Текст книги "Александровские Кадеты. Смута. Том 1"

– Мне нужна была работа, а в корпусе открылась срочная вакансия по тяжёлой болезни прежнего наставника. Другой только что вышел в отставку; быстро заполнить место не удалось, и моё прошение удовлетворили. Военное ведомство неплохо платило, а у меня на иждивении старики-родители и двое младших братьев.

– Понятно… это там вы так выучились стрелять?

– Да. В корпусе имелись толковые наставники.

– Толковые наставники? Поди, муж ваш?

Ирина Ивановна Шульц ответила ровным, спокойным и холодным голосом:

– Я не состою в браке, гражданин комиссар. Ни в церковном, ни в… как сейчас принято говорить, «гражданском».

– Поня-атно… – протянул её визави. И вновь заскрипел пером.

– Вы его, прошу прощения, неправильно держите, гражданин комиссар. Поверните чуть вправо, не будет такого скрипа.

– Спасибо… – комиссар явно несколько смутился. – А что же вы, с позволения сказать, делали на Лиговской улице в такое время?

– Возвращалась с митинга.

– С митинга? С какого? – заинтересовался Жадов.

– С митинга 34-го запасного пехотного полка, если вам так важно это знать, гражданин комиссар. В казармах сразу за Обводным каналом. Выступали товарищ Лев…

– Я знаю, кто там выступал, можно не перечислять, – надулся комиссар.

Ирина Ивановна лишь кивнула.

– После митинга я пешком – в силу отсутствия как трамваев, так и извозчиков – возвращалась на ночлег к своей подруге по пансиону. Адрес нужен?

– Н-нет, – неожиданно сказал комиссар. – Я так понимаю, ваше постоянное местожительство – в Гатчино?

– Было в Гатчино, казённая квартира при корпусе. А теперь на Шпалерной, ночую у подруги, но это сугубо временно, пока не найду новое место службы, пока не сниму хотя бы комнату…

– Но почему же вы не в корпусе? – прищурился Жадов. Пальцы его, с жёлтыми ногтями курильщика, нетерпеливо мяли коробку папирос.

«Пушкинскiя». Достаточно дорогие, двадцать штук за пятнадцать копеек.

– Почему я не в корпусе? – усмехнулась Ирина Ивановна. – Вы разве не знаете, гражданин комиссар, что там творилось? Пришли германские «добровольцы». Я хоть и ношу немецкую фамилию, но на милость бывших соотечественников моих предков полагаться отнюдь не намерена. А папиросы, кстати, у вас хорошие, гражданин комиссар, первый сорт. Сейчас таких уже и не купишь, подвоза нет.

– Вы курите? – Жадов поспешно протянул Ирине Ивановне коробку. – Я тогда б тоже… эх, подымить охота, аж мочи нет, с утра не курил…

– Подымите, – кивнула госпожа Шульц. – Мы в полицейском участке, вы снимаете с меня показания – и спрашиваете у подозреваемой разрешения курить?

Комиссар вновь смутился.

– Мы не в участке, – нашёлся он наконец. – Были «участки», да сплыли. Теперь это отделение народной милиции. Товарищ Благоев верно говорит – полиции царской, сатрапов этих, у нас больше не будет. А народная милиция, она…

– Она плоть от плоти народной, – подхватила Ирина Ивановна. – Она не орган репрессий и угнетения, но предупреждения правонарушений и перевоспитания!

– О! О! – комиссара Жадова, кажется, слова эти поразили в самое сердце. – Как вы всё верно и замечательно сказали, Ирина Ивановна! Вы… разделяете наши идеи?

– Кто же из разумных людей их не разделяет, гражданин комиссар?

– Михаил. Михаил Жадов, – поспешно сказал тот, привставая и протягивая руку. Ирина Ивановна спокойно её пожала – по-народному, без перчатки. – Это же очень, очень хорошо, Ирина Ивановна! Вы поистине удивительная женщина, решительная и хладнокровная!.. Бандитов этих положили – просто загляденье, такие мерзавцы только нашу великую революцию позорят!.. И карающая длань её будет беспощадна! Перевоспитывать – это уже потом станем, а пока нужно, чтобы на улицах людей не раздевали!..

– Не все с вами согласятся, уважаемый Михаил… простите, а по отчеству?

– Не надо отчества, – решительно сказал комиссар. – Товарищ Михаил – этого достаточно.

