монумент стоимостью $12 млн, который вращается, чтобы всегда смотреть на солнце[37]37
  Grant Podelco. “You Crazy Dictator: Bread and Circuses in Turkmenistan”, Atlantic, 12 November 2012; доступно по адресу https://www.theatlantic.com/international/archive/2012/11/you-crazy-dictator-bread-and-circuses-in-turkmenistan/265125 (дата обращения – 10 ноября 2017).


[Закрыть].

В общем, не остается никаких сомнений, что многие мировые авторитарные лидеры раздувают свой статус и купаются в привилегиях как сыр в масле. Как утверждает, говоря о Кении, шесть лет освещавшая события в Африке журналистка Мишела Ронг, в коррумпированной системе больше всех выигрывают люди на самом верху пирамиды[38]38
  Michela Wrong. Our Turn to Eat: The Story of a Kenyan Whistleblower (London: Fourth Estate, 2009).


[Закрыть]. Пожалуй, один из самых скандальных примеров – это цепочка нигерийских президентов, укравших в общей сложности более $20 млрд из государственного бюджета за последние 30 лет. Эта сумма превышает помощь от ОЭСР (Организации экономического сотрудничества и развития) всем странам Африки за тот же период[39]39
  Известно, что цифры коррупции сложно определить точно. Transparency International утверждает, что Сани Абача украл $3–5 млрд. за короткий период у власти, а за десятки лет из государственных бюджетных средств от нефти и других энергетических платежей не хватает несколько десятков миллиардов долларов. Один из ключевых цитируемых источников: Ignacio Jimu. “Managing proceeds of asset recovery: The case of Nigeria, Peru, the Philippines and Kazakhstan” Basel Institute of Governance/ICAR Working Paper Series, no. 6 (2009): 7.


[Закрыть]. Что характерно, удерживая власть, авторитарная система получает больше личной выгоды, чем демократическая. Следовательно, выше и потенциальные убытки от реформ либо поражения. Согласно Индексу восприятия коррупции, фальшивые демократии, которые проводят выборы, не связывая себе руки демократическими механизмами, демонстрируют высокие уровни коррумпированности. По шкале от 0 до 100, где низкие баллы обозначают больший уровень коррупции, типичная фальшивая демократия получает лишь 29 баллов. Это означает, что в стране сложилось широкое поле для персонального обогащения элит. Иными словами, возможности для коррупции хорошо коррелируют со слабостью демократии.

Учитывая вышесказанное, важно отметить, что эта тенденция прослеживается не во всех авторитарных режимах. Оба автора этой книги беседовали с бывшим президентом Замбии Кеннетом Каундой, который правил однопартийной страной в 1972–1991 годах. Нас поразила относительная скромность его манер и обстановки. Каунду можно обвинять в репрессиях и плохом управлении, и, разумеется, он пользовался привилегиями главы государства, но почти нет свидетельств о несметных богатствах, которые мог бы накопить авторитарный лидер за годы президентства. Есть и другой пример – первый премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю[40]40
  Alex Josey. Lee Kuan Yew: The Crucial Years (New York: Marshall Cavendish International Asia Pte, 2013).


[Закрыть]. Однако такие авторитарные лидеры – скорее исключение, чем правило.

Тем не менее, кроме того, чтобы набить собственный кошелек деньгами, у правителей есть и другие важные причины держаться за пост. Самые важные из них – защита своего политического наследия и самосохранение. Первый пункт может показаться эгоистичным, и зачастую это правда, но не стоит забывать, что многие президенты и премьер-министры считают делом своей жизни масштабную национальную трансформацию. И, хотя их курс часто не выдерживает никакой критики и ложится тяжким бременем на население[41]41
  Альтернативную точку зрения по вопросу о том, почему целый ряд авторитарных правительств не смогли улучшить качество жизни своих народов, см.: James C. Scott. Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed (New Haven, CT: Yale University Press, 1998).