– Хорошо, – улыбнулась госпожа Шульц. – Так вот, многие ведь кричат, я слышала, что всех богатых надо того… «грабь награбленное».

– Эксцессы, – убежденно сказал Михаил. – Неизбежные перегибы первых дней свободы. Эксплуататорские классы, безусловно, должны лишиться своих привилегий, у нас кто не работает, тот и есть не будет! Но раздевать людей на улицах… хоть буржуев, хоть кого… это неправильно…

– Совершенно верно, товарищ Михаил. Революция только тогда чего-то стоит, когда умеет защищаться и настаивать на своей воле. Кто не с нами, тот против нас, и третьего не дано.

Жадов только головой потряс. О необходимости заполнять протокол допроса он, похоже, напрочь забыл.

– Как я рад, Ирина Ивановна!.. Простите, вы сказали, что сейчас ищете место?..

– Да, товарищ Михаил. Ищу место учительницы. Но… не только. Жизнь, я вижу, меняется целиком и полностью, так что место придётся искать… в куда более широком смысле. Корпуса, где я преподавала, больше уже не будет…

– Точно! Да! Правильно! Больше не будет! – выпалил комиссар. И вдруг, без предисловий, бахнул прямо в упор: – Идите работать к нам, Ирина Ивановна. В наш особый отряд охраны Петросовета. Если вас жалованье волнует – содержанием не обидим. С подвозом трудности, но у нас свои пути, паёк выдаётся каждый день…

– Помилуйте, товарищ Михаил, – вы меня зовете защищать революцию, а сами про какой-то паёк?

– Без пайка ноги протянуть можно, – с редким здравомыслием заявил товарищ Михаил. – А коль ноги протянешь – какая уж тут защита? Только свою яму на кладбище защитишь, да и то вряд ли. Товарищи из нашего ЦК пишут, что как настоящий социализм победит, так и денег никаких не нужно будет, всего станет вдоволь, бери – не хочу; но пока уж так. – Он улыбнулся. Зубы у него были неровные и тоже жёлтые от табака, как и ногти. – Пока что даже защитникам революции нужно что-то есть.

Ирина Ивановна подняла на комиссара взгляд ясный и спокойный.

– А что же, товарищ Михаил, и пойду. Это, видать, сама судьба мне путь указывает.

– Отлично! Отлично! – Жадов аж прихлопнул ладонями по зелёному сукну, натянутому на столешнице. – Сейчас же выпишем вам мандат, Ирина Ивановна. И… могу ли я звать вас «товарищ Ирина»?

– Разумеется… товарищ Михаил.

– Вот и договорились. – Комиссар принялся рыться в бумагах. – Что за чёрт, ничего у них не найдёшь, ни одной нужной бумаги…

– Это потому, товарищ Михаил, что у вас штаба нет, – заметила Ирина Ивановна. – Бумагами и организацией должен заниматься его начальник.

– А… э… мы, собственно, только совсем недавно созданы, – принялся чуть ли не оправдываться комиссар. – Ага! Нашёл. Сейчас выпишем. Вот только за фотокарточкой и печатью придётся в сам Петросовет ехать, но это уж завтра.

– А оружие, товарищ Михаил?

– Какое оружие, товарищ Ирина? У вас же есть?

– Мой «браунинг»? Так это ж игрушка.

– Ничего себе «игрушка»… – поёжился комиссар. – А что же вам тогда надобно?

– Ну, например, германский «люгер», – невозмутимо сказала Ирина Ивановна. – «Люгер» под патрон девять на девятнадцать миллиметров. Я бы предпочла что-нибудь потяжелее, американский «кольт М1911» сорок пятого калибра, но достать для него боеприпасы, боюсь, будет несколько затруднительно.

– «Кольт М1911»? Даже не слыхал о таком. А вот «люгер» пожалуйста, «люгер» мы достанем. А вы, товарищ Ирина, сразу видно – специалист! – с уважением закончил Михаил. – В общем, считайте себя принятой на службу делу революции. Настоящей революции, социалистической. Недолго этим временным осталось сиживать.

– Недолго, – эхом откликнулась Ирина Ивановна.

– Мы, большевики, приведём народ к счастью! – стукнул кулаком комиссар. – А теперь… вы позволите подвезти вас до дома, товарищ Ирина?

– Буду вам очень признательна, товарищ Михаил, – улыбнулась Ирина Ивановна.

…Грузовик остановился на Шпалерной, возле дома № 34.

– Дом архива и служащих министерства императорского двора. – Комиссар явил неплохое знание петербургской топографии.

– Совершенно верно, моя подруга – дочь мелкого чиновника в бывшем министерстве. – Ирина Ивановна поставила ботик на булыжную мостовую. – Теперь вот приютила меня.

Кажется, товарищу Михаилу очень хотелось надеяться на продолжение, однако его новообретённая соратница лишь улыбнулась на прощание и по-мужски протянула руку:

– Тогда до завтра, товарищ Михаил?

– Так точно, – выпалил он, словно перед начальством, и замешкался, сам не зная с чего. – Товарищ Ирина… С вашего разрешения, я заеду за вами? Скажем, в девять утра? Постараюсь, чтобы всё уже было, и «люгер» для вас чтобы был тоже.

– Благодарю, – вновь улыбнулась она.

– Да, и вот, возьмите, – заторопился комиссар, протягивая ей большой красный бант. – Приколите… на пальто. Мандат – хорошо, но и бант не помешает.

Ирина Ивановна вновь кивнула, быстро добежала до парадной. Комиссар застыл на подножке грузовика, глядя ей вслед и отчего-то хмурясь.

Она почувствовала его взгляд, обернулась вопросительно.

– Хочу удостовериться, что с вами всё в порядке! – заторопился комиссар. – Где этот каналья дворник, буржуй недорезанный?!

– Помилуйте, товарищ Михаил, ну как же так, дворник – и «буржуй»?

– Простите, вырвалось, – товарищ Михаил опять смутился.

Меж тем дверь запертого по ночному (и вообще тревожному) времени парадного распахнулась, появилась бородатая физиономия дворника. Ирина Ивановна поспешно сунула ему монетку, исчезая в проёме. Угостив комиссара весьма неласковым взором, дворник с шумом захлопнул тяжёлую дверь.

– Ишь, контра… – пробормотал Жадов. – Ладно, поехали в расположение, Егор!..

Петербург,

31 октября 1914 года

В девять утра грузовик «руссо-балт М24–40» уже стоял возле подъезда дома № 34 по Шпалерной улице.

Ирина Ивановна Шульц появилась из дверей минута в минуту. На лацкане пальто – красный бант.

– Товарищ Ирина! – Комиссар соскочил на мостовую, галантно протянул руку. – Садитесь, садитесь скорее. Едем, дел много…

– Каких же, товарищ Михаил?

– Ну, во-первых, паёк ваш. Вы вот ели утром?.. Небось ведь нет!..

– Полночи гремело, лавки все закрыты, – кивнула Ирина Ивановна. – Так что не откажусь, товарищ Михаил. Подруга моя со стариком-отцом тоже сидят без единой крошки, все запасы прикончили.

– А они как? – подозрительно осведомился комиссар. – Наши? Или небось нет?..

– Подруга моя – наша, – мигом ответила Ирина Ивановна. – А отец… ну, старорежимный он, конечно, но – сочувствующий.

– Это вы хорошо сказали – «старорежимный»! – одобрил Жадов. – Едемте, едемте! Сегодня такой день… такой день будет!..

– Какой же? – невозмутимо поинтересовалась товарищ Ирина, устраиваясь на переднем сиденье грузовика.

Комиссар только сделал загадочное лицо.

– Трогай, Егор, трогай, да живее! Товарищ Ирина, «люгер» вам тоже подобрали. И с кобурой!..

– О, благодарю!..

В бывшем полицейском участке Жадов торжественно вручил «товарищу Ирине» новенький, в заводской смазке, «люгер», столь же новенькую кобуру, три запасные обоймы и целый кофр с патронами.

И, конечно, простодушный комиссар даже не заметил едва дрогнувших губ m-lle Шульц. И не догадался, что думает она сейчас о том разгромленном магазине, откуда появилось это великолепие, и о том, что случилось с его хозяевами, живы ли они вообще?..

Но вслух она, само собой, ничего не сказала. Только поблагодарила – и за «люгер», и за аккуратно, по-приказщически перевязанный шпагатом пакет вощёной бумаги, где имелись и мука, и сахар, и соль, и крупа, и консервы, и даже табак.