[Закрыть], нельзя игнорировать, что многие руководители пришли к власти на фоне политического кризиса и потратили львиную долю времени правления, чтобы с ним справиться.

В некоторых случаях лидеры начинали во главе повстанческого движения, которое свергло предыдущую власть в ходе освободительной борьбы или гражданской войны, как в Уганде, Руанде или Зимбабве. В других случаях они захватили власть через государственный переворот, сместив предыдущего вождя в период экономической или политической нестабильности: военный переворот 2014 года в Таиланде, ситуация в Тунисе с 1987 года вплоть до «арабской весны». А бывает, что лидер вступает в должность после легитимных выборов, проведенных по итогам конфликта, и начинает сворачивать демократические права и свободы, когда теряет былую популярность. Эта тенденция наблюдалась в Анголе и Бурунди, а из недавних примеров – во многих странах Северной Африки. И наконец, есть немногочисленная, но заметная группа стран, таких как Беларусь, где люди доверили власть, казалось бы, прогрессивному лидеру в условиях постсоветского вакуума власти. Однако он быстро превратился в самовлюбленного деспота, не гнушающегося типичных методов советского режима, от которых собирался избавить страну[42]42
  Brian Bennett. The Last Dictatorship in Europe: Belarus Under Lukashenko (London: C. Hurst & Co., 2012): 219–30.


[Закрыть].

Что общего у этих случаев? Перечисленные президенты и премьер-министры не унаследовали власть, а пришли к ней самостоятельно, зачастую на фоне глубоких социальных потрясений. Лишь в редких случаях авторитарный режим длится так долго, что на данный момент представляет собой третье или четвертое поколение лидеров, которые уже не помнят, каково это – жить без властных привилегий, и поэтому не боятся потенциальных политических волнений[43]43
  Такая ситуация сложилась в целом ряде государств. 13 странами управляют лидеры, которые находятся у власти четверть века или больше, но в остальных ситуация другая.


[Закрыть]. В результате многие автократические правительства, стоящие у власти сегодня, считают одной из своих главных задач сохранить политическую стабильность, поэтому они запускают масштабные программы во имя этой миссии. Разумеется, многие диктаторы проявили себя с худшей стороны, и разрушения, которые они нанесли, не объяснить подобной целью. А в ряде случаев стремление сохранить порядок послужило предлогом для репрессий против меньшинств и диссидентов. Но для таких лидеров, как Поль Кагаме в Руанде или Йовери Мусевени в Уганде, чьи страны еще помнят кровавые гражданские войны, объединение и стабильность – искренние стремления[44]44
  Holger Bernt Hansen and Michael Twaddle (eds). From Chaos to Order: The Politics of Constitutionmaking in Uganda (Kampala: Fountain Publishers, 1995); Nic Cheeseman, Gabrielle Lynch and Justin Willis. “Museveni’s NRM Party still Has Support in Rural Uganda”, The East African, 16 января 2016; http://www.theeastafrican.co.ke/oped/comment/Museveni-NRM-party-still-has-huge-support-in-ruralUganda-/434750–3036604-d65f7dz/index.html (дата обращения – 15 декабря 2017).


[Закрыть], пусть они и не оправдывают применяемых стратегий борьбы с противниками.

Это важный момент, поскольку стабильность является приоритетом не только для старых авторитарных лидеров. Опросы показывают, что во многих новых демократиях ее жаждут и сами граждане[45]45
  В африканском контексте бросается в глаза, что, когда граждан Ганы, Кении или Уганды спрашивали, что, по их мнению, является важнейшим фактором для свободных и честных выборов, самым популярным ответом был «мирный процесс». Тенденция ставить мир и стабильность выше конкурентности подтверждается исследованием, проведенным Africa Centre for Open Governance (AfriCOG) вскоре после выборов в Кении 2013 года: по мнению 50,9 % респондентов, «мир важнее, чем свободные и справедливые выборы». См.: Gabrielle Lynch, Nic Cheeseman and Justin Willis (forthcoming). “The Violence of Electoral Peace: The Ballot, Order and Authority in Africa”, African Affairs.