– Пейте чай, товарищ Ирина. Вот сахар, только что покололи…

– Спасибо, товарищ Михаил. Но я без дела сидеть не привыкла и даром пайки получать тоже. Я готова исполнять задания пар… то есть трудового народа!

– Именно! Именно трудового народа! – обрадовался комиссар. – Ешьте, товарищ Ирина, ешьте. Вот, колбасы подвезли. Хорошая, домашняя.

– Спасибо, – повторила Ирина Ивановна. – Но всё-таки, как насчёт дела? Я не колбасой закусывать к вам шла, товарищ Михаил!

– Дело. Да-да, конечно, дело, – заторопился Жадов. – У нас в бумагах, честно признаюсь, беспорядок полный. Даже и просто грамотных не хватает. Кипа дел валяется, уголовный элемент бесчинствует, прикрываясь революционными событиями!..

– Что ж, делопроизводство мне знакомо, – кивнула Ирина Ивановна. – Текущие бумаги разберём. Я так понимаю, что и новые надо писать не абы как, а по форме. Воля трудового народа диктует новые законы, мы должны руководствоваться революционным, классовым правосознанием; но при этом и не допускать, по возможности, никаких эксцессов!

– Как вы прекрасно говорите! – вновь восхитился комиссар. – Да, так и сделаем. Для начала…

Но что именно «для начала», он закончить так и не успел. Затопали сапоги, хлопнула дверь, через порог ввалился матрос, перепоясанный патронташами и с форсистыми «маузерами» на каждом боку.

– Комиссар Жадов? Приказ Петросовета. От товарища Благоева!

Дешёвый конверт скверного качества из обёрточной бумаги. Кое-как налепленные сургучные печати.

Жадов кивнул.

– Спасибо, товарищ.

– Там ответ требуется. – Матрос ощерился. На переднем зубе сверкнула золотая фикса, как у блатных.

– Будет, будет тебе ответ, товарищ, – буркнул комиссар недовольно. – Вот, товарищ Ирина, гляньте…

Ирина Ивановна невозмутимо взяла напечатанный на машинке приказ. Внизу – фиолетовая печать и размашистая подпись: «Председатель Военно-революционного подкомитета Петербургского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Благоев».

– Это приказ, – спокойно заметила она. – Приказ занять определённые места в городе. Какой ответ вам требуется, товарищ?

– Как это какой, барышенька? Получение подтвердить, об исполнении донести!

– Хорошо. – Ирина Ивановна обмакнула перо. – «Настоящим… подтвержаю… получение боевого приказа Петросовета за номером… от 31 октября… комиссар… Жадов». Товарищ Михаил, распишитесь. А я пойду строить бойцов.

И прежде чем комиссар успел что-то сказать или сделать, она шлёпнула на стол прямо перед ним каллиграфически выписанный ответ – и быстрым шагом почти выбежала наружу.

– А боевая она у тебя, комиссар, – ухмыльнулся матрос. – Огонь-девка, хоть и из этих, буржуёв, значит. Как, поделишься? Люблю таких, бешеных. Тихонь не люблю.

На скулах Жарова вспухли желваки, однако он ничего не сказал. Перо в его грубых пальцах почти рвало бумагу.

– Держи, товарищ. И ступай, доставь мой ответ куда следует. А про огонь-девок после поговорим, коль доживём, конечно.

Матрос снова ухмыльнулся.

– Доживём, братишка, доживём. Тогда и посмотрим, какая из девок чья будет.

За окном меж тем раздавались звонкие приказы:

– Становись, товарищи! Становись! Слушай мою команду – согласно приказу Петросовета, выступаем на занятие городской телефонной станции!..

Матрос почти выхватил у нахмурившегося комиссара листок, с преувеличенным пиететом откозырял и отправился восвояси. Жадов, по-прежнему кривясь, только помотал головой, выругался вполголоса и почти бегом бросился к своему отряду.

Они мчались по утреннему городу, застывшему меж явью и сном, меж прежней жизнью, которой уже не стало, и новой, что ещё не успела настать. На улицах, однако, хватало народу, правда, не обычного люда, что толпился всегда под серым столичным небом.

По тротуарам и мостовым, мимо закрытых лавок, мимо выбитых окон роскошных и не очень магазинов торопились отряды: солдаты в длинных серых шинелях, матросы в чёрном, рабочий люд во всём, что только нашлось. С винтовками, дробовиками, шашками, явно отобранными у жандармов и городовых, а иные и просто с топорами. Ползли низкие зеленоватые туши броневиков, поводя тупыми рылами пулемётов; кое-где встречались даже конные запряжки с трёхдюймовыми орудиями на передках.

И это был не хаос, за марширующими отрядами чувствовалась железная воля – все знали свой манёвр, всем было известно, куда идти. Командиры озабоченно поглядывали на часы.

Грузовики особого отряда охраны Петросовета под началом комиссара Жадова подкатили к зданию на Большой Морской, 22. На тротуаре перед тёмной аркой двора – баррикады из мешков, возведённые с поистине немецкой аккуратностью, по всем правилам: углом, с пулемётными гнёздами. Солдаты в островерхих пикельхельмах, однако, толпились в проёме, горел костёр.

– Что вы собираетесь делать, товарищ Михаил? – Ирина Ивановна спокойно достала из кобуры новый «люгер».

– Как что? Атаковать!

– Погодите. Дайте мне с ними поговорить. Как-никак, моя фамилия Шульц и по-немецки я говорю достаточно свободно.

– Нет! – всполошился комиссар, но Ирина Ивановна уже спрыгнула с подножки.

Солдаты за баррикадой дружно вскинули винтовки, и пулемётный хобот свирепо уставился прямо в лоб переднему грузовику; однако, завидев одиноко идущую прямо к ним женщину, немцы, похоже, несколько успокоились.

Винтовки, правда, не опустились.

Комиссар Жадов глядел вслед тонкой фигурке, и рука его, внезапно вспотевшая, яростно тискала рукоять «маузера». Вспотевшая не от страха, нет – хаживал и на японские штыки, и на турецкие пулемёты. А отчего же тогда – он и сам не знал.

Товарищ Шульц остановилась у самой немецкой баррикады. Начала разговор.

– Guten Tag, meine Herren, ich muss mit dem Offizier sprechen[6]6
  «Добрый день, господа, мне нужно поговорить с офицером» (нем.).


[Закрыть].

Дальнейшего он уже не мог разобрать, потому что к Ирине Ивановне и впрямь протиснулся какой-то офицерик – узкий серебряный погончик на плечах. В разговоре товарищ Ирина небрежно обернулась, указывая рукой куда-то на крыши домов напротив; её собеседник, казалось, выглядел озабоченным.

Наконец Ирина Ивановна махнула Жадову – давай, мол, сюда.

Комиссар пошёл. Не сказать, что поджилки у него тряслись, – был он из куда более прочного материала, – но неприятно было, потому что немцы деловито взяли его на прицел. Офицер, однако, вместе с некоторыми другими принялся озираться по сторонам, с известной нервностью оглядывая верхние этажи и крыши нависавших над Большой Морской домов.

– Das ist Kommissar Schadow. Rat der Arbeiterdeputierten[7]7
  Совет рабочих депутатов (нем.).


[Закрыть].

Означенный Kommissar Schadow попытался неловко поклониться.

– Идёмте, – властно сказала Ирина Ивановна. – И возьмите с собой десяток ваших людей.

– Товарищ Ирина…

– Тсс, тихо! Я потом всё объясню. Десять человек без пулемётов они пропустят.

Комиссар счёл за лучшее не возражать.

Немцы смотрели на них насторожённо, но и в самом деле пропустили.

Внутри, в огромном, очень длинном, вытянутом зале, у коммутаторов – высоченных панелей со шнурами и штекерами, вручную втыкавшимися «телефонными барышнями» в гнездо нужного номера, – на них разом уставились десятки глаз. Немцев здесь оказалось ещё меньше, офицер да трое солдат, маявшихся у конторки.

Ирина Ивановна широким шагом направилась прямо к ним.

– Herr Hauptmann, ich muss Sie benachrichtigen…[8]8
  Господин капитан, я должна уведомить вас (нем.).


[Закрыть]

И разразилась длиннейшей тирадой по-немецки, из которой Kommissar Schadow не понял ровным счётом ничего.

Немец, однако, выслушал Ирину Ивановну внимательно и даже благосклонно. Кивнул и с деланым равнодушием отвернулся – мол, умываю руки.

– Всё в порядке, – услыхал Жадов её шёпот. – Сейчас пройдитесь мимо телефонисток, скажите им – только вполголоса, умоляю! – чтобы они отключили бы телефоны Таврического дворца. Все, какие только есть.