[Закрыть]. Таким образом, когда руководители объясняют долгое правление тем, что нужно завершить возложенную обществом миссию и сберечь спокойствие страны, это часто задевает людей за живое. На выходе мы получаем потрясающие парадоксы. К примеру, в африканском исследовании политических предпочтений «Afrobarometer» подавляющее большинство респондентов (67 %) высказалось за демократию и многопартийные выборы[46]46
  Robert Mattes and Michael Bratton. “Do Africans still Want Democracy? This New Report Gives a Qualified Yes”, Afrobarometer Working Paper no. 36 (2016): 4; http://afrobarometer.org/blogs/do-africans-still-want-democracy-new-report-gives-qualified-yes (дата обращения – 18 ноября 2017). Afrobarometer – регулярное национально-репрезентативное исследование, которое проводится в более чем 30 странах многократными раундами. Информацию о его методике и последние данные см.: Afrobarometer (2017); http://www.afrobarometer.org (дата обращения – 10 ноября 2017).


[Закрыть]. В то же время они отметили, что доверяют президенту больше, чем какому-либо другому политическому институту (62,3 %), и в целом скептически относятся к роли, которую играет в обществе оппозиция (скажем, в южной части Африки лишь 38 % полагаются на оппозиционные партии)[47]47
  Rorisang Lekalake. “Still No Alternative? Popular Views of the Opposition in Southern Africa’s One-Party Dominant Regimes”, Afrobarometer Working Paper no. 38 (2017): 3.


[Закрыть]. По большому счету, это означает, что противники нынешней власти кажутся разрушительной силой, угрожающей хрупкому общественному равновесию.

Следующий мотив закрепить власть за собой на максимально долгий срок – это самосохранение. Во многих странах мира, застрявших в череде кризисов, уходить с поста руководителя весьма небезопасно. За последние 60 лет многие из тех, кто отошел от дел, оказались в тюрьме, изгнании или преждевременно отправились на тот свет. Как мы можем убедиться, в 1960–1970-х годах это был наиболее вероятный исход для отставных правителей в Африке, а в Латинской Америке печальная судьба постигла каждого третьего лидера, ушедшего на пенсию. С тех пор такие риски в Африке существенно снизились, но, несмотря на два десятилетия многопартийной политики[48]48
  Расчеты авторов, проведенные на основе Archigos Data Set (подробнее см. Приложение 1).


[Закрыть], по-прежнему остались достаточно высокими. И эта мрачная перспектива демонстрирует, как дорого может обойтись автократу реформаторство.

На этом фоне выделяются три фактора, которые особенно мешают авторитарному правителю покинуть пост. Во-первых, физическое насилие против оппонентов существенно повышает вероятность того, что в случае падения режима соперники отомстят за страдания. Во-вторых, активы, накопленные во время авторитарного правления, зачастую имеют нелегальное либо как минимум сомнительное происхождение. В-третьих, авторитарные режимы успевают нарушить немало законов, что чревато судебными преследованиями за преступления прошлых лет – как в судах своей страны, так и в международных инстанциях вроде Международного уголовного суда (МУС). Суданский президент Омар аль-Башир, к примеру, осознает, что в случае отставки ему грозят судебные процессы в МУС за преступления против человечества. Отчасти поэтому он полон решимости остаться у власти[49]49
  Случай Судана см.: Lutz Oette. “Peace and Justice, or Neither? The Repercussions of the al-Bashir Case for International Criminal Justice in Africa and Beyond”, Journal of International Criminal Justice 8, no. 2 (2010): 345–64; более подробную дискуссию о том, почему обвинения Международного уголовного суда могут затруднить процесс отхода лидера от власти, см.: Mark Kersten. “The ICC and the Security Council: Just Say No?”, Justice in Conflict, 29 February; доступно по адресу https://justiceinconflict.org/2012/02/29/the-icc-and-the-security-council-just-say-no/ (дата обращения – 15 декабря 2017).