У комиссара глаза аж на лоб полезли.

– Как вы сумели, тов…

– Потом все расспросы, потом! – зло прошипела Ирина Ивановна. – Зачем нам контроль за телефонной станцией, если не отключены аппараты «временных»? А кроме как отключить их – что мы ещё можем сделать? В огромном городе и так стрельба, ад кромешный, много убитых и раненых, людям нужно оставить средства коммуникации! Те же больницы, госпиталя, аптеки!..

– Вы правы, вы совершенно правы, – только и нашёлся Жадов.

Сказано – сделано.

Телефонистки, испуганно косясь на «люгер» в руках госпожи (или товарища?) Шульц, поспешно выдергивали провода из гнёзд.

– И позвоните вашим, в Петросовет, – властно распорядилась Ирина Ивановна. – Пусть проверят. И позвонят сюда. По номеру… голубушка, какой у вас служебный номер, да-да, вот этот? Записывайте, товарищ Михаил, да не мешкайте, ради мировой революции!

Очень скоро всё и впрямь устроилось именно так, как и говорила товарищ Шульц.

Немцы сидели себе, и станция оставалась как бы в их руках; телефонистки работали, боязливо порой оглядываясь на решительного вида товарища Ирину. Комиссар Жадов наконец решил, что пора задавать вопросы:

– Что вы им сказали, Ирина Ивановна? Там, на улице?

– А, там-то? Ничего особенного. Снайперы на крышах, сказала. И ещё добавила, что им тут совершенно не за что головы класть, – нам всего-то и надо, что внутрь зайти небольшим отрядом.

– И они повелись на это? – поразился Жадов.

– Как видите. – Ирина Ивановна пожала плечами. – Немцы хоть и формалисты, а голова на плечах у них тоже имеется.

– В каком смысле?

– В том, что они понимают прекрасно – «временным» осталось совсем немного. Рабочая гвардия, солдатские запасные полки, народ, наконец, – все против них. У Временного собрания нет своих войск, вообще. Юнкера, какие имелись, по большей части прорвались из города вместе с… монархистами. Полиция разбежалась. Кто остался? Только немецкие части. А немцам проще договориться с Петросоветом, с реальной властью.

Жадов слушал m-lle Шульц словно соловья.

– Как вы правильно всё излагаете, товарищ Ирина! Но откуда вы всё это знаете?

– Элементарно, товарищ комиссар, – усмехнулась его собеседница. – Что требуется немцам? Вывести Россию из строя перед большой европейской войной, обеспечить себе спокойный тыл. Как это сделать? Да ещё и чтобы без настоящего вторжения, с миллионными армиями? Ясное дело, поддержать переворот. А уж кто там окажется во главе, Временное собрание или наш Петросовет, – немцы полагают, что неважно. Вот эти… монархисты, – она слегка запнулась на последнем слове, но комиссар ничего не заметил, – вырвались из города. Чем это грозит? Гражданской войной, самое меньшее. С точки зрения Берлина – прекрасно. Россия увязнет во внутренних смутах и сварах; ей будет уже не до большой Европы.

– Так вот почему они этой контре уйти дали! – злобно прошипел Жадов. – Тоже мне, союзнички… «Помогаем обрести свободу»…

– Да все уже мозоль на языке стёрли, повторяя, что Германский Рейх помогает опрокинуть самодержавие в России, но у них-то Вильгельм как правил, так и правит, – заметила Ирина Ивановна. – Союзнички, именно что. И каждый «партнёра» вокруг пальца обвести норовит. Наши «временные» наивно полагают, что рейхсхеер поможет им утвердиться, а потом тихонько уйдёт, взамен истребовав какие-нибудь концессии для Круппа с Тиссеном; ну или небольшие уступки в Прибалтике с Польшей. А они не уйдут, пока не удостоверятся, что в России пожар от Балтики до Амура.

– Так что же делать?

– То, что начали сегодня, – невозмутимо уронила Ирина Ивановна. – Брать власть. Немцев вежливо проводить. Может, и впрямь им концессии дать. Или Польшу. Пусть забирают – всё равно нам от поляков никакой прибыли, одни восстания. Да и то сказать… если я правильно понимаю, что говорят товарищи Старик и Лев, что пишет товарищ Благоев, то скоро все границы никакого значения иметь не будут – когда победит всемирная пролетарская революция и власть повсюду на земле возьмут рабочие с крестьянами. Зачем им рубежи? И какая тогда разница, «чья Польша»? Ни поляк на русского волком смотреть не будет, ни русский на поляка.

– Верно! Как это верно, да! – комиссар взирал на Ирину Ивановну с искренним восхищением. – Точно так! Так оно и будет!..

– У пролетария ведь нет отечества, – пояснила товарищ Шульц. – Отечество ему – весь земной шар. Нечего терять пролетарию, кроме своих цепей, и нет ему нужды считаться кровью, кто тут русский, кто немец, кто поляк, а кто француз. Всем вместе подняться надо, гнёт вековой скинуть… Но это, товарищ Михаил, ещё не сейчас. Пока что нам победить надо. Здесь, в Петербурге. И мы победим!

– Победим! Непременно! – горячо поддержал комиссар. И, словно в растерянности после такой горячей речи, завертел головой, будто ему невыносимо жал воротник: – Но что же делать? У нас приказ – удерживать станцию…

– Мы и удерживаем, – усмехнулась Ирина Ивановна. – Как видите, бескровно и без особых усилий. А с этими немцами мы договоримся. Вот увидите.

– Но… но… мы-то здесь сидим, а другие…

– А вы оставьте тут проверенных бойцов, – посоветовала товарищ Ирина. – Вот этот ваш десяток. А с остальными – поедем к Таврическому. Там сейчас будут главные события…

Сказано – сделано. Десяток солдат и впрямь остался на телефонной станции – немец-гауптман лишь кивнул; правда, Ирине Ивановне он подмигнул при этом очень понимающе.

Загрузились в кузова. Завели моторы.

Невский, против всех ожиданий, был не пуст и не тих. Тротуары заполняли толпы; прямо из окон в народ кто-то кидал охапки листовок. Немцев почти не было видно – а где они и имелись, то в происходящее никак не вмешивались.

У Аничкова моста громоздились мешки и брёвна разобранной баррикады; у стены дворца Белосельских-Белозерских до сих пор уныло торчал желтовато-ржавый остов сгоревшего «мариенвагена», стены обильно побиты пулями.

– Здесь, кстати, рота кадет-александровцев стояла, – заметил Жадов. – Крепко держались, хоть и мальчишки сопливые… не удалось прорваться, даже немцы не смогли, кровью умылись…

Ирина Ивановна холодно кивнула.

– Я очень надеюсь, что они теперь уже разбежались по домам. К родителям.

– Не знаю, не знаю… – проворчал комиссар. – Уж больно твёрдо стояли. Такие не разбегутся. Жалко дураков, пропадут ведь, окажутся на пути у мировой революции…

– Жалко, – сухо проронила товарищ Шульц. – Но прогресс не остановить! Малой кровью сегодня мы предотвратим великую кровь завтра. Не думайте, что вы меня этим смутите, товарищ комиссар.

– Помилуйте, товарищ Ирина! – заторопился Жадов. – И в мыслях не держал!

Она кивнула.

– Подумаем об этом после. Пока что, – она усмехнуась, – пришла пора сказать: «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!»

– Именно! Именно кончилось!

Грузовики отряда едва пробились через заполненную народом Знаменскую площадь. Всюду – красные знамёна, растянуты транспаранты: «Вся власть Петросовѣту!», смешанные с ещё старыми «Долой самодержавіе!»; кучка немецких солдат застыла у входа в Николаевский, ныне Московский, вокзал, но непохоже было, что они что-то пытались охранять. Да и их толпа словно не замечала.

Рядом с немецкими солдатами стояли и другие, в русских долгополых шинелях, но по виду – никак не возрастные мужички третьей очереди из запасных полков; нет, спокойные, сосредоточенные, сдержанные бойцы при английских «льюисах». С немцами они обменивались короткими понимающими взглядами.

Грузовики комиссара Жадова оставили позади вокзал, понеслись по Суворовскому проспекту. Хотя, конечно, «понеслись» – громко сказано: к Таврическому дворцу торопился сейчас и стар и млад.

– Кончаем «временных»!

– Долой!

– Да здравствует революция! – надрывным фальцетом выкрикивал какой-то бледный юноша в приличном пальто, вскарабкавшись до середины фонарного столба.

Ирина Ивановна отвернулась. Пальцы сильнее сжались на рукояти «люгера».