[Закрыть]. Эти три фактора объясняют, почему авторитарные управленцы редко покидают пост по собственной воле и идут на фальсификации выборов, чтобы продлить свои полномочия.

Немаловажно, что риски, связанные с потерей руководящей должности, весьма разнятся между регионами. Потенциальные потери от ухода гораздо выше, если между кланами элит и социальными группами низок уровень взаимного доверия, а институциональная система сдержек и противовесов недоразвита. У текущего лидера нет особых оснований считать, что политическая система защитит его интересы в случае, если к власти придет конкурент. Посмотрим на ситуацию Африки южнее Сахары, где целый ряд стран пострадал от ожесточенных политических конфликтов, насильственных авторитарных правительств и крайне слабых политических институтов. В результате этой опасной комбинации у нового лидера зачастую есть и мотивация, и все возможности, чтобы подвергнуть предшественников преследованиям. Это объясняет, почему у отставных африканских лидеров начиная с 1960-х годов риск быть убитыми, посаженными в тюрьму или изгнанными превышает данный показатель для остальных регионов мира более чем в два раза[50]50
  Информация из Archigos, набор данных по политическим лидерам. См.: H. E. Goemans, Kristian Gleditsch and Giacomo Chiozza. “Introducing Archigos: A Data Set of Political Leaders”, Journal of Peace Research 46, no. 2 (2009): 169–83.


[Закрыть]. Глядя с этого ракурса, мы понимаем, что, с точки зрения африканских президентов, пожизненное правление – не просто мания величия, а еще и вполне закономерная реакция на политическую обстановку. Если бы их коллеги в других частях света сталкивались с аналогичными рисками, вероятно, они поступали бы так же.

То, как лидер воспринимает грозящие ему опасности, различается даже в соседних странах. Могут играть роль как особенности характера, так и судьба его предшественника. Например, на Гаити кровавые расправы над бывшими правителями – не редкость, а практически норма. С 1908 по 1915 год лидеров страны постигли, в порядке очередности, «изгнание, изгнание, подрыв бомбой, тюрьма, изгнание, казнь, изгнание» – и уж совсем шокирующая судьба: «протащен разъяренной толпой от французского посольства до железного забора, насажен на прутья и разорван на куски»[51]51
  Harris Lentz. Encyclopedia of Heads of States and Governments: 1900 through 1945 (Jefferson, NC: McFarland, 1999): 219.


[Закрыть]. При таком раскладе правители едва ли захотят уступить оппоненту, какова бы ни была цена сохранения власти. Электоральные фальсификации становятся понятным выбором, когда в противном случае тебе светит перспектива закончить жизнь насаженным на забор.

Неудивительно, что правители, над которыми нависает больше угроз в случае отставки, реже склонны к реформаторской деятельности. Это одна из причин, почему лидеры, долго стоящие у руля, с большей вероятностью пойдут на фальсификации. Пробыв на посту много лет, они успели многократно поучаствовать в коррупции и нарушениях прав человека. Кроме того, чем дальше, тем чаще они сталкиваются с народным запросом на перемены. Фальсификации выборов становятся не только желанием, но и насущной необходимостью. Поэтому не стоит удивляться, что с возрастом бывалые автократы не смягчают хватку, а напротив, готовятся преодолевать все новые преграды на пути к продлению полномочий.

Конечно, лидеры, которые проводят более прозрачные выборы, больше рискуют. Отсюда следует, что со временем концентрация жестких авторитарных режимов лишь растет. Но даже с этой оговоркой длительность правления очень влияет на ход выборов. Когда авторитарные лидеры находятся у власти приблизительно один электоральный цикл (около 5 лет), фальсифицируется 45 % голосований. Для тех, кто пробыл на посту семь циклов (35 лет), этот показатель возрастает до 65 % – на целых 20 процентных пунктов (см. Приложение 8).