Возле Таврического сада и его оранжерей слышалась, однако, частая стрельба. Громкая россыпь винтовочных выстрелов, перемежающаяся пулемётными очередями.

– Кто-то там засел, защищаются, – озабоченно, но без страха заметил Жадов. – Кто ж такие дурные-то? Может, немцы какие?

– Может, и немцы, – Ирина Ивановна пожала плечами. – Да только дело их – табак. Дворец окружат, деваться «временным» некуда. Сдадутся. Пойдут под суд трудового народа.

…К самому дворцу подъехать не удалось. От Мариинского института до угла Суворовского музея протянулась кое-как наваленная баррикада – несколько телег с мешками, груда бочек, каких-то ящиков и прочего.

Машины остановились – путь преградили несколько рабочих с винтовками и алыми бантами на отворотах пальто.

– Сто-ой! Куда, болезные?! Не видите, что ль, – пуляют тут «временные»! Да ещё как – головы не поднять!

– Никуда мы не лезем, чай, не дурнее тебя, – огрызнулся Жадов. – Вот что, товарищи, – позовите-ка лучше кого-нить, кто тут распоряжается!

– Это мы враз, эй, Митька! Гони-ка до начальства!..

Подошёл военный в перетянутой ремнями шинели, с красной повязкой на рукаве; выправка – настоящая. Из кадровых. Аккуратные усы, идеально выбритый подбородок, стальные серые глаза. Сосредоточенные и злые.

– Отряд товарища Жадова?

– Так точно! – отозвался комиссар. – Приказ Петросовета выполнен, телефонная станция занята без боя, оставлена под надёжной охраной!

Военный кивнул. Шинель была хоть и офицерская, но без погон.

Посмотрел холодно, пронизывающе.

– Вашему отряду надлежит занять позицию на углу Кирочной и Таврической, у музея Суворова. Противник силами до роты при самое меньшее трёх пулемётах пытается укрепиться в саду, сразу за протокой. Ведёт беспорядочный ружейный огонь. Ваша задача – сковать его действия до сигнала к общей атаке. Сигнал – три красные ракеты, сразу после того, как закончит артиллерия. Задача ясна, товарищ комиссар?

– Так точно! – повторил Жадов, очень стараясь, чтобы это вышло бы и лихо, и молодцевато. Военный кивнул, в упор взглянул на Ирину Ивановну.

– А это кто такая? – осведомился без малейшей приязни. – Почему женщина в боевых порядках?

– А вы сами-то кто такой? – Товарищ Шульц тоже в карман за словом не полезла. – Ваш мандат, товарищ?

Комиссар пихнул её локтем в бок.

– Полковник Мельников. Товарищ Мельников. Первый заместитель товарища Благоева по военным и морским делам!..

– Простите, не имела чести быть представлена, – холодно кивнула Ирина Ивановна. – Шульц. По…

– Мой заместитель по деловой части, – поспешно перебил её Жадов. – Навела порядок в бумагах! И бойцов правильно ориентирует! В текущем моменте разбирается!..

– Да у неё же на лбу контра написана, – без выражения бросил полковник Мельников. – Смотри, комиссар, обведут тебя вокруг пальца. Я б на твоём месте гнал эту дамочку куда подальше. Не место таким среди авангарда трудового народа.

– Поговорим об этом после победы, товарищ Мельников, – твёрдо ответил Жадов. – Я за товарища Шульц ручаюсь всем моим большевицким прошлым и настоящим.

– Ну если ручаешься, комиссар… – пожал плечами его собеседник. И отошёл, махнув рукой в тонкой лайковой перчатке. – Выполняй приказ Петросовета.

– Приказ будет выполнен!

Ирина Ивановна поджала губы, провожая взглядом отошедшего полковника.

– Откуда он вообще взялся, товарищ Михаил? У него ж тоже, как он выражается, «на лбу» Николаевская академия написана.

Комиссар пожал плечами.

– Видел его в Петросовете, товарищ Ирина. Только и всего. А остального – кто он да откуда – не ведаю.

– Понятно… вот что, комиссар, давайте-ка я тоже попытаюсь с этим противником, которого там «до роты», поговорить. Как-никак, русские люди, солдаты. Крови уже достаточно пролилось. Буржуям её пускать надо, министрам-капиталистам, а не простым мужикам в солдатских шинелях.