Тем не менее, если лидеры хотят остаться у власти любой ценой, это им удастся, только если хватит ресурсов на оплату репрессивного силового аппарата. Как правило, правительству легче решить этот вопрос, когда существует стабильный денежный поток от продажи природных ресурсов. Он защищает от внутреннего и международного давления в сторону демократизации. По этой причине наблюдается высокая корреляция между нефтяными запасами и качеством демократии: очевидно, что, за исключением Норвегии и США, большинство нефтедобывающих стран авторитарны.

Чтобы получить более четкое представление о том, как нефть влияет на демократию, давайте сравним политические системы разных стран. Расставим государства по запасам нефти и по степени демократизации. На 20-балльной шкале, где –10 представляет чистую диктатуру, а +10 – чистую демократию, средняя страна со скудными или отсутствующими нефтяными доходами получит +4,2 балла. В то же время средняя страна, чьи нефтяные доходы составляют минимум 3 % ВВП, будет на отметке –2,4[52]52
  Расчеты на основе индекса государственного устройства, а также анализа других стран, где на нефть приходится более 3 % ВВП, а также те, где нефть приносит меньше этого показателя. Баллы стран-нефтепроизводителей падают до уровня –3.1, если не считать Норвегию – страну-исключение из «нефтяного правила».


[Закрыть].

Мы обнаружим аналогичный тренд, если сконцентрируемся непосредственно на проведении голосований. По шкале от 0 до 100, где 100 соответствует идеальным выборам, а 0 – безобразным, средняя нефтедобывающая держава заработает лишь 24 балла, что почти вдвое меньше результата стран, не торгующих нефтью. И действительно, за скупой статистикой мы можем найти многочисленные примеры авторитарных лидеров, которые смогли воспользоваться нефтью и прочими природными ресурсами, чтобы сопротивляться реформам и отгородиться от недовольства собственных граждан и международной критики[53]53
  Информация из Center for Systemic Peace, Polity IV project, см. Приложение 1. См. также: Michael Ross. “Does oil hinder democracy?”, World Politics 53, no. 3 (2001): 325–61; Sarah M. Brooks and Marcus J. Kurtz. “Oil and Democracy: Endogenous Natural Resources and the Political ‘Resource Curse’”, International Organizations 70, no. 2 (2016): 279–311; и Anar K. Ahmadov. “Oil, democracy, and Context: A Meta-analysis”, Comparative Political Studies 47, no. 9 (2014): 1238–67.


[Закрыть]. Нетрудно сделать выводы: от Анголы до Саудовской Аравии нефть и демократия взаимно отталкиваются, подобно нефти и воде.

Лидеры могут осилить оплату репрессий и другими способами. Если страна имеет геостратегическое значение для внешней политики крупных держав, ее правительство может успешно конвертировать свое удачное расположение в благоприятные международные связи. Такие разные по режиму страны, как Узбекистан, Пакистан и Таиланд, после атак 11 сентября 2001 года сотрудничали с США в рамках борьбы с терроризмом и благодаря этому избегали критики своей недемократической внутренней политики. Временами это лицемерие поражало воображение: пока западные страны сближались с Узбекистаном для сотрудничества в сфере безопасности, активисты-правозащитники фиксировали огромные нарушения. В одном из случаев оппоненты режима были сварены заживо[54]54
  Human Rights Watch (9 August 2002), “Uzbekistan: Two Brutal Deaths in Custody”; http://www.hrw.org/news/2002/08/09/uzbekistan-two-brutal-deaths-custody (дата обращения – 10 ноября 2017); см. также: Thomas Carothers. “Promoting democracy and fighting terror”, Foreign Affairs, January/February 2003; https://www.foreignaf-fairs.com/articles/2003–01–01/promoting-democracy-and-fighting-terror (дата обращения – 10 ноября 2017).


[Закрыть].

Аналогичный процесс разворачивался в Восточной Африке. Страны-союзники Америки в этом регионе поддерживали антитеррористические мероприятия на своей территории и на полуострове Сомали, а взамен избавляли себя от западной критики за скатывание в авторитаризм[55]55
  См., например: Beth Whitaker. “Compliance among Weak States: Africa and the Counter-terrorism Regime”, Review of International Studies 36, no. 3 (2010): 639–62.


[Закрыть]. В свою очередь, это открыло им доступ к международной финансовой помощи и позволило осилить стоимость репрессий. Наконец, нужно отметить, что лидеры, которые пользуются непререкаемым авторитетом, безусловно, лучше справляются с народным недовольством в долгосрочной перспективе, чем те, что фокусируются на силовом аппарате.

Для сравнения, период экономического упадка способен нанести фатальный удар по авторитарному режиму и помешать ему финансировать ключевые направления деятельности[56]56
  Свежие данные касательно роли экономических шоков в свержении диктаторов см.: Sergei Guriev and Daniel Treisman. “How Modern Dictators Survive: an Informational Theory of the New Authoritarianism”, National Bureau of Economic Research Working Paper no. 21136 (2015); http://www.nber.org/papers/w21136 (дата обращения – 10 ноября 2017).


[Закрыть]. Это особенно справедливо для стран, которые не настолько важны с геополитической точки зрения и вынуждены опираться на помощь Запада, например США или Всемирного банка, которые (временами) готовы поддерживать эффективное государственное управление. В таких условиях автократам приходится ограничивать себя, чтобы получить поток денег из-за рубежа. Нельзя гарантировать, что средства используются по прямому назначению, но все же международное давление может оказать влияние, и лидер решится на реформы, например на введение новой конституции, которая сужает его полномочия.

Учитывая общий вклад этих различных структурных и индивидуальных факторов, можно выделить ряд ситуаций, во время которых авторитарные руководители будут наиболее мотивированы держаться за власть: когда они считают, что их присутствие играет ключевую роль в сохранении политической стабильности; когда они менее склонны к многопартийной политике; когда успели поучаствовать в масштабной коррупции и/или нарушили права человека; когда не верят в возможность сотрудничества с соперниками и не доверяют политическим институтам; когда находятся у власти продолжительное время; и, наконец, когда контролируют стратегически важную территорию с природными ресурсами, мощными силовыми структурами, слабыми политическими институтами и высоким уровнем недоверия в обществе.

В дополнение подчеркнем, что часть затрат на репрессии либо реформы остаются неизменными, но определенная доля таких затрат зависит от целого ряда внутренних и внешних игроков, а значит, может возрастать или уменьшаться за сравнительно короткий срок. Например, более сплоченная оппозиционная коалиция может вынудить лидера предпринять больший объем репрессий и фальсификаций ради сохранения власти. Следовательно, эти стратегии обойдутся главе государства дороже. Аналогично этому, если международное сообщество организует более эффективное наблюдение на выборах и более четко заявит о негативных последствиях возможных фальсификаций, текущему руководителю окажутся не по карману такие варианты. На этом фоне реформы станут выглядеть более выгодной альтернативой.

Таким образом, стратегии ключевых внутренних и международных движущих сил могут склонять чашу весов в одну либо другую сторону и менять уравнение, стоящее перед авторитарным президентом или премьер-министром. Исходя из этого, можно планировать более эффективные политические стратегии и международные вмешательства, которые повысят уровень проводимых выборов. Однако, как мы убедимся в дальнейших главах, это непростая задача. Авторитарные лидеры не только располагают целым рядом инструментов для разобщения оппозиции, но и умело используют международных партнеров, даже в отсутствие природных ресурсов и геостратегического влияния